Текст книги "Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни"

Автор книги: Лазарь Монах (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Возьмите меня с собой, батюшка.

– Хорошо, – ответил тот. – Пойдем. Только с условием: ходить молча и друг от друга на вержение камня.

И не пошел с ним брат в лес.

Скитоначальник преподобный Иларион вспоминал об о. Варлааме: «Увидит он, бывало, птичек в лесу и скажет: "Вот бедные, хлопот-то им сколько, чтобы прокормиться!" Или завоют волки, – он и их жалеет: "Вот им холодно и поесть хочется, а где им пищи достать?" – и даже заплачет. Или видит – едет мужик в телеге и хлеб черный ест. "Вот, – скажет мне, – смотри, сухим хлебом питается. А мы? Наварят нам щей, каши, наготовят целую трапезу, и едим готовое. Древние отцы трудами снискивали себе пищу. Выработает и через несколько дней ест, да и то еще не все, чтобы оставить нищим. Жалостливы и сострадательны они были, а мы едим до полной сытости"». О. Иларион вспоминал, как его, молодого тогда послушника, о. Варлаам учил не передавать «новостей». «Придешь, бывало, к нему, – вспоминал о. Иларион, – начнешь передавать: "Батюшка! То и то я слышал, то и то я видел…" – А о. игумен в ответ: "Что же от этого пользы-то? Лучше ничего не видеть и не слышать. Старайся чаще проверять свои мысли, свое сердце…"».

– Замечательно, – сказал однажды о. Варлаам, – что два помысла постоянно борют человека: или осуждение других за умаление подвигов их, или возношение при собственных исправлениях.

На пасеке, у восточной ее ограды, близ своей келлии, о. Варлаам построил себе из досок небольшое помещеньице вроде беседки, где на одной стенке повесил два медных складня. Тут, стоя и молясь, иногда присаживаясь на низенькую скамеечку, старец проводил летние ночи, стараясь бодрствовать. Скитяне замечали, что то ли от бессонницы, то ли от слез он имел припухшие веки и покрасневшие глаза.

Любил о. Варлаама и старец Амвросий, который много о нем рассказывал. Так, однажды летом 1848 года о. Амвросий после тяжелой болезни вышел впервые пройтись по дорожке за сажалкой, а ему навстречу – о. Варлаам, который и спросил молодого иеромонаха:

– Ну что, поправляешься?

– Да вот, – отвечал тот, – оставил Господь на покаяние.

О. Варлаам пристально поглядел на него и вдруг сказал смиряющим ТОНОМ:

– А что же, ты думаешь, лучше будешь? Не будешь лучше… Хуже, хуже будешь!

Старец Амвросий, рассказав это, умолкал на минуту и потом заключал:

– Да, теперь вижу, что стал хуже… Вот другой рассказ о. Амвросия:

– Услышал однажды о. Варлаам, что есть в некоей деревне крестьянин-боголюбец, проводивший жизнь духовную. Отыскал он этого крестьянина и, поговоривши с ним несколько, сказал: «А как бы это умудриться привлечь к себе милость и благодать Божию?» – «Эх, отец, – отвечал простодушный крестьянин, – нам-то бы только сделать должное, а за Богом-то дело не постоит».

Однажды увидел о. Варлаам в лесной караулке старика-лесника. Поздоровавшись с ним, спросил:

– Ну, как живешь, отец?

– Да что, – отвечал тот, махнув рукой, – разве не видишь? Что у меня есть? Вон кочан капусты да краюшка хлеба… Холод да голод… Голод да холод. А я уж и стар, жизнь замучила, кости болят…

– Семья есть?

– Была… Да примерли все, и жена, и дети. Один я. Старик печально поник головою и умолк.

– Да, отец, тяжело, конечно, – сказал о. Варлаам. – Но я вижу, что ты унываешь… А ведь тебе Господь дал этот крест. Для спасения души твоей дал… Потерпеть бы! Жить-то, может, и недолго осталось, а поверишь – вот и спасение. Навеки!

– Ну, я этого не знаю, да и не думаю о том, – уныло сказал старик. – Мне бы в тепло да кусок хлеба. А тут…

Огляделся о. Варлаам – в избушке ни одной иконки. Потрогал старика за понурое плечо:

– Не унывай, отец! Да вспомни Бога-то. Хочешь, я икону тебе принесу?..

– Да поди ты… Иди, иди по своим делам! Без тебя худо.

– Ну, прости.

Ушел о. Варлаам, а в душе все щемит: жаль старика… Придя в Скит, встретил о. Амвросия, рассказал ему о своем посещении бедняка в лесу, прибавил:

– Добра-то было бы, добра-то сколько! И голод! И холод!.. Только бы терпеть с благодарением. Нет, не понимает дела старик, ропщет…

Нет, не только о своем спасении заботился о. Варлаам… И молился он, вероятно, о многих. «До самой блаженной кончины, – писал архимандрит Агапит, – о. игумен Варлаам отправлял чреду священнослужения в Скиту и особенно в монастыре. Любил, по принятому в Оптиной Пустыни обычаю, в Страстную седмицу петь среди церкви светилен: "Чертог Твой вижду Спасе мой, украшенный…" Назидательно было слышать, как о. игумен Варлаам своим старческим голосом изливал пред Господом скорбь души своей о своей греховности, взывая в то же время из глубины болезнующего сердца к милосердию Божию: "Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя…"»

Накануне Рождества Христова 1849 года пошел о. Варлаам еще затемно из Скита к ранней обедне в монастырь. Мороз был крепок, а он не весьма тепло оделся. Ворота оказались еще запертыми… Ожидая, пока их откроют, старец продрог так, что, войдя в церковь, никак не мог согреться. Однако он участвовал в богослужении, после него внезапно ослабел и не мог идти своими ногами в Скит. Его отвезли туда в санях, запряженных монастырской лошадкой. В келлии он слег на свой жесткий одр. Ему было так худо, что скитоначальник с иеромонахами решил его немедленно особоровать и причастить Святых Христовых Тайн. В самый праздник Рождества он лежал, не принимая никакой пищи. А на другой день, на праздник Собора Пресвятой Богородицы, мирно предал Господу свою младенчески чистую душу. Без сомнения, на пороге вечной жизни встретила его Сама Царица Небесная, игуменья и Святой горы Афон и Введенской Оптиной Пустыни с ее Скитом.

Пусть не так много штрихов сохранилось из жизни о. Варлаама, но их достаточно, чтобы представить себе образ, достойный подражания и любви. Да, был в Иоанно-Предтеченском Скиту подвижник, приснопамятный игумен Варлаам, и недаром поминали его добром все старцы, знавшие его, – преподобные отцы Макарий, Амвросий, Иларион и другие.

СУПРУГИ КИРЕЕВСКИЕ В ИХ ОТНОШЕНИИ К ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ
(одна из забытых страниц русской культуры)

Жизнь, равно как и творчество Ивана Васильевича Киреевского (1806–1856), можно разделить на две половины, вернее, части, так как вторая часть по времени гораздо короче первой, хотя, скажем сразу, намного значительнее. В молодости он был писателем и журналистом вполне «европейского» толка, недаром и журнал его, закрытый цензурой на третьем номере, назывался «Европеец». И о церковности его до весьма зрелых лет не скажешь слишком многого. Однако он с юных лет верил в Бога, а европеизм его, подогревавшийся трудами знаменитых немецких профессоров, лекции которых он слушал в Берлине и Мюнхене, со временем преобразился в патриотизм и славянофильство, стоящие на твердом основании Православия.

В первой половине жизни Киреевский имел огромный круг общения. Среди его друзей и знакомых множество литераторов Москвы и Петербурга – Жуковский, Пушкин, Аксаковы, Погодин, Чаадаев, Веневитинов, В. Одоевский, Сушков, Хомяков, Языков, Максимович, Кюхельбекер (это лишь несколько наиболее известных имен), а также просвещенных людей из дворян, интересовавшихся литературой и философией.

В московских домах 1830-1840-х годов, то у Свербеевых, то у больного уже в то время поэта Николая Языкова, а чаще всего в доме своей матери Авдотьи Петровны Елагиной, Киреевский – непременный участник диспутов в компании писателей, профессоров и просто любителей поговорить. Скоро в среде славянофилов он был признан, наряду с Хомяковым, главным авторитетом. На него возлагались многие надежды. Славянофилы старались вручить ему руководство своими изданиями. Серьезный, чаще всего даже нахмуренный, с вечно дымящейся трубкой в руке, которую он и ночью клал возле себя, шахматист-гроссмейстер, годами ведший головоломные партии со столь же учеными игроками по почте, державший ночью возле постели рядом с трубкой маленькую шахматную доску с фигурами… Знаток Канта, Шеллинга, Окена и Гегеля, одно время претендовавший на кафедру философии в Московском университете… Чуть ли не каждые полгода переносивший какие-то непонятные, но тяжелые болезни, почти сводящие его в гроб, после которых он медленно оправлялся (врачи ни разу не определили в точности, что это за недуги). Несколько раз друзья и родные Киреевского впадали в великую скорбь, будучи уверенными, что он умирает…

И великое одиночество последнего периода его жизни, – намеренный уход в это уединение, в почти монашеский образ жизни, насколько это может быть доступно семейному человеку. Он много времени проводит в своем имении Долбино, вблизи Оптиной, с которой возникла и все более крепла у него духовная связь. Он стал, как и супруга его Наталия Петровна, духовным чадом оптинского старца о. Макария, самым деятельным его помощником в издании святоотеческих писаний. Мало кто из его бывших друзей мог представить себе, какая огромная, титаническая работа происходила в душе Ивана Васильевича, забившегося, по их мнению, в деревенскую «глушь»… Супруга его, пришедшая в церковную жизнь раньше, чем он, была ему верной помощницей.

Именно с Оптиной Пустынью связал их Господь, с тем местом, где процвело духоносное старчество, плод и цвет русского монашества. Именно в оптинский период своей жизни написал Киреевский основные свои философские сочинения, проникнутые православным сознанием… Делателем Иисусовой молитвы стал бывший «европеец».

Наталья Петровна в ранней молодости имела великое счастье быть духовной дочерью преподобного старца и чудотворца Серафима Саровского. После его кончины духовником ее стал знаменитый в свое время в Москве старец Новоспасского монастыря отец Филарет, который был духовником и ее матери. Один из мемуаристов вспоминал, что Евдокия Николаевна Арбенева «под руководством старца научилась понимать Евангелие и книги отеческие, и в чтении их обрела источник неземных утешений».

Семья Арбеневых в дворянской среде не была типичной для своего времени. Ее привычный уклад – ежедневная молитва, посещение храмов и монастырей и все то, чем живет воцерковленный православный человек. Для сравнения можно взять хотя бы семью будущего супруга Натальи Петровны, предопределившую трудность его пути к ясному православному сознанию. И это была одна из культурнейших семей. Мать братьев Киреевских – Авдотья Петровна Елагина (это фамилия ее второго мужа), племянница поэта Жуковского, хорошо известна в истории русской литературы по своему многолетнему и главному в Москве салону. Она была образованна и даже набожна, много помогала нищим и бедным, но в храме бывала лишь изредка и не соблюдала постов. Ни она, ни ее дети не носили нательных крестиков. До старости у нее оставались привычным чтением любимые книги ее молодости – проповеди «пламенного» католика Массильона и романы Руссо. Вот эта семья была тогда для России, именно для интеллигентной среды, типичной.

Масонство, со времен Петра деятельно занимавшееся книгоизданием и наводнившее всю Россию книгами мистического, деистического или протестантского духа, формировало вкусы читающего дворянства. И не только через книги, но и через многочисленные журналы, и даже через университеты, особенно Московский, бывший в конце XVIII – начале XIX века почти целиком в руках масонов.

Не менее деятельны были католики, в начале XIX века допущенные в России к преподаванию. «Отцы» иезуиты, например, весьма знаменитые и любимые российским дворянством многоученые патер Чиж и патер Мюральт, открывали в Петербурге свои пансионы. Со временем их изгнали, но они свое дело сделали. Православие у интеллигенции оставалось по большей части в формальном виде. Характерно, что у нее даже такая великая подвижница духа, как графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, восстановительница многих монастырей и храмов (в том числе новгородской Юрьевской обители), вызывала насмешливые эпиграммы.

Жуковский провел свою молодость среди масонов – это были писатели Карамзин и Дмитриев, директор Московского университета Иван Тургенев и его сыновья Андрей и Александр (ближайшие друзья поэта). Чуть ли не духовным отцом для Жуковского был плодовитый писатель-масон, автор мистических сочинений Иван Лопухин. Соответственным был и круг чтения Жуковского. А он был воспитателем многочисленных своих племянниц, в том числе Авдотьи Петровны, урожденной Юшковой. Сам поэт, пройдя сложный путь духовной жизни, пришел к Православию и церковности, а вот ученицам его далеко не всем удалось преодолеть очарование мистико-романтической культуры, впитанной ими от него. Братья Киреевские, Петр и Иван, в 1814 году отроками попали в Долбине в число учеников Жуковского. Он тогда много писал, среди прочего – «страшные» баллады с рыцарями, покойниками и колдунами, которые любил читать вслух по вечерам…

Иван Киреевский позднее при всяком начинании обращался к Жуковскому за советом. Однако Господь привел его в Церковь Христову не через Жуковского, а через юную Наталию Петровну Арбеневу вышедшую 29 апреля 1834 года замуж за Киреевского. «Милые друзья Иван Васильевич и Наталия Петровна! – писал им из Петербурга Жуковский. – Теперь утро 29 апреля: переношусь мысленно к вам, провожаю вас в церковь, занимаю должное мне место отца и от всего сердца прошу вам от Бога мирного, постоянного домашнего счастья, которое, несмотря на необходимую примесь печалей, все-таки останется счастием, если будет взаимным согласие чувства и мысли».

Наталья Петровна, вероятно, уже после кончины супруга, рассказала А И. Кошелеву а тот записал – как гласит заголовок этой бумаги – «Историю обращения Ивана Васильевича». «И. В. Киреевский, – говорится там, – женился в 1834 году на девице Наталии Петровне Арбеневой, воспитанной в правилах строгого христианского благочестия; в первые времена после свадьбы исполнение ею наших церковных обрядов и обычаев неприятно его поражало, но по свойственной ему терпимости и деликатности он ей в том нимало не препятствовал. Она со своей стороны была еще скорбнее поражена отсутствием в нем веры и полным пренебрежением всех обычаев Православной Церкви. Были между ними разговоры, которые оканчивались тем, что положено было ему не мешать ей в исполнении ее обязанностей, а ему быть свободным в своих действиях… На второй год после женитьбы он попросил жену свою прочесть Кузена (французский философ, современник Киреевского. – Сост.). Она охотно это исполнила, но когда он стал спрашивать ее мнения об этой книге, то она сказала, что в творениях св. Отцов все это изложено гораздо глубже и удовлетворительнее. Он усмехнулся и замолчал. Он стал просить жену почитать с ним Вольтера. Она объявила ему, что готова читать всякую серьезную книгу которую он ей предложит, но насмешки и всякое кощунство ей противны, и она их не может ни слышать, ни читать. Тогда они после некоторого времени начали читать вместе Шеллинга, и когда великие, светлые мысли их останавливали и И. В. Киреевский требовал удивления от жены своей, то она сначала ему отвечала, что эти мысли ей известны из творений св. Отцов. Неоднократно она ему их показывала в книгах св. Отцов, что заставило И. В. иногда прочитывать целые страницы. Неприятно было ему сознавать, что действительно в св. Отцах многое, чем он восхищался в Шеллинге. Он не любил в этом сознаваться, но тайком брал у жены книги и читал их с увлечением. Знакомство с Новоспасским иноком Филаретом, беседы со святым старцем, чтение разных творений св. Отцов услаждали его и увлекали на сторону благочестия. Он ездил к о. Филарету, но всякий раз как бы по принуждению. Видно было, что ему хочется к нему ехать, но всегда нужно было какое-то принуждение. Наконец, в 1842 году кончина старца Филарета окончательно утвердила его на пути благочестия.

И. В. Киреевский никогда прежде не носил на себе креста. Жена его не раз о том просила, но Иван Васильевич отмалчивался. Наконец однажды он сказал ей, что наденет крест, если он будет ему прислан от о. Филарета, которого ум и благочестие он уже душевно уважал. Наталья Петровна поехала к о. Филарету и сообщила это ему. Старец, перекрестившись, снял с себя крест и, давая, сказал Наталье Петровне: да будет он Ивану Васильевичу во спасение… Когда Наталья Петровна приехала домой, то И. В., встречая ее, спросил: "Ну, что сказал отец Филарет?" – Она вынимает крест и отдает его Ивану Васильевичу. Он спрашивает ее, что это за крест. Наталья Петровна говорит ему, что о. Филарет снял с себя и сказал, что да будет он ему во спасение. Иван Васильевич пал на колени и говорит: "Ну, теперь чаю спасения для души моей, ибо я в уме своем положил: если отец Филарет снимет с себя крест и мне его пришлет, то явно будет, что Бог призывает меня ко спасению". С этой минуты замечен был решительный поворот в мыслях и чувствах Ивана Васильевича. После кончины о. Филарета Иван Васильевич, живя поблизости Оптиной Пустыни, в частых беседах с отцами Леонидом, Макарием и другими старцами все более и более укреплялся в благочестии».

Семья Киреевских росла. В 1835 году у них родился сын Василий, в следующем – дочь Наталья, скончавшаяся в младенчестве. Затем у них были еще дети – сыновья Сергей и Николай, дочери Екатерина, Александра и Мария (Александра стала монахиней). Все больше становилось забот… В 1836 году Иван Васильевич по семейному разделу получил село Долбино (Лихвинского уезда Калужской губернии) с несколькими деревеньками и стал большую часть года проводить там. Но не оттого, что деревенская жизнь ему полюбилась, а просто из нужды: в деревне жизнь дешевле… Это было село, где Иван Васильевич провел детство… Барский дом располагался на холме, плавно скатывавшемся к реке Выре, бегущей в обрывистых берегах к Оке, которая тут совсем близко, у Белева, в семи верстах. На другой стороне Выры – село с древней пятипрестольной церковью Успения Божией Матери (здесь находилась явленная чудотворная икона Успения Божией Матери). Край холмистый, лесной, с болотами в низинах. С каждого холма – обзор на десятки верст…

В день храмового праздника, 15 августа, в Долбине открывалась ярмарка, куда стекались торговцы окрестных сел и городов – Лихвина, Калуги, Козельска, Мещовска, Белева, Волхова… В близлежащем Белеве было два монастыря: Спасо-Преображенский мужской и Крестовоздвиженский женский. Поселившись в этих краях, Наталья Петровна завела знакомства среди насельниц монастыря, а они стали бывать в Долбине. Киреевские помогали обеим обителям разными припасами, в особенности хлебом. Монахи и монахини, бывавшие в долбинской усадьбе, чувствовали себя здесь спокойно – они находили не только приют, но и уединение для молитвы…

Между тем стоит вспомнить, что этот дом был знаменит в роду Киреевских как странный, иногда даже страшный. Тут, по воспоминаниям членов семьи, являлись привидения бабушек и дедушек трудно сказать каких времен, а, как рассказывали дворовые, отец Киреевского, скончавшийся в Орле, тогда же, в день своей смерти, явился в долбинский дом, кликнул слуг, прошел в дорожных сапогах в свой кабинет – и пропал… Много перебывало в этом старинном доме чудаков, неудачников и несчастных людей… И вдруг все это странное и темное схлынуло, как туман от ветра. Дом был отремонтирован и освящен. В нем, чуть ли не впервые, зазвучали молитвы, слово Божие… Наталья Петровна принялась с любовью вить свое семейное гнездо.

В 1845 году Иван Васильевич после долгих переговоров с Михаилом Петровичем Погодиным взялся за редактирование «Москвитянина». Он вынужден был жить в Москве, много писать, читать корректуры, хлопотать в типографии и конторе, но если он умел писать и редактировать, то хозяйственной сметки, необходимой для ведения журнала, у него не было, а Погодин, пригласивший его под сильным давлением всей группы славянофилов, демонстративно не помогал ему и даже мешал, не исполняя иногда его требований. В результате, выпустив три номера и составив четвертый, Киреевский захворал, бросил все и уехал в Долбино.

Четвертый – апрельский – номер был почти весь занят рукописью, присланной Киреевскому из Оптиной Пустыни старцем Макарием: «Житие молдавского старца Паисия Величковского» с прибавлением нескольких писем этого великого святого, иеросхимонаха, наставника монашества, переводившего на церковнославянский язык писания православных Отцов древности, – эти переводы через учеников его попали в Оптину Пустынь. И ученики старца Паисия, и его переводы книг много способствовали духовному возрождению русского народа.

Старец Макарий, внимательно следивший за деятельностью Киреевского, очень сожалел о том, что тот прекратил редактирование «Москвитянина». Он писал: «Издание журналов «Маяка» и «Москвитянина» идет в духе религиозном… Последнего издатель мне знаком – г-н Киреевский. Но, к сожалению, он, по болезни своей, оставляет оный на попечение других, а он имел надежду провести религиозное и нравственное направление и соединить их, как и необходимо, с наукою, – тогда как в ученом мире наука непременно разъединяется с религиею. Это, пройдя опытом, он хотел доказать убеждением, и, конечно, успел бы в столь полезном для человечества предприятии, но сил физических не достало».

Игумен Моисей и старец Макарий решили выпустить напечатанное в «Москвитянине» житие старца Паисия отдельной книгой с прибавлением его сочинений, портрета и снимка с автографа. Это дело они поручили Наталье Петровне и даже послали ей деньги на печатание. 7 мая 1845 года игумен Моисей писал из Оптиной Наталье Петровне: «Получа почтенное ваше писание от 26 апреля с возвращением денег, посланных на напечатание по желанию нашему из журнала «Москвитянина» особо жизни и писем блаженного старца Паисия, которое достопочтеннейший супруг ваш Иван Васильевич, купно и вы, благоволили вменить себе во утешение – напечатать безденежно и доставить к нам просимое количество, – я приятною обязанностью поставляю принести вам и супругу вашему глубочайшую признательность за таковое ваше благожелательство к душевному назиданию многих. Узнав из письма вашего о болезни Ивана Васильевича, – сердечно соболезнуем и по долгу христианской любви молим общебратственно Премилосердого Господа о исцелении его от болезни». Старец Макарий приписал: «Примите и от меня, почтеннейшая Наталия Петровна, усерднейшие благодарения за память вашу; жалею о болезни Ивана Васильевича, дай Бог ему крепости, силу и разум в подвиге его издания».

В 1846 году, в марте и в июле, старец Макарий навещал Киреевских в Долбине. При одном из этих посещений он в разговоре «коснулся о недостатке духовных книг для руководствующихся в деятельной христианской жизни». Далее выяснилось, что и у оптинских старцев, и у Киреевских имеются различные рукописи, из которых самое ценное – творения св. Отцов, переведенные с греческого языка старцем Паисием. Супруги Киреевские предложили издать их, тем более что и начало было уже положено «Житием и писаниями молдавского старца Паисия Величковского». Эта книга была уже в типографии.

В январе 1847 года оптинский летописец записал: «Благоволением Премилосердого Господа за молитвами св. Отец наших, окончено в сем генваре месяце печатание книги под заглавием: "Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского. С присовокуплением предисловий на книги свв. Григория Синаита, Филофея Синайского, Исихия Пресвитера и Нила Сорского, сочиненных другом и сопостником, старцем Василием Поляномерульским, о умном трезвении и молитве. Издание Козельской Введенской Оптиной Пустыни. Москва. В Университетской типографии. 1847". Сии душеполезные в особенности для монашествующих рукописи хранились в Оптиной Пустыни: у о. игумена Моисея, у скитоначальника иеромонаха Макария, а некоторые присланы от о. архимандрита Игнатия Брянчанинова – настоятеля Санкт-Петербургской Сергиевой первоклассной пустыни, и от о. архимандрита Макария – настоятеля Волховского монастыря. О. игумен Моисей с скитоначальником иеромонахом Макарием, призвав Господа на помощь, переписавши рукописи, представили в Московский духовный цензурный комитет в прошлом 1846 году чрез посредство профессора Московского университета Степана Петровича Шевырева и белевского помещика Ивана Васильевича Киреевского с супругою его Натальею Петровной, которая также имела в хранении полезные рукописи. Эти же благочестивые особы имели все старание и попечение, находясь в Москве, в получении из цензуры, в печатании, они же были и корректорами, а притом, как скоро напечатывался лист оной книги, каждый лист корректированный тотчас пересылали чрез почту в Скит к иеромонаху Макарию, который, просмотревши и сверивши с подлинными рукописями, сообщал им о оказавшихся в печатном листе погрешностях; по окончании всей книги печатанием, и погрешности напечатаны… В Оптину несколько экземпляров доставлено 31-го числа сего же генваря. Душеполезные и назидательные сии книги поднесены от настоятеля о. игумена Моисея при письмах: Московскому митрополиту Филарету, Киевскому митрополиту Филарету, многим архиепископам, епископам и знатным особам, благоволящим к Оптиной обители… Г-н Киреевский Иван Васильевич был редактором журнала «Москвитянина», и по христианскому благочестию, в особенности супруги его Наталии Петровны, расположены ко многим обителям и к монашескому сословию».

11 января старец Макарий писал Киреевским: «Все действия ваши по сему предмету доказывают ваше великое усердие к сообщению полезного ближним. Я не буду вас благодарить, да вы и не ищете благодарности; польза, которую могут получить кто-нибудь из близких, уже есть вам воздаяние; Господь даровал вам сие благое произволение… Что мне остается делать? Аще и недостоин есмь, но молить Господа о ниспослании вам благоденствия и спасения. Судьбы Его нам неисповедимы».

Едва окончено было первое издание книги, как возник вопрос о втором… Началась переписка об этом со старцем Макарием. В это время Иван Васильевич Киреевский уже духовный сын старца. И деловая часть его писем в Оптину всегда оканчивается личными вопросами. «Окончив о книге, – пишет он, например, в январе 1847 года, – позвольте мне предложить вам просьбу о себе самом: я желал бы говеть в этот пост и приобщиться Св. Тайн, но не смею этого сделать без вашего разрешения. Благословите ли вы мне, батюшка, или прикажете отсрочить? С нетерпением буду ожидать вашего ответа и с покорностью. Душевно вам преданный ваш духовный сын и почитатель И. Киреевский».

Старец Макарий пишет Ивану Васильевичу 8 февраля: «Старание ваше и содействие ко второму изданию книги Жития старца Паисия и трудов его доставило нам большое душевное утешение; а еще и другие труды его и переводы по общему нашему желанию имеем в виду к изданию… На прошедшей почте я писал к Наталье Петровне, какие мы предполагаем статьи к напечатанию, а вы еще прибавьте имеющиеся у вас, которые к нашим приобщите… Конечно, нельзя уже всех в один том поместить, а ежели Варсануфия печатать, то и еще прибавится… Я послал к вам 4 числа рукопись полууставную св. Марка Подвижника 8 слов, но не знаю, годится ли с оной печатать гражданским шрифтом? Ожидаю уведомления. Когда годится, то пришлю и Феодора Студита такого же письма. Симеона Нового Богослова 12 слов списаны, когда успею прочесть, то на сей почте пришлю; а Житие надобно писать. Житие Григория Синаита пишут. Максима по вопросу и ответу также пишут; и Симеона Евхаитского тож… Варсануфия Великого есть у нас книга, писанная четким письмом простым, только под титлами, когда это не помешает, то пришлю оную, извольте уведомить… Испрашивая на вас Божие благословение, с почтением моим остаюсь недостойный ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий».

Спустя несколько недель Киреевский заболел. Боль в сердце, удушье… Но он не ложится, работает и не расстается со своей трубкой. Так прошли март и апрель. В начале мая он уже лежал почти при смерти. 10 мая Елизавета Ивановна Попова, близкая знакомая Киреевских, писала в своем дневнике: «Троицын день… Какая тяжкая болезнь у Ивана Васильевича и как сильно он страдал! Его лечили Овер, Рихтер и Пфель… Все, знающие Киреевского, с тоской и страхом прибегали по два раза в день узнавать о нем. Грановский плакал, узнав о его опасности». 16 мая: «Опасность увеличилась». 17-го: «Был ужасный день, когда Овер сказал, что должно прибегнуть к последнему средству – к лечению холодной водой… стоны больного во время обливания головы терзали душу».

Съехались все родные – среди них Мария Васильевна и Петр Васильевич, сестра и брат больного. Только 2 июня Киреевский смог впервые выбраться на воздух, и то в коляске… В июле Иван Васильевич с семьей отправился в Троице-Сергиеву Лавру. А его сестра Мария Васильевна по обету о выздоровлении брата 8 июля пошла пешком в Киев – дошла в три недели. Когда она вернулась в Москву, Иван Васильевич был уже в Долбине, куда прибыл с заездом в Оптину. А 9 сентября летописец оптинского Скита записал: «Отправились скитоначальник иеромонах Макарий с иеромонахом Антонием Бочковым и рясофорным монахом Петром Григоровым к помещику Киреевскому». 10-го: «Ввечеру возвратились благополучно».

Петр Григоров – бывший артиллерийский подпоручик. Он подвизался сначала в Задонском Богородицком монастыре в послушании у известного затворника Георгия (Машурина), а с 1834 года жил в Скиту Оптиной Пустыни (с 1836 года рясофорный, с 1850-го манатейный монах с именем Порфирий). Он собрал и издал большой том духовных писем затворника Георгия с его житием, много раз перепечатывавшийся впоследствии. Григоров был одним из ближайших сотрудников старца Макария по изданию книг и состоял в переписке с Киреевскими.

Иеромонах Антоний (Бочков) – бывший светский писатель, автор романтических повестей и стихотворений. В 1827 году после смерти жены он дал обет постричься в монахи. Десять лет странствовал он по монастырям, наконец, в 1837 году, стал послушником, а через шесть лет и постригся. В описываемое время он только что прибыл из Иерусалима в Скит Оптиной Пустыни (после его кончины, в 1875 году, вышла книга его дорожных очерков «Русские поклонники в Иерусалиме»). О. Антоний был знаком с Киреевскими с конца 1820-х годов и в течение своей жизни постоянно навещал их.

К этому времени Киреевский совсем отошел от литературной жизни Москвы. Друзья не могли понять его. «Что же ты до сих пор не примешься за дело? – пишет ему Шевырев в октябре 1847 года. – Я к тебе с предложением от Погодина. «Москвитянин» возобновляется с будущего года в 12-ти книжках. Я снова буду участвовать в критике. Дай «Москвитянину» хоть две статьи полновесные в год. Они будут украшением ему и много его поддержат. Еще мне поручено пригласить тебя в сотрудники "Северного обозрения"… пошли туда хотя одну статью. Ну вот тебе три статьи в год". Обращаясь к Наталье Петровне, он пишет: "Напоминайте мужу вашему притчу о талантах…» С этого времени только старец Макарий и другие оптинцы видели, что Киреевский и не думал «закапывать» данных ему от Господа талантов, что он их неустанно умножает.