Текст книги "Четыре дня Маарьи"

Автор книги: Леэло Тунгал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Но нас ждала Картофельная улица, и я лелеяла надежду, что там предложат хоть несколько картофелин в мундирах.

ГЛАВА 12

Стийнина тетя жила в маленьком сером доме во дворе. Скрипучая деревянная лестница привела нас к ее двери. Почему-то казалось, что именно эта лестница в десяток ступеней так утомила ноги, а о пустых желудках мы уже долго говорили по дороге. Радостно было увидеть на двери эмалированную табличку: «Лейватегия»[15]15
  15 – Лейватегия – хлебопек, пекарь.


[Закрыть]. Стийна усмехнулась – оказалось, что это тетина фамилия.

Дверь отворилась прежде, чем Стийна успела постучать. На пороге стояла высокая женщина с большими, глубоко запавшими глазами. На голове у нее была косынка, повязанная тюрбаном. Она любезно улыбнулась на наше приветствие и сказала тихо:

 – Я предчувствовала это! Пожалуйста, входите!

В большой комнате пахло тигровой мазью. На меня этот запах не действует: я привыкла, время от времени тетя Мария просила меня натереть ей такой мазью шею и спину. Но Аэт, бедняжка, побледнела и беспомощно потянула носом воздух.

 – Я только что сделала таволжиный воздух, надеюсь, это не действует на вас плохо? – спросила Стийнина тетя, которая перед тем попросила нас называть ее "просто Долорес".

Теперь и я заметила, что повсюду в вазах зеленеют листья таволги.

 – Таволга прекрасно отгоняет черные мысли, – объяснила тетя Долорес, – возвышает дух.

Но ни мягкое кресло, ни удушающий аромат таволги не действовали на меня возвышающе – у меня были самые земные чувства: голода, усталости и тоски по родительскому дому. Сейчас я могла бы, например, вернуться с прополки грядок. Если бы там шел дождь, наслаждалась бы нежными прикосновениями мокрых стеблей ромашки к моим ногам. Вымыла бы у колодца ноги и побежала бы в дом. А в плите бы гудел огонь… Может быть, мама пекла бы блины. А если бы не пекла, я сама принесла бы из чулана пару яиц, взяла бы в холодильнике молоко, а муку в жестянке, на которой картинка с мельницей… Жаль, что мама никогда не соглашалась держать корову – сейчас лучше всего было бы парное молоко…

Нет, здесь, в наполненной запахом таволги комнате, похоже, нечего было надеяться на блины, хотя над топкой большой ярко-красной печи был еще и очаг для приготовления пищи, словно в большой печи пряталась маленькая плита, но круги-то конфорок были выкрашены красной и белой краской, а сердцевинка вынута, и туда всунута молочная бутылка, служившая вазой для таволги. Здесь можно было готовить только сладкие мечтания.

Стийна, не обращая на нас внимания, тут же уткнулась в книгу, полученную от Рауля. Я же была просто не в состоянии беседовать, поэтому все общественные обязанности оказались как бы возложенными на Аэт. Она выполнила свою миссию блестяще: расспросила Долорес, что та делает в настоящее время, что уже сделано, каковы дальнейшие планы. Долорес охотно рассказала, что написала два романа, несколько поэм и множество отдельных, «случайных» стихотворений, как она их назвала. По-моему, это прозвучало забавно, но я была не в состоянии даже улыбнуться. И сразу же Долорес принялась жаловаться на недоброжелательность издателей – она считала, что дело не в качестве ее произведений, а в ней самой, просто ей завидуют, ее совершенному поэтическому вкусу и возвышенности духа.

Чтобы подтвердить правоту своих слов, Долорес тут же достала из шкафа толстенную рукопись и принялась читать ее вслух.

Роман повествовал о перипетиях жизни одной женщины. "Ее пути растворялись в тумане", и "сердце ее теснилось постоянным беспокойством". Описания природы следовали одно за другим, и все это было похоже на длинное-длинное школьное сочинение, написанное согласно всем школьным требованиям: начиналось с картины природы и кончалось тем же. Меня всегда раздражала эта кутерьма с природой, которой занимаются в наших сочинениях всегда дороги учеников начинаются с восходом солнца и в дымке тумана, а кончаются во время заката и "мокрой от росы травы", даже тогда, когда речь идет об экскурсии в городской музей. И все венчает заключение: "Мы были усталыми, но счастливыми" или: "Мы устали, но были довольны".

Наконец Долорес кончила чтение, сказала, что познакомила нас лишь с узловыми эпизодами, а со всем остальным мы сможем познакомиться сами, потому что она доверяет рукопись Аэт, чтобы та передала ее своему отцу. Во взгляде, который Аэт бросила на меня, была мольба о помощи, но я промолчала. Тогда Аэт нашла другой спасительный прием, чтобы уклониться от обещания выполнить просьбу Долорес, и сказала, что ведь Стийна тоже пишет стихи.

 – Зийночка, это правда? – изумилась Долорес. – Ну, конечно, кровь зовет птенцов дятла на дерево!

Стийна покраснела.

 – А-а, значит, «Стийна» – это твой псевдоним? – спросила Аэт.

И вдруг я догадалась, почему Рауль сказал: "Моя крестница" – наверное, именно он и назвал ее так. Имя Стийна очень ей подходило. А все другие могли думать, будто это сокращенное Кристийна.

Стийна не ответила, но захлопнула книгу Рауля. Собственно, это была не книга, а толстая тетрадь в кожаном переплете, какие во многих домах используют в качестве альбомов, куда гости пишут что-нибудь на память хозяевам. Я еще раньше успела заметить, что там были только стихи Рауля.

Долорес, вдохновленная нашим вниманием, уже собралась прочесть нам свою лучшую поэму, эту самую "Тоскующую душу". Она сообщила, что долго искала рифмы и что она не одобряет этот небрежный белый стих, которым сейчас увлекается молодежь. Отсутствие рифм, четких размеров и знаков препинания было, по ее мнению, просто результатом необразованности, отсутствием "классического образования" у молодых эстонских поэтов. Долорес утверждала, что уже исчерпала в поэме все рифмы на слово «душа» и что сама она пишет в духе Гете.

Я устроилась в кресле поудобнее, подобрала под себя ноги, приготовившись вежливо выслушать поэму. Но… когда я проснулась, в комнате было темно и тихо. У меня на коленях лежал кусок какой-то белой ткани. Стийна и Аэт спали на полу, а Долорес возвышенно похрапывала на кушетке. У меня затекла шея, и я потерла ее рукой. Когда глаза мои привыкли к темноте, оказалось, что колени мне согревает ночная рубашка, которая осталась в сумке у Стийны. Итак, Стийна покрыла ею мне ноги, когда заметила, что я задремала. В благодарность за насмешки над ее Раулем? Я стала изобретать возможность искупить свою вину перед Стийной, но не могла ничего придумать. Потом я разглядела на полочке возле моего кресла книгу Рауля, встала и подошла к письменному столу Долорес, где в специальной подставке стояла пестрая шариковая ручка. Я тихонько приблизилась к окну, приоткрыла плотную гардину и при слабом свете пасмурной белой ночи написала на предпоследней страничке переплетенного в кожу томика: "Милая Стийна, прости меня. Я не нарочно была плохой. Маарья".

После этого следовало бы тихонько уйти навсегда. Но остальные сопели так сладко, что и мне опять захотелось спать. Я положила книгу на прежнее место и снова свернулась клубочком в кресле.

ГЛАВА 13

Утро принесло приятный сюрприз: в квартире Долорес имелась ванная! Но увы, у Долорес не было дров, чтобы протопить колонку и согреть воду. Однако хозяйка торжественно объявила, что еще до Первого мая, предчувствуя наше появление, она вымыла ванну, кроме того, она считала, что молодежь должна закаляться.

Почему во время странствий человек пачкается в сто раз быстрее, чем дома? Мне казалось, что под холодным душем Долорес с меня сошло десять грязных шкур. Уф! Такая ледяная закалка летом вполне терпима, но зимой мне бы это не понравилось.

После водяной процедуры Стийнина тетя угостила нас крепким кофе в крохотных розовых чашечках. Долорес заулыбалась, заметив, как мы мгновенно оживились, и объявила, что у нее должен быть пакет фрикаделек, но сейчас она никак не может его найти, хотя на прошлой неделе он был здесь, и она клялась, что фрикадельки вкусные. Долорес искала под кроватью, в плите, в книжном шкафу, даже за зеркало заглянула. Я заметила, что Аэт волнуется. Еще бы! Ведь ее мать в свое время окончила школу домоводства и прекрасно готовила "полезную для здоровья, но вкусную пищу". Представляю, каким деликатесом казались Аэт фрикадельки недельной свежести!

 – О-о, не стоит беспокоиться, – сказала я Долорес.

 – Может, завтра фрикадельки найдутся! – утешала тетю Стийна. – А мы торопимся.

 – Поверьте, я бы тоже пошла с вами, но как раз по утрам у меня вдохновение, – призналась Долорес. – И как заметил поэт, творец должен повернуться спиной к миру, чтобы создать для него шедевры. Увы…

 – Конечно, конечно, – поспешила согласиться Аэт. – Ничто не должно мешать вам творить.

Уголки губ Стийны дрогнули.

 – Друзья мои! – провозгласила Долорес торжественно. – Вверяю вам, юным, свое произведение. Может быть, оно не скоро увидит свет, может быть, пройдет столетие или два… Мы еще встретимся! Картофельная улица всегда в вашем распоряжении!

Я и Стийна посмеивались, поглядывая на беднягу Аэт, которая тащила под мышкой тяжеленную рукопись "Тоскующей души".

 – В здоровом теле здоровая душа! – Аэт попыталась тоже проявить чувство юмора.

Решили пойти в университетское кафе, где, как мы уже знали, цены были пониже, но табличка на двери сообщала, что кафе откроется только в одиннадцать. К счастью, я вспомнила про столовую возле Ратуши, где однажды обедала во время школьной экскурсии.

 – Смотри, Маарья, двойник твоей тети! – сказала Аэт, указывая свободной от великого произведения рукой на пожилую женщину, которая на другой стороне площади как раз вылезала из такси.

 – Точно! – изумилась я.

 – Подумать только! – Аэт вздохнула. – Если у нас всех где-то имеются двойники… Наши точные копии…

 – И даже манера одеваться! – Я была просто ошеломлена. Мгновенно представила себе, как бедняжка тетя Мария проливает сейчас в Таллине горючие слезы, и твердо решила, что, по крайней мере, к вечеру должна вернуться домой.

 – Маарья, дитя мое! – закричал вдруг двойник тети ее голосом.

Нет! Это был не двойник! Ну кто еще, кроме тети Марии, мог бы бежать так кокетливо: голова склоненная к земле, руки прижаты к бокам, ноги изящно семенят по асфальту. Таксист, наверное, влюбился в нее – он еле поспевал за нею через площадь.

"Сон или действительность?" – мысленно спросила я себя.

 – Маарья, деточка, ты жива! – восклицала тетя Мария, так пылко тиская меня в объятиях, что едва не лишила жизни. – Ты все-таки жива!

Я чувствовала, как у меня подкашиваются ноги.

Аэт с испугу выронила великую поэму на мостовую, а Стийна отвернулась. Со стороны сцена могла выглядеть трогательной. Только таксист, тупое создание, сурово стучал тете в плечо: "Гражданка! Товарищ!.."

Гражданка тетя освободила меня из своих объятий и сердито повернулась к таксисту:

 – Разве вы, сударь, не видите, что ребенок вырван из лап смерти? Деньги, деньги! Нельзя все в мире оценивать на деньги!

Зная тетину щепетильность в денежных делах, я не понимала, чего требовал таксист. Но тетушка быстро совладала с волнением и шепнула мне на ухо: "Маарья, деточка, у тебя есть четыре рубля?"

У меня было лишь три рубля с копейками, так что Аэт пришлось поддержать меня рублем. Шофер, ворча, взял деньги и удалился, а тетя погрозила ему вслед кулачком:

 – Крохобор! Человеческая жизнь для такого и гроша ломаного не стоит!

Я знала, что у Стийны еще сохранилась трехрублевка – оставалось надеяться, что у Аэт достаточно денег и мы с тетей сможем занять у нее на два билета до Таллина.

Еще ни разу в жизни мне не доводилось видеть тетю такой умиленной. Можно было подумать, что ее душа действительно переродилась с тоски. В мыслях она наверняка уже похоронила меня и приехала сюда искать мою могилу…

 – Деточка, деточка, что же ты наделала! – повторяла тетя в отчаянии. – Отец твой поседел от горя, голова дрожит и руки стали немощными, как у старца… А мать плачет дни и ночи, дни и ночи…

Мой отец поседел? И мама плачет? Никогда, никогдашеньки я не видела свою мать плачущей. Но если они считают меня погибшей… Тетя Мария… Это она наверняка нагнала страху на родителей своими жуткими рассказами. Я представила себе, как мама, моя красивая мама, стоит у окна и смотрит на дорогу, а вокруг глаз у нее темные круги от бессонницы. Отец, который не боялся ни браконьеров, ни диких зверей, не ест, не пьет, не шутит и вообще не может ни слова вымолвить, а только трясет поседевшей головой. Сердце мое пронзила острая боль, хотелось только одного – скорее домой! К родителям! Идти, мчаться, лететь, чтобы только ветер свистел в ушах! Увидеть отца и маму, и пусть они убедятся, что я жива и здорова!

"Милый, дорогой город Тарту! – мысленно заклинала я. – Ты такой красивый, и тихий, и мудрый, придумай сейчас что-нибудь, чтобы я могла взлететь, как ракета с космодрома! Вскоре сюда приедет Мярт набираться премудрости, и, наверное, со временем приеду и я тоже, но теперь я должна тебя покинуть. Отошли меня, отошли побыстрее!" Я не хотела больше видеть ни тетю, ни девочек и объявила, что пойду искать Таллинское шоссе, а они пусть следуют за мной когда хотят и как хотят.

 – Хочу домой! – Ничего больше сказать я была не в состоянии.

Но девочки сказали тете, что мы еще не завтракали, и тетя даже слушать не захотела, чтобы мы пустились в обратный путь не подкрепившись.

К счастью, тетя ничего не знала о «Вернере» – я могла бы побиться об заклад, что оттуда, раньше чем часа через три, тетя уйти не согласилась бы – и пошла с нами в столовую «Выйт». Там и остались Стийнины три рубля: у всех, кроме меня, был волчий аппетит, они не могли отказаться ни от сметаны, ни от салата из свежих огурцов, ни от ломтиков холодного мяса, ни от взбитых сливок с шоколадом. Аэт надо было еще расплатиться за гостиницу, поэтому в столовой она объявила себя несостоятельной, но уплетала за обе щеки. "За ваш счет – пока не лопну!" – сказала она. Во время еды тетя рассказывала о своих поисках, и кому-то это могло показаться достаточно смешным, но я думала об одном: "Домой, домой, домой, домой!" Конечно, тетя Мария в Таллине бегала в милицию, по больницам и почему-то даже в бюро находок, а затем, посоветовавшись с соседями, взяла на работе три дня за свой счет и помчалась в шесть часов утра из Таллина в Тарту. До Тарту на такси у нее денег хватило, даже еще осталось, но когда стали крутить по городу, счетчик начал выстукивать цифры, словно взбесился, а так как машина была из таллинского таксопарка, то водитель не знал Тарту. Тетя была уверена, что найдет меня в Маарьямыйза, в клинике, – потому что название больницы хорошо подходило к моему имени. Но, побывав в Маарьямыйзе, убедилась, что меня нет там…

Наконец эти три ненасытные набили свои животы! Мы проводили Аэт до гостиницы, а сами остались сидеть в парке на лавочке. Тетя все еще продолжала говорить и причитать. Но вдруг она успокоилась и сказала:

 – Да! А теперь пойдем и приятно отдохнем часок в отеле. Теперь я наконец чувствую, что хочу спать! Две ночи я не смыкала глаз – жуткие картины вставали перед глазами. Думала: а вдруг кто-то дал Маарье письмо и попросил куда-то отнести… А на конверте был адрес убийцы! Три раза видела во сне Маарью в белом платье, а это же к несчастью. И ты смотрела на меня так умоляюще, так умоляюще!

 – Как же ты видела сон, если две ночи глаз не сомкнула?

Тетя не сочла меня достойной ответа и обратилась к Стийне:

 – Вы, Стийна, старше и умнее – наша Маарья ведь еще такой ребенок, обмануть ее ничего не стоит. Она такая доверчивая, ну, деревенское дитя, известное дело! А ныне люди сами знаете какие!

 – У тебя паспорт с собой? – спросила я.

 – Зачем? – всполошилась тетя. – Нет.

 – А как же ты без паспорта получишь номер в гостинице? Это во-первых. И во-вторых, прими к сведению, что у меня осталось только сорок копеек. У Стийны и того нет. Очевидно, и у тебя нет ни копейки. Посмотрим, сколько мелочи останется у Аэт. Так что о гостинице и думать нечего.

Тетя смирилась, но почти сразу же торжествующе подняла указательный палец.

 – Я захватила с собой несколько простыней!

 – Это не в счет.

 – Новехонькие – с кружевами и монограммами! Если бы с тобой случилось что-нибудь очень плохое…

 – Простыни для покойницы? – Ну что ты скажешь, тетя и на меня наконец нагнала смех.

 – Ах, да чего теперь об этом!

Аэт вприпрыжку выскочила из отеля – она сияла, как солнце в детской книжке. У нее остался один рубль и еще пятнадцать копеек.

 – Может, устроим дикий праздник в лесу?

 – Но это же неприлично, – возразила тетя. – А сколько стоит автобусный билет до Таллина? – спросила она.

 – Чуть больше трех рублей, – ответила Аэт.

 – Тогда придется что-нибудь продать, – решила тетя.

 – Что? Кому? – не понимала я.

 – Я пожертвую своей кофточкой, она из чистой шерсти, – объявила тетя. – Хоть это моя любимая кофточка, и она верно служила мне уже несколько лет, но… что поделаешь! Ох, господи, у меня ведь дома есть деньги, но как их взять?

 – Может, съездишь в Таллин и привезешь?

Тетя посмотрела на меня задумчиво.

 – Да, да, пусть пропадает кофточка. Для тебя мне ничего не жаль.

 – И кому ты намерена ее загнать?

Сколько я помню свою тетю, она – чуть делалась погода холоднее – ходила в этой "чистошерстяной, всегда модной" кофте не снимая. Кто захочет купить такое старье?

 – Фуй, Маарья!.. Разве хорошо воспитанная барышня говорит «загнать»? – Тетя посмотрела на меня с укором. – Я все уже продумала: мы сейчас пойдем на автобусный вокзал и там попробуем выяснить. Вы, дети, будете ходить и потихоньку спрашивать, не хочет ли кто-нибудь купить кофточку из чистой шерсти. Желающих будете приводить ко мне. И посмотрим, кто больше предложит. Вот увидите, мы выручим за нее хорошие деньги!

Ну этого еще не хватало, чтобы нас приняли за спекулянтов!

 – Да зачем нам вообще деньги? – спросила Стийна.

 – Милая моя! – изумилась тетя. – Кроме билетов, надо еще взять с собой еды в дорогу и…

 – Мы прекрасно можем доехать и на попутных машинах: если попадем на легковушку, часа через два-три будем в Таллине!

 – Дорогая тетя Мария! – сказала я торжественно. – А теперь будь добра и доверься опытным людям. Мы на свою ответственность доставим тебя в Таллин, и все.

К великому нашему счастью, Стийна знала, где начинается Таллинское шоссе Это было совсем недалеко, и нам удалось убедить тетю не ехать туда на такси.

 – Рубль, который есть у Аэт, оставим на всякий пожарный случай, – рассуждала я, умудренная жизненным опытом, когда мы заманивали тетушку дальше по зеленому парку, как лошадь: еще немножко, ну еще два-три метра…

Когда вышли к шоссе, я должна была подготовить ее к тому, что, возможно, первая же попутная машина не довезет нас до самого Таллина, как нас со Стийной не довезли до Рима…

По шоссе почти сплошь шли частные легковушки, они даже и не думали останавливаться. Конечно, для хрупких, бережно ухоженных «Жигулей», «Москвичей» и «Запорожцев» наша компания была устрашающе велика. К тому же тетя выглядела не только слишком упитанной, но и воинственной. Пришлось попросить ее посидеть на травке у дороги, пока мы не остановим какую-нибудь машину. Однако и после этого наши усилия не давали желаемого результата.

Посидев на травке и отдохнув, тетя решила взять дело в свои руки. Она сказала, что у нас отсутствует девичья грация и выражение просьбы на лице. Мы же опасались, что один только тетин вид будет причиной массовых аварий: она стояла на краю шоссе, уперев одну руку в бок (чемодан был доверен мне), а в другой руке держала кружевной носовой платочек. Глаза тети Марии были мечтально распахнуты, а рот просяще полуоткрыт. Поскольку ее «нейтральная» светло-красная помада слегка размазалась на верхней губе, просящее выражение лица было таким, будто тетенька вот-вот расплачется.

К нашему великому удивлению, на шоферов это подействовало. Третья машина – маленький бежевый микроавтобус – остановилась. Мы побежали к ней, тетя, словно мать-гусыня, впереди всех. Она поблагодарила водителя за сочувствие и – "во имя всех святых!" – просила отвезти ее с детками так далеко, как только возможно, обещая расплатиться "вещественно".

Мне, да и, пожалуй, Стийне и Аэт тоже было немного неловко перед молодым, красивым водителем автобуса, который посмотрел на тетю и нас как на высадившихся с летающей тарелки марсианку с марсианятами. Однако же он не возражал подвезти нас, мы сели в автобус, и тетя сказала ему: "Тысячу раз спасибо!"

Во время езды я так приободрилась, что перестала верить в отцовскую седину и сломленность матери.

Чтобы скоротать время, Аэт научила нас замечательной игре в слова: нужно было взять любое слово, и из содержащихся в нем букв образовывать новые, кто составит большее количество слов, тот победитель. Сначала Аэт выиграла у нас с огромным преимуществом, но постепенно мы со Стийной освоились и начали делить первое место. Игра шла на время, благо у Аэт на руке были часы. Увлеченные игрой, мы и не заметили, как оказались уже "так далеко, как только возможно". Автобус, дернувшись, остановился, и тетя моментально проснулась. Едва мы успели вслед за тетей высадиться на обочину, автобус рванулся с места, обдав нас выхлопными газами.

Мне показалось, что по пути в Тарту мы не проезжали этого места, но утверждать с уверенностью не могла – даже не представляла себе, сколько времени мы ехали.

Аэт глянула на часы и сказала:

 – С момента старта прошло час и десять минут.

Меня возмущало блаженное лицо тети, она словно бы вернулась в свое родовое поместье после долгих блужданий. Потому что дом, перед которым мы стояли, явно принадлежал в прошлом какому-то помещику. Глядя на белое здание и аллею старых лип, можно было подумать, что мы попали в сказку. Кто выйдет из дворца – прекрасный принц или людоед?

Очевидно, тетя наконец уразумела, что это не ее родовое поместье, потому что, когда она повернулась к нам, вид у нее был испуганный. Конечно, она заметила на дорожке парка красно-белый указатель.

 – Дети, мы, кажется, не туда попали! – растерянно сказала тетя Мария.

 – "Так далеко, как только возможно"! – констатировала я.

На дорожном указателе было написано: "СДС – Страна Детского счастья!"

Тетя стала проклинать водителя, но вскоре успокоилась и сказала, что нам, то есть Стийне, Аэт и мне, еще повезло, ибо мы не одни, а с ней. И она клянется, что будет охранять нас и заботиться о нас.