Текст книги "Навеки Элис"

Автор книги: Лайза Дженова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Лидия, Том и Анна, соответственно два года, шесть и семь, в июне на Хардингс-бич возле их первого дома на Кейп-Код. Анна на футбольном матче юношеских команд на стадионе «Пекоссетт». Она с Джоном на Севен-Майл-бич на Большом Каймане.

Она могла не только назвать возраст детей или место, где был сделан тот или иной снимок, но и в деталях описать большинство из них. Каждая фотография вызывала в памяти другие, не запечатленные на пленке моменты того дня, людей, которые там были, и дополняла картину ее тогдашней жизни.

Лидия в колючем зеленовато-голубом костюме на своем первом творческом вечере в хореографическом училище. Это было перед заключением бессрочного контракта, Анна тогда училась в неполной средней школе и носила брекеты, Том изнывал от любви к девочке из его бейсбольной команды, а Джон жил в Вефезде, у него был годичный творческий отпуск.

Если у нее и возникали проблемы, так это с фотографиями Анны и Лидии, их ангельские личики часто было трудно отличить одно от другого. Однако она умудрялась найти детали, которые подсказывали, кто есть кто. Короткие баки Джона явно из семидесятых. Стало быть, ребенок у него на коленях – Анна.

– Джон, кто это? – спросила Элис и показала фотографию мужу.

Джон оторвался от журнала, сдвинул очки на кончик носа и сощурился.

– Том?

– Милый, карапуз в розовом – это Лидия.

Элис сверилась с кодаковской датой на обратной стороне снимка. Двадцать девятое мая, тысяча девятьсот восемьдесят второй год. Лидия.

– О! – Джон сдвинул очки обратно на переносицу и вернулся к чтению.

– Джон, я собиралась поговорить с тобой об актерских классах Лидии.

Джон загнул страницу журнала, положил его на стол, сложил очки и откинулся в кресле. Он знал, что разговор будет долгим.

– Что ж, давай.

– Не думаю, что нам стоит поддерживать ее там тем или иным способом, и уж точно тебе не следует оплачивать ее занятия у меня за спиной.

– Прости, ты права, я должен был тебе рассказать, но я замотался и забыл, ты знаешь, как это бывает. Но я не согласен по сути, и ты это тоже знаешь. Других детей мы поддерживаем.

– Это совсем другое.

– Нет, не другое. Тебе просто не нравится ее выбор.

– Дело не в актерстве. Дело в том, что она и не думает поступать в колледж. Когда и если она надумает, может быть уже поздно, Джон. И ты помогаешь ей тянуть время.

– Она не хочет поступать в колледж.

– Мне кажется, она просто бунтует против нашего образа жизни.

– А я не думаю, что это имеет какое-то отношение к нашим желаниям или нашему образу жизни.

– Я хочу для нее большего.

– Она много работает, увлечена своим делом и серьезно к нему относится, она счастлива. Этого мы и должны для нее желать.

– Наш долг – передавать детям свой жизненный опыт. Я действительно боюсь, что она упустит что-то важное в своей жизни. Не откроет для себя много нового, не научится смотреть на мир с разных точек зрения, не примет вызовы этого мира, упустит возможности, не встретит интересных людей. Мы с тобой познакомились в колледже…

– У нее все это есть.

– Это не то же самое.

– Пусть. Я считаю, что оплачивать ее занятия – более чем справедливо. Прости, что не сказал тебе, но с тобой трудно говорить на эту тему. Тебя все равно не переубедить.

– Тебя тоже.

Джон взглянул на часы на камине, потянулся за очками и нацепил их на макушку.

– Я на часок должен заскочить в лабораторию, а потом подберу ее в аэропорту. Тебе ничего не нужно? – спросил он, вставая с кресла, чтобы уйти.

– Нет.

Их глаза встретились.

– У нее все будет хорошо, Эли, не волнуйся.

Она приподняла брови, но ничего не сказала. А что тут скажешь? Они уже разыгрывали эту сцену прежде, и вот чем все заканчивается. В споре Джон выбирал путь наименьшего сопротивления, всегда сохранял свой имидж любящего родителя и не убеждал Элис перейти на свою сторону. Что бы она ни говорила, он стоял на своем.

Джон ушел. Оставшись одна, Элис расслабилась и вернулась к фотографиям в альбоме. Любимые, обожаемые дети – младенцы, тоддлеры,[14]14
  Тоддлер – «бегунок», ребенок, уже научившийся ходить, но которому еще рано в детский сад.


[Закрыть] тинейджеры.

Куда уходит время? Элис разглядывала фотографию маленькой Лидии, которую Джон принял за Тома. Она снова почувствовала уверенность в своей памяти. Но конечно же, эти фотографии приоткрывали дверь к историям, которые хранила ее долговременная память.

Адрес Джона Блэка хранился в краткосрочной памяти. Внимание, повтор, уточнение нужны в том случае, если воспринимаемая информация помещена в базу долговременной памяти, в противном случае ее быстро и естественно сотрет поток времени. Предписания и вопросы доктора Дэвиса разбили ее внимание на части и не дали возможности повторить или конкретизировать для себя названный адрес. И если сейчас этот самый несуществующий Джон Блэк немного пугал и злил Элис, в кабинете доктора Дэвиса он ничего для нее не значил. В подобных условиях мозг среднего человека вполне мог потерять нужную информацию. Но у нее был далеко не среднестатистический мозг.

Элис услышала, как в щель во входной двери упала почта, и кое-что придумала. Она только раз взглянула на каждый предмет: поздравительная открытка с малышом в колпаке Сайты от одного из выпускников, рекламный проспект фитнес-клуба, счет за телефон, счет за газ, каталог «Эл Эл Бин». После этого она вернулась к дивану, допила чай, поставила фотоальбомы на полку и села. Тишину в доме нарушали только тиканье часов и редкий отрывистый свист пара в батареях. Элис посмотрела на часы. Прошло пять минут. Вполне достаточно.

Не глядя на почту, она сказала вслух:

– Открытка с малышом в колпаке Санты, приглашение в спортклуб, счета за телефон, за газ, очередной каталог «Эл Эл Бин».

«Проще простого».

Но, если честно, промежуток времени между тем моментом, когда она услышала адрес Джона Блэка, и тем, когда ее попросили его вспомнить, был гораздо больше, чем пять минут. Следовало увеличить интервал.

Элис схватила с полки словарь и сформулировала для себя два правила по выбору слов. Так как ее целью было не заучивание новых слов, а проверка краткосрочной памяти, слово должно быть знакомым, но при этом она не должна была часто его употреблять. Она раскрыла словарь на случайной странице и указала пальцем на слово «берсерк». Написав его на листке бумаги, Элис сложила листок, убрала его в карман брюк и установила будильник на микроволновке на пятнадцать минут.

У маленькой Лидии была любимая книжка – «Бегемот-берсерк».[15]15
  Книга американской детской писательницы и книжного иллюстратора Сандры Бойнтон.


[Закрыть] Элис стала думать о рождественском ужине. Запищал таймер. «Берсерк».

Сомнений нет, не понадобилось даже сверяться со шпаргалкой.

Элис продолжала играть в эту игру в течение всего дня, увеличила количество слов до трех, а промежуток времени – до сорока пяти минут. Несмотря на повышенную степень сложности и большую вероятность того, что приготовление ужина уведет ее память в сторону, она ни разу не ошиблась.

«Стетоскоп, миллениум, дикобраз».

Она приготовила равиоли с рикоттой и красный соус.

«Катод, гранат, шпалера».

Нарезала салат и замариновала овощи.

«Львиный зев, документальный фильм, устранять».

Положила ростбиф в духовку и накрыла стол в столовой.

Анна, Чарли, Том и Лидия расположились в гостиной. Элис слышала, что Анна и Джон спорят. Из кухни она не могла разобрать, о чем они говорят, но, судя по интонациям и повышенным голосам, это был спор. Возможно, о политике. Чарли и Том помалкивали.

Лидия мешала на плите морс и рассказывала об актерских классах. Поскольку приходилось сосредотачиваться на готовке ужина, словах для запоминания и Лидии, у Элис не оставалось сил для возражений или неодобрения. Лидия, так как ее не перебивали, произносила воодушевленный монолог о том, чем она занималась. Элис, несмотря на предвзятое отношение к выбору дочери, обнаружила, что ей это интересно.

– И после всего увиденного задаешься вопросом Илии: «Почему в эту ночь, а не в другую?»

Запищал таймер. Лидия отошла в сторону, и Элис заглянула в духовку. Она довольно долго разглядывала недожаренное мясо, даже лицу стало жарко.

«О!»

Это был сигнал вспомнить три слова «из кармана».

«Тамбурин, змея…»

– Повседневная жизнь не рутина, на кону всегда жизнь или смерть, – сказала Лидия.

– Мам, где штопор? – крикнула Анна из гостиной.

Элис изо всех сил старалась игнорировать голоса дочерей, которые ее разум был приучен слышать поверх всех звуков на планете. Она сконцентрировалась на собственном внутреннем голосе, который, как заклинание, повторял два слова: «Тамбурин, змея, тамбурин, змея, тамбурин, змея».

– Мам! – позвала Анна.

– Я не знаю, где он, Анна! Я занята, поищи сама.

«Тамбурин, змея, тамбурин, змея, тамбурин, змея».

– Если хорошо подумать, то все всегда сводится к выживанию. Чего мне не хватает, чтобы выжить, и что произойдет, если мне это не удастся? – продолжала Лидия.

– Лидия, прошу тебя, я не хочу сейчас об этом слушать, – резко оборвала дочь Элис и сжала влажные от пота виски.

– Хорошо.

Лидия повернулась к плите и стала энергично размешивать морс. Наверное, обиделась.

«Тамбурин, змея».

– Никак не могу найти! – снова крикнула Анна.

«Компас! Тамбурин, змея, компас».

Расслабившись, Элис начала выкладывать продукты для пудинга с белым шоколадом: ваниль, пинта жирных сливок, молоко, сахар, белый шоколад, хала и две картонные упаковки по половине дюжины яиц в каждой.

«Дюжина яиц?»

Если листок с рецептом мамы еще и существовал, она не знала, где его искать. Уже много лет он был ей ни к чему. Простой рецепт, лучше, чем рецепт творожного пудинга Марти, и она с юности готовила по нему каждое Рождество. Сколько яиц? Должно быть, больше шести, иначе она достала бы только одну упаковку. Семь, восемь, девять?

Она на секунду отвлеклась от яиц, но другие ингредиенты тоже ни о чем ей не говорили. Надо использовать все сливки или отмерить какое-то количество? Сколько сахара? Смешать все сразу или в определенном порядке? Какой взять противень? При какой температуре печь и как долго? Ни малейшей подсказки. Информация просто стерлась из памяти.

«Что, черт возьми, со мной происходит?»

Она снова посмотрела на яйца. По-прежнему ничего. Она ненавидела эти проклятые яйца. Взяв одно, со всей силы бросила его в раковину. Одно за другим Элис перебила все. Это принесло некоторое удовлетворение, но надо было уничтожить что-то еще, для чего потребовалась бы физическая сила, чтобы этот процесс ее утомил. Она оглядела кухню. Глаза Элис сверкали от ярости, и тут она встретилась взглядом с возникшей на пороге кухни Лидией.

– Мам, что ты делаешь?

Битье яиц не ограничилось одной раковиной. Осколки скорлупы и желток разлетелись по стене и столешнице, а по дверцам шкафчиков, словно слезы, стекал белок.

– Яйца просрочены. В этом году пудинга не будет.

– Перестань, сочельник не может быть без пудинга.

– Яиц больше нет, а я больше не могу торчать в этой душной кухне.

– Я схожу в магазин. Иди в гостиную, отдохни, я приготовлю пудинг.

Элис прошла в гостиную, ее трясло, но волна дикой злости схлынула, она не могла понять, что испытывает – опустошенность или признательность. Джон, Том, Анна и Чарли беседовали и пили красное вино. Видимо, кто-то все же нашел штопор. Лидия в пальто и шапочке заглянула в комнату.

– Мам, а сколько яиц покупать?

Январь 2004 года

У нее были веские причины отменить назначенные на утро девятнадцатого января визиты к нейропсихологу и доктору Дэвису. Экзаменационная неделя осеннего семестра в Гарварде выпала на январь, когда студенты вернулись после зимних каникул. Последний экзамен в классе по когнитивизму, который вела Элис, был назначен именно на это утро. Ее присутствие не было так уж важно, но она любила это ощущение на экзамене, когда видишь весь путь, который твои студенты прошли от начала до конца курса. С большой неохотой она договорилась с коллегой о подмене. Но главной причиной было то, что девятнадцатого января тридцать два года назад погибли ее мама и сестра. Элис не считала себя суеверной, как Джон, но никогда в этот день она не получала добрых известий. Она даже попросила администратора назначить визит на какой-нибудь другой день, но выбор был невелик – либо девятнадцатого, либо через четыре недели. И она согласилась. Ждать целый месяц ей совсем не хотелось.

Элис представляла себе студентов, то, как они нервничают и стараются быстро заполнить графы ответов на вопросы в синих экзаменационных книжках. Как они надеются, что краткосрочная память, плотно загруженная знаниями за семестр, их не подведет. Она отлично понимала, что они чувствуют. В это утро ей дали всевозможные нейропсихологические тесты. Тест Струпа, цветные прогрессивные матрицы Равена, ментальная ротация Шепарда, бостонский тест наименований, тест Векслера «WAIS-R» (раздел «Последовательные картинки»), тест зрительной ретенции Бентона, тест Нью-Йоркского университета на семантическую память – все они были ей знакомы. Их разработали для выявления слабых мест во владении языком, кратковременной памяти и логических процессов. Вообще-то она не раз бывала на таких тестах в качестве объективного контроля над работами аспирантов. Но сейчас она не осуществляла контроль, а проходила их сама.

На копирование и повторы, систематизацию и присваивание имен ушло почти два часа. Как и студенты, которых она себе представляла, после тестов Элис почувствовала облегчение и была уверена, что справилась с испытанием. В кабинет доктора Дэвиса ее проводил нейропсихолог. Элис устроилась в одном из кресел, стоявших прямо напротив доктора, который посмотрел на пустое кресло и вздохнул. Он еще не заговорил, а Элис уже поняла, что у нее проблемы.

– Элис, разве мы с вами в прошлый раз не договаривались, что вы придете не одна?

– Договаривались.

– В нашем отделении есть условие: пациент приходит на прием с человеком, который его хорошо знает. Я не смогу вам помочь, если у меня не будет точной картины того, что с вами происходит. А без такого человека я не могу быть уверен, что владею нужной информацией. В следующий раз, Элис, никаких отговорок. Вы согласны?

– Да.

В следующий раз. Облегчение и уверенность, которые появились после того, как она сама оценила свои тесты по нейропсихологии, бесследно исчезли.

– Теперь, когда у меня есть результаты ваших тестов, мы можем двигаться дальше. Я не вижу никаких отклонений в МРТ. Никаких признаков церебрально-сосудистых заболеваний, ни намека на микроинсульт или гидроцефалию. Тут все отлично. Ваши анализ крови и люмбальная пункция также дали отрицательный результат. Я искал диагноз, который подходил бы к вашим симптомам. И теперь мы знаем, что у вас нет ВИЧ, нет рака, вы не страдаете авитаминозом, митохондриальными или другими редкими заболеваниями.

Речь доктора была гладкой, очевидно, ему не первый раз приходилось говорить нечто подобное. То, что у нее нашли, всплывет в самом конце. Элис кивнула, давая понять, что следит за его словами и он может продолжать.

– Что касается внимательности и таких вещей, как абстрактное мышление, пространственное восприятие и плавность речи, то тут ваш процентиль равен девяносто девяти. Но к сожалению, я заметил следующее: у вас непропорциональное относительно вашего возраста ухудшение кратковременной памяти и, соответственно, снижение уровня активности. Я понял это из вашей собственной оценки проблемы и вашего же описания того, как этот спад влияет на вашу профессиональную деятельность. Кроме того, я лично был тому свидетелем, когда вы не сумели повторить адрес, который я попросил вас запомнить во время нашей последней встречи. И хотя сегодня вы были практически безупречны в большинстве когнитивных областей, но, выполняя две задачи, касающиеся краткосрочной памяти, вы продемонстрировали значительную вариативность. В решении одной из задач ваш процентиль снизился до шестидесяти.

Таким образом, Элис, я прихожу к выводу, что ваше состояние, вероятно, соответствует критериям болезни Альцгеймера.

«Болезнь Альцгеймера».

От этих слов у нее перехватило дыхание. Как он сказал? Элис мысленно повторила слова доктора. «Вероятно». Это дало ей силы дышать и вернуло способность говорить.

– Вероятно. Это значит, что мое состояние может и не соответствовать критериям болезни.

– Нет. Мы используем термин «вероятность» только потому, что в наше время единственный способ поставить диагноз «болезнь Альцгеймера» – это гистология мозговой ткани, для чего требуется либо аутопсия, либо биопсия. Ни то ни другое вам не подходит. Это клинический диагноз. В вашей крови нет протеинов, которые бы указали на этот диагноз, а МРТ покажет нам атрофию мозга только на более поздних этапах болезни.

«Атрофия мозга».

– Но это невозможно, мне всего лишь пятьдесят.

– У вас ранняя болезнь Альцгеймера. Вы правы, мы привыкли к мысли, что это болезнь пожилых, но у десяти процентов больных, кому меньше шестидесяти пяти, диагностирована ранняя форма болезни.

– Чем она отличается от обычной?

– Отличий нет, если не считать, что обычно это передается генетически и проявляется гораздо раньше.

«Передается генетически. Анна, Том, Лидия».

– Но если вы уверены лишь в том, чего у меня нет, как вы можете утверждать, что это Альцгеймер?

– После того, что вы мне рассказали, плюс ваша история болезни и тесты на ориентацию, регистрирование, внимание, речь и вспоминание, я был уверен на девяносто пять процентов. А после того как неврологическое обследование, анализ крови, люмбальная пункция и MPT ничего не объяснили, отпали последние пять процентов. Я уверен, Элис.

«Элис».

Звук собственного имени проник в каждую ее клетку и, казалось, выбил все молекулы за пределы тела. Элис наблюдала за собой из противоположного угла комнаты.

– И что это значит? – услышала она собственный голос.

– Сейчас в нашем распоряжении есть два препарата для лечения Альцгеймера, и я хочу, чтобы вы их принимали. Первый – арисепт. Он поддерживает холинергическую активность. Второй – наменда. Его одобрили только этой осенью, очень многообещающий препарат. Эти лекарства, конечно, не исцеляют, но могут замедлить прогрессирование симптомов, а мы хотим отвоевать для вас как можно больше времени.

«Время. А сколько времени?»

– Еще я хочу, чтобы вы принимали витамин Е дважды в день, витамин С, детский аспирин и статины – один раз в день. Я не обнаружил у вас факторов риска сердечно-сосудистых заболеваний, но все, что хорошо для сердца, хорошо для мозга, а мы хотим спасти каждый нейрон и каждый синапс, какие только сможем.

Он записал все это в блокнот с бланками рецептов.

– Элис, кто-нибудь из ваших близких знает, что вы здесь?

Она снова услышала свой голос со стороны:

– Нет.

– Хорошо, но вы кому-нибудь из них расскажите. Мы можем замедлить когнитивный спад, но не можем его остановить или дать ему обратный ход. Для вашей безопасности важно, чтобы кто-то постоянно был рядом с вами и знал, что происходит. Вы расскажете мужу?

Она видела Элис, которая кивнула.

– Хорошо. Тогда вот вам рецепты, принимайте лекарства точно так, как там написано. Позвоните мне, если будут какие-то побочные эффекты. Встретимся через шесть месяцев, а до этого можете звонить мне или писать по электронной почте по любому вопросу. Еще я бы рекомендовал вам связаться с Дениз Даддарио. Она социальный работник и может оказать вам необходимую поддержку. Через полгода приходите вместе с мужем, и мы посмотрим, как у вас идут дела.

Она пыталась разглядеть что-нибудь в умных глазах доктора. Она ждала. Она начала ощущать свои руки, которые сжимали холодные металлические подлокотники кресла. Это были ее руки. Она не превратилась в бесплотную совокупность молекул в углу врачебного кабинета. Она, Элис Хауленд, сидит в жестком холодном кресле рядом с пустым креслом в кабинете невролога в отделении нарушений памяти Массачусетского главного госпиталя. И ей только что поставили диагноз – болезнь Альцгеймера. Она всматривается в глаза своего доктора и надеется увидеть в них что-то еще, но видит только правду и сожаление.

Девятнадцатое января. В этот день никогда не случалось ничего хорошего.

В своем кабинете, за плотно закрытой дверью, она просматривала анкету ежедневной активности. Эту анкету доктор Дэвис попросил передать Джону. В начале первой страницы жирным шрифтом было напечатано: «Заполняет информант, не пациент».

Слово «информант», закрытая дверь, выпрыгивающее из груди сердце – все это в совокупности порождало чувство вины. Как будто она, завладев секретными документами, скрывалась в столице какого-нибудь восточноевропейского государства, а полицейские машины с мигалками уже мчались по ее следу.

Оценочная шкала активности колебалась от ноля (проблем нет, все как всегда) до трех (серьезное ухудшение, абсолютная зависимость от посторонней помощи). Элис перечитала описание событий напротив оценки «3» и пришла к выводу, что они характеризуют последнюю стадию этой болезни, конец прямой и короткой дороги, на которую ее внезапно вытолкнули в машине без тормозов и руля.

Это был унизительный список.

Отсутствует способность самостоятельно принимать пищу. Не контролирует кишечник и мочевой пузырь. Не способна принимать медикаменты без посторонней помощи. Сопротивляется уходу. Перестала работать. Существует только в границах дома или госпиталя. Не способна распоряжаться деньгами. Не выходит из помещения без сопровождения.

Унизительный список, но аналитический ум Элис тотчас скептически соотнес все эти пункты с ее нынешним состоянием. Насколько этот список соответствует прогрессирующей болезни Альцгеймера? И какая его часть описывает состояние преимущественно очень старых людей? Страдают ли восьмидесятилетние старики недержанием мочи оттого, что у них болезнь Альцгеймера, или оттого, что у них восьмидесятилетние мочевые пузыри? Возможно, все эти пункты не относятся к таким, как она, к молодым и физически крепким людям.

Самое худшее перечислялось под заголовком «Коммуникация».

Речь почти неразборчива. Не понимает, что говорят другие люди. Перестала читать. Ничего не пишет. Не пользуется языком.

Все это можно применить к такой, как она. К человеку с болезнью Альцгеймера.

Элис оглядела полки с книгами и периодикой в книжном шкафу, взглянула на стопку непроверенных экзаменационных работ на письменном столе, на входящие письма в электронной почте, на мигающую красную лампочку голосовой почты на телефоне. Подумала о книгах, которые всегда хотела прочитать, тех, что украшали верхнюю полку в ее спальне, она рассчитывала, что у нее еще будет на них время. «Моби Дик». Ее ждали исследования, ненаписанные статьи, лекции, которые она должна была читать или на которых должна была присутствовать. Все, что она любила, вся ее жизнь была связана с языком.

На последних страницах анкеты информанта просили оценить следующие симптомы пациента за последний месяц: бред, галлюцинации, возбужденность, подавленность, тревожность, эйфория, апатия, расторможенность, раздраженность, повторяющиеся двигательные расстройства, нарушение сна, смена вкусовых пристрастий. Элис захотелось самой заполнить все эти графы, чтобы продемонстрировать свою состоятельность и доказать, что доктор Дэвис наверняка ошибается. А потом она вспомнила его слова: «Вы не можете быть источником достоверной информации о том, что с вами происходит». Может быть, но в то же время она вспомнила, что он это сказал. Интересно, скоро ли наступит время, когда она уже не будет на это способна?

Следовало признать, что ее знания о болезни Альцгеймера были весьма поверхностными. Она знала, что в мозгу больного снижается уровень ацетилхолина – нейромедиатора, необходимого для обучения и запоминания. Еще она знала, что гиппокамп[16]16
  Часть головного мозга.


[Закрыть] – структура, по форме напоминающая морской конек, – начинает тонуть в каких-то бляшках и клубках. Вот только что это за бляшки и клубки, она сказать не могла. Элис знала, что аномия – это очередной симптом, и понимала, что однажды наступит день, когда она перестанет узнавать любимые лица мужа, детей, коллег…

И она понимала, что есть кое-что еще. Скрытая от нее омерзительная информация.

Элис набрала в Google «болезнь Альцгеймера». Средний палец застыл над клавишей ввода, и в этот момент два резких удара заставили ее прервать процесс и спрятать «улики». Не потрудившись подать еще какой-нибудь сигнал и не дожидаясь ответа, дверь открыли.

Она боялась, что по ее лицу видно, как она напугана, взволнована и смущена.

– Ты готова? – спросил Джон.

Нет, она не была готова. Если она откроет Джону то, о чем ей сказал доктор Дэвис, если она передаст ему анкету ежедневной активности, все это станет реальностью. Джон превратится в информанта, а она – в умирающую неправоспособную пациентку. Она не была готова выдать себя. Время еще не пришло.

– Идем, ворота через час закроют, – сказал Джон.

– Да, – отозвалась Элис, – я готова.

Основанное в тысяча восемьсот тридцать первом году как первое кладбище-сад в Америке, Маунт-Оберн превратилось в национальное достояние. Известный на весь мир дендрарий стал последним пристанищем сестры, матери и отца Элис.

Это был первый раз, когда отец, живой или мертвый, присутствовал на годовщине той роковой аварии, и это ее раздражало. Посещение кладбища всегда было личным делом Элис, которое касалось только ее сестры и матери. А теперь он тоже будет присутствовать. Он этого не заслуживал.

Они шли по тисовой аллее в старой части кладбища. Возле семейного места Шелтонов Элис сбавила шаг и перестала смотреть по сторонам. Здесь были похоронены все дети Чарлза и Элизабет: Сьюзи, совсем малышка, возможно мертворожденная, в тысяча восемьсот шестьдесят шестом, Уолтер в возрасте двух лет в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом и пятилетняя Каролин в тысяча восемьсот семьдесят четвертом. Элис набралась мужества и попыталась представить горе Элизабет, мысленно поместив на надгробия имена собственных детей. Ей никогда не удавалось надолго удержать в голове эту кошмарную картину. Новорожденная Анна – затихшая, посиневшая, Том в желтой пижамке – смерть, по всей видимости, наступила в результате какой-то болезни, и Лидия – застывшая и безжизненная после дня раскрашивания в детском саду. Воображение Элис всегда отказывалось поддерживать такого рода фантазии и очень быстро возвращало всех ее детей в реальность.

Последний ребенок Элизабет умер, когда ей было тридцать восемь. Элис задавалась вопросом: пыталась ли она после этого родить? Или уже не могла зачать? Или они с Чарлзом слишком боялись, что придется устанавливать еще одно крохотное надгробие, и стали спать на разных кроватях? Элизабет пережила Чарлза на двадцать лет. Обрела ли она покой под конец жизни?

Молча они прошли к их семейному участку. Простые, как обувные коробки, гранитные надгробия стояли особняком под кроной букового дерева. Энн Лидия Дейли, 1955–1972, Сара Луиза Дейли, 1931–1972, Питер Лукас Дейли, 1932–2003. Бук возвышался над могилами как минимум на сотню футов. Весной, летом и осенью его украшала блестящая зеленая и багряная листва. Но в январе голые черные ветви отбрасывали на могилы длинные изломанные тени, так что бросало в дрожь. Любой режиссер фильмов ужасов залюбовался бы этим деревом в январе.

Они стояли под ним, и Джон держал ее руку в своей. Никто не проронил ни слова. В теплое время года они услышали бы пение птиц, журчание спринклеров,[17]17
  Спринклер – оросительная система.


[Закрыть] шум землеройных машин и музыку из приемников в автомобилях. Сегодня тишину на кладбище нарушало только гудение проезжающих за его воротами машин.

О чем думал Джон, когда стоял возле могил ее родных? Она никогда его об этом не спрашивала. Он не был знаком ни с ее мамой, ни с сестрой, так что вряд ли мог долго о них думать. Может, он думал о собственной смерти и душе? Или о ее смерти и душе? Или о своих родителях и сестрах, которые были живы? Или его мысли ушли совсем в другую сторону и он перебирал в голове детали своих экспериментов, обдумывал занятия или рисовал в воображении предстоящий ужин?

Откуда у нее взялась эта болезнь? «Прочная генетическая связь». Развилась бы у матери болезнь Альцгеймера, если бы она дожила до пятидесяти? Или это был отец?

Когда отец был моложе, он мог выпить чудовищное количество алкоголя и при этом не казаться пьяным. Он притихал, уходил в себя, но всегда оставался достаточно коммуникабельным, чтобы заказать очередную порцию виски или настаивать на том, что он может вести машину. Как в ту ночь, когда за рулем «Бьюика» он съехал с девяносто третьего шоссе и врезался в дерево, убив свою жену и младшую дочь.

Что касается алкоголя, тут его пристрастия никогда не менялись, а вот поведение стало другим лет пятнадцать назад. Он без конца ворчал, перестал следить за собой и не узнавал собственную дочь – Элис считала это следствием того, что алкоголь пропитал его печень и замариновал мозги. Возможно ли, что он жил с непоставленным диагнозом Альцгеймера? Элис не нужны были результаты аутопсии. Все сходилось, и у нее появилась идеальная мишень для проклятий.

«Ну что, папа, ты счастлив? У меня твоя мерзкая ДНК. Ты убьешь всех нас. Каково это – чувствовать, что убил свою семью?»

Постороннему человеку рыдания Элис показались бы естественными, учитывая окружающую обстановку: на кладбище опускается вечер, она стоит у могил родителей и сестры под жутковатым черным буком. Но для Джона это стало полной неожиданностью. После смерти отца в феврале она не проронила ни слезинки, а время залечило раны от потери матери и сестры.

Джон не успокаивал Элис – просто обнял и прижал к себе. Она понимала, что кладбище закроется с минуты на минуту. Понимала, что наверняка заставила нервничать мужа. Что никакие слезы не очистят ее больной мозг. Она уткнулась лицом в шерстяное пальто Джона и рыдала, пока не обессилела.

Джон взял ее лицо в ладони и поцеловал в уголки глаз.

– Эли, ты в порядке?

«Нет, Джон, не в порядке. У меня болезнь Альцгеймера».

Ей даже показалось, что она произнесла это вслух, однако слова остались заперты в ее мозгу – но не из-за каких-то бляшек и клубков. Она просто не могла их выговорить.

Элис представила свое имя на надгробии рядом с могилой сестры. Лучше бы ей умереть, чем потерять рассудок. Она подняла голову и посмотрела в глаза Джона. Он терпеливо ждал ответа. Как сказать ему о своей болезни? Он любил ее ум. Разве он сможет любить ее такой? Она перевела взгляд на памятник Энн.

– Просто у меня был плохой день.

Она бы умерла, но не призналась.

Элис хотела убить себя. Спонтанные мысли о самоубийстве приходили внезапно и одолевали, заставляя забыть обо всем, загоняя в угол. Но она не хотела умирать. Она по-прежнему уважаемый профессор психологии Гарвардского университета. Она еще может читать, писать и использовать ванную по назначению. У нее еще есть время. И она должна рассказать обо всем Джону.