Текст книги "Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни"

Автор книги: Лазарь Монах (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

«ПОЕДУ ДОМОЙ»
(из Оптинского Патерика)

Купец Денис Евфимович Феодоров, житель города Епифани, что близ Куликова поля на Дону был человек благоговейный, проводивший жизнь в страхе Божием. У него были жена, три дочери и сын. Дочери, придя в возраст, отказались идти замуж, так как душою преданы были одному Жениху – Иисусу Христу. К 1853 году, с которого начинается повествование, старшая из дочерей скончалась, а две другие уже несколько лет как жили возле церкви Иоанна Предтечи на кладбище в построенной для них отцом келлийке. Они были черницы.

А сын Пармен, юноша восемнадцати лет с большими серыми, как иногда говорят – иконописными, глазами, русыми волосами, высокий ростом, но некрепкого склада, – он, по благословению отца своего, поступил послушником в Иоанно-Предтеченский Скит, что при Оптиной Пустыни. Сам же глава семейства, приведя к завершению все свои мирские дела (он вел торговлю скотом, воском и медом), уговорился с женою разойтись по монастырям. Она поселилась в Белевском Крестовоздвиженском, а он в Оптиной Пустыни, но не в Скиту, а в монастыре. «Старуху» свою (как называл он супругу) и дочерей он обеспечил необходимым содержанием, оставив и себе небольшой капиталец. Так семья Феодоровых рассчиталась с миром.

Скитоначальник о. Пафнутий, иеромонах, назначил Пармена в помощники скитскому повару. Но там он не очень пригодился, несмотря на свою старательность. Был слабосилен и скоро уставал. Старец Макарий взял его к себе в келейники и поручил попечению старшего келейника о. Илариона (который спустя два года станет скитоначальником). О. Иларион (а это будущий преподобный старец) был снисходителен к немощному послушнику видя его по-детски чистую веру и детское же смирение. Старец Макарий весьма полюбил послушника Пармена и часто призывал его, поручая ему всякие мелкие келейные дела.

О. Иларион был келейник не простой. Молодой послушник удивлялся разнообразию его интересов и занятий, – он занимался цветоводством. Келлия старца почти вся летом скрывалась в цветах, растущих в палисаднике и вьющихся по стенам. А уж какое шло благоухание от этих кринов Божиих – и говорить нечего… Стал и Пармен понемногу помогать ему в этом деле, учиться. От о. Илариона услышал он, что цветы, эти создания Господни, есть хвала Творцу. Заметил Пармен, что о. Макарий иной раз остановится на дорожке и, как бы забыв обо всем, смотрит на цветы… А потом услышал от старца, что добродетели души человеческой – те же цветы, но которые взрастить намного труднее.

Весной Скит – сад Божий: сирень, жасмин обдают проходящего волнами как бы фимиама небесного… Вокруг – левкои, тюльпаны, маргаритки всех цветов…

Но, пожалуй, более всего по душе были Пармену духовные наставления, которые делал ему о. Иларион. И когда потом Пармен читал "Поучения аввы Дорофея" и книгу преподобного Иоанна Лествичника, он встречал отчасти знакомые рассуждения, отчего поучения святых старцев становились как бы ближе к сердцу.

Когда Пармену случалось убирать в келлии старца – подметать пол, стирать пыль – он всегда входил туда с трепетом, как бы в храм… Старец в приемной беседует с людьми. Здесь же тишина, только птички постукивают клювами и попискивают на заоконной кормушке, куда сам старец сыплет зерна… За окном видна дорожка, ведущая от скитских врат к Предтеченскому храму. Зеленая штора отодвинута… У окна простой работы письменный стол с ящиками, покрытый клеенкой. На деревянном подносике стоит стеклянная чернильница, рядом с ней деревянная песочница, выточенная самим старцем. По краям стопы книг, журналов, разных бумаг, писем. Перед столом – старое кресло с овальной спинкой, обитое зеленой тканью. Пармен заметил и плоскую подушечку на сиденье кресла. А сколько икон в красном углу и по стенам! Одна стена почти вся ими занята, – они в окладах и без окладов, в рамах, писанные на досках, на холсте, а иные и на стекле, и финифтяные… Поворачивается Пармен, держа в левой руке веник, и крестится то на одну, то на другую и никак не может начать уборку. А там – книги в шкафчике… И портреты – живописные и фотографические. Аналой, а на нем Следованная Псалтирь, Евангелие и Канонник.

Ночью, а по-монашески – утром, по звону церковного колокола, в два (иногда в три) часа старец приходил к келейникам и будил их для чтения правила. Поначалу тяжело было Пармену так рано вставать, но потом привык. Читались утренние молитвы, двенадцать избранных псалмов, первый час, Богородичный канон дня и акафист Божией Матери. После этого келейники уходили, а потом старец призывал их в шесть часов, когда в храме начиналась ранняя обедня: читались богослужебные часы и изобразительные. Затем старец пил чай и начинал принимать всех, у кого была духовная нужда. Между тем читал или писал письма.

О. Иларион сказал Пармену:

– Как услышишь звон привратного колокольчика, сразу беги туда, спроси, кто там и чего нужно.

А колокольчик звонил очень часто… Прибегает Пармен к воротам – видит монахиню. В Скит входить женскому полу нельзя, а хибарка с выходом за ограду еще не была построена. Монахиня просит передать старцу Макарию то-то и то-то… Он передает. Вскоре снова – звонок.

– Батюшка! – запыхавшись говорит Пармен. – Там болховские паломницы желают принять ваше благословение да вот пузырьки дали, просят святой воды и елея…

– Батюшка! Монахиня из Севского монастыря отъезжает и ждёт ваших писем, которые вы с нею послать обещали…

– Какой-то больной Христом Богом заклинает вас выйти к нему, приплелся издалека, просит благословения…

Старец выходит на каждый зов, оставляя книгу или начатое письмо.

В одиннадцать часов старец и келейники отправляются в трапезную. А когда старец не имел времени туда идти, Пармен приносил для него щей в горшочках, которые ставил для разогрева в печь. Освободившись от посетителей, о. Макарий обедал – ел прямо из этих горшочков. Через час или два старец уходил на гостиницу, где его всегда ожидало в это время множество народу со своими духовными и житейскими нуждами. За час до вечерней трапезы старец призывал келейников для чтения краткого молитвословия: читались девятый час, кафизмы с молитвами и канон Ангелу Хранителю. После этого старец принимал братию, а после ужина келейники прочитывали вечернее правило: малое повечерие, молитвы на сон грядущим, две главы из Апостола и одну из Евангелия. Получив благословение старца, келейники уходили к себе. Старец же садился в свое старое кресло за стол – брался за требующие ответа письма, за гранки новой, издаваемой от Оптиной, духовной книги – их надо исправить и на другой же день отправить в Москву к Киреевским, наблюдающим за печатанием.

Почти ежедневно в послеобеденное время приходили к старцу его сотрудники по изданию святоотеческих книг – иеромонах Амвросий (будущий старец), монахи Ювеналий (впоследствии епископ), Леонид (потом архимандрит, наместник Троице-Сергиевой Лавры, церковный писатель), Платон. В 1853 году получены были из Москвы экземпляры книг, подготовленных их трудами – «Руководство к духовной жизни в ответах на вопрошания учеников» преподобных Варсонофия и Иоанна, «Толкование на молитву "Отче наш…" святого Максима Исповедника и «Оглашения» преподобного Феодора Студита. Издания сделаны были по рукописным переводам с греческого языка на церковнославянский, над которыми трудился великий учитель монашества конца XVIII века преподобный Паисий Нямецкий.

Одним из ближайших помощников из мирян был Иван Васильевич Киреевский, духовный сын старца Макария, писатель-философ. Он и его жена Наталия Петровна, тоже чадо старца, много сил и средств отдавали этому делу.

Летом, а часто и зимой, Киреевские жили в селе Долбино, своем имении возле Белева. Начиная с 1847 года старец Макарий навещал их там. Поездки эти были чисто деловые. Старец брал с собой своих сотрудников – отцов Ювеналия или Леонида, а также кого-нибудь из келейников, иногда послушника Пармена. Киреевский для удобства старца построил близ усадебного дома, в роще, избушку-келлию, где было все необходимое. Тут никто не мешал старцу потрудиться и помолиться. Без его приглашения и сам Киреевский не являлся сюда. О. Макарий, когда нужно было, посылал за ним и за Наталией Петровной келейника. Здесь Пармен впервые побывал в барском доме. Пригласив Ивана Васильевича, старец начинал труды над новым изданием духовной книги.

В Летописи Скита за 8 января 1856 года записано: «Во 2-м часу пополудни батюшка о. Макарий с о. Ювеналием и послушником Парменом выехали через Белев в Долбино навестить господ Киреевских, благодетелей обители».

Старец пробыл в Долбине с 8 по 14 января. В том же году старец еще дважды посещал Киреевских и брал с собой Пармена. В марте Иван Васильевич тяжело болел и встретил старца не совсем оправившись. Он был особенно бледен, и в глазах его виделась затаенная печаль. Благословив его при встрече, о. Макарий задержал его руку в своей и внимательно посмотрел ему в глаза. Потом перевел свой взгляд на стоявшего рядом Пармена, вздохнул, отпустил руку Киреевского, сел и задумался. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Старец увидел в Пармене и Киреевском что-то общее…

В конце Великого поста Киреевский поехал в Петербург. Сын его Василий окончил Лицей и должен был в июле держать выпускные экзамены. Он попросил отца, прекрасно знавшего математику, приехать и подготовить его по этому предмету. Всю весну и начало лета Киреевский провел в Петербурге. И вдруг старец Макарий получает известие о том, что Иван Васильевич 12 июня умер от холеры на руках сына… Родственники попросили о. Макария поехать в Долбино и сообщить Наталии Петровне о кончине ее супруга. Старец поехал и взял с собой Пармена.

Иван Васильевич нравился Пармену, особенно тем, что в его отношении к старцу ясно выражалась самая трепетная любовь. А так, вообще, Иван Васильевич был неразговорчив и даже строг… А теперь его уже нет на земле – Господь призвал к Себе душу его… Пармен вспомнил ту минуту, когда о. Макарий так внимательно смотрел в глаза Ивану Васильевичу, словно уже видел там эту, как оказалось, столь близкую его кончину. Чувствовал Пармен также, что Наталия Петровна не впадет в отчаяние, – она, как и покойный ее супруг, настоящая христианка, твердая в вере. В ней всегда видна была какая-то внутренняя сила. Да она столько всего делала, что было даже удивительно и представить себе при ее небольшом росте и даже какой-то хрупкости. Столько детей, так много хлопот по имению и по делам Оптиной… Частые поездки на лошадях в Москву и обратно… Старцу она верила безраздельно, во всем подчинялась ему. Нет, сообщение о смерти ее мужа не станет для нее сокрушительным ударом грома… Так и оказалось. Да и старец нашел самые нужные в такую минуту слова. И Бог помог… Наталия Петровна попросила старца поручить кому-нибудь из монахов разборку оставшихся после Ивана Васильевича бумаг.

В июне не было хорошей погоды, все сеял дождик, порывистые ветры дышали холодом. Сидеть в тарантасе было неуютно, и старец все прикрывал Пармена чем-то, боясь, что он простудится.

20 июня, как писал летописец Скита, в Оптиной совершена была заупокойная обедня по душе Киреевского. А 25 числа тело его привезено было в обитель. «После поздней обедни, – писал летописец, – происходило отпевание и погребение тела Ивана Васильевича Киреевского. Службу совершал соборне сам о. Архимандрит (о. Моисей). На панихиде в числе сослужащих, к особому удовольствию всех присутствующих и родных покойного в особенности, увидели старцев о. игумена Антония и батюшку о. Макария. Из родных покойного, кроме его вдовы с семейством, были брат его Петр Васильевич, двое Елагиных и сестра Марья Васильевна. Тело предано земле на монастырском кладбище противу алтаря Никольского придела соборного храма в ногах у иеромонаха Льва».

Через несколько дней старец Макарий снова поехал в Долбино, а с ним отцы Ювеналий и Леонид. Взял старец с собой и Пармена. Погода была все такая же неприветливая. В Долбине, в усадебном доме, в кабинете Киреевского старец с братиями разбирал рукописи Ивана Васильевича – черновики и наброски статей по православной философии, конспекты различных ученых книг, дневники, письма… Так провели несколько дней. Ночевать уезжали в лесную келлию…

По возвращении в Скит, покашляв дня два, Пармен слег в сильной горячке. Дня три он был почти без сознания, в бреду. Есть и пить не мог и не отвечал на вопросы. 16 июля после глухой исповеди был причащен Святых Христовых Тайн. На минуту очнувшись, он проглотил частицу и снова впал в забытье… Старец Макарий подходил к нему и крестил его со слезами на глазах. Однажды он спросил тихо:

– Ну что ты, что ты, Пармен?

– Поеду домой! – громко, отчетливо сказал он.

Старец сел на стул возле постели. Пармен тихо, как бы выдавливая из себя по одному слову, говорил:

– Пармен… умрет… будут… жалеть… батюшка… отец Иларион… монахи…

О. Макарий с несколькими иеромонахами особоровал Пармена. Это было в четыре часа дня 17 июля. А в пять часов душа Пармена вознеслась ко Господу.

Погребение состоялось 19 числа на скитском кладбище. Когда после погребения все ушли, возле могилы остался один человек – отец Пармена.

– Думал я, Пармен, – говорил он, убежденный, что сын слышит его, – утешаться сопребыванием с тобою в монастыре… Хотел я, чтобы ты закрыл глаза мои после моей смерти… Да что же? Господь судил иначе. Буди Его святая воля! Недолго и мне, старику, скрипеть на свете… Жаль матери-старухи, сестер твоих жаль, Пармен, – не одолело бы их горе… Помоги Господи!

В тот день, когда Пармен заболел, отец его, к этому времени уже оптинский монах Дионисий, ночью видел сон. Будто лежит он у себя в дома в Епифани на печи и вдруг просыпается от какого-то стука… Смотрит – при свете свечей какие-то люди в темном разобрали часть пола рядом с печью и роют яму… «На что это?» – удивленно спросил он. Роющие помолчали, а один разогнулся, вытер вспотевший лоб и сказал: «Уж так надо».

Думал старец-отец о как бы скорой своей смерти, но годы шли, он часто прихварывал, старел, но поскрипывал и жил, жил… В день памяти сына он приходил в Скит и просил отслужить панихиду. Ее служили. После смерти Пармена он прожил двадцать шесть лет. Умер в 1882 году, девяноста лет от роду. Когда он умирал, когда уже не в силах был перекреститься, он вспомнил слова умиравшего сына и сказал тихо:

– Поеду домой…

ЧИСТОЕ ЗЕРКАЛО МОЛИТВЫ
(черты из жизни преподобного Анатолия Оптинского (Зерцалова))

В нескольких верстах от Пафнутьев-Боровского монастыря, на краю поля, сбегающего по широкому холму к заболоченной отчасти речке, за которой густою зеленой стеной стоял лес, расположились две длинные улицы села Бобыли, существовавшего здесь с незапамятных времен. Это было типичное русское село с бревенчатыми избами, огородами, садами, в которых находились и ульи, с амбарами и ригами на задворках. В середине села возвышался старинный белокаменный храм Святителя Николая с двумя приделами – во имя великомучеников Никиты и Георгия Победоносца. Служба в нем совершалась по воскресным дням и в двунадесятые праздники, в прочее время причт – и священник, и диакон, и псаломщик, – как простые крестьяне, занимались сельским хозяйством, совершая обычный деревенский круг работ. Они пахали свои наделы, сеяли и потом убирали хлеб, косили траву на сено для своей скотины, заготавливали на зиму дрова – всех работ, впрочем, не перечислишь.

В храме этого села в начале XIX века служил диакон Моисей Петрович Копьёв. Раньше, то есть несколько лет тому назад, не окончив по каким-то причинам семинарии, он стал псаломщиком в церкви соседнего села Мокрого. Там и женился; жена его, Анна Сергеевна, была дочерью здешнего священника. Оба они были люди истинно русские – благочестивые и трудолюбивые, а что еще весьма характерно – милостивые. Поселившись в селе Бобыли, они неустанным трудом достигли некоторого благосостояния и с большой любовью помогали бедным, привечали странников, монахов, жертвовали и на храм.

6 марта 1824 года у них родился сын, которого назвали Алексеем, в честь святого Алексия, человека Божия. В последующие годы в семье появилось еще пять дочерей, почти погодков. Несмотря на свою крайнюю занятость, супруги Копьёвы бывали на богомолье в монастырях – в Пафнутьев-Боровском, в Калужском Лаврентьевском и в Оптиной Пустыни. К последней у них было особенное чувство – оно и немудрено, ведь это было время, когда в Иоанно-Предтеченском Скиту жил старец отец Леонид (в схиме Лев), которого крестьяне, посещавшие его в великом множестве, называли не иначе как отцом родным. Старших детей супруги брали с собой на богомолье, а с младшими дома оставалась бабушка, родительница Анны Сергеевны, жившая с ними.

Кто не знает, какое большое значение имеет в жизни человека его детство – младенческие и отроческие годы, время хотя по большей части и безмятежное, но полное скрытой работы ума и души под действием Божией благодати? Все ростки – и добрые и злые – появляются в это время, из многого множества разных впечатлений складывается постепенно нечто единое, то есть уже личность с ее характером, и при содействии Ангела Хранителя старается утвердиться в добре душа. Супруги Копьёвы были весьма внимательны ко всем движениям в душе их первенца, а они – движения эти – бывали и недобрыми. Вот он ударил прутом бабушку. За что же? А за то, как он сам и пролепетал, что она не давала ему возить по комнатам стулья, зацепив их один за другой. Бывали и другие проступки, так что матери приходилось его иногда и посечь.

Справедливости ради надо сказать, что проступки эти бывали редки. Маленький Алеша, которого родные звали Лешенькой, рос в доме, где никто не повышал голоса и уж тем более не ругался, где все друг ко другу относились с искренней любовью. Здесь часто звучала молитва, а у икон в красном углу постоянно светился огонек лампадки. Алешу еще совсем маленьким носили в храм причащать Святых Христовых Тайн. А потом, когда он подрос его стали будить при звуках церковного благовеста. Мать умывала его, одевала в чистую рубашонку с подпояской и еще сонного вела в храм. Там он чинно стоял возле нее, крестясь и кланяясь вместе со взрослыми. Ему нравилось клиросное пение, он хорошо запоминал песнопения, слух у него был верный. Но ни читать, ни петь в церкви тогда, отроком, он не смог – слишком слабый у него был голосок.

Но дома он все же пел. Когда стали подрастать сестры, он даже начал их учить церковному пению, чему родители были очень рады. Отец нередко брал его с собой в поле – и на пахоту, и на сенокос, и на уборку хлеба. Понемножку он помогал отцу, но больше все же собирал ягоды на опушке леса, лежал на травке, глядя на плывущие в голубом небе облака, слушая веселое пение зяблика, далекий голос кукушки. Уже с этого времени зародилась в его сердце любовь к природе, к прекрасному Божьему творению. А возле дома был у них сад с яблонями, вишнями, крыжовником, а в саду стояло несколько ульев. Алеша не боялся пчел и любил смотреть, как работает возле ульев отец. Новый мед освящался на праздник Изнесения Честных Древ Креста Господня – он появлялся на столе и каким же казался вкусным, душистым!

Чудесное время раннего детства… Вот еще спит Алеша, но сквозь сон слышит знакомые звуки пастушеского рожка-жалейки. Пастуха он знает – это Митя, подросток, каждое лето нанимавшийся в это село пасти. На улице еще предутренний туман, холодная роса, но везде в домах со скрипом растворяются ворота, хозяйки выгоняют коров и овец на улицу, и там они вливаются в общее стадо. Митя, которому помогает его собачка, гонит стадо к лесу, где оно будет щипать траву до самого заката… Днем Алеша с матерью пойдет к стаду – подоить корову. Корове не хочется смирно стоять, но мать уговаривает ее ласковыми словами, и она слушается, разрешает подоить себя…

Потом старшие сестры стали ходить на дойку, дети подрастали – всем находилась работа, ее много было в крестьянском хозяйстве.

Эти годы своей жизни о. Анатолий всегда вспоминал с большой любовью. Но они пролетели быстро.

2

Когда Алеше исполнилось пять лет, Моисей Петрович начал учить его грамоте. Господь благословил это начинание: азбука была пройдена быстро, а за ней появились на столе Псалтирь и Часослов. Отрок полюбил церковнославянское чтение и, забыв про те немудреные игрушки, которые у него были, стал много времени проводить в чтении, сидя за чисто выскобленным дубовым столом под иконами.

Все, что он узнавал, он старался передать и сестрам. Он не ходил с деревенскими ребятишками ни в лес, ни на рыбалку – редко случалось ему побывать в их компании. Но ему однажды попущено было большое искушение – дети все же зазвали его, да на какое нехорошее дело: нарвать тайком спелого гороху на участке местного священника. Тот заметил воришек и пожаловался их родителям, не потому, что ему было жаль гороха, а чтобы те вразумили шалунов, предостерегли от нехороших поступков. Моисей Петрович к наставлению своему Алеше приложил и наказание. И тот плача прибежал к сестрам, показывая им красные уши… Этим наказанием Моисей Петрович уничтожил корешок греха, зарождавшегося в душе сына.

Восьми лет отрок был помещен в Боровское духовное училище. Учась, он жил, как и все его товарищи, на квартире у знакомых людей. Брат отца, Димитрий Петрович, живший в Туле, где у него было торговое дело, очень любил племянника, и при поступлении его в училище снабдил его в изобилии всем необходимым – одеждой, письменными принадлежностями, книгами, тетрадями, а потом часто приезжал, чтобы посмотреть – не нужно ли чего. Эту искреннюю заботливость о ближнем перенял у него и племянник – впоследствии он всегда спрашивал своих духовных чад: «Все ли у тебя есть? Не нужно ли чего?»

Уж так оно получалось, не без воли, наверное, Божией, что все любили умного, доброго и кроткого отрока. Вот и квартирные хозяева, едва познакомившись с ним, стали относиться к нему, как к любимому сыну или внуку… Когда он вдруг заболел корью, они с великой самоотверженностью ухаживали за ним, делая все, что нужно, молясь за него, проявляя столько заботы, что не выздороветь было бы просто грешно… Когда родители, узнав о его болезни, приехали, он уже шел на поправку. А доктор, пользовавший его, сказал, что болезнь была весьма опасна и в будущем еще может дать свои последствия… Да, оно так и оказалось, последствия были. Но пока – отрок Алеша повеселел, окреп и принялся за учебу. Вместе с родителями он побывал в находящемся близ города Пафнутьев-Боровском монастыре – там они помолились Господу, благодаря Его за выздоровление.

Лет двенадцати Алексей закончил духовное училище одним из первых учеников и был переведен в духовную семинарию города Калуги. Здесь он жил уже не на квартире, а в общежитии. Учителя и начальствующие относились к нему очень хорошо, а вот с товарищами он поладил не сразу. Товарищи, видя, какой он тихий и кроткий, начали его обижать, устраивать над ним злые шутки, как это часто водится в детской среде, но он все это сносил терпеливо, старался не сердиться и даже не плакал. Терпение его Господь вознаградил: полюбили его и обидчики, в общем-то беззлобные. А среди них много оказалось добрых отроков. Алексей учился прекрасно и переходил из класса в класс, но один год пришлось ему из-за тяжелой болезни пропустить.

Ему было тогда четырнадцать лет. Он так расхворался, что родители взяли его домой, в деревню. Здесь однажды ночью он сильно перепугал свою мать, начав петь сквозь полубредовое свое состояние «Со святыми упокой…» Утром мать спросила его, что это было такое.

Алексей ответил, что видел сон, но не рассказал, какой. Анна Сергеевна подумала, что он умирает, и стала просить у него прощения за то, что в детстве секла его.

– Что же, что секла, – ответил он. – Ведь не худому, а доброму меня учила.

Был приглашен священник, который исповедал и причастил отрока Святых Христовых Тайн. После этого ему стало лучше, но он был долго еще очень слаб, так что родители оставили его дома… А в следующие годы он приезжал домой из семинарии только на Рождество Христово, на Пасхальные дни, на масленицу. Но лето он, конечно, все проводил в деревне… Тогда он ходил с сестрами в храм, дома читал и пел с ними, так что стал как бы их учителем, чему родители были очень рады. Еще полюбил он читать вслух жития святых, особенно монахов. Постепенно в нем укреплялась любовь к монашескому образу жизни, к аскетическому духовному деланию – он стал мечтать о поступлении в монастырь. Это желание на последнем уже курсе стало столь сильным, что он даже решил бросить учение и просто уйти в отшельники в Брянские леса – он много был наслышан о тех подвижниках, которые там жили, в глубине чащ, скрытые от праздных взоров… И вот он собрал несколько книг, немного хлеба и пошел по дороге, и прошел уже версты две или три, как вдруг день померк, нахлынули черные грозовые тучи и поднялась такая буря с шквалистым ветром, дождем и градом, громом и молниями, что он вынужден был поворотить назад. Он подумал, что этой бурей Господь заградил ему путь в Брянские леса, показал ему несвоевременность этого дела.

3

Болезни, перенесенные Алексеем, заметно ослабили его здоровье, у него появились головные боли, бывали бессонные ночи… Он, если б и захотел, не мог бы участвовать в затеях своих соучеников по семинарии. Он поступал очень просто, и они не осуждали его за это, – он бывал с ними за городом, на холмах, куда они отправлялись тайком от начальства попировать, а там они располагались своим кружком возле бутылок, а он где-нибудь в сторонке лежал на траве, глядя в небо, следя за величавым ходом ослепительно белых облаков и думая о том, как у Господа все прекрасно – не налюбуешься… Случалось, он призывал и товарищей полюбоваться каким-нибудь необыкновенным облаком, но ему отвечали:

– Ну ты, философ, лежи и гляди, а нам некогда…

А у него в душе пел ангельский голос: «Благослови, душе моя, Господа… Вся премудростию сотворил еси…»

Впоследствии, когда он стал скитоначальником, духовником и старцем, он часто соотносил свои наставления с образами и состояниями природы. Например, говоря о том, что не могут быть в жизни человека одни утешения, он пишет своему духовному чаду «Тогда нужно бы и от природы требовать, чтобы она не посылала нам неприятных снегов, ветров, дождей, ненастий; но тогда у нас не было бы ни хлебушка, ни каши, ни одежды, ни обуви; все бы выжгло да погорело от постоянно ясных и теплых дней, но все хорошо в свое время. Без зимы не было бы весны, без весны не было бы лета. Так и в жизни духовной: немножко утешения, а затем немножко поскорбеть, – и составляется так помалу путь спасения».

Однажды молодая монахиня пожаловалась на жизнь свою, что ей очень трудно приходится и многого не хватает. Старец пишет: «Боишься, чтоб тебе не умереть с голоду, забывая, что Миродержец не покидает ни одной птички: всех питает, всех греет. И, если имеешь разум, взгляни, как эти малютки-птички, вся-то с наперсток, ножка – точно соломинка, и представь – без калош!.. Не только кладовой или закрома, но ни зерна, буквально ни зерна. Встает в морозное утро птичка, и у ней только и есть, что тоненькие ножки и носик, и хороший аппетит. А в закроме ни зерна. Да и закрома-то нет…» И даже относительно поста у него нашлось такое сравнение: «И кровожадные звери, и ястреба хищные, и сколько еще невинных животных малых и великих, и какие неисчислимые тысячи их – тоже постятся. Волки, говорят, иногда по неделе не едят и больше. Нам ли, христианам, наследникам сущим вечного Царства, не поститься… Се день спасения!»

В семинарии, в бессонную ночь, Алексей не зажигал свечи, а сидел у окна и смотрел в ночное небо: неслись ли там тучи или сияла луна, все было для него удивительно, а особенно – звездное небо… Он вспоминал слова святителя Иоанна Златоуста: «Когда ты поднимешь глаза и увидишь красоту, величие и благотворность неба, то устремись отсюда к Создателю, как сказал премудрый: "От величества бо красоты созданий сравнительно Рододелатель их познавается" (Прем. 13, 5), и из самого создания этих стихий усматривай, какова сила твоего Господа» (Т. 4. С. 27).

Читая «Беседы на книгу Бытия» святого Иоанна Златоуста, Алексей выписал одно место, которое собирался прочесть дома сестрам: «Посмотрев на небо, – писал великий учитель Церкви, – удивляешься его красоте, разнообразию звезд, великому блеску? Не останавливайся на этом, но прострись умом своим к их Создателю. Тебя поражает также свет солнца: видя великую благотворность его, ты приходишь в удивление, и, как увидишь, что лучи его озаряют твои взоры, изумляешься красоте этой стихии? Но и на этом также не останавливайся, но подумай, что если тварь так чудна и удивительна, и превышает всякое человеческое понятие, то каков Тот, Кто создал ее одним словом и повелением? Так же рассуждай и о земле: когда видишь землю украшенною цветами покрытою всюду растениями, подобно разноцветной одежде, не приписывай этих произведений земли ее силе, ни содействию солнца или луны, но благоговейно подумай, что, еще прежде создания их, Бог сказал только: "Да произрастит земля былие травное", – и тотчас украсилось все лице земли. Если мы каждодневно будем размышлять об этом, то и сами будем благоразумнее, и Господу воздадим подобающее, или – лучше сказать – соразмерное нашим силам славословие» (Там же. С. 48).

4

Алексей закончил семинарию третьим по успеваемости студентом. По тогдашнему обычаю дана была ему при окончании учения новая фамилия: Зерцалов (от слова «зерцало» – зеркало). «Молитва наша да будет зеркалом пред лицем Твоим, – молился преподобный Ефрем Сирин. – Велелепная красота Твоя, Господи, да отражается на чистой ее поверхности. Да не смотрится в ней, Господи, гнусный диавол, чтобы не отпечатлел на ней гнусности своей. Зеркало носит в себе образ всего, что поставлено напротив. Да не отражаются в молитве нашей все наши помышления, чтобы ясно изображались в ней черты лица Твоего, и она, как зеркало, принимала в себя всю лепоту Твою» (Творения. Т. 4. С. 341). Не имело ли начальство семинарии подобных мыслей при изменении фамилии студента с Копьёва на Зерцалова?.. Скорее всего, это было именно так.

И вот Алексей приехал домой. Прямо на другой же день он вместе с матерью и восемнадцатилетней сестрой Анной пошел на богомолье к преподобному Сергию в Свято-Троицкую Лавру. Когда пришли они в Покровский Хотьков монастырь, где почивали святые мощи родителей преподобного Сергия, Алексей предложил сестре остаться здесь послушницей, чтобы потом постричься в иночество. Она согласилась, и мать ее, Анна Сергеевна, давно желавшая для своих дочерей и для сына монашеской жизни в стенах обители, благословила ее.