Текст книги "Судьба плетется нитями любви (СИ)"

Автор книги: Лео Любавич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Это комната вашей покойной матушки, – произнес Франц, открывая перед Элизой тяжелую, обшитую темным деревом дверь. – Здесь хранятся все ее вещи.

Элиза вошла в комнату, и ее охватило странное чувство. Словно она перенеслась в другое время, в другую жизнь. Комната была просторной и светлой, с высокими потолками и большими окнами, выходящими в сад. В воздухе витал легкий аромат лаванды и старинного дерева.

Франц жестом указал на массивный гардероб, инкрустированный перламутром:

– Платья фройляйн…

Элиза открыла дверцы гардероба, и ее взгляд утонул в море тканей и цветов. Столько платьев она не видела даже в самых роскошных магазинах столицы! Шелковые, атласные, бархатные… Расшитые жемчугом, кружевами, золотыми нитями… Она провела рукой по нежной ткани одного из них, восхищаясь изысканностью фасонов и богатством отделки.

– А здесь… – Франц достал маленький серебряный ключик и отпер дверцу небольшого будуара, скрытого за тяжелой портьерой. – …хранятся драгоценности и украшения фройляйн.

Элиза вошла в будуар, и ее буквально ослепило сияние драгоценных камней. На бархатных подушечках лежали ожерелья из крупных бриллиантов и изумрудов, серьги с рубинами и сапфирами, браслеты, инкрустированные редкими черными жемчужинами. Золото и серебро переливались в лучах солнца, создавая волшебную игру света.

Среди всего этого великолепия внимание Элизы привлек небольшой медальон из матового золота, лежащий в отдельной шкатулке. Он был простой формы, без излишней вычурности, но в нем было что-то особенное, что заставило ее сердце забиться чаще.

Элиза осторожно взяла медальон в руки. Он был неожиданно тяжелым для своих размеров. На лицевой стороне была выгравирована изысканная монограмма – две переплетенные буквы “А” и “Ш”. Она нажала на небольшую защелку, и медальон открылся. Внутри был миниатюрный портрет молодой женщины с добрыми глазами и нежной улыбкой. Мама…

Элиза с замиранием сердца смотрела на портрет. Это была ее мама, которую она знала только по старым, выцветшим фотографиям и портретам.

Элиза надела медальон, чувствуя, как тепло распространяется по ее груди. На остальные драгоценности она взглянула с грустью. Вся эта роскошь была ей чужда. Она не привыкла к такому блеску и богатству. Ее сердце жаждало не драгоценностей, а простых человеческих радостей: любви, тепла, понимания. И, казалось, мамин медальон стал для нее символом этой неуловимой, но такой желанной простоты.

– Поразительное сходство! – воскликнул Рудольф, входя в комнату и останавливаясь рядом с Элизой. Его взгляд упал на открытый медальон. – Вы так похожи со своей матушкой.

Он мельком окинул взглядом блестящие драгоценности, разложенные на бархатных подушечках, и спросил:

– Что вы возьмете с собой?

– С собой? – переспросила Элиза, поднимая на него удивленный взгляд.

– Да, в этом замке мы уже закончили все формальности, и нам нужно отправляться дальше. Нужно посетить и другие ваши имения, – объяснил Рудольф, с легкой улыбкой наблюдая за ее реакцией.

Внезапно Элизу охватило странное чувство. Она представила, как они всю жизнь кочуют из одного имения в другое, из замка в замок, пытаясь объять необъятное. Бесконечная череда дорог, новых лиц, формальностей… А жизнь проходит мимо, ускользает, как песок сквозь пальцы. Они состарятся в дороге, так и не успев закончить все дела, не успев… жить.

– А можно этого не делать? – спросила она тихо, с надеждой глядя на Рудольфа.

– Неужели вы не хотите увидеть все ваши владения? – удивился он, приподняв бровь.

– Я предпочитаю прожить жизнь, а не коллекционировать пейзажи за окном кареты, – ответила Элиза, глядя прямо в глаза Рудольфу. – Воспоминания ценнее географических отметок.

– Мудрое решение, – улыбнулся Рудольф, с явным облегчением. – Тогда, с вашего позволения, я назначу доверенного инспектора. Он проведет аудит всех ваших новых владений и сделает подробный отчет. А чем тогда займемся мы с вами?

Элиза, немного замявшись, тихо произнесла:

– Я… я мечтаю увидеть Париж.

– Париж? – глаза Рудольфа заблестели. – Прекрасная мечта! Тогда забирайте все эти платья и драгоценности – они вам там точно пригодятся! Завтра же отправимся осуществлять вашу мечту.

И в этот момент Элиза поняла, что настоящие сокровища – это не золото и бриллианты, а возможность выбирать свой путь, свою жизнь. И рядом с Рудольфом она верила, что ее жизнь будет наполнена не вечными странствиями, а яркими, незабываемыми моментами.

*****

Эрика, сжимая в руках поднос с завтраком для герцогини, нервно поглядывала на сестру Агату. Утро выдалось пасмурным, и тяжелая атмосфера словно проникла в старинные стены монастыря, наполнив воздух предчувствием беды. Сестра Агата, высокая и строгая женщина с резкими чертами лица, молча шагала впереди, ее ключи зловеще побрякивали на поясе.

Дойдя до кельи герцогини Иоганны, сестра Агата вставила ключ в замочную скважину и с легким скрипом отворила дверь. То, что они увидели, заставило кровь застыть в их жилах.

Герцогиня лежала на каменном полу, мертвенно бледная, с искаженным от боли лицом. Ее глаза были широко открыты, словно застыли в немом вопросе. Из ее безжизненных пальцев выскользнул обрывок обугленной бумаги.

Поднос с громким звоном выпал из рук Эрики.

– Господи! – вскрикнула она, прикрывая рот рукой. – Что с ней?!

Сестра Агата, сохраняя внешнее спокойствие, но с явной тревогой в глазах, опустилась на колени рядом с телом герцогини. Она приложила два пальца к ее шее, нащупывая пульс. Затем, резко встав, раздраженно бросила Эрике:

– Не стой как истукан, зови врача! Быстро!

Врач, прибывший через несколько минут, лишь констатировал смерть. Сестра Агата нервно ходила по келье, сжимая и разжимая руки. Теперь ей придется писать герцогу Альберту о случившемся. Мысли вихрем проносились в ее голове. Что написать? Сказать, что герцогиня умерла от сердечного приступа? От тоски? Или… сказать правду? Что ее отравили?

Врач, молча наблюдавший за ней, все понял. Тайна, известная двум, – уже не тайна. Скрывать бессмысленно. Ложь, как заноза, рано или поздно даст о себе знать.

– Придется писать правду, – тяжело вздохнула сестра Агата, останавливаясь у окна. – И быть готовой отвечать перед герцогом. Как так получилось, что я, настоятельница монастыря, допустила отравление своей подопечной?

Ее голос дрожал. Она понимала, что ее ждет расплата. Но правда, какой бы горькой она ни была, всегда лучше лжи, которая, как болото, затягивает все глубже и глубже.

Небо плакало. Мелкий, цепкий дождь монотонно барабанил по черным зонтикам, собравшихся вокруг свежей могилы. Свинцовые тучи нависли над монастырским кладбищем, словно пытаясь раздавить землю своей тяжестью. Море, обычно лазурное и спокойное, сегодня было темным и неприветливым, с белыми барашками волн, беспокойно хлестало о скалистый берег. Злой, пронизывающий ветер налетал порывами, трепал края черных плащей и вырывал из рук монахинь молитвенники.

Похороны герцогини прошли удивительно скромно. Ни пышной церемонии, ни толп скорбящих, ни проникновенных речей. Лишь несколько монахинь, сестра Агата и… пустота. Пустота, которая казалась тяжелее любых надгробных камней.

Вопреки опасениям сестры Агаты, герцог не требовал объяснений произошедшему. Он даже не появился на похоронах, прислав лишь щедрое пожертвование монастырю. Этот жест казался скорее платой за молчание, чем проявлением скорби.

Дождь все лил и лил, смешиваясь со слезами сестры Агаты. Она стояла у изголовья могилы, кутаясь в тонкий плащ, и молча молилась за упокой души несчастной герцогини. Ей было горько и больно от того, как несправедливо обошлась судьба с этой женщиной. Сначала заточение, а теперь – такие холодные, безликие похороны.

На простом, непримечательном могильном камне, по распоряжению герцога, были высечены лишь имя и фамилия: “Иоганна Айзенберг”. Ни титулов, ни дат, ни эпитафий. Словно кто-то хотел стереть все следы ее существования, предать забвению ее имя и титул.

Ветер завывал над кладбищем, словно скорбя вместе с природой. Серые волны с грохотом разбивались о скалы, словно вторя молчаливой печали тех немногих, кто пришел проводить герцогиню в последний путь. Эта тяжелая, мрачная атмосфера словно отражала всю трагичность ее судьбы, оставшейся неразгаданной тайной, погребенной под слоем дождя, земли и человеческого равнодушия.

*****

Несколько недель, проведенных в карете, хоть и утомили Элизу физически, оставили в ее душе неизгладимый след счастья. Во-первых, все это время она была рядом с Рудольфом, а во-вторых, целью их путешествия был Париж – город, о котором она мечтала с детства. Рассказы о французской столице всегда казались ей волшебной сказкой, и вот эта сказка становилась реальностью.

Въезжая в город, Элиза не могла насмотреться на открывающиеся перед ней виды. Париж поражал своим великолепием. Монументальные здания, широкие бульвары, изящные мосты через Сену… Город бурлил жизнью: по улицам сновали кареты и пешеходы, уличные торговцы громко расхваливали свой товар, а в воздухе витал неповторимый аромат свежеиспеченного хлеба и жареных каштанов.

Но особенно поразило Элизу чудо инженерной мысли – возносящаяся к небу ажурная конструкция Эйфелевой башни. Она казалась неземным созданием, гигантской металлической кружевной салфеткой, брошенной на город какой-то невиданной рукой. Элиза не могла оторвать взгляда от этого чуда, восхищаясь смелостью и гениальностью его создателя.

Не менее впечатляющими были и другие достопримечательности. Величественный Собор Парижской Богоматери с его готическими шпилями и витражными розами вызывал трепет и благоговение. А Лувр, бывший королевский дворец, поражал своей масштабностью и роскошью. Элиза чувствовала себя маленькой песчинкой в этом океане истории и искусства.

Отель, в котором они остановились, был воплощением роскоши и элегантности. Проходя по широким коридорам, устланным мягкими коврами, Элиза с восхищением разглядывала расписные потолки, хрустальные люстры и старинные гобелены. Мраморные колонны, тяжелые бархатные портьеры, блеск золота и серебра… Все это создавало атмосферу сказочного дворца.

Наконец, портье отворил дверь ее номера. И снова – роскошь, блеск, великолепие. Элиза уже начала привыкать к этому внезапно свалившемуся на нее богатству, но каждый раз оказывалась поражена новой волной восхищения.

Она закружилась в центре комнаты, словно бабочка, опьяненная счастьем, и упала на огромную кровать, застеленную шелковым покрывалом. Такой мягкой кровати она не видела никогда в жизни. Усталость после долгого путешествия давала о себе знать, и Элиза, улыбаясь, закрыла глаза. Париж… она в Париже! И впереди ее ждала новая жизнь, полная чудес и открытий.

Наслаждаясь непривычной роскошью отельного номера и понежившись в мягких перинах некоторое время, Элиза подошла к окну. Париж… Город мечты, раскинувшийся перед ней, как на ладони. Узкие улочки, вымощенные булыжником, бесконечный поток карет и экипажей, разноцветная толпа, спешащая по своим делам. Отсюда, с высоты пятого этажа, все казалось таким маленьким, игрушечным. В воздухе витал неуловимый аромат свежеиспеченного хлеба, парфюма и чего-то неповторимо-парижского. Элиза вдохнула полной грудью, чувствуя, как ее сердце наполняется радостью и предвкушением новых открытий.

Вдруг ее взгляд упал на маленькую девочку, сидящую на ступеньках дома напротив. Грязная, оборванная, с исхудавшим лицом и большими, полными отчаяния глазами, она протягивала прохожим дрожащую руку, молча прося подаяние.

Сердце Элизы болезненно сжалось. В одно мгновение она вновь оказалась в своем мрачном детстве, после смерти родителей. Голод, холод, одиночество… Все эти чувства, которые она так старательно пыталась забыть, нахлынули с новой силой. Слезы непроизвольно полились из глаз.

В этот момент раздался тихий стук в дверь.

– Элиза? Можно войти? – послышался робкий голос Рудольфа.

Конечно, ему можно! Эта мысль промелькнула в голове Элизы, как молния. Она открыла для него двери ее сердца, а двери отеля – лишь ничтожная формальность.

– Входите, – тихо ответила она, вытирая слезы.

Рудольф вошел в комнату, осторожно прикрывая за собой дверь.

– Нас ждут на обед, – сказал он, но, увидев ее заплаканное лицо, испуганно спросил: – Что случилось?

Элиза не могла объяснить. Просто покачала головой и поспешила к выходу.

По пути в ресторан они проходили мимо входа в отель. Элиза, не говоря ни слова, выбежала на улицу.

– Девочка, как тебя зовут? – спросила Элиза, присаживаясь рядом на холодные ступени.

– Мадлен, мадам, – ответила девочка, робко поднимая на нее свои большие глаза.

– Пойдем со мной, Мадлен.

В ресторане на них смотрели с нескрываемым недоумением. Два богато одетых человека и оборванная нищенка… Но официанты, к чести их профессионализма, не показали виду, спокойно и невозмутимо обслуживая всех троих. В их глазах Элиза даже уловила нечто похожее на одобрение. А вот остальные посетители откровенно косились в их сторону, перешептываясь и презрительно поджимая губы.

На следующий день эта история стала главной новостью всех парижских газет: «Эпатажная графиня фон Штольберг привела нищенку в самый роскошный ресторан Парижа!» Но Элизу это не волновало. В ее сердце жила лишь одна мысль: она смогла хоть немного смягчить боль этого маленького, заброшенного существа. И это было для нее важнее всех парижских газет вместе взятых.

*****

Сознание возвращалось к Иоганне медленно, тягуче, словно густой туман рассеивался после долгой ночи. Тело ломило, озноб пробирал до костей. Невыносимая тряска усиливала боль, каждый толчок отдавался тупой пульсацией в висках. Она с трудом приоткрыла веки. Ресницы казались тяжелыми, словно свинцовые.

Мутный свет проникал сквозь затянутые тканью окна небольшого, тесного экипажа. Напротив нее сидел человек в глубоком капюшоне, скрывающем лицо. Он неподвижно смотрел в окно, словно статуя.

В голове Иоганны промелькнула радостная мысль: это он! Гражданин! Он пришел за ней! Но горло сжимал спазм, не давая произнести ни слова. Лишь тихий, хриплый стон сорвался с ее губ.

Человек медленно повернул голову. Тень от капюшона все еще скрывала его черты.

– Вы очнулись? – спросил он низким, глухим голосом. – Это хорошо.

– Кто… кто вы? – с трудом выдавила из себя Иоганна, чувствуя, как слабость волнами накатывает на нее.

– Мое имя вам ни о чем не скажет, – ответил незнакомец, – и вам нет необходимости его знать. Я представляю интересы вашего благодетеля.

– Когда… когда я увижу Гражданина? – с тревогой в голосе спросила Иоганна.

– Никогда, – сухо отрезал попутчик, снова отворачиваясь к окну. – По крайней мере, в этой жизни. Его… казнили после мятежа.

Слова ударили Иоганну, словно молотком по вискам. Казнили… Гражданина… нет… Этого не может быть! Мир вокруг нее поплыл, краски померкли.

– Тогда… кто… кто мой благодетель? – прошептала она, с трудом сдерживая слезы.

– Скоро вы узнаете, – последовал короткий ответ.

Долгая, тягостная пауза повисла в воздухе, нарушаемая лишь скрипом колес и цоканьем копыт.

– Куда… куда мы едем? – наконец спросила Иоганна, пытаясь сосредоточиться.

– В Париж.

– Сколько… сколько еще?

– Пару дней.

Больше они не разговаривали. Иоганна закрыла глаза, пытаясь справиться с душевной болью. Казнили… Это слово било молотом в ее голове, не давая покоя. Мысли вихрем кружились в ее сознании. Кто этот таинственный благодетель? Зачем ее везут в Париж? Что ее ждет? Ответы на эти вопросы терялись в тумане неизвестности, и от этого становилось еще страшнее. Дорога в Париж превратилась в турне в неизвестность, полное тревоги и неопределенности.

*****

Граф Каменский, утонув в глубоком кожаном кресле, смотрел на огонь, пляшущий в камине. Пламя отбрасывало причудливые тени на стены его парижского поместья, но взгляд графа был прикован к портрету, висевшему над каминной полкой.

На портрете была изображена девушка неземной красоты. Ее лицо, словно выточенное из фарфора, обрамляли локоны цвета воронова крыла, ниспадающие мягкими волнами на плечи. Большие, темные глаза, казалось, смотрели прямо в душу, а на губах играла легкая, загадочная улыбка. Ее изящная фигура, облаченная в пышное платье из голубого шелка, напоминала изгибы хрупкой статуэтки. Это была красота, от которой перехватывало дыхание, красота, перед которой невозможно было устоять.

Граф не мог оторвать взгляда от портрета. В его памяти, как живые, всплывали картины того бала, где он впервые увидел эту девушку. Зал, наполненный звуками вальса, блеск хрустальных люстр, шелест шелковых платьев… И она, словно парящая в этом вихре света и музыки.

Он помнил, как робко пригласил ее на танец. Ее рука в его руке казалась невесомой, а прикосновение ее платья – нежным, как лепесток розы. Они кружились в вальсе, и он забыл обо всем на свете. Остались только ее сияющие глаза, ее очаровательная улыбка, ее легкий, пьянящий аромат.

Она смеялась, заразительно и звонко, и ее смех, казалось, наполнял зал солнечным светом. Он пытался сказать ей что-то умное, остроумное, но слова путались, и он только молча смотрел на нее, очарованный ее красотой и непосредственностью.

В тот вечер он понял, что пропал. Его сердце, до сего момента хранившее хладнокровное спокойствие, было пленено этой девушкой. Он был готов отдать все на свете, чтобы снова увидеть ее улыбку, снова услышать ее смех, снова ощутить прикосновение ее руки.

Огонь в камине начал угасать, но граф не замечал этого. Он все еще сидел в кресле, погруженный в свои воспоминания, а на его губах играла та же легкая, мечтательная улыбка, что и на губах девушки с портрета. Он знал, что сделает все возможное, чтобы встретиться с ней снова.

– Герцогиня Иоганна фон Айзенберг! – торжественно объявил дворецкий.

Взгляд графа устремился к двери, из которой медленно вышла женщина. Глядя на нее, было трудно поверить, что перед ним та самая красавица, чей портрет украшал многие галереи и чью руку когда-то искали самые знатные дворяне Европы.

Это был поразительный контраст. Длинное путешествие и недели, проведенные в заточении, наложили свой тяжелый отпечаток на ее облик. Лицо было изможденным, с резко обозначившимися скулами и темными кругами под глазами. Болезненная бледность ее кожи резко контрастировала с темными, почти черными волосами, которые выбились из небрежной прически и беспорядочно падали на плечи. Простое, почти монашеское платье из грубой серой ткани скрывало ее фигуру, а в ее потухших глазах читалась невыразимая печаль и усталость. Она двигалась медленно, словно каждое движение давалось ей с трудом, и ее хрупкая фигура казалась еще более беззащитной на фоне роскоши комнаты.

Однако, несмотря на внешние изменения, в ее осанке все еще угадывалось врожденное благородство и непоколебимая сила духа. Она держала голову высоко, а в ее взгляде, несмотря на всю печаль, проглядывали искры несломленной гордости.

Граф Каменский не мог оторвать от нее глаз. Годы разлуки и страданий не смогли погасить пламя любви, которое горело в его сердце. Он смотрел на эту измученную, ослабевшую женщину точно таким же взглядом, как когда-то смотрел на юную, сияющую красотой девушку на портрете. Ведь это была она – Иоганна, любовь всей его жизни. И в этот момент он понял, что для него не важны ни внешний блеск, ни роскошные наряды. Его любовь была сильнее времени и обстоятельств, она прошла испытание годами разлуки и теперь горела еще ярче. Он знал, что сделает все, чтобы вернуть ей украденное счастье и снова увидеть сияние в ее прекрасных глазах.

Увидев Каменского, Иоганна на мгновение застыла, словно пораженная громом. Пока жуткий экипаж вез ее в Париж, она бесконечно перебирала в памяти имена всех знакомых, пытаясь угадать, кто же этот таинственный благодетель, взявший на себя смелость бросить вызов самому герцогу Айзенбергу. Имена кружились в ее голове в безумном вальсе предположений, но имя Каменского даже не мелькнуло в этом пёстром танце догадок.

Их встреча на балу была мимолетной, как вспышка фейерверка. Он, высокий и грузный, словно русский медведь, казался чужеродным элементом среди изящных и утонченных европейских аристократов. Да, слухи о его несметном богатстве ходили уже тогда, но Иоганну они мало интересовали. Когда он, немного неуклюже, но искренне, сделал ей предложение, она лишь вежливо улыбнулась, представив себя рядом с ним в далекой, холодной России.

Бескрайние, заснеженные просторы… Медведи, гуляющие по улицам Петербурга… Варварская отсталость… Эти картины, нарисованные ее воображением, вызывали лишь ужас и отвращение. Ей, привыкшей к блеску и роскоши европейских балов, к легкости и изяществу светских развлечений, такая жизнь казалась невыносимой. Поэтому, недолго раздумывая, она приняла предложение герцога Айзенберга – холодного, расчетливого, но принадлежащего к ее миру, миру празднеств, интриг и бесконечного кружения в вихре светской жизни.

И вот теперь, видя перед собой Каменского, она испытывала смесь недоумения, растерянности и… легкого раздражения. Что он здесь делает? Какие у него могут быть дела к ней, герцогине Айзенберг? Этот вопрос пульсировал в ее голове, заглушая все остальные мысли. Иоганна постаралась принять безразличный вид, но в глубине души уже закипало предчувствие чего-то необычного, возможно, даже рокового…

Каменский вскочил с кресла, опрокинув бокал с бордовым вином. Тёмная жидкость расплылась по светлому ковру, словно зловещее предвидение. Но граф, казалось, не заметил этого. Всё его внимание было приковано к женщине, стоящей на пороге.

– Иоганна! – выдохнул он. Слово прозвучало не как приветствие, а скорее как заклинание, вырвавшее его из оцепенения долгих лет ожидания. – Как я рад снова видеть вас!

Иоганна вошла в комнату, ее движения были осторожными, неуверенными. Бледность ее лица резко контрастировала с темными, словно два уголька, глазами. Она была похожа на призрака, вернувшегося из загробного мира.

– Граф… – начала она, ее голос был хриплым, словно она давно не говорила. – Благодарю вас… за спасение.

– Не стоит благодарности, дорогая герцогиня, – Каменский галантно поклонился, прикрывая волнение за маской светской вежливости. – Для меня честь служить вам. Вы прекрасно выглядите, несмотря на… хм… все пережитые трудности. Ваше платье… изумительно!

– Ближе к делу, граф Каменский, – резко оборвала поток любезностей Иоганна. В ее глазах мелькнуло нетерпение. – Для чего я здесь?

– О, герцогиня! – Каменский вновь засуетился, нервно теребя пуговицу на своем камзоле. – Спешу заверить, что ваше присутствие здесь не имеет никакого скрытого подтекста. Вы можете просто отдыхать и наслаждаться свободой. Поместье к вашим услугам.

– Я больше не герцогиня… – прошептала Иоганна, слова были адресованы скорее ей самой.

В этот самый момент она вдруг осознала всю глубину произошедшего. Она больше не имела ни титулов, ни денег, ни власти. Даже ее имя теперь ей не принадлежало. Герцогиня Иоганна фон Айзенберг была официально похоронена на монастырском кладбище. А кто тогда она? Женщина без прошлого, без настоящего… и, казалось, без будущего. Эта мысль ледяной иглой пронзила ее сердце. Мир вокруг закачался, грозя поглотить ее в своей неизвестности.

Каменский, словно опытный дирижер, улавливающий мельчайшие колебания в оркестре, прочел мысли Иоганны по одному лишь выражению ее лица. Его тонкие губы изогнулись в легкой, почти незаметной улыбке. Он был мастером предугадывать желания, и это качество всегда выделяло его из толпы.

– Да, дорогая Иоганна, – начал он, его голос был мягким и бархатистым, словно старинное вино. – К сожалению, титула у вас больше нет. Прошлое нужно оставить в прошлом. Но… – он сделал короткую паузу, добавляя в свои слова нотку интриги, – есть новое имя… и, возможно… – он слегка замешкался, его взгляд на мгновение встретился со взглядом Иоганны, – …возможно, блестящее будущее.

Он взял со стола аккуратно сложенные бумаги и протянул их Иоганне. В его движениях была та же неторопливая уверенность, которая пронизывала каждое его слово, каждый жест.

– Вот ваши новые документы. Вы вольны воспользоваться ими по своему усмотрению и в любой момент покинуть мое поместье, но… – он снова замялся, его пальцы легко барабанили по полированной поверхности стола, – …мне будет очень приятно, если вы задержитесь… в качестве гостьи.

Иоганна, все еще не оправившись от потока неожиданной информации, механически взяла документы. Ее пальцы дрожали, когда она развернула листки. «Иоланда Дикман» – черным по белому значилось на бумаге. Новое имя… новая жизнь…

Внезапно ее взгляд упал на большое зеркало, висевшее на стене. В нем отражалась женщина с бледным лицом и большими, полными тревоги глазами. Женщина, которая еще несколько дней назад была герцогиней, а теперь… Иоланда Дикман.

Иоганна прикоснулась рукой к холодной поверхности зеркала, словно пытаясь дотронуться до своего отражения, до этой незнакомой женщины с новым именем. Уголки ее губ слегка приподнялись в горьковатой улыбке.

– Ну здравствуй, Иоланда, – прошептала она, обращаясь к своему отражению. В этих словах было и прощание с прошлым, и робкая надежда на будущее. Будущее, которое теперь лежало перед ней, как непрочитанная книга, полная загадок и неожиданностей.

*****

Париж… Город огней, любви и высокой моды, кружил Элизу в вихре нескончаемых праздников. Недели, проведенные здесь, пролетели незаметно, словно один прекрасный, волшебный сон. Каждый день был наполнен новыми впечатлениями, яркими эмоциями, незабываемыми встречами.

Бесконечные балы, сверкающие тысячами огней и отражающиеся в полированном паркете, увлекали Элизу в свой волшебный круговорот. Она кружилась в вальсе с галантными кавалерами, ловко уворачиваясь от пышных дамских юбок, и чувствовала себя настоящей принцессой из сказки. Шелка ее платьев шептались в такт музыке, драгоценности искрились в свете канделябров, а счастливый смех разносился по залам, отражаясь от высоких зеркал.

Дневные часы были посвящены не менее увлекательным занятиям. Элиза с Рудольфом посещали художественные выставки и галереи, восхищаясь шедеврами великих мастеров. Они бродили по узким улочкам Латинского квартала, вдыхая ароматы свежеиспеченного хлеба и крепкого кофе, заглядывали в букинистические лавки, листая старинные фолианты. А потом, устав от прогулок, отдыхали в уютных кафе, наслаждаясь чашечкой горячего шоколада и беседуя обо всем на свете.

После появления статьи в газетах, повествующей о поступке графини фон Штольберг, Элиза стала настоящей звездой парижского света. Все хотели познакомиться с загадочной графиней, о которой ходило столько слухов и легенд. Приглашения на приемы, балы и светские рауты сыпались как из рога изобилия.

Элиза с достоинством принимала знаки внимания, очаровывая всех своей красотой, умом и изысканными манерами. Она с легкостью поддерживала светские беседы, с таким же удовольствием обсуждая последние модные тенденции и сложные политические интриги.

Магазины Парижа также не остались без внимания графини. Элиза с упоительным азартном выбирала новые платья, шляпки, перчатки, украшения. Ее гардероб пополнялся шедеврами от лучших парижских кутюрье, а сама она становилась все более изысканной и блестящей.

В этом вихре светской жизни Элиза не забывала и о Рудольфе. Каждый вечер, возвращаясь в свой отель, она с радостью делилась с ним своими впечатлениями, а он, в свою очередь, с нежностью и восхищением смотрел на нее, видя, как она расцветает в этой новой, яркой жизни. Париж стал для них не просто городом, а сказкой, в которой они были главными героями.

Элиза взяла Мадлен к себе. Она накормила ее, обогрела, одела в чистую, красивую одежду. Малышка Мадлен напомнила Элизе ее саму в детстве – такая же хрупкая, но в то же время полная внутренней силы.

Элиза наняла для Мадлен лучших учителей, стараясь дать ей все то, чего была лишена сама. Она проводила с девочкой много времени, читала ей книги, гуляла по паркам, рассказывала сказки. А Мадлен, в свою очередь, открыла Элизе другой Париж – город нищих и бездомных, город голода и отчаяния. Ее истории потрясали до глубины души, и Элиза с ужасом представляла, сколько пришлось пережить этой маленькой девочке за ее короткую жизнь.

Однажды вечером, сидя у камина, Мадлен рассказала Элизе легенду, которую услышала от старой гадалки на набережной Сены:

– Говорят, мадам, что в катакомбах под Парижем живет Дух Забытых Детей. Это души тех, кто умер в одиночестве и нищете, кого никто не любил и не вспоминал. В полночь они выходят из своих подземных убежищ и бродят по улицам города, ища тепло и утешение. Если услышишь тихий плач ребенка в ночной тишине, это значит, что рядом бродят Забытые Дети. И если ты оставишь на окне горящую свечу и кусочек хлеба, то их души найдут покой хотя бы на одну ночь.

Рассказывая эту легенду, голос Мадлен дрожал, а глаза были полны страха. Элиза обняла девочку, стараясь успокоить ее. Но сама она не могла избавиться от чувства тревоги. Легенда Мадлен казалась ей не просто сказкой, а символом всей той боли и несправедливости, которые царили в этом мире. И она поняла, что ее миссия – не только помочь Мадлен, но и сделать все возможное, чтобы в этом мире стало меньше Забытых Детей.

Мягкий свет камина плясал на стенах гостиной, отбрасывая причудливые тени. За окном шелестел теплый вечерний ветер, донося ароматы цветущего жасмина. Рудольф, Элиза и Мадлен, утомленные долгой прогулкой по паркам и аллеям Парижа, расположились на мягком ковре у камина. Они играли во "флюгер" – популярную в то время салонную игру, где каждый по очереди изображал какой-нибудь предмет или явление природы, а остальные должны были угадать. Смех Мадлен, звонкий и заразительный, наполнял комнату жизнерадостной энергией. Элиза, наблюдая за девочкой, чувствовала, как ее сердце наполняется теплотой и нежностью. Рудольф, с легкой улыбкой, поддавался Мадлен в игре, наслаждаясь ее детской непосредственностью.

Внезапно раздался тихий стук в дверь. Дворецкий, с почтительным лицом, вошел в гостиную и протянул два письма – одно для Рудольфа, другое для Элизы. Мадлен, с характерной ей живостью, подскочила к дворецкому, ловко выхватила письма из его рук и, смеясь, понесла их Элизе и Рудольфу.

Рудольф развернул свое письмо. Почерк отца он узнал сразу. Бегло пробежав глазами по строчкам, он резко побледнел. Улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением глубокой задумчивости, переходящей в тревогу. Он словно превратился в каменную статую.

Элиза, заметив перемену в его настроении, испуганно спросила:

– Что-то случилось?

Рудольф долго молчал, будто взвешивая каждое слово. Наконец, он тяжело вздохнул и сказал: