Текст книги "Память и желание. Книга 2"

Автор книги: Лайза Аппиньянези

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Он крепко стиснул ее руку.

Роза смотрела на него надменно, с презрением. Алексей, не в силах справиться с дыханием, обхватил ее руками и стал покрывать поцелуями ее губы, шею и грудь. Никогда еще он так не злился на женщину. Его гнев явно возбуждал ее. Роза впилась зубами ему в губу, оцарапала ногтями спину, потом повалила на пол.

– Здесь, сейчас, – прошептала она, стягивая с него брюки.

Алексей со стоном вошел в нее, и почти сразу все закончилось – казалось, он ждал этого мига слишком долго.

Роза смотрела на него, обнажая в улыбке ровные белые зубы.

– Довольно мило, – задумчиво произнесла она. – Пожалуй, слишком по-мужски, слишком свирепо, но все равно мило.

Она была сейчас похожа на облизывающуюся кошку.

Алексей не мог оторвать взгляда от ее обнаженного тела, видневшегося из-под халата. Шелковая кожа, идеальные пропорции. Он встал на ноги, отвернулся.

– Ты извращенка, – пробормотал он. – Провоцируешь меня, заставляешь изображать из себя зверя, а потом будешь говорить, что мужчины – животные.

– Провоцирую? – с невинным видом переспросила она. – А ты не поддавайся на провокации. Иди себе, читай книжку. Зачем всякий раз доказывать свою мужественность? – Она закуталась в халат. – В том-то вся и разница, – язвительно добавила она. – Мужчина может отойти в сторону, а женщина нет.

Алексей послушался ее совета – удалился в кухню и сварил себе кофе.

Вскоре Роза присоединилась к нему.

– А мне ты кофе не предложишь?

Он сурово посмотрел на нее, помотал головой.

– Ну уж нет. Варить кофе – дело женское. Сама сваришь.

Она сморщила нос.

– Может быть, я когда-нибудь и сварю тебе кофе, – сказал он. – Но не сейчас, а тогда, когда ты перестанешь относиться ко мне как к типичному представителю ненавистного подвида мужчин.

Она хрипловато рассмеялась.

– Ты отлично усвоил мою терминологию. Примерно так я и говорю. – Она передразнила саму себя. – «Я – личность, а не безымянное женское тело».

– Очень самокритично с твоей стороны.

Помешивая кофе, Алексей смотрел на нее. В его белом халате она и в самом деле олицетворяла собой хрупкую, беспомощную женственность. И в то же время в этой миниатюрной фигурке ощущался вызов, неиссякаемая энергия. Хотя в чем здесь противоречие? Если он видит несоответствие между женственностью и энергией, значит, Роза не так уж не права, нападая на него за мужской шовинизм. Однако Алексей не стал угрызаться по этому поводу.

– Терпеть не могу, когда в постель притаскивают политику, – объявил он.

– От политики никуда не денешься, – серьезно возразила она. – Там, где речь идет о власти, тут же появляется политика. Но, пожалуй, ты прав – я поступила нечестно. В следующий раз можешь принимать решение ты.

– Очень щедро с твоей стороны, – пробурчал Алексей. – Но я не уверен, что у нас будет «следующий раз».

Но следующий раз был – той же самой ночью. Роза прожила у Алексея несколько недель, и он изучил ее тело до мельчайших деталей – каждый сантиметр шелковистой кожи, каждую веснушку. И все же, всякий раз, когда он обнимал ее, возникало ощущение новизны.

Со временем Алексей понял, что, невзирая на речи о равноправии, больше всего Розу возбуждает в сексуальных отношениях внезапность: наивысшего накала страсти она достигала, если он нападал на нее неожиданно – в ду́ше, во время завтрака, глубокой ночью. Это открытие доставило Алексею удовлетворение. Возможно, ее политизированность все же носит несколько наносной характер, думал он.

Но он ошибался. На самом деле Розу возбуждала не мужская агрессивность, а сам факт нарушения правил. Все, сопряженное с опасностью, с недозволенностью, волновало и манило ее. Однажды вечером они сидели в кинотеатре, и вдруг Алексей почувствовал, как ее рука шарит по его брюкам. Естественная реакция произошла сама собой, а Роза старалась разогреть его еще пуще. Когда Алексей убрал ее руку, она поцеловала его в шею и прошептала: «Не будь таким буржуазным».

Потом взяла его руку и сунула себе между ног. Он почувствовал ее влажный жар и поцеловал ее в губы. Это продолжалось довольно долго, и был момент, когда Алексею показалось, что он больше не выдержит – кончит прямо в зрительном зале, как какой-нибудь сексуально озабоченный подросток.

Когда зажегся свет, он увидел, что зеленые глаза Розы светятся от возбуждения. Она схватила его, потянула за собой. Проталкиваясь через толпу, они бросились бегом в темный переукулок, чуть не сбив с ног полицейского. Там Роза прислонилась спиной к кирпичной стене, обняла его за шею и потребовала: «Здесь». Их соитие было яростным и неистовым. Через несколько минут, когда они выходили из переулка, им попался тот же самый полицейский.

– Добрый вечер, – вежливо приветствовала его Роза, бросив на Алексея заговорщицкий взгляд.

Ночью они снова занимались любовью, самозабвенно отдавшись страсти.

Даже разгуливая в одиночестве по улицам Милана, Алексей постоянно ощущал ее запах.

Он был поражен тем, до какой степени она приобрела над ним власть. Каждый день Роза завоевывала его вновь и вновь. И вместе с тем Алексею хотелось оберегать и защищать ее. Иногда после долгих ночных объятий он вдруг обнаруживал в ней уязвимость и незащищенность, таившиеся где-то у самых истоков сжигавшего ее пламени. Роза превратила свою внутреннюю хрупкость в гнев и агрессию, в яростное неприятие существующего порядка вещей. Но во сне она жалобно стонала, лицо ее искажалось от страха. Однажды утром Алексей рассказал ей об этом, и с тех пор Роза требовала, чтобы они спали в разных комнатах.

Они много и ожесточенно спорили. Алексей понял, что его привлекает в Розе еще и ее нерассуждающая уверенность в собственной правоте. Она была категорична и непримирима в высказываниях и оценках. Алексею подобная уверенность в себе была почти незнакома – он испытывал ее лишь во время съемок. Роза же постоянно пребывала в ощущении собственной правоты. Это его одновременно раздражало и интриговало.

Вскоре она перестала обращаться с ним, как с представителем стана врагов – ненавистных мачо. Иногда с ней можно было поговорить и о чем-то нейтральном – например, о его фильме, который ей понравился. Единственное, чего Роза не могла понять, – это того, почему Алексей соглашается работать в капиталистическом концерне.

О себе она почти ничего не рассказывала. Он знал лишь, что она ищет новую работу, время от времени подрабатывает то тут, то там. От его помощи в трудоустройстве Роза отказалась. Встречаться и знакомиться с его друзьями тоже не пожелала. О ее прошлом Алексей почти ничего не знал.

Потом, в один прекрасный день, она вдруг взяла и исчезла – без всякого предупреждения.

Алексей спешил домой с работы, как всегда, горя нетерпением перед встречей. Была пятница, и он собирался на выходные съездить с ней в Падую, изучить натуру перед съемками нового фильма.

Но квартира была пуста. Сумка Розы, ее вещи, зубная щетка исчезли. На письменном столе лежала записка: «Спасибо за приют. Как-нибудь увидимся».

У Алексея внутри словно образовалась огромная дыра, в которой можно было сгинуть без остатка. Роза ушла, не оставив адреса. Он понятия не имел, куда она могла отправиться. Алексей не знал ни ее друзей, ни ее родственников.

Его охватило отчаяние. В первый момент он подумал, что она ушла от него к другому. Он представил Розу в постели с мужчиной. Рыжие волосы разбросаны по подушке, сплетение двух тел, стоны, страсть.

Ревность помогла заполнить образовавшийся в душе вакуум. Алексей сидел на диване и смотрел в пустоту, а ревность сжигала его изнутри. Каждый метр квартиры напоминал о Розе. Гнев и отчаяние попеременно одолевали Алексея.

Он мучился от сознания своей беспомощности. На следующий день, чтобы хоть как-то начать действовать, Алексей взял из архива личное дело Розы Вентури и разыскал там адрес ее родителей. Трубку снял какой-то мужчина и сразу заявил, что Роза здесь не живет и никогда больше жить не будет.

Алексей бродил по улицам, ничего не видел перед собой. Ноги сами вновь и вновь приносили его к тому месту, где он когда-то встретил ее.

Потом он вспомнил дом, куда подвозил ее на машине, и отправился туда. Имена в списке жильцов ничего ему не дали, и Алексей долго сидел в машине перед подъездом.

Вернувшись домой, он наконец понял: все бесполезно, Роза исчезла бесследно.

В таком состоянии работать над фильмом было невозможно. После полуночи, не выдержав, Алексей вновь отправился ходить по улицам, надеясь на чудо. Он был в ярости. Как она могла так с ним обойтись? Безо всякого предупреждения, без прощания. Приходилось признать, что он для нее ровным счетом ничего не значит. Просто хозяин квартиры, где можно было на время перебиться.

На бульваре к Алексею подошла проститутка. Он последовал за ней в грязный гостиничный номер и там жадно припал к чужому телу, представляя себе, что это Роза.

Потом Алексею было стыдно. Он не мог смотреть женщине в глаза, оставил ей много денег.

– Заходи, когда хочешь, – сказала она на прощание.

В ушах у него звучал голос Розы, обличавшей буржуазные нравы, которые позволяют мужчинам эксплуатировать и унижать женщин.

Через неделю, преисполнившись мрачной решимости, Алексей с головой ушел в работу. Только таким образом можно было избавиться от меланхолии. Он твердо сказал себе: Роза больше не вернется, а если вернется, он ее на порог не пустит. Алексей закончил работу над сценарием, съездил в Рим, Париж, в Лос-Анджелес, чтобы добыть дополнительные средства для финансирования. Его продюсерская компания успешно сняла две картины. Джисмонди стал посещать вечеринки, которых раньше избегал. Там много пили, ели, употребляли наркотики – одним словом, веселились напропалую. Бывал Алексей и на светских раутах, где его усердно опекали матроны, у которых подрастали дочери-невесты.

А потом Роза вернулась – так же внезапно, как исчезла. Это произошло тоже в пятницу, в апреле. Алексей пришел домой с работы, а несколько минут спустя Роза позвонила в дверь.

– Привет, – радостно улыбнулась она. – Хочешь покататься? Мне одолжили обалденный мотоцикл.

Алексей хотел накричать на нее, ударить, и в то же время хотел обнять ее и попросить, чтобы она больше никогда не исчезала.

Но вслух он сказал лишь:

– По-моему, уже поздновато.

Она жалобно воскликнула:

– Ты не представляешь, какая шикарная штука. Мне одолжили ее всего на несколько дней. Сядем на мотоцикл, сгоняем за город, а?

Алексей вглядывался в ее лицо. Такое же, как прежде, разве что чуть бледнее. Ни раскаяния, ни вины.

– Может, пригласишь войти? – она дотронулась до его руки, он непроизвольно убрал руку, и Роза вошла в прихожую. – Я и забыла, как здесь уютно.

– Собираешься погостить? – с недоброй иронией спросил он.

Она ответила с видом оскорбленного достоинства:

– Если ты не возражаешь. Всего несколько ночей. У меня… опять проблемы с квартирой.

Она приблизилась к нему, провела пальцем по его щеке.

– А ты симпатичный. Я совсем про это забыла.

Он заглянул ей в глаза и прочел там нечто такое, от чего его бросило в жар.

– Ах, Роза!

Он стиснул ее в объятиях, поцеловал – сначала яростно, потом нежнее, словно поцелуи могли выразить чувства, обуревавшие его в течение долгих месяцев. Когда Алексей разжал объятия, Роза улыбнулась и посмотрела на него вопросительно.

– Значит, мы все-таки поедем кататься?

Он кивнул, и она просияла счастливой детской улыбкой.

Они мчались на мотоцикле по вечерним улицам, выехали за город, и там Роза, сидевшая впереди, прибавила скорости. Ее волосы, стянутые мотоциклетными очками, развевались по ветру. Алексей прижимался к ней все теснее и теснее. Он чувствовал, как в ней нарастает напряжение, и ее волнение находило в нем столь же неистовый отклик. Они неслись сквозь тьму, сквозь ветер, сквозь ночь, оставляя позади сумрачные поля.

Роза резко свернула с шоссе на проселочную дорогу, потом на какую-то узкую дорожку. Остановила мотоцикл, спрыгнула на землю.

– Ну вот, сделаем здесь остановку.

Ее голос звучал звонко. В лунном свете лицо выглядело мертвенно-бледным, но ясные, широко раскрытые глаза смотрел смело, маняще. Алексей поднес к губам ее руку, поцеловал, и Роза рассмеялась. Ее смех нарушил ночное безмолвие. Роза отбежала в сторону и упала на траву. Алексей медленно двинулся за ней. Как бы еще не решив, останется он или уйдет. Он опустился на землю рядом с ней, стал смотреть на звезды.

– Роза, я сейчас не хочу. Если ты собираешься исчезнуть вновь…

Она поцеловала его, ее пальцы перебирали его волосы, гладили грудь, тело. Каждое ее прикосновение будило в его памяти забытые ощущения, и Алексей почувствовал, что больше не выдержит. Он издал тихий стон – это было капитуляцией. И тогда Алексей навалился на нее, желая отринуть от себя время и пространство, стремясь изгнать боль утраты. Ее крик наслаждения поглотил его, заставил забыть обо всем, кроме нынешнего мгновения.

– Ах, Алексей, – вздохнула она, как бы прочитав его мысли. – Если бы все было так просто: небо, земля, мы с тобой, и больше ничего – ни власти, ни коррупции, ни несправедливости, ни фашистов-полицейских, ни нищеты… Тогда я могла бы остаться с тобой, и мы пробыли бы вместе столько времени, сколько захотели бы.

Она грустно посмотрела на него.

Он поцеловал ее ладонь и подумал, что за время разлуки она изменилась, стала менее воинственной. Она разговаривала с ним просто, без патетики. И еще в ней появилось что-то новое, отчаянное. Он почувствовал это и в ее страстности, и в ее отрешенности. Роза словно хотела обо всем забыть.

Алексей снова прильнул к ней, на сей раз они занимались любовью медленно и нежно. Потом она тихо заплакала.

– Рай – это сказка, которую мы придумываем сами, – прошептал Алексей и прижал ее к себе. – Пойдем, я отвезу тебя туда, где нам будет хорошо.

Теперь мотоцикл вел он. Приятно было ощущать под собой рокочущий мотор – последний раз он ездил на мотоцикле в армии. Примерно час они неслись по пустынным ночным дорогам, мимо спящих деревень. Наконец Алексей остановился перед большим домом, со всех сторон окруженным кипарисами. У высокого крыльца застыли на страже два каменных единорога. Где-то вдали лаяла собака.

Позвенев ключами, Алексей нашел нужный.

– Это твой дом? – удивилась Роза и, войдя в прихожую, огляделась по сторонам.

Она увидела широкий холл, гобелены, белоснежную скульптуру. Высокая дверь вела в гостиную с мягкими креслами, камином, мебелью полированного дерева. Здесь было уютно, все дышало умиротворением.

– Так это твой дом? – еще раз спросила она.

– Будем считать, что он наш. Во всяком случае, сейчас. И не нужно читать мне лекций.

Роза усмехнулась.

– Ладно, сегодня не буду.

Они провели на вилле два дня – два долгих дня и две долгие ночи: гуляли вдоль озера Лаго-Маджоре, сидели в парке, разговаривали, занимались любовью, спорили – о жизни, о справедливости, о политике. И снова Алексей был потрясен ее категоричностью, непреклонностью ее убеждений. Эта непреклонность наполняла ее огнем, и Алексей грелся у этого огня, даже когда был с ней не согласен.

Вечер воскресенья застал их обоих врасплох – пора было возвращаться. Алексей чувствовал, что расстаться с ней выше его сил. Мысль о том, что Роза снова может исчезнуть, повергала его в панику.

Впервые он признался себе, что любит ее. Отсюда сам собой напрашивался логический вывод.

Во время прогулки по парку он взял ее за руку и спросил:

– Роза, ты выйдешь за меня замуж?

Она посмотрела на него изумленно.

– Я люблю тебя, – просто сказал он.

Роза помолчала, но руку не отдернула.

– Наверное, мне следует ответить так: «Никогда тебе не удастся присоединить меня к прочему имуществу семейства Джисмонди», – тихо сказала она. – Но я воздержусь от подобных сентенций.

Больше она ничего не сказала, и Алексей схватил ее за плечи, приник к ее губам. Роза отодвинулась, покачала головой:

– Нет, Алексей. Секс – да. Но брак – основа, на которой держится это общество, – ни за что.

Она вновь энергично покачала головой, волосы рассыпались по плечам.

– Что же до любви… Я не знаю, что это такое. В мои планы любовь не входит. – Ее голос звучал хрипловато, страстно. – В жизни есть вещи куда более важные, чем счастье для двоих.

Она смотрела на него очень серьезно и, пожалуй, с жалостью.

Алексей вспыхнул.

– Значит, говорить не о чем. Ладно, пойдем.

Он сам вел мотоцикл. Гнал его так, что они несколько раз чуть не перевернулись. Зато, когда они добрались до Милана, его гнев иссяк.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – с мольбой произнес он, обернувшись назад.

– Будет лучше, если я уйду. Иначе тебя ждут неприятности.

– Но куда ты пойдешь? – спросил он резче, чем намеревался. – У тебя есть пристанище?

– Что-нибудь найду. Не беспокойся обо мне.

Алексей вцепился в ее плечи – такие хрупкие и такие сильные.

– Неприятности меня не пугают. Пожалуйста, останься.

Она слегка улыбнулась.

– Хорошо, но не навсегда.

– Мне остается только согласиться. Ты ведь всегда решаешь все сама.

21

Порция Гэйтскелл выступала перед большой аудиторией в одном из общественных залов Манхеттена. Ее волосы были коротко подстрижены, на лице – ни малейших следов косметики, голос звучал уверенно, глаза блистали огнем. Она читала собравшимся лекцию о подлинной истории женщин. Извечным врагом женщины является мужчина. Он создал и поддерживает общественный строй, эксплуатирующий и подавляющий женщину. Он создал целую научную систему, которая легитимизирует власть мужского пола и лишает прав женский пол. Женщина превращена в объект – не важно – ненависти или похоти – главное, что женщина всегда пассивна, всегда лишена индивидуальности. Ей не дано права действовать, распоряжаться собственной жизнью, самостоятельно строить свою судьбу.

Катрин сидела в зале, очень гордая своей подругой. Та умела овладеть вниманием аудитории, умела говорить страстно и убедительно. Подумать только, вот какая Порция стала умная.

Это даже немного пугало ее. Подруги не виделись почти три года. Разумеется, они переписывались, изредка перезванивались, но разлука все же была слишком долгой. За это время Порция научилась свободно обращаться с терминами, которых Катрин никогда не употребляла: фаллоцентрический, сексистский, патриархальный и прочие. Каждое из этих слов, по мнению Порции, давало ключ к пониманию устройства мира, объясняло один из аспектов во взаимоотношениях между полами. Это были энергичные, полные смысла слова, и каждое из них преследовало совершенно конкретную цель.

Катрин же не могла похвастаться ни целеустремленностью, ни пониманием окружающего мира. Единственное, в чем она хорошо разбиралась, – так это в своей работе.

Она как бы сбилась с шага, отстала от своего поколения.

Порция тем временем стала говорить о романе Ибсена «Кукольный дом», написанном почти сто лет назад. Нора, главная героиня, отказалась выполнять «священный долг перед мужем и детьми», считая, что не менее священный долг – быть собой.

Странно, думала Катрин. Натали для меня – вовсе не долг, я люблю ее и не хочу терзаться из-за этого комплексами. Натали – самое главное в моей жизни. Потом идет работа и все остальное.

После лекции состоялся коктейль. Женщины толпились вокруг Порции, поздравляли ее. Все они были похожи друг на друга – в мешковатых брюках или широких платьях, без лифчиков, с оживленными лицами. Изредка попадались и мужчины, но они явно чувствовали себя здесь не в своей тарелке. Это были добрые, славные, понимающие представители сильного пола. Они изо всех сил старались продемонстрировать, что не принадлежат к числу ненавистных эксплуататоров и готовы охотно поделиться своими привилегиями.

Катрин держалась в сторонке. Она не вполне вписывалась в обстановку – красивое платье, накрашенные губы, элегантные туфли. И держалась она иначе, не вызывающе, безо всякой агрессии.

Порция сама подошла к ней.

– Катрин, я рада, что ты все-таки пришла.

– Как же ты здорово выступала!

Они радостно улыбались, опять похожие на двух девочек из пансиона мадам Шарден. Обнялись, поцеловались, и Порция представила свою подругу остальным:

– Это Катрин Жардин, одна из самых талантливых сотрудниц Музея современного искусства.

Катрин смутилась. Она проработала в музее всего год и занимала скромную должность младшего консультанта. Однако слова Порции были ей приятны.

Лишь позднее, когда подруги уже отужинали в шумном китайском ресторане и сидели вдвоем у Катрин, оказалось, что Порция настроена не так уж благодушно. Катрин с гордостью показала ей квартиру, куда переехала несколько месяцев назад – ремонт до сих пор еще не закончился. Они тихонько заглянули в детскую, посмотрели на маленькую Натали, сладко спавшую в окружении любимых игрушек. Катрин поцеловала дочурку в лоб, и подруги, откупорив бутылку вина, начали долгую беседу.

Почти сразу же Порция перешла в атаку:

– Я только и слышу от тебя: «Натали то, Натали сё». А ты сама-то как? Меня интересуешь главным образом ты.

Катрин обиделась:

– Натали – моя дочь, я ее люблю. Я тебе не Нора, я не брошу своего ребенка, чтобы самоутвердиться.

Ее голос звучал едко.

– Твоя дочь? Ты хочешь сказать, ваша с Карло дочь. Маленькое сокровище твоего супруга. Ты просто лелеешь воспоминания о нем, пытаешься выплеснуть все нерастраченные эмоции на дочь. С тех пор как я приехала, ты ни о ком, кроме Натали, не говоришь.

– Какая чушь! В жизни подобной ерунды не слышала! – вспылила Катрин. – О Карло я вообще никогда не думаю. Ты ведь ничего об этом не знаешь.

Катрин действительно изо всех сил старалась забыть своего мужа, не желала о нем вспоминать. Забвение было необходимо для нормальной жизни.

Но ведь Порция ничего не знала об отношениях между Катрин и Карло. Катрин никогда ей об этом не рассказывала, ни сразу после бегства из Рима, ни позднее.

Безапелляционность подруги раздражала.

– На самом деле ты просто зациклена на мужчинах, – уже спокойнее, но все еще раздраженно сказала Катрин. – Ты все время болтаешь о женщинах, а на самом деле эталон для тебя существует только один – некий собирательный мужчина.

Лицо Порции исказилось, но Катрин не позволила себя перебить.

– С собирательным мужчиной я не знакома, но зато я хорошо знаю некоторых конкретных, вполне земных мужчин. Моего отца, Томаса Закса, моего брата. Я не могу испытывать к ним ненависть. Однако в этой квартире мужчин нет – ни во плоти, ни в воспоминаниях. Здесь живем мы: я, Натали и ее няня.

Внезапно Порция расхохоталась:

– Катрин Жардин, это самая длинная речь в твоей жизни. Кто знает, может быть, в ней даже есть толика истины. – Она отпила из бокала. – И все же ты не совсем права. Я имею в виду не себя, а тебя. Слишком уж замкнуто, слишком дисциплинированно ты живешь. Да, я знаю, у тебя есть работа и у тебя есть Натали. Но где твои друзья? Почему ты отстранилась от жизни? В этом городе есть сколько угодно женских организаций.

Катрин откинулась назад, подергала бахрому на скатерти.

– Знаешь, я всегда чувствовала себя на людях не в своей тарелке. Думаю, тебе это известно. Общение – мое слабое место. Помнишь, как в Лондоне ты все время пыталась приобщить меня к своим сборищам? – Она взглянула на Порцию с легкой улыбкой. – Только тогда, если память мне не изменяет, в моде был не феминизм, а вьетнамская война. Как вы там кричали на демонстрации? «Гарольд Вильсон, где же он? В зад целует Пентагон». Тогда все бредили революцией и свободой. Сейчас вы опять хотите свободы, но уже не для всех, а только для женщин.

Порция засмеялась.

– Знаешь, мне до смерти надоело изображать из себя хозяйку салона, надоело, что придурки мужского пола относятся ко мне, как к недочеловеку. Вот поэтому я и примкнула к феминистскому движению. А мужчины вполне могут позаботиться о себе сами. Думаю, мы им нужны больше, чем они нам. Без нас никаких дочурок, никаких Натали.

Катрин не выдержала и тоже рассмеялась.

– Ничего, вот завтра я тебя познакомлю с Натали, и ты поймешь, почему я все время говорю только о ней.

Выполняя обещание, данное Порции, Катрин записалась в «группу развития сознания». Собрания группы происходили в просторной, хоть и несколько запущенной квартире в Вест-Энде. Прочие участницы были примерно того же возраста или даже моложе – аспирантки и студентки Колумбийского и Нью-Йоркского университетов, учителя, одна художница, одна сотрудница службы социального обеспечения. Придя на собрание в первый раз, Катрин понемногу знакомилась с ними, пила растворимый кофе, нервно ерзала на стуле. Женщины расселись кто где хотел – на полу, на диване. Обстановка была неформальная, и Катрин даже не заметила, когда началась «сессия». Она думала, что речь будет идти о неравенстве, о роли женщины на производстве, о правах, о независимости и прочих серьезных вещах. Катрин подготовилась как следует, изучила книгу Симоны де Бовуар «Второй пол», «Сексуальную политику» Кейт Миллетт.

Однако беседа больше напоминала не научную дискуссию, а какую-то коллективную исповедь. Женщины рассказывали о своей сексуальной жизни, о физиологических проблемах. Та, что выступала первой, рассказала про ссору с любовником: когда она предложила ему разнообразить их половую жизнь, использовать разные позиции, он возмутился и порвал с ней.

Другая женщина прокомментировала это так: женская сексуальность пугает мужчин, у них создается впечатление, что их потенция и власть оспариваются, становятся под сомнение.

Другие рассказывали о том, как мужчины ненавидят женское тело, как жалуются на то, что женский «орган» слишком велик или не так пахнет. Врачи отказывались выслушивать жалобы на сексуальную жизнь, относя проблемы этого рода к категории истерики и невроза. Все в один голос говорили о том, что постоянно испытывают чувство униженности.

– Но помните, сестры, что мы прекрасны, – объявила одна из участниц. – В нас прекрасно все – кровь, выделения, запахи. Мы не пластмассовые куклы, созданные для удовлетворения мужских прихотей.

Дальше было все в том же духе: мерзавцы мужчины, менструация, мастурбация и так далее.

Больше всего Катрин боялась, что ее попросят высказаться. Она никогда не была сильна по части откровений, а уж выворачивать душу наизнанку перед посторонними людьми ей и вовсе казалось немыслимым. Было в этом что-то отвратительное, покушавшееся на самую сокровенность личности. В то же время она чувствовала, как мало у нее жизненного опыта по сравнению с остальными женщинами. В ее судьбе не было никого, кроме Карло. Это происходило давно, в другом месте, в другом мире. Катрин старалась не думать о том, что она похоронила память о муже вместе с ним самим.

Но дискуссия заставила ее мысленно вернуться в прошлое. Да, она тоже чувствовала себя униженной. Она была пленницей, но не патриархального брака, а секса, своих собственных желаний. Когда пришла телеграмма, извещавшая о гибели Карло, Катрин, заливаясь слезами, ощущала нечто, похожее на облегчение. Раз Карло умер, кошмарных сцен вроде той, последней, больше не будет. Она никогда уже его не увидит, никогда не будет о нем думать.

Катрин вылетела в Рим, добросовестно исполнила роль верной вдовы, прожила два месяца у безутешной графини. Она соблюдала все предписания траура, но внутренне замкнулась в себе, отключилась от внешнего мира. Когда же почувствовала, что больше не может выносить жизни в палаццо Буонатерра, бежала прочь, ощущая во рту тошнотворный привкус гниения.

Катрин не принимала тогда никаких решений, просто начала новую жизнь, жизнь вдовы. Все были добры с ней, все выражали сочувствие. Однако в глубине души она не испытывала горя, наоборот – была счастлива. Наконец свобода! Можно спокойно заниматься воспитанием дочери, выбрать себе работу по вкусу. Катрин не давала себе слова избегать любовных связей, но это решение созрело как-то само собой. Зачем ей нужен мутный, вязкий мир, именуемый сексом? Отлично можно обходиться и без него.

Дело кончилось тем, что Катрин потихоньку улизнула с «сессии». Конечно, приятно было узнать, что другие женщины страдают от тех же самых проблем, но копаться во всем этом ей не хотелось.

На автобусной остановке она увидела одну из участниц группы.

– Привет, – улыбнулась та. – Довольно тягостное мероприятие, правда?

Катрин кивнула.

– Я даже испугалась, – призналась женщина. – Ведь я пришла в первый раз.

– Я тоже.

Они вместе сели в автобус.

– Я-то думала, что разговор пойдет о детях, но, по-моему, я единственная, у кого есть ребенок.

– У меня тоже ребенок, девочка, – просияла Катрин.

Обе засмеялись.

– Может быть, зайдем куда-нибудь, выпьем? – предложила Катрин.

Та охотно согласилась.

– Кстати, меня зовут Бетти Александер.

Так у Катрин появилась новая подруга.

Шли месяцы, годы. Катрин продвигалась по службе. Она отлично справлялась со своей работой. От природы она была одарена безупречным художественным вкусом. Если во время подготовки очередной выставки она говорила, что картину следует повесить не так, а этак, никто и не думал спорить – все знали, что она в таких вещах не ошибается. Катрин была дотошна, но не педантична. Если она составляла каталог выставки, там не было ни одной погрешности, ни одной опечатки. Всегда спокойная, уравновешенная, она никогда не повышала голоса, никогда не жаловалась, если приходилось работать, забывая о времени. Отлично удавались ей и переговоры с художниками и коллекционерами. Клиентам нравилась эта молодая красивая женщина, умевшая внимательно слушать и давать хорошие советы.

Со временем ее стали отправлять в командировки – в Париж, Лондон, Кельн. Единственный город, куда она наотрез отказывалась ездить, был Рим. Если деловая поездка продолжалась больше недели, Катрин брала с собой дочку и няню. Она любила бывать в Европе. Иногда Старый Свет казался ей куда симпатичнее Америки. Но родным городом для нее по-прежнему оставался Нью-Йорк.

Характер работы определял и стиль жизни. То и дело приходилось присутствовать на вернисажах, банкетах, деловых обедах. Так что возможностей познакомиться с мужчинами у Катрин было предостаточно. Она совершенно естественно относилась к представителям противоположного пола, но если те пытались перевести отношения в иную плоскость, Катрин вежливо, но категорично останавливала их.

– Не тратьте слов, эта тема меня не интересует.

И говорила она таким тоном, что у потенциального ухажера не оставалось и тени сомнения: это не кокетство, а действительно отказ.

Гораздо проще для нее было общаться с женщинами и гомосексуалистами.

Катрин понимала, что идеи феминизма так или иначе довлеют над ней, хотя в женском движении активно она не участвовала. Приятно было думать, что она кует судьбу собственными руками, сама делает осознанный выбор. Окружающим казалось, что Катрин – женщина мужественная и самостоятельная: одна воспитывает ребенка, делает успешную карьеру.