Текст книги "Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни"

Автор книги: Лазарь Монах (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Он читает святых Отцов. И вот уже любимые им западные философы померкли, хотя совсем расстаться с ними ему было не по силам. Он, можно сказать, вырос с ними. Никто в то время в России, кроме Чаадаева, не знал их так глубоко, как Киреевский. Он видит много полезных частностей, но все более убеждается в ложности оснований западноевропейской философии. Днем и ночью он делает отрывочные наброски на листках. «Еще существующее недоразумение о противоречии философии и религии, разума и веры основывается на недостатке образованности и на ложном состоянии современной философии», – пишет он. Появляются резкие, неопровержимые мысли: «Философия, противоречащая вере, потому только могла развиться и овладеть умами на Западе, что самая вера его еще прежде отшатнулась от правильного учения Церкви»… «Человеческий разум, получив одинакие права с Божественным Откровением, сначала служит основанием религии, а потом заменяет ее собою»… «Римская церковь оторвалась от Церкви Вселенской вследствие вывода разума формально-логического, искавшего наружной связи понятий и из нее выводившего свои заключения о сущности. Такой только наружный разум и мог отторгнуть Рим от Церкви, поставив свой силлогизм выше живого сознания всего христианства»… «Философия не есть одна из наук и не есть вера. Она общий итог и общее основание всех наук и проводник мысли между ними и верою»… «Жалкая работа – сочинять себе веру!»… «Высшее начало знания хранится внутри Православной Церкви»… «Истина одна, как один ум человека, созданный стремиться к Единому Богу».

Киреевский пересматривает всю историю философии. Он еще не знает, что у него получится – книга, ряд статей… Но ему кажется, что он может дать основания для православной философии, отменяющей все протестантско-католическое любомудрие, опирающейся на творения святых Отцов Церкви от древности до современности. Он чувствует, что тут недостаточно одной умственной работы, обдумывания, изучения, что здесь нужен монашеский, аскетический труд над своим «внутренним человеком», молитва ко Господу и всем святым о вразумлении. «Ибо православно верующий знает, – замечает он, – что для цельной истины нужна цельность разума; и искание этой цельности составляет постоянную задачу его мышления».

«В Церкви Православной, – пишет Киреевский, – отношение между разумом и верою совершенно отлично от церкви римской и от протестанских исповеданий. Это отличие заключается, между прочим, в том, что в Православной Церкви Божественное Откровение и человеческое мышление не смешиваются; пределы между Божественным и человеческим не переступаются ни наукою, ни учением Церкви. Как бы ни стремилось верующее мышление согласить разум с верою, но оно никогда не примет никакого догмата Откровения за простой вывод разума, никогда не присвоит выводу разума авторитет откровенного догмата. Границы стоят твердо и нерушимо. Никакой патриарх, никакое собрание епископов, никакое глубокомысленное соображение ученого, никакая власть, никакой порыв так называемого общественного мнения какого бы то ни было времени не могут прибавить нового догмата, ни изменить прежний, ни приписать его толкованию власть Божественного Откровения и выдать, таким образом, изъяснение человеческого разума за святое учение Церкви или вмешать авторитет вечных и незыблемых истин Откровения в область наук, подлежащих развитию, изменяемости, ошибкам и личной совести каждого».

Зиму 1848 / 49 года Киреевские проводят в Москве – ради оптинских изданий. Иван Васильевич трудится больше над рукописями, читая их, сверяя, делая переводы, составляя указатели, ища наиболее точного выражения для какой-нибудь мысли… Наталья Петровна хлопотала о закупке бумаги, вела денежные расчеты, ездила в типографии – Университетскую или В. Готье, читала гранки, писала деловые письма, одна или с мужем по делам печатания книг бывала у митрополита Московского Филарета, бережно опекавшего оптинское издательское дело. Преосвященный весьма уважал Наталью Петровну за ее благочестивую и деятельную жизнь. Духовный отец митрополита наместник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Антоний (Медведев) был духовным братом Натальи Петровны – они оба в свое время были духовными чадами преподобного Серафима, Саровского чудотворца. Митрополит, будучи всегда занят, принимал Наталью Петровну в любое время и всегда был к ней внимателен и ласков. Он очень одобрял ее связь с Оптиной Пустынью. Через нее старец Макарий посылал митрополиту рукописи, предназначенные для издания. Тот не просто их читал, но сверял, иногда правил перевод.

И все лето 1849 года Киреевским пришлось провести в Москве ради оптинских дел. В Долбино они попали лишь в сентябре, не миновав, конечно, на пути Оптиной. В декабре, с 15 по 19 число, у них там гостил старец Макарий, но не в самом имении, а в лесной келлии, небольшой избушке, нарочно построенной для отдыха монахов. Старец приглашает сюда супругов Киреевских, в этот домик, для духовной беседы, для разговора о делах, просто на чашку чаю… В этот раз старец Макарий показался Наталье Петровне более – против обычного – уставшим. Она предложила ему отдых здесь, в этой избушке, не на несколько дней, а на несколько недель. Старец и сам чувствовал такую необходимость. Но возникло препятствие. Игумен Моисей сначала согласился отпустить его на это время, но вскоре переменил свое решение.

«Скорбь души, произведенная немилостивым отказом вашим, – писала Наталья Петровна игумену Моисею 5 февраля 1850 года, – столь же жестока, сколь и не ожиданна мною. Не стану выражать вам моей глубокой печали, обращаюсь со смирением и любовью к вашему отеческому сердцу, к вашей справедливой совести и со слезами у ног ваших умоляю и ожидаю, если не сегодня, то не в продолжительном времени, милостивого исполнения данного мне слова и обещания, в бытность мою в святой обители вашей, отпустить почтеннейшего старца, нашего родного батюшку – благодетеля души – отца Макария к нам, на несколько недель».

Игумен Моисей отвечал 7 февраля: «Позвольте вам сказать в отношении духовного назидания вашего: я никогда и никаким образом не отклонял от вас старца иеромонаха Макария – мною любимого и уважаемого… Невозбранно допущены беспрерывные сношения с ним о пользе душевной. Но и слова, как обета, как вы изволите писать, увольнять его на несколько недель не имел права давать. Мы давали обеты пред Алтарем Царя Небесного пребывать в монастыре неисходно, силе коих с Божиею помощью и держаться мы должны. Старец же отец Макарий Божиим изволением поставлен главою Скита Св. Иоанна Предтечи Господня. Если вы предполагаете, что уклонение старца из Скита на несколько недель доставит ему отдохновение или спокойствие, – напротив: следствием оного может произойти расстройство в братиях для неизбежной от того душевной скорби старца, а притом послужит еще к поносительным заключениям и пустой молве на старца от посторонних людей».

Вместе с тем, понимая, как велика скорбь Киреевских, игумен Моисей 13 февраля направил к ним старца Макария для краткого пребывания. «Старец отец Макарий, – писал он Наталье Петровне в этот день, – отправился для желаемой вами духовной беседы в душевную вашу отраду, коею воспользоваться вам да подаст премилосердый Господь»[3]3
  В это время Киреевские поднесли старцу Макарию старинную копию Владимирской иконы Божией Матери. Через десять лет, умирая, о. Макарий передал эту икону Н. П. как свое последнее благословение. – Сост.


[Закрыть]. Однако Наталья Петровна настаивала на своей просьбе. Дело дошло до митрополита Филарета. «Милостивая государыня Наталия Петровна! – писал он 7 марта. – Вы, конечно, не ожидаете от меня письма, и я не думал, что буду писать, и особенно в сии дни (Великий пост. – Сост.). Но до меня дошли сведения из вашего края и суждения о них такие, по которым опасаюсь, чтобы не согрешить молчанием. Помнится, от вас самих я слышал, что вы устроили уединенную келлию для принятия странствующих из монашествующих. Теперь слышится мне, что вы приглашаете в нее о. Макария, и не только при посещении вас, для отдыха в ней на несколько часов, или на день, но и на месяц, и более. Позвольте вам сказать, что доброе намерение не всегда верно ручается за доброту дела и его последствий. Как о. Макарий многим в обители духовный отец и наставник, а также и посещающих обитель, то его удаление на долгое время многих может затруднить и расстроить.

И как такое удаление было бы не в обыкновенном законном порядке, то оно может подать случай к разным суждениям, не чуждым даже соблазна… Впрочем, Господь да внушит и старцам, и вам то, что Ему истинно благоугодно и душам полезно».

Наталья Петровна послала митрополиту подробное разъяснение этих обстоятельств. «Маленький домик, или точнее сказать 12-аршинная комната, – писала она, – разделенная перегородками на четыре, поставлена нами в некотором расстоянии от нашего дома с мыслию, что она может служить местом для принятия и успокоения уважаемых нами старцев, которым случится навестить нас. В нынешнем году думали мы с мужем просить о. Макария отдохнуть в ней на некоторое время, слышав о расстройстве его здоровья, и что он сильно страдает болью в груди и плече, и от излишнего утомления проводит ночи без сна. Для этого муж мой нарочно поехал в Оптину и действительно предлагал и просил о. Макария приехать к нам для отдохновения на месяц».

Вопрос был непростой. Эта переписка – выяснение истины. Никаких неудовольствий не осталось ни у Натальи Петровны, ни у игумена Моисея, ни у старца Макария… Той же весной – это уже 1850 год, – когда возникла в Оптиной Пустыни необходимость в хлебе, Наталья Петровна вызвалась уделить потребное количество его из своих запасов. «По назначению вашему снабдить обитель от усердия вашего хлебом, – писал игумен Моисей Наталье Петровне 12 марта, – отправляю при сем подводы для принятия жертвы вашей, с общебратственною нашею нижайшею благодарностию».

Этой весной Иван Васильевич был в Петербурге. Там, в Лицее, учился сын его Василий. Оттуда почти ежедневно он писал жене в Долбино. Один или вместе с сыном он посещает Казанский собор, бывает в Лавре, в храме Петропавловской крепости, где молится возле усыпальницы убиенного Государя Павла Петровича (и много людей молилось о упокоении души Государя-мученика). 16 мая Наталья Петровна шлет ему письмо, где первая страница заполнена рукою старца Макария: «Христос воскресе!.. Пишу из лесного домика к вам, почтеннейший Иван Васильевич; Наталья Петровна с детьми и со всеми посетили меня: и сами себя и меня угощают чаем. Господь да помянет любовь вашу и усердие ко мне грешному. Желаю, чтобы сии строки нашли вас и Васю в добром здоровье…

Испрашиваю на всех вас Божие благословение, – богомолец ваш, многогрешный иеромонах Макарий. Три часа пополудни. Скоро отправляюсь в Белев».

Наталья Петровна продолжила письмо: «Друг мой сердечный Ванюша! Слава Богу! Вот тебе благословение, приветствие и благожелание нашего святого старца, конечно, они тебе будут на пользу душевную… Батюшка приехал к нам вчера в начале часа полудня, кушал у нас и пожелал кушать кофе и чай в домике, куда и нас всех пригласил… Батюшка поехал в закрытой пролетке до ручья, откуда прислал за мною пролетку, а сам пошел пешком… Батюшка меня встречал радостно, усладительно и мне было на душе! Слава Богу! А как сердце мое неразлучно с тобою, то вошедши в комнату, вынула этот листок бумаги из стола и попросила батюшку к тебе написать, – с какой любовью он писал, как он был радостен! Ах, Ваня, как это видеть было приятно… Кофе, чай и тарелка варенья составляли угощение… после чего, поговорив несколько, собирались возвратиться… Батюшка с послушником пропели "Достойно есть…" – превосходно! Мы помолились и приложились ко кресту».

22 мая Наталья Петровна узнала, что в Оптиной кончился картофель. Она обратилась к своим запасам, и вот потянулись в обитель из Долбина четыре воза с рогожными кулями… 17 октября игумен Моисей пишет Наталье Петровне: «По доброму расположению вы изволили назначить в обитель нашу от Богодарованного вам урожая хлеба. При недостатке оного в настоящее время в обители, отправляю при сем подводы для принятия жертвы вашей». 7 ноября того же года: «Известился я, что иеродиакон Каллист был в вашем доме, и вы по доброму расположению изволили еще назначить жертву в обитель нашу хлеба, в котором немалую имеем потребность в настоящее время. Принося вам нижайшую мою благодарность за благотворительное усердие, отправляю при сем подводы для принятия, что вам угодно будет отпустить».

19 июня 1850 года по пути в Киев, после посещения Оптиной Пустыни, заехал к Киреевскому в Долбино Гоголь. Здесь, в доме, который уже напитался оптинским духом, он написал тревожное письмо к иеромонаху Филарету, а через него и всей братии монастыря, прося их усиленных молитв: «Путь мой труден, дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо, и силы мои не только ничтожны, но их нет без осветления Свыше… Ради Христа обо мне помолитесь». Один только день провели вместе двое великих русских людей. Они давно были знакомы. Гоголь бывал на вечерних диспутах у Елагиной, да и в других домах виделся с Иваном Васильевичем. И вот здесь, вблизи Оптиной, они почувствовали духовное сродство свое…

В ноябре и декабре этого года Киреевский посещал Оптину В декабре он говел. При этом вышел некоторый конфуз. Вот что старец Макарий написал по этому поводу Наталье Петровне, именно ей, как хозяйке долбинского дома: «Для меня немало удивительно, что вы, бывши воспитаны в духе Православной Церкви, не знаете правил Ее, как приготовляться к Причастию Пречистых Тайн Христовых. Кроме того, что надобно иметь сердце сокрушенно и смиренно, нужно очистить дом души и воздержанием употребления привычной пищи; а я по приезде Ивана Васильевича к нам узнал, что он накануне приезда к нам употребил в пищу рыбу, – по крайней мере три дни, ежели не пять надобно приготовить себя воздержанием… Я допустил его, но с болезнию сердца… Я и прошлого года, бывши у вас, заметил свободно употребляемую вами во время говения рыбную пишу и так же поболел о сем сердцем. Но вперед я вам предлагаю, что не могу допускать сего без отягощения своей совести, и сам грешу, и вас обольщаю, в грех ввожу! Да не будет сего!» С этой поры Киреевский очень строго соблюдал посты.

Все лето и осень 1851 года в долбинском доме шел ремонт – клеили обои, красили, что-то перестраивали… К августу были отделаны библиотека и кабинет Ивана Васильевича. В конце этого месяца он приехал из Петербурга в Москву и нашел здесь письмо жены. «Душа моя! Дорогой мой Ванюша! Милый сердцу, любимый глубоко муж мой!.. – пишет Наталья Петровна. – Вероятно, ты помолишься в часовне у Иверской и у Св. иконы Взыскания погибших, – этого, признаюсь, я сердечно желаю… Боже! О, если бы с помощью Его же святой милости достичь единственного желаемого счастья – соблюсти заповеди Божий – и тем доказать Господу любовь нашу! Друг мой! Ванюша мой! Помоги мне в этой жизни в исполнении Святых Заповедей Господа нашего Иисуса Христа!.. Помоги мне, или, лучше, скажу тебе, ты, глава и душа моя, веди меня… Будем искать Царства Небесного и Правды Его – и быть может, спасение детей и наше (как единственная моя молитва) приложится нам! Святые старцы будут нашею опорою, их советы и св. молитвы будут нашим якорем спасения!.. Душа моя! Извини меня, увлекаюсь потребностью души слиться с тобою одною мыслью и желанием. Помолись обо мне Пресвятой Богородице».

В 1851 году и в начале следующего Киреевский работал над обширной статьей «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» (была напечатана в первом «Московском сборнике» 1852 года). Это как бы сравнительный анализ русского и общеевропейского («западного») характера. «Учения св. Отцов Православной Церкви перешли в Россию, можно сказать, вместе с первым благовестом христианского колокола. Под их руководством сложился и воспитался коренной русский ум, лежащий в основе русского быта», – пишет Киреевский.

Это исследование написано с удивительной глубиной, непоколебимой прямотой и любовью. Правда о русском народе, высказанная здесь, явилась настолько высокой, что даже для некоторых патриотов и славянофилов оказалась спорной, пусть не во всем, но во многих деталях. У Киреевского в статье – не восторги и похвалы своему народу, а научные – исторические и философские – выкладки, факты. «Русский человек больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого. Роскошь проникала в Россию, но как зараза от соседей. В ней извинялись, ей поддавались как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не только религиозную, но и нравственную и общественную. Западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегать тяжести внешних нужд».

И вот каков итог размышлений Киреевского: «Христианство проникало в умы западных народов через учение одной римской церкви – в России оно зажигалось на светильниках всей Церкви Православной; богословие на Западе приняло характер рассудочной отвлеченности – в православном мире оно сохранило внутреннюю цельность духа; там раздвоение сил разума – здесь стремление к их живой совокупности; там движение ума к истине посредством логического сцепления понятий – здесь стремление к ней посредством внутреннего возвышения самосознания к сердечной цельности и средоточению разума; там искание наружного, мертвого единства – здесь стремление к внутреннему, живому; там церковь смешалась с государством, соединив духовную власть со светскою и сливая церковное и мирское значение в одно устройство смешанного характера, – в России она оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические и юридические университеты – в древней России молитвенные монастыри, сосредоточившие в себе высшее знание… Там враждебная разграниченность сословий – в древней России их единодушная совокупность при естественной разновидности… Там законность формально-логическая – здесь, выходящая из быта… Там волнение духа партий – здесь незыблемость основного убеждения; там прихоть моды – здесь твердость быта… Там изнеженность мечтательности – здесь здоровая цельность разумных сил; там внутренняя тревожность духа при рассудочной уверенности в своем нравственном совершенстве – у русского глубокая тишина и спокойствие внутреннего самосознания при постоянной недоверчивости к себе и при неограниченной требовательности нравственного усовершения; одним словом, там раздвоение духа, раздвоение мыслей, раздвоение наук, раздвоение государства, раздвоение сословий, раздвоение общества, раздвоение семейных прав и обязанностей, раздвоение нравственного и сердечного состояния: раздвоение всей совокупности и всех отдельных видов бытия человеческого, общественного и частного».

Не уходит Киреевский и от неизбежного вопроса: «Отчего не опередила Россия Европу? Отчего не стала она во главе умственного движения всего человечества, имея столько залогов для правильного и всеобъемлющего развития духа?» Он честно принимает факт совершившейся европеизации многих сторон русского быта. Он не желает просто «возрождать» старое русское и переносить в сегодняшнюю жизнь – это было бы и болезненно, и неестественно. Он призывает интеллигенцию осознать односторонность европейского просвещения. Не давая никаких рецептов, он пишет: «Одного только желаю я: чтобы те начала жизни, которые хранятся в учении Святой Православной Церкви, вполне проникнули в убеждения всех степеней и сословий наших, чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским и не вытесняя его, но, напротив, обнимая его своей полнотою, дали ему высший смысл и последнее развитие, и чтобы та цельность бытия, которую мы замечаем в древней, была навсегда уделом настоящей и будущей нашей Православной России».

Оттиски этой статьи Киреевский разослал друзьям – в них он восстановил все цензурные изъятия. Собираясь напечатать ее в скором времени еще раз, в дополненном виде, он просил замечаний и советов. Были посланы оттиски и в Оптину Оттуда за всех братии ответил игумен Моисей. «Ваше памятование и христианское благорасположение к Св. Обители, – писал он, – и моему недостоинству обязывает навсегда общебратственно приносить у Престола Божия смиренные молитвы о здравии и благоденствии вашем» (6 мая 1852).

13 мая в Москву прибыл старец Макарий. Как он писал неизвестному лицу «В тот же день были у владыки митрополита (Филарета. – Сост.), были им приняты милостиво и благосклонно. И вот уже 8-й день в Москве и все находимся в хлопотах, исправляя разные поручения и долг – посещения наших знакомых и благодетелей… Мы много обязаны нашим хозяевам: совсем отдельные комнаты и особый вход, лошадь, экипаж, о столе нечего и говорить. Спаси их, Господи».

Старец Макарий с монахами Иоанном (Половцевым) и Иларионом (Пономаревым) остановился в доме Киреевских у Красных Ворот в Хоромном тупике. Здесь он прочитал и новую статью Ивана Васильевича. В том же письме, отвечая на какое-то замечание своего адресата об этой статье, старец Макарий пишет: «Касательно статьи И. В. Киреевского, на замечание ваше я не могу согласиться с вами: по моему мнению, довольно он показал ложное просвещение Европы, нашу Русь, указал, где искать источники просвещения: в Православной Церкви и в учении святых Отцев, а не в западных философах. Я даже не понимаю, в чем вы находите, нужно было ему пустить глубже перо свое».

Целый месяц прожил старец Макарий в доме своих духовных чад, окруженный самой внимательной заботой Ивана Васильевича и Натальи Петровны. По его совету, Иван Васильевич начал вести дневник 15 мая на первой его странице старец собственноручно написал свое благословение, очень мелким полууставом: «Господи благослови. Да благословит тя Господь от Сиона и узриши благая Иерусалима. Во всяком нашем деле и начинании да призываем помощь Божию, ибо Он сказал: без Мене не можете творити ничесоже. Господь ищет от нас правыя веры и благих дел по заповедей Его. Но аще и вся повеленная сотворите, глаголите, якораби неключими есмы; еже должны бехом сотворити, сотворихом, сказал Господь. И паки: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим. Сердца сокрушенна и смиренна Бог не уничижит. Да пребудем в Православной вере и повиновении Святой Церкви и пастырям и учителям нашим. Церковь есть столп и утверждение Истины. Да призываем в помощь нашему спасению Милосердную нашу Заступницу Царицу и Богородицу Деву Марию, святых Ангелов хранителей наших и святых угодников Божиих; их молитвы много могут о нас ходатайствовать. По силе своей стараться иметь любовь к ближним, в помышлениях, словах и делах, ибо любовь покрывает множество грехов; но оная не может совершиться без смирения и без умерщвления собственного «я». А без любви к ближним не может исполниться и первая заповедь – любовь к Богу. И что бы мы ни сделали благо, как – выше сказано, не полагаем в оном нашего спасения, но имеем надежду на искупление Спасителя нашего Господа Иисуса Христа, бесценной Его Кровию, и помним, что мы грешницы, и Господь пришел грешников спасти. В надежде на милосердие Божие да приносим всегда покаяние со смирением, и получим мир и успокоение в совести нашей, чего усердно желаю всем и мне, грешнику, иеромонаху Макарию».

В это время шла работа (начатая еще в январе этого года) над рукописью книги святых Варсонофия Великого и Иоанна Пророка – делался перевод ее с греческого на церковнославянский. Иван Васильевич редактировал перевод, сделанный оптинскими монахами. В феврале в Летописи Скита было записано, что «начато в Москве печатание книги св. Варсонофия и Иоанна под особенным попечением духовной дочери о. Макария боголюбивой г-жи Наталии Петровны Киреевской». Это была рукопись сложности необыкновенной и большого объема. Попала она в Оптину через учеников преподобного Паисия Величковского, а тот, в начале своей деятельности, вывез ее с Афона. Готовя это издание, старец Макарий трудился и над русским переводом рукописи. Книга эта – одна из основных святоотеческих, неустаревающих и духоносных Кроме того, Иван Васильевич участвовал в переводе творений св. Исаака Сирина с церковнославянского на русский язык.

Вот несколько записей из дневника (не опубликованного полностью) за лето 1852 года:

«5 (июня). Был у обедни. Ходил к нотариусу… За чаем был о. Макарий. Говорил о внутреннем слове, о смирении: «Когда мы видим сучок в глазу брата, то бревно непременно должно быть в нашем». – «Покуда видим в других пороки, до тех пор в нас нет смирения. Человеку смиренному все кажутся лучше его, все кажутся добродетельными». Заметил на это, что если мы будем всех видеть добродетельными, то от этого, по крайней мере в мирской жизни, могут произойти беды и неприятности. – Батюшка ответил, что смиренного Господь сохранит от этих бед и неприятностей, которые могут произойти от такой ошибки. О умной молитве. 6 (июня). Сличал перевод Исаака Сирина. – Исповедь у о. Макария. – Хомяков. 7 (июня). Удостоился с женою и тремя детьми сообщиться Святых Тайн. – Перед обедом переводил с славянск. на русский Исаака Сирина… Был у всенощной. 8 (июня). Был у обедни. Ввечеру разговаривал с о. Макарием о Исааке Сирине, о умной молитве и правдивости… 10 (июня). Занимался оглавлением Варсонофия. После обеда и вечер провел с о. Макарием. 11 (июня). Провожал о. Макария до заставы… Занимался оглавлением Варсонофия и другими корректурами. 12 (июня). Оглавление Варсонофия. Корректура… 22 (июня). Был у обедни… В Сокольниках у всенощной. Ходил по саду. План философии православной, как продолжение моей статьи… 27 (июля). Был у обедни у Трех Радостей (так называл Иван Васильевич церковь Трех Святителей у Красных Ворот, рядом с его домом. – Сост.). «Иже херувимы тайно образующе и Животворящей Троице… песнь припевающе…» Пс. 12, 7. «Аз же на милость Твою уповах, возрадуется сердце мое о спасении Твоем: воспою Господеви, благодеявшему мне, и пою имени Господа Вышняго». – Получив извещение о милостивом услышании молитвы моей, прошу Всемогущего Бога, чтобы Он даровал мне во все минуты моей следующей жизни: во всем предаваться Ему, отсекая все страстные и корыстные цели, искать в каждом движении мысли прославления Его Святого Имени. – «Ищите Царствия Небесного и правды Его, и остальное все приложится вам…» 28 (июля). У обедни у Гребенской Божией Матери. – Пешком от Пречистенского бульвара. Житие Кирилла и Мефодия… Творения св. Отцев. 24 (августа). – Вера не противоположность знания; напротив: она его высшая ступень. Знание и Вера только в низших ступенях своих могут противуполагаться друг другу когда первое еще рассуждение, а вторая предположение. – Вера отличается от убеждения разумного только тем, что последнее есть уверенность в предметах, подлежащих одному рассудку, как например – в вопросах математических; вторая есть убеждение в предметах, одним рассудком не обнимаемых и требующих для своего уразумения совокупного, цельного действия всех познавательных способностей, как, например, вопрос о Божестве и о наших к Нему отношениях. – Не только смысл логический, но и нравственный смысл, и даже смысл изящного должен быть сильно развит в человеке для того, чтобы его ум был проникнут живым убеждением в бытии Единого Бога, Всеблагого и Самомудрого Промыслителя. – Из собрания отдельных умственных и душевных сил в одну совокупную деятельность, от этого соединения их в первобытную цельность – зажигается в уме особый смысл, которым он познает предметы, зрению одного рассудка недоступные. – Потому многое, что для рассудка кажется беспорядочным нарушением его законов, то для высшего смысла ума является выражением высшего порядка».

В июле, августе и далее Киреевский и о. Макарий занимались переводом на русский язык сорока одного слова св. Исаака Сирина с «славянского» перевода старца Паисия Величковского. Это делалось по благословению митрополита Филарета. 29 июля старец Макарий писал Киреевскому, что «при Божией помощи Первое Слово св. Исаака Сирина переправил русский перевод». Тогда же митрополит Филарет прислал старцу Макарию полный перевод этой книги, сделанный кем-то в Троице-Сергиевой Лавре, с просьбой просмотреть и исправить. Затем лаврский перевод был переслан к Киреевскому. Он нашел, что в переводе Первого Слова смысл у о. Макария вернее, чем у лаврского переводчика. С этой лаврской рукописью Киреевский был у митрополита Филарета. Решено было печатать Оптинский перевод.

Вместе с тем Иван Васильевич откровенно писал о. Макарию, что русский перевод много теряет против церковнославянского. «В славянском переводе смысл полнее не только от выражения, но и от самого оттенка слова, – писал он. – Например, у вас сказано: "Сердце, вместо Божественного услаждения, увлечется в служение чувствам". В славянском переводе: "рассыпается бо сердце от сладости Божия в служении чувств". Слово "рассыпается от сладости", может, и неправильно по законам наружной логики но влагает в ум понятия истинные, и между прочим оно дает разуметь, что сладость Божественная доступна только цельности сердечной, а при несохранении этой цельности сердце служит внешним чувствам».

«Я согласен с вами, что перевод старца Паисия гораздо превосходнее во всем против русского, – отвечал старец Макарий, – и собственно для моего понятия не надобно другого… Славянское наречие часто заключает в себе что-то великое, высокое и таинственное, а на русском языке никак нельзя выразить вполне. И я с своей стороны согласен бы был во многих случаях оставлять славянские слова, выражающие высокий смысл… Но то, что книга переводится на русский язык, заставляет иногда уступить необходимости».

Печатание книги святых Варсонофия и Иоанна подвигалось медленно. Старец Макарий в мае, будучи в Москве, писал в Оптину что до выхода книги остается еще месяца два «при всем их (Киреевских. – Сост.) старании и тщании о скорости. Они сами и корректуру продерживают, и остаются здесь на это время единственно только для сего, а паче может еще вдаль отдалиться окончание книги, хотя это и стоит для них немало. Содержание в Москве против деревни большую имеет разницу. Да вознаградит Господь их ревность и благочестие». В связи с тем же изданием старец Макарий писал в сентябре 1852 года: «Великий подвиг был и есть Н. П. Киреевской в издании книги св. Варсонофия Великого; помощь Божия и благословение Архипастыря содействуют ей»… «В течение августа месяца вышла из печати книга св. Варсонофия Великого. Да будет сие дело во славу Божию и в пользу ближних наших. Много потрудились почтеннейшие И. В. и Н. П., и особо сия последняя и трудами и достоянием своим жертвовала… Спаси их, Господи!» В марте же 1855 года, когда издавалась та же книга в русском переводе, старец писал: «Почтеннейшая Н. П. плохо чувствует себя в здоровье, а в печатании книг подвигается для общей душевной пользы: теперь печатается книга св. Варсонофия Великого в русском переводе; помоги ей, Господи!»