Текст книги "Четыре дня Маарьи"

Автор книги: Леэло Тунгал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Леэло Тунгал
ЧЕТЫРЕ ДНЯ МААРЬИ
Повесть
Авторизованный перевод с эстонского Геннадия Муравина

Москва «Детская литература» 1986

С(Эст)2

Т 84

Рисунки Н. Ловецкого

 4803010200 – 346

Т– 470-86

 М101(03)86

© Перевод на русский язык. Предисловие. Иллюстрации.

ИЗДАТЕЛЬСТВО "ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА", 1986 г.

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЯМ

Приступая к работе над переводом "Четырех дней Маарьи", я подумал, что будущим читателям наверняка захочется узнать о писательнице, которая пока была им совершенно неизвестна, кроме того, необходимо сказать и кое о чем, что осталось в повести как бы «за кадром». И я был уверен, что лучше всех это сделать может сама Леэло Тунгал. Но она решительно отказалась писать предисловие – у нее совсем немного времени: масса самых различных творческих обязательств, и семейные заботы (трое детей), и стиль у нее не подходящий для таких статей… И тогда мы решили, что, поскольку нам все равно придется обсуждать вопросы, связанные с переводом, я попутно возьму у Леэло интервью. Однако, как это часто бывает, жизнь внесла некоторые коррективы в наши планы. Вот что произошло.

В 1984 году открытие Недели детской книги происходило в Эстонии. Детские писатели со всего Советского Союза съехались в Таллин и потом вместе со своими эстонскими коллегами в течение нескольких дней встречались с юными читателями в городах и сельской местности. На одной из таких встреч со школьниками (где довелось присутствовать и мне) Леэло Тунгал буквально забросали вопросами. Ее просили рассказать, как она стала писательницей, как создавала "Четыре дня Маарьи", кто прототипы, будет ли продолжение. Но ведь именно об этом собирался спрашивать и я!

Вот так и получилось, что интервью у Леэло взяли сами ребята. Мне осталось дополнительно задать ей лишь два вопроса…

Повесть писалась в конце 70-х годов, а вышла на эстонском в 1980-м, – рассказывала Л. Тунгал. – Но действие ее происходит в 60-х годах. Сама я окончила школу в 1966 году, потом, в 1972 году, – Тартуский государственный университет (один из старейших в нашей стране: в 1982 году он отметил свое 350-летие) и какое-то время работала учительницей. Школьную жизнь тех лет знаю достаточно хорошо. Эта повесть – первая моя большая прозаическая вещь. До нее я выпустила пять сборников стихов, четыре небольших книжки для малышей и опубликовала в периодике несколько небольших детских рассказов. Первая моя книжка вышла в 1966 году, состояла она из стихов, написанных в 1962–1965 годах, когда я еще училась в школе. В тот период у нас был урожай на молодых, совсем юных поэтов и прозаиков. Например, Мати Унт, ныне заслуженный писатель ЭССР, еще в 1962 году, учась в 11 классе, написал роман "Прощай, рыжий кот!". Русский перевод его выпущен в 1967 году издательством "Молодая гвардия". Одна из лучших теперь наших поэтесс и прекрасный прозаик – Вийви Луйк, еще будучи школьницей, в 1965 году выпустила свой первый сборник стихов. Успех этих и других очень молодых авторов вызвал тогда, как мне кажется, у многих школьников и студентов, да и у людей старшего возраста, обманчивое впечатление о легкости литературного труда, и немало было среди них таких, которые с важным видом, но весьма поверхностно рассуждали о поэзии и прозе, пытались изображать непризнанных гениев. Эта атмосфера нашла отражение в повести.

Меня не раз спрашивали: насколько повесть автобиографична? Однозначно на это ответить трудно, невозможно. Работая над книгой, любой писатель опирается на свой жизненный опыт. Кто-то из классиков сказал, что в каждом действующем лице есть черты самого автора. Так, например, в повести Стийна пишет стихи, но на этом основании отождествлять ее со мной было бы совершенно неверно. Отдельные подробности биографии Маарьи совпадают с моей, зато многое вовсе не совпадает. Маарьина тетя кое в чем похожа на одну из моих тетушек, но сказать, что я с нее списала тетю Марию, было бы огромным преувеличением. Ни одно из действующих лиц не списано прямо с натуры. А вот ездить в Тарту на попутных машинах, как Маарье со Стийной, случалось и мне тоже.

Некоторые из эпизодов я полностью придумала, некоторые основаны на рассказах моих друзей и знакомых.

Теперь в Таллине почти не осталось таких коммунальных квартир, какая описана в повести и в какой довелось несколько лет прожить мне. За последние десятилетия выстроены большие жилые районы – Мустмяэ и Вяйке-Ыйсмяэ, строится огромный новый район Ласнамяэ. Такое же строительство идет во множестве городов по всему Союзу. И за два десятка лет, минувших с тех пор, когда происходит действие повести, успели не только вырасти новые благоустроенные районы, равные по населению небольшим городам, – в этих районах успели родиться и вырасти дети и, в свою очередь, уже окончить школы, выстроенные там.

Сегодняшние 16-летние могут сравнивать, как мы жили тогда, со своей нынешней жизнью только с помощью литературы, кино, театра, рассказов старших. Сравнивать необходимо, иначе невозможно понять, на сколько и в чем мы продвинулись вперед, насколько изменились мы сами и в каких направлениях идут эти изменения. В повести Маарья и ее друг Мярт тоже сравнивают. И при этом обращаются даже к далеким временам в истории эстонского народа. Истории чрезвычайно своеобразной, удивительной и поучительной! С начала XII века и до Великой Октябрьской социалистической революции – 600 лет иноземного ига! Практически вся земля в Эстонии до Великой Октябрьской революции продолжала принадлежать немецко-шведским баронам-помещикам, которые навязывали эстонцам свой уклад жизни и свои верования. И в эти 600 лет бывали весьма долгие периоды, когда эстонский язык подвергался жестоким гонениям и запретам. Правящие классы не знали языка народа, считали его низким. И тем не менее удалось эстонцам сохранить свой язык, создать на нем интересную литературу, которая теперь известна далеко за пределами республики, переводится на многие языки и в Советском Союзе и за рубежом…

Особенности исторического развития Эстонии хорошо знал и понимал В. И. Ленин и говорил о них, выступая через 75 дней после победы Октябрьской революции на Третьем Всероссийском съезде Советов, а затем на Чрезвычайном Всероссийском железнодорожном съезде.

И поскольку сейчас среди горожан-эстонцев много вчерашних сельских жителей, поскольку нередко в старших классах городских школ продолжают образование ребята из сельской местности, где есть лишь школы-восьмилетки, вполне естественно, что они ведут со знанием дела разговоры, которые читателю – исконному горожанину могут показаться слишком взрослыми и даже надуманными. И не случайно в повести школьники обсуждают вопросы своего будущего и настоящего, обращаясь при этом к истории, видя связь того, что делается сегодня, со многими добрыми трудовыми традициями, уходящими корнями в далекое прошлое. Тематика этих разговоров, их взрослый ход вовсе не надуманы автором, они взяты мною из жизни, они были характерны в мои школьные годы и, насколько я знаю, теперь тоже.

Если провести здесь сравнение, то можно увидеть, что и в прошлом, и в настоящем – всегда молодые люди озабочены своим будущим, будущим своего народа.

Для читателей настоящего издания надо, пожалуй, объяснить вот что.

Эстонская дружина старшеклассников, в которую попадает во время своего четырехдневного путешествия Маарья с подругами и тетушкой, была в 60-е годы сравнительно новым явлением. Теперь стало привычным, что отряды дружины – десятки тысяч школьников – трудятся летом в колхозах и совхозах, участвуют в городском благоустройстве и озеленении, помогают на реставрационных и строительных работах.

Русскому читателю может показаться странным, что ученики обращаются к учителям не по имени-отчеству, а по фамилии, например: "учительница Меэритс!", или даже «товарищ учительница», или просто «учительница». Но для нас такое обращение не кажется официальным. В зависимости от характера отношений, эстонцы обращаются к собеседнику, называя его по имени или по фамилии, или только по должности.

В повести Мярт заканчивает одиннадцатый класс, хотя действие ее происходит задолго до нынешней реформы школы. Дело в том, что обучение в школах на эстонском языке и раньше было одиннадцатилетним.

В эпизоде со стенгазетой упомянут щит, на котором она вывешивается. Это тоже традиция. Во всех школах республики, в городах и сельской местности, для стенгазеты имеется специальный большой планшет (стенд), обтянутый материей, на которую булавками крепятся листки с заметками и рисунками. Их легко менять.

Вероятно, читатели заметят и еще какие-то детали, которые разнятся с деталями школьной жизни за пределами республики. Но я пояснила только то, что кажется мне существенным.

В заключение хочу упомянуть об одном удивительном случае.

В Тартуском государственном университете есть своя газета-многотиражка, весьма популярная не только среди студентов, ибо в ней бывают подчас очень интересные публикации. Давно закончив университет и живя в Таллине, я довольно регулярно читаю университетскую газету. И однажды, года через два после выхода в свет "Четырех дней Маарьи", я вдруг прочла там статью, подписанную студенткой факультета журналистики Маарьей Пярл. Сначала я подумала, что кто-то просто использовал имя и фамилию моей героини в качестве псевдонима, но потом выяснилось, что такая девушка существует на самом деле. И мне было ужасно неловко: ведь кое-кто мог подумать, что она и есть та самая Маарья Пярл из моей повести.

С тех пор я на каждой встрече с читателями считаю необходимым подчеркнуть, что все имена и фамилии действующих лиц мною выдуманы, и любое совпадение с реально существующими людьми – чистая случайность.

Вот так ответила на вопросы ребят Леэло Тунгал. Но если, прочитав повесть, вам захочется еще о чем-то спросить писательницу или поделиться своими мыслями о книге, сделать это можно будет письмом в адрес издательства: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Геннадий Муравин

ГЛАВА 1

Я видела и слышала, как длинный ядовито-яркий стебелек с шорохом высунулся из земли, словно зеленый язык. Казалось, будто какое-то подземное существо захотело лизнуть весенний городской воздух. Алчный зеленый язычок-стебелек не втянулся обратно в землю, он трепетал под порывами ветра, и я ощутила, как он пахнет. Я видела, как из земли высунулось бесчисленное множество таких же влажных, свежих побегов. «Пырей! Ишь, сорняк!» – подумала я. Если бы он рос у меня дома, в деревне, на грядке в саду, сейчас как раз следовало ухватить его за чуприну и выдернуть. Корни-щупальца пырея коварно расползаются вширь и вглубь по всему огороду – скорее докопаешься до центра земного шара, чем выроешь все корни этого сорняка. Но я-то помнила, что нахожусь в городе, в школьном парке, и здесь можно даже пыреем любоваться. Он ведь и красив.

Я смотрела на четыре вырытые в земле ямки. Наперед было известно, что сейчас произойдет: четверо абитуриентов опустят в них саженцы. Мярт все-таки сажает можжевельник! Не пожелал прислушаться к моим словам! Что бы я ему ни говорила, с него как с гуся вода. Я снова крикнула: "Мярт, возьми дуб!" Мярт не соизволил даже оглянуться, зато на меня уставились все, начиная с младенцев-первоклассников и кончая учителями, словно я крикнула: "Обожаю свиной жир!" – или что-нибудь вроде этого. Почувствовала, как меня бросило в жар. Конечно, ведь миг-то торжественный: деревья сажают лучшие выпускники. И тем более Мярт Кадак[1]1
  1 – Кадак – можжевельник.


[Закрыть] не смеет сажать можжевельник! Пусть ему нравится игра слов и пусть он объясняет свой выбор тем, что можжевельник лучше всего символизирует взаимоотношения в их классе, но это растение требует к себе самого серьезного отношения. Чтобы можжевельник прижился на новом месте, нужно точно помнить, как располагались его корни там, откуда его выкопали. При пересадке те корни, что были с северной стороны, должны быть опять обращены к северу, а те, что были с южной, – к югу. Слыхал ли Мярт об этом? Вряд ли! Ведь он городской парень. Хорошо еще, если не сунет можжевельник в ямку корнями вверх! Но Мярт не слушает меня.

Когда я была маленькой, однажды похоронила задушенного нашей кошкой птенца рябчика и посадила на птичьей могилке маленький можжевельник. Мне казалось, что он очень похож на вечнозеленую тую, которую обычно сажают на кладбищах. Но можжевельник не прижился. Через неделю он сделался коричнево-ржавым, а после первого же дождя покосился. Что с того, что я поливала его и даже подкармливала искусственными удобрениями? Отец смеялся над моими хлопотами. "Запомни: можжевельник растет хоть между камнями, но только там, где сам захочет", – сказал он.

"Дурень!" – крикнула я Мярту.

Снова целая туча осуждающих взглядов.

Все это вроде бы уже было когда-то, однако сейчас меня охватило гнетуще-грустное чувство. Меэритс, наша классная руководительница, приблизилась ко мне, пылая от негодования, и сказала: «Тр-р-р-р!»

"Что? Простите…"

Тр-р-р-р-р-р-р-р-р-р!

Будильник! Старая жестяная глотка! Сколько умных мыслей он безжалостно не дал мне додумать, как часто вырывал меня из прекрасных мест и захватывающих событий. Что для него полет над землей, или укрощение дикого скакуна в бескрайней степи, или обследование на дне моря затонувшего корабля? Тр-р-р-р-ррр! – верещит будильник жестяным голосом, и все обрывается, а потом – сколько ни старайся – обратно в тот же сон не вернешься. Приходится довольствоваться пожелтевшей трещиной на потолке, бледно-зелеными, словно карикатура на лес, обоями, сытным запахом пищи и докучливой тетушкиной утренней шуткой: "Доброе утро, я ходила в дубовый лесочек, принесла теплого хлебушка кусочек". Но так тетя шутит лишь тогда, когда у нее хорошее настроение, если она не видела во сне красивого мертвеца (к перемене погоды) или маленького ребенка (грустная весть). Если же тетя в дурном расположении духа, она, разбудив меня, говорит вот что: во-первых, я лентяйка ("Тетя, дай поспать еще минуточку!"), во-вторых, злая и грубая ("Оставь, в конце концов меня хоть разок в покое!"), в-третьих, толстокожая ("Хм!"), затем еще – слабонервная ("Господи, будет когда-нибудь в этом доме покой моим нервам!"), лгунья ("У меня же глаза открыты!") и т. д. и т. п.

Чувствую себя почти героиней: на протяжении целого учебного года каждое утро я играла в этом спектакле главную роль и все же успевала в школу вовремя. Впрочем, я и сама о себе не лучшего мнения: стану ли я вообще человеком, если всю жизнь утренний сон будет для меня так сладок? Будильник протарахтел, но тети в комнате не было, и я могла немножко поразмышлять, лежа в постели. О Мярте и можжевельнике. В этом сне не было ничего особенного, обыкновенный критический реализм, который проходят в школе: две недели назад у нас на самом деле был День посадки деревьев, четыре лучших ученика, оканчивающих школу, двое мальчишек и две девчонки, сажали в школьном парке «свои» деревья. И Мярт для этого раздобыл где-то можжевельник. «Дурнем» я его не назвала, но взять саженец дуба действительно посоветовала. Вполголоса. Меэритс на это не сказала мне перед всем классом: "Тр-р-р-р-р!", только прошипела: "Маарья, вы не в деревне!" И Мярт с того момента дуется на меня, как мышь на крупу. На заключительном торжественном собрании, когда я преподнесла ему букет васильков, он успел шепнуть мне две жизненных премудрости: "Всему свой предел!" и "Волос долог, ум короток!". Ну и пусть! Пусть спокойно поступает в университет и ищет там себе лысую девушку, предельно ограниченную! Жаль, что я не сообразила сплести из этих васильков венок и возложить Мярту на голову или сунуть в руки стоявшего рядом с Мяртом толстячка. О да! Этих поучений о "простых цветах" я наслушалась и дома, и в школе: дело, мол, не в цене, важно выказать уважение. Однако же все ожидают в торжественные моменты получить пряные гвоздики на длинных стеблях или розы, этакие маленькие алые кочаны. Уважение – увы! – измеряют только стоимостью букета! "Разбитое сердце" – вот какой цветок был бы подходящим для Мярта на торжественном собрании. Или "львиный зев". Или их помесь: "Разбитый львиный зев", во!

Из-за какого-то недоумка портить себе утреннее настроение? Ну уж нет! Как это там у Грига?

 – Тии-раа-а-аа-рии-раа-ра-а…

 – Доброе утро! Я пришла из дубового лесочка… Ты, птенчик, уже проснулась? – удивилась тетя. Пришла-то она явно из кухни – в руках красная гусятница.

 – Угу! – я сделала вид, будто занимаюсь гимнастикой. – Птица, что поет с рассветом…

 -…вечером в когтях у кошки! – закончила тетя и сдавленно захихикала.

Ишь ты! Единственное, чем тетя Мария напоминает своего брата – моего отца – запасом пословиц и поговорок. Во всем остальном они совершенно разные, как кошка и собака. Я бы сказала, что отец – большой пес (сеттер или пойнтер), а тетушка – маленькая толстая кошечка.

 – Смотри, Маарья, я зашморила тебе курочку в дорогу! – любезно сообщила тетя.

Силы небесные! Хорошо, что курочку, а не индейку. Только как же я буду лопать эту курицу в автобусе на глазах у всех? И в чем она намерена дать ее мне? В гусятнице, что ли?

 – Нечего хмуриться, в дороге всегда есть хочется. В свое время я непременно брала с собой в дорогу две-три курицы. Птицу в пути есть удобно: не требуется ни тарелки, ни вилки, ни ножа… Обернешь вот так, поплотнее, салфеткой…

Обхватив бумажной салфеткой курицу, от которой шел пар, тетя выудила ее из гусятницы и принялась демонстрировать, как едят в поездке. "Хорошо бы она так увлеклась, чтобы от курицы ничего не осталось", – с надеждой подумала я. Но не тут-то было – несчастная курица уже шлепнулась на стол, завернутая в фольгу. "Она будет шуршать на весь автобус! – подумала я безутешно. – Двадцать писателей будут, вытягивая шеи, глядеть, как я, сидя между Аэт и Стийной, достаю курицу из серебряной бумаги". Но сразу же нашлось утешение: весь куриный род должен будет гордиться тем, что одну его представительницу похоронят в серебристом саване в саду писателя Парреста – отца Аэт. «Покойся с миром и с вилкой в брюхе!» – как шутили в старину.

"Странно, – подумала я, – сейчас мне вдруг стало совершенно все равно, что делает Мярт". Словно и не было никогда вальсов на школьных вечерах, прогулок по Старому городу и двух сверхсекретных вечеров в кафе! Значит, это было не то! Сухарь (так называет Мярта Май-Лийз из нашего класса) всегда казался мне слишком положительным (рядом с ним я чувствовала себя жутко легкомысленной и наивной), но стоило ему лишь разок изменить тон, стоило мне лишь на миг показать, что я в чем-то умнее его, – сразу же пришел всему конец!

В ванной я фантазировала о тех временах, когда Мярт уже будет врачом, а я его пациенткой. Он мог бы выучиться на зубного врача. Доктора изумляются, что у меня до сих пор нет ни одного запломбированного зуба. Как у животного! Даже неловко становится! Ну да, Мярт-стоматолог развел бы руками и сказал бы: "К сожалению, все зубы у вас по-прежнему здоровы!" На это я бы сердечно улыбнулась ему, а он вздохнул бы и прошептал: "Маа-аа-рья!" Я дружелюбно протянула бы ему правую руку, на которой сверкало бы обручальное кольцо и сказала бы: "Прощай, Мярт! Ты стал тем, кем хотел стать! А мне пора – мои дети ждут меня!"

Кто-то постучал в дверь ванной. Мучение, эта коммунальная квартира. Соседи как будильники!

Когда я вернулась в комнату, танте Мария имела честь сообщить мне, что пока я «плескалась» в ванной, она упаковала мой чемодан. Чемодан!

 – Сумадани, – объясняла тетушка, – аккуратненько в сехолле, и… Мало ли чего в поездке не случается.

Ох, эта тетя Мария! Нет чтобы сказать нормально по-эстонски "кохвер" и "кате" или "пеалис", она не преминула показать образованность и употребила вместо эстонских слов иностранные. Но тетушке не даются шипящие «ж», «ч», «ш», «щ», которых нет в эстонском языке, вот и приходится произносить все через «с». Впрочем, ведь и я называю ее «танте» – на немецкий лад. Правда, это слово нередко встречается и в разговоре, и в литературе, оно применяется именно к людям с претензиями на особенную воспитанность и образованность – вроде моей тетушки…

 – Ничего в поездке не случится, – ответила я сухо. – Ну зачем мне чемодан? Может, нам придется возвращаться пешком, и…

Я тут же пожалела, что придумала такую причину, но исправить уже ничего нельзя было.

 – Пешком? Из Риги?

 – А что такого? – попыталась я обернуть все в шутку. – Кристьян Яак[2]2
  2 – Кристьян Яак Петерсон (1801–1822) – эстонский поэт. Умер в Риге. Его литературное наследие – около 30 стихотворений и дневник – было впервые полностью опубликовано через 100 лет после смерти поэта. В 1960 – 1970-х годах в Эстонии был период нового увлечения творчеством К. Я. Петерсона.


[Закрыть] ведь ходил пешком из Тарту в Ригу.

 – Что? Он теперь тоже едет с вами?

Ох, силы небесные! Но одно доброе слово может победить и целую армию…

 – Да он же умер! В прошлом веке. Кристьян Яак Петерсон.

Тетя успокоилась и продолжала хлопотать над чемоданом.

 – Наверняка опять быть какому-нибудь несчастью, вспомните мои слова, если детей рассылают по земле во все стороны. Все эти народные дружины и подобные вещи – сплошная юдоль печали… – ворчала она.

О чем бы ни шла речь, тетя всегда выводит на народную дружину – так она называет ученическую дружину, строительную дружину старшеклассников и вообще все летние лагеря молодежи. Когда я ранней весной объявила, что записалась в ученическую дружину, тетя натравила на меня всех родственников, послала матери в деревню отчаянное письмо: "…Неужели ты, Тийю, действительно хочешь послать на погибель свое единственное дитя?"

И добилась-таки своего. Я попросила исключить меня из списка, но она квохчет до сих пор. Чудо, еще, что она не организовала такую же кампанию против моей поездки в Ригу. Очевидно, на нее подействовало, что я и Аэт поедем вместе с известными писателями, среди которых будет и сам отец Аэт. Его она сочла заслуживающим доверия. ("Вот эта Аэт – самая подходящая для тебя подруга. Из хорошей семьи, в очках и воспитанная!") Аэт сумела так уговорить тетю Марию, что она почти погнала меня в «путешествие». ("Разве это дело? Молодая барышня корпит дома, ни света белого не видит, ни людей, не учится хорошим манерам, ни чему такому…") Волшебное действие на тетю Марию оказало и то, что мы должны были ехать в Латвию бесплатно: отец Аэт сказал, что свободных мест у них будет хоть отбавляй, автобус, мол, наполовину пустой – плохо ли!

Ох, как же я поеду в писательском автобусе с чемоданом, да еще в «сахоле» из белой парусины, да еще на «сахоле» написано химическим карандашом: "БАРЫШН. МАРИЯ ПЕРЛИНГ. ТАЛЛИН. ЭУРОПА"! (Когда-то давным-давно наша семья восстановила свою эстонскую фамилию Пярл, а танте Мария так и осталась Перлинг.) И это когда у меня есть ярко-красная спортивная сумка с широким наплечным ремнем и застежкой-молнией!..

Пока тетя возилась с приготовлением завтрака, мне удалось вытащить из чемодана синельный халатик, теплое белье и маленькую вязаную шапочку (тетя связала ее крючком в подарок к моему пятнадцатому дню рождения, чтобы она предохраняла от солнечного удара, словно я трехлетняя малышка или ненормальная!). Как раз когда я разгадывала назначение трех бутылок одеколона, обнаруженных мною в чемодане, тетя с кофейником в руках пришла из кухни.

 – Думаешь, таможня не пропустит?

 – То есть?

 – Ну, заподозрят в контрабанде.

 – Тетя, милая, ведь нет никакой таможни!

 – Не считай меня невежей! Я ведь путешествовала! Но если ты думаешь, что не отберут, оставь! Там рядом туалетная бумага (ого, четыре рулона!), и смотри – всюду дезинфицируй руки. И не забудь о клеще!

Я поклялась дезинфицировать и не забывать о клеще и за кофе уже не прислушивалась к тому, о чем тетя все говорила и говорила не переставая. Я думала-думала и наконец решила, что переложу вещи в красную спортивную сумку. Уже собралась было объявить о своем решении, как тетя вдруг вскочила и бросилась к шифоньеру с криком: "Ох уж этот склероз! Раздевайся!"

Предчувствуя недоброе, я сняла джинсы. Моя тетя – портниха, причем довольно умелая. Она умеет шить даже джинсы и спиральные юбки. Другим. Но только не мне,

 – Гнаться за модой тебе ни к чему. Умную женщину тогда лишь узнаешь, когда она заговорит. – Это обычная тетушкина присказка.

И я раскрыла рот. Раскрыла рот, чтобы сказать множество умных слов, но спазма сдавила горло, потому что мне протянули нечто невыразимое. На плечиках висела какая-то крысино-серая бесформенная мерзкая штуковина.

 – Твой дорожный костюм! Молодая дама без дорожного костюма – это дурной тон.

В таком случае не хочу быть дамой. Хочу быть простым человеком!

 – Да примерь же! Может быть, он немного великоват, но платье-костюм из столь дорогой ткани молодой девушке ведь шьют не каждый день. Жемчужно-серый, с английским воротником – всегда модно.

Ах, так, стало быть, выглядит знаменитый жемчужно-серый цвет, описанный в романах!

 – Не верю!

 – Возможно, он немного ближе к цвету кхаки!

 – Пусть хоть какого цвета, я этого не надену!

Принялась натягивать на себя джинсы. Тетя склонилась над столом и… заплакала! В самом деле – пустила слезу!

 – Такова твоя благодарность! – Тетя Мария всхлипывала. – Я целую ночь глаз не сомкнула, девять раз измеряла и кроила. Теперь… не подходит…

Мне стало жаль ее. "Всему конец'" – подумала я и нырнула в крысиность цвета «кхаки». Будущее эстонской литературы представилось мне печальным, когда я подошла к зеркалу: по крайней мере, те писатели, которые поедут в этом роковом автобусе, умрут со смеху. Дорожный костюм "молодой дамы" оказался таким широченным и длиннющим, что даже пояс, который я затянула до последней возможности, не спасал положения: ткань цвета «кхаки» болталась под мышками, свисала через пояс.

 – Пояс свободно! – скомандовала тетя, оживившись. – Так, теперь надень жакет. Рукава в три четверти. Подними воротник… Элегантная небрежность всегда в моде – это признак хорошего тона, запомни!

У меня в душе поднимался бесконечно-тоскливый, элегантно-небрежный вой.

 – Ну вот! – торжествовала тетя. – Профессорам я шить гожусь, инженерам – гожусь, художникам и педагогам – гожусь. А тебе теперь не гожусь? Подними голову! Спину прямо!

 В качестве ответной благодарности она позволила мне переложить вещи в спортивную сумку.

К Аэт я должна была прийти в половине десятого. По обычаю, тетя выпроводила меня из дома на час раньше, и я впервые не протестовала: опасалась новых сюрпризов. Мне даже удалось отклонить ее намерение проводить меня: подозреваю, что она и сама стеснялась идти рядом с такой «элегантно-крысиной» особой. Но пока мы прощались, меня настигла новая беда: стал накрапывать дождик. Я, конечно, и не надеялась, что тетя позволит взять складной зонтик, хотя она сама подарила мне его по случаю окончания девятого класса (уж я знаю ее правило: "Пусть хоть какая-нибудь вещь лежит новая!"), но мне и присниться не могло, что среди тетушкиных запасов скрывается огромный черный зонт почти с меня ростом, а на конце его костяной ручки вырезана собачья морда. Я была в отчаянии, мое "спасибо!" прозвучало фальшивее, чем когда-нибудь раньше. Схватив зонт, я ринулась вниз по лестнице. Даже на улице сквозь раскрытый зонт-халабуду я чувствовала, как с четвертого этажа тетя нежным взглядом следила за мной, но я не оглянулась. Мне даже показалось, будто сквозь шелест дождя слышится пронзительный тетин голос, напоминающий что-то о калошах, и я пустилась бежать. Быстрее, быстрее – на трамвай! Чтобы – не дай бог! – никто из знакомых случайно не увидел меня прежде, чем я переоденусь у Аэт и покончу с этим маскарадом-карнавалом! Ах, если бы мне ноги и скорость Энна Селлика[3]3
  3 3 – Энн Селлик – известный эстонский легкоатлет, неоднократный чемпион СССР в беге на длинные дистанции.


[Закрыть]… Как прекрасно они сочетались бы с этой элегантной небрежностью цвета «кхаки».

Но увы, ни ног, ни скорости Селлика взять мне было неоткуда, зато судьба подстроила еще один неприятный сюрприз: на углу, возле магазина «Оптика», я чуть не столкнулась с Мяртом… Все согласно "закону бутерброда", открытого стариком Ньютоном: бутерброд падает непременно маслом вниз.

Если бы Мярт не поздоровался со мной, этому можно было бы дать два объяснения: он или не захотел меня узнать, или действительно не узнал (благодаря «кхаки» и зонту). Но он поздоровался. Я прибавила скорость и успела вскочить в трамвай за миг до того, как захлопнулись двери. Естественно, "собачья морда" не желал закрываться, мне чудом удалось втолкнуть раскрытый зонт в трамвай. Потребовалось время и упорство, чтобы он смирно сложил свои черные крылья (при посадке в трамвай сломались только две спицы!). Я чувствовала себя последней неудачницей. Глядя на удаляющееся светлое пятно – плащ Мярта, стоящего возле магазина «Оптика», я мысленно смеялась над собой: "Но мне пора – меня ждут мои дети!" – сказала героиня, взмахивая огромным черным зонтом".

Ох! Скорее прочь из города, скорее, скорее!