Текст книги "Ночь святого Вацлава"

Автор книги: Лайонел Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

3

Я вылезал из трамвая, как инвалид, в этих гигантских сапогах выше колен. Каждый из них весил не меньше тонны. На мне были широченные шаровары, вышитая рубаха и красненькая жилетка с медными пуговицами и огромным цветком. Все это дикое убранство я напялил на себя в бешеной спешке, боясь, как бы владелец не заявил на него свои права. Я не знал, правильно ли я понимаю назначение каждой вещи, но вроде бы все надел как надо. В трамвае мне нежно улыбались. Одна женщина далее встала, уступая мне место.

Я неуклюже шел по набережной, каменея от ужаса при мысли, что же будет, если я наткнусь на «свою делегацию». К счастью, уже наступали сумерки.

В любом случае, все шло как по расписанию. Было без четверти семь. Освещенные прожекторами дворцы на том берегу реки, в Граде, дрожали в ранних сумерках. Под липами слышалось шарканье сотен ног, гудение голосов. Лампочки в ветвях окружал зеленоватый ореол. Пока я шел по мосту вдруг врубились громкоговорители, и над искрящейся, быстрой Влтавой полилась протяжная и торжественная мелодия – «Моя родина» Сметаны.

Народу на Малой Стране была уймища. Я стал слоняться по ней из конца в конец. Купол Святого Микулаша (это название вдруг чудом возникло из детских воспоминаний) плыл в море иллюминации – будто пытался сняться с веками его державшего, а теперь опостылевшего якоря. Наконец я подвалил к Туновской и убедился, что они по-прежнему тут, по паре на каждом углу, – эти безмолвные церберы. Я медленно подобрался поближе. С Туновской вроде бы никто не выходил и никто туда не входил. Там, в тупике, маячил один-единственный огонек. Здания были погружены во мрак.

Через полчаса с Туновской на велосипеде выехал человек с голой шеей. Его остановили и проверили документы. Через десять минут он въехал обратно. И его снова остановили и подвергли проверке.

Сердце у меня ушло в пятки. Затея казалась абсолютно безнадежной.

Я стоял, переминался с ноги на ногу и лихорадочно думал, что же мне, черт побери, делать. Мозг работал четко.

Тут один из эсэнбешников подошел ко мне.

– Вы кого-то ждете?

Губы у меня склеились – не разлепишь.

– Да, приятелей, – промямлил я.

– Откуда вы?

– Я из Банской Быстрицы. – Так значилось в бумагах, найденных в кармане жилетки.

– Ваши документы.

Я протянул ему документы.

Эсэнбешник просмотрел их и отдал мне. И кивнул не очень дружелюбно, внимательно взглянув на меня. Потом вернулся на свой пост.

Я постоял еще немножко, трясясь от страха и в то же время боясь ретироваться слишком поспешно – чтобы не привлечь внимание. Выждал, пока часы не пробьют восемь, а потом рванул через площадь, мечтая как можно быстрее смыться из этого чертова местечка.

Что теперь делать – я не знал. Понимал только, что нужно держаться как можно дальше от национальных костюмов и от полиции. Тот деревенский парень со своими дружками вполне мог меня разыскать. Я шел без всякой цели, пока не попал на Уезд. Туда, где находился офис Свободы. Мне помнилось, что где-то поблизости есть погребок, и, узнав его по мерцающим огонькам, я спустился туда в такой тревоге, что даже забыл про свои гудящие подошвы. Посетителей там не было. Пожилая барменша налила мне рюмку сливянки, я ее опрокинул одним махом, попросил еще и пошел к столику. Когда я сел, ко мне подошел хозяин.

– Ну что, земляк, – начал он панибратским тоном, – славный выдался денек, верно?

– Да, очень даже.

– Вы его не скоро забудете.

– Это точно, не скоро! – искренне отозвался я.

– Улизнули от дружков, чтобы пропустить рюмашечку?

– Угадали.

Он вытер столик и уселся рядом.

– Вы в котором часу снимаетесь?

– Снимаюсь? – спросил я и тут же понял, о чем он говорит. Земляки приехали – земляки должны уехать. В поездах, груженных земляками. Завтра в целой Праге не сыщешь человека в национальном костюме. Кроме одного-единственного болвана.

– Ведь вы все сегодня разъезжаетесь, так ведь?

– Да, скоро уже поедем.

– Вы, наверно, много километров сделали. Уж очень у вас измученный вид.

– Да, закажу-ка я, пожалуй, еще рюмочку, – уныло ответил я.

Он пошел наливать, а я сидел, набычившись, в своих сапожищах и жилетке и не видел никакого просвета. Я не смогу еще одну ночь бегать взад-вперед по переулкам. И уж конечно, не смогу завтра появиться в таком виде на улице… Мне нужно какое-то укрытие. Нужно найти место, где бы я мог поесть и передохнуть. Нужен друг…

Думаю, эта идея возникла у меня еще тогда, когда я увидел ее – свою последнюю отчаянную надежду. Я проверил карман – там ли еще мой бумажник. Записная книжка была на месте, а в ней записан ее телефон. Хозяин принес сливянку, я выпил ее залпом и вышел.

Неподалеку я увидел телефонную будку, вошел в нее и набрал номер. «Интересно, дома ли ее отец», – подумал я. Я решил, если ответит мужской голос – тут же брошу трубку. И стал ждать с бьющимся сердцем.

Но мужской голос не ответил. Вообще никто не ответил. Телефон трезвонил минуты три. Повесив трубку, я вышел на улицу и стоял в темноте, испытывая отчаяние, острое до дурноты, пытаясь сообразить, что же будет дальше. Я больше не могу болтаться по улицам, не могу оставаться в Праге. Скоро я останусь единственным крестьянином во всем городе. Может, мне стоит отправиться в Баррандов, пока это еще возможно, и дожидаться ее там?

И я действительно пошел туда, придерживаясь темной стороны улицы и неся в руках свою шляпу с пером.

Когда я подошел к сверкающим во мраке террасам, время близилось к половине десятого. Там вовсю танцевали, на ярусах кружились пары. А через дорогу, примерно в двухстах ярдах от меня, стояла деревянная скамейка, на которой мы с ней в тот раз сидели, и прямо возле нее – телефонная будка. Я вошел в нее и снова позвонил. Ответа по-прежнему не было.

Тогда я, прячась за кустами, направился к ее дому. Боковая дорожка тонула в смолистой мгле. В доме было темно. Я простоял несколько минут на углу, у всех на виду, и вдруг подумал, что, возможно, за Властей установлена слежка – если, скажем, им стало известно, что я с ней гулял и провел у нее ночь. Ведь это единственный человек, с которым у меня был контакт. В общем, лучше всего спрятаться в кустах.

Возле телефонной будки были густые заросли. Я заполз в них, сел на землю и стал ждать. С танцплощадки вышло несколько человек. На скамеечку то и дело присаживались парочки. Потом, когда пейзаж снова становился безлюдным, я высовывал нос из кустов.

Я еще два раза звонил ей из будки. На второй раз, без четверти двенадцать, она наконец-то ответила.

– Власта, это Николас, – сказал я по-английски, – Николас Вистлер.

– Николас! Откуда ты взялся?

– Власта, с тобой рядом кто-нибудь есть? Твой отец дома?

– Нет. Нет, я одна. Николас, как чудесно! Только я не понимаю…

– Я все объясню при встрече. Можно к тебе прийти?

– Ну конечно же, милачек, я как раз собиралась ложиться! Ах, как чудесно!

– Ты ложись. Не жди меня. И выключи свет.

– Я, конечно, буду тебя ждать! Сколько тебе…

– Пожалуйста, Власта, делай то, что тебе говорят. Я не хочу привлекать внимание. И не знаю, сколько времени это у меня займет.

– А-а. Ну тогда я оставлю дверь открытой. Ты ее просто толкни, милачек.

Я повесил трубку, улыбнулся с облегчением и вышел на улицу.

На мое «счастье», рядом в траве лежала пара. Я снова нырнул в кусты и стал ждать, пока они уйдут.

Прошло полчаса, а они все не уходили.

Было уже полпервого и вовсю светила луна, когда я наконец вышел на боковую дорожку. Перед калиткой я остановился, вслушиваясь и вглядываясь. Было темно как в могиле.

Калитка чуть скрипнула. Тихо захрустел под ногами гравий тропинки.

Как она и обещала, дверь оказалась открытой, я ее толкнул и вошел в дом.

Chapter XI

1

В постель она не легла. Одетая в халат, она ждала меня в гостиной. Горела маленькая настольная лампочка, шторы были задернуты, а она лежала на диване и курила.

Глаза ее были устремлены на дверь, и, когда я вошел, она сразу села.

– Кто это?

– Власта, это я. Николас.

– Николас! – Она даже подпрыгнула. – Что с тобой? Что это за маскарад? – И она изумленно схватила меня за руки.

– Это чертовски длинная история, Власта. У тебя найдется что-нибудь выпить?

Теперь, когда я был у нее в доме, в безопасности, в теплой, слабо освещенной комнате, с меня вдруг спало напряжение. Меня била неуемная дрожь.

Она обняла меня, и ее смуглое, удлиненное лицо искривилось от смеха при виде того, что я, вероятно, собой представлял.

– Ну конечно же, милачек! У тебя такой странный вид… Ты, наверно, устал. Садись.

Но я грузно плюхнулся на диван еще до того, как она мне это предложила. Она посмотрела на меня с изумлением, но больше ни о чем не стала расспрашивать, а пошла и принесла бутылку и две рюмки. И налила мне полную рюмку сливянки, которую я осушил залпом.

– Еще?

– Да, пожалуйста.

Я немного отпил и снова откинулся на спинку, вздыхая и расслабляясь, пока алкоголь приятно разливался где-то там, внутри. Она раскурила сигарету, сунула ее мне в рот, а я глубоко вдохнул в себя дым и закрыл глаза, думая, с чего ж мне, черт возьми, начать.

– Власта, тебя кто-нибудь обо мне спрашивал?

– Нет. А почему кто-то должен спрашивать?

– Когда возвращается твой отец?

– Наверно, в среду. Он дает концерт в Братиславе.

– И ты никого не ждешь в гости?

– Нет. В чем дело, Николас?

– Власта, – сказал я, – я дико влип. Ты должна мне помочь.

Она туго запахнула свой халат и выглядела не то чтобы испуганной, но какой-то настороженной.

– Что я должна сделать?

– Я вынужден скрываться, Власта. Разреши мне остаться у тебя.

– А что ты сделал?

– Думаю, будет правильнее, если ты ни о чем не будешь знать.

– Это что-то антигосударственное?

– В некотором смысле – да.

– Николас, ты шпион? – тихо спросила она.

– Нет, Власта. В общем-то, нет. Это очень сложно объяснить. Мне нужно связаться с британским посольством. Я уже пытался туда попасть, но оно оцеплено эсэнбешниками.

– СНБ?

Она уставилась на меня и вынула изо рта сигарету.

– Чем это грозит нам с отцом, если они узнают, что ты здесь скрываешься?

– Думаю, очень многим. Но у меня нет выхода, Власта! Я должен поспать хоть одну ночь. Я уже два дня в бегах. Они меня убьют, если схватят. Завтра, если хочешь, я уйду.

Славяне обожают мелодрамы. Она была до смерти растрогана. Привалясь ко мне своим мощным бюстом, она обняла мою голову и прошептала:

– Конечно же, милачек, ты можешь остаться! Сегодня уж точно. Ты совершенно измучен. Может, все не так страшно. Мы что-нибудь придумаем. Ты мне все расскажешь.

Мне вовсе не хотелось все ей рассказывать, я считал, что чем меньше народу в курсе, тем лучше. Вся эта история была столь гротескна, что мне вполне бы хватило рассказать ее один-единственный раз.

– Ты что-нибудь ел?

– Мне не хочется.

Она снова наполнила и мою, и свою рюмку. Мы сидели на диване и молчали.

После третьей рюмки сливянки полуосвещенная комната проявила знакомое свойство кружиться. Я думал об эсэнбешниках в номере отеля, о долгих часах скитаний по гудящей Вацлавске Намести, о Вацлаве Борском и бесконечных переулках. Я вспомнил, как провел прошлую ночь в той сырой духоте, вспомнил о Святом Вацлаве, выхваченном из мрака лунными бликами. «Все это, – думал я, – каждая эта деталь невероятна. Просто какие-то дикие галлюцинации в слабо освещенной, вращающейся комнате!»

– Пошли спать, милачек.

Она, как в тумане, склонилась надо мной, потерлась носом о мое лицо.

– Еще секунду.

– В кровати лучше. Сумеешь вытянуть ноги.

– Ты права.

– Не стоит так нервничать.

– Конечно.

– Хочешь, я схожу за тебя в посольство?

– Да. – Я ее не слушал. Я сидел в теплой, вращающейся комнате, а она была просто видением, не более реальным, чем Вацлав Борский или СНБ. Тем не менее, услышав эти слова, я развернулся и в упор посмотрел на нее.

– В посольство? Что ты имеешь в виду? Ты разве когда-нибудь была в посольстве?

– Ну конечно! Я там бываю два-три раза в месяц. В последнее время даже чаще. У меня всякие поручения по поводу торговых сделок.

– О господи! – воскликнул я, вдруг увидев, какие передо мной открываются горизонты. Я пишу письмо, какая-то машина куда-то едет в ночи; а в ней – я, на заднем сидении, под рогожей. Вот здорово!

– Власта, ты считаешь, что можешь это сделать?

– Не знаю… А, собственно, почему бы и нет? Это что, опасно?

И вдруг зазвонил телефон. Я со страху чуть не свалился с дивана, прямо в ее объятия. Она посмотрела на меня. На мои дрожащие челюсти.

– Кто это может быть! Твой отец?

– Понятия не имею!

Она пошла к телефону. Я сидел, не в силах унять дрожь. Был час ночи, неподходящее время для звонков. Разве что он как раз вернулся в город. Я стал вслушиваться.

– Нет-нет. Не страшно. Я еще не спала. Все в полном порядке, пане, – сказала она по-чешски. – Нет, он еще в Братиславе. Я его жду в среду. Конечно же, я ему передам. Пожалуйста, не беспокойтесь. Ничего страшного. Вы очень любезны.

Она повесила трубку и с возмущенным видом вернулась в комнату.

– Один из его дружков-музыкантов. Звонят, когда вздумается!

Она сердито прошлась по комнате и, успокаиваясь, остановилась передо мной.

– Перестань нервничать, милачек! Ты слишком устал. Пошли лучше ляжем.

И мы пошли ложиться.

Она стянула с меня сапожища, пофыркивая от смеха при виде странных одеяний, украшающих мой чахлый торс, У самой у нее под халатом не было ничего, но, видимо, ради особого случая она, перед тем как лечь, все же натянула на себя некое подобие ночной рубашки.

Как она и говорила, в постели было лучше. Ее сладостная мягкость и мощные, отнюдь не забытые объятия мигом унесли меня прочь от всех ужасов.

– Ну как, перестал про это думать? – вскоре шепнула она мне на ухо.

– Стараюсь.

– Слишком устал, чтобы думать о чем-нибудь другом?

– Дико устал.

Она печально меня поцеловала.

Я погрузился в дремоту без сновидений, потом проснулся, как от толчка, снова заснул и снова проснулся, чувствуя на своем ухе ее теплое дыхание.

– Ты все еще усталый? – мягко спросил в темноте ее хрипловатый голос. Сливянка, тепло уютной постели и падающая завеса сна – все это унесло куда-то во тьму мою взвинченность, заботы, само ощущение реальности.

Не знаю, что я ей ответил, только она сорвала с себя ночную рубашку, и лишь на одно мгновение, когда она снова в изнеможении раскинулась на постели, я вспомнил, где и с кем мне сегодня полагалось быть – Борнемут, маму, Мауру… Все, что было теперь недосягаемо. Далеко-далеко от захлебывающейся тьмы Баррандова. В другом мире.

2

Не знаю, сколько прошло времени, пока я не проснулся снова. Она тихо спала, положив голову в лунку моего плеча. От выпитой сливянки горло у меня пересохло, и, облизывая губы, я вдруг очень ясно увидел всю ситуацию.

Ее отец вернется в среду. Значит, у меня в запасе два дня. Два дня, в течение которых у полиции не будет никаких сведений или новостей обо мне: никаких брошенных одежек, никаких бездыханных Борских.

Тогда у них будет три варианта: а) несмотря на национальный костюм, я умудрился каким-то образом раздобыть еду и ночлег; б) я вообще слинял из Праги; в) кто-то укрывает меня у себя. Из всех трех вариантов только последний выглядит правдоподобным. И возникнет вопрос: кто мог это сделать? Канлиф, вероятно, уже сообщил им, что у меня в Праге нет знакомых – я вдруг припомнил, что он специально расспрашивал меня об этом. А это значит, что я обзавелся таковыми или же каким-то образом связался с посольством.

Власту ни о чем не спрашивали, из чего следует, что это знакомство осталось никому неизвестным. Видимо, она вела себя осторожно. И не стала докладывать, что в первый мой приезд ужинала со мной в отеле. Я был почти уверен, что когда встречался с ней в тот раз, слежки за мной не было. Они были во мне вполне уверены.

В общем, если все подытожить, они придут к выводу, что я укрываюсь у одного из сотрудников посольства. Тогда они установят слежку за этими cor трудниками. За их домами и машинами. Что, рано или поздно, дико им надоест. Вот это все и надо изложить в письме. Да и Власте, справедливости ради, надо бы все рассказать. От этих раздумий я заерзал в постели. Роскошная великанша, что-то бормоча, зашевелилась рядом со мной.

– Власта!

– Что, милачек?

– Власта, я обдумал твое предложение по поводу посольства.

– Хорошо, милачек, потом. Потом поговорим…

– Нет, надо поговорить сейчас. Тебе придется встать через пару часов.

Она обхватила меня рукой так крепко, что чуть не придушила, и, сонно сев в постели, зажгла прикроватное бра.

– Хочешь как можно раньше очутиться в посольстве, а, купчик? – спросила она, печально на меня глядя.

– Попала в точку.

– Значит, мы видимся в последний раз…

Ее потрясный бюст вырисовывался в свете бра очень и очень выразительно. Тяжело и мрачно ко мне привалившись, она сказала:

– Ты не вернешься никогда. Никогда!

– Видишь ли, Власта, – жалобно ответил я, – мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Ну давай, Николас, рассказывай, – сказала она и со вздохом дважды чмокнула меня в нос, слева и справа.

Я так и сделал, преподнеся ей тщательно сокращенную, подкорректированную и приглаженную цензурой версию. Я рассказал ей, что приехал в Прагу но заданию Павелки, чтобы выведать секреты производства стекла для его нового завода. Что мне пришлось вернуться сюда еще раз – для изучения последних нововведений. И что на сей раз полиция про это узнала, и потому мне пришлось удирать, прибегнув ко всяческим уловкам и маскировке.

– Конечно, это нешуточное дело, – сказала она, насупившись, когда я закончил. – Но за это они тебя не убьют. Ты чересчур психуешь, Николас!

Я скрипнул зубами.

– Есть еще парочка вещей, которых я не рассказал. Там была одна формула, – честно признался я. – Тебе об этом не нужно знать. Главное, что они меня ищут, и мое единственное спасение – попасть в посольство.

– А-а. И ты хочешь, чтоб я поехала с тобой? Хорошо, милачек.

Не думаю, чтобы она въехала, о чем речь. Она как-то странно поглядела на мой нос, будто желая поскорее вернуться к основному занятию.

– Я хочу, Власта, чтобы ты отвезла туда письмо, – сказал я. – Хочу, чтобы они как-то попытались провезти меня к себе на машине. Но им нельзя приезжать сюда, ясно? Отсюда мне придется уйти.

– Хорошо, хорошо. Мы все устроим. У нас еще масса времени. Это все не так страшно.

Я снова скрипнул зубами. Девица, как уже было замечено, отличалась редкой ненасытностью. Я всерьез стал думать, что, наверно, стоит еще немножко ее попарить, чтобы она окончательно проснулась. Но потом попробовал еще раз:

– Это страшно важно, Власта. Я из кожи вон лез, чтобы спастись! Мне нужно описать все в письме, которое я сейчас напишу. Но сперва я должен был рассказать об этом тебе, хоть в общих чертах. Как тебе кажется, ты все поняла?

– Да, я поняла. Ты не хочешь навлекать опасность на этот дом.

– Ты уверена, что сможешь попасть в посольство завтра, то есть сегодня?

– Понедельник – легкий день. Это можно устроить.

– К кому ты пойдешь?

– К регистратору.

– Он англичанин?

– Нет, чех.

– Он обычно проверяет то, что ты привозишь?

– Нет, не думаю. Не знаю.

– Ты сумеешь раздобыть конверт со штампом Министерства стекольной промышленности и написать на нем: СРОЧНО. ЛИЧНО ПОСЛУ?

– Думаю, что да. Конечно, да. – Она вроде бы малость очухалась и стала соображать, что к чему. Ее печальные глаза моргали медленно и задумчиво, она с отсутствующим видом потирала бомбу своей груди. Потом встала, накинула на себя халат и пошла в другую комнату искать бумагу, ручку и какую-нибудь отцовскую одежку. А затем – в кухню, варить кофе.

Я сидел в постели, курил и перебирал в уме все варианты провала. Я испытывал глубокое чувство вины и благодарности к этому гигантскому созданию. Кроме некоторых опасений по поводу того, чем это может грозить ей и ее отцу, она ни разу не отказала мне ни в помощи, ни в щедрой нежности; А ведь у нее все шансы закончить свои дни в лагере! Я был просто восхищен ею. Я поднялся с постели, влез в свои крестьянские штаны и прошел в кухню. Она стояла у плиты и варила кофе. Тут я неуклюже обнял ее за плечи, поцеловал в шею.

Откинувшись назад, она прижалась ко мне, но не повернулась и не заговорила. Я снова ее поцеловал, очень нежно, и, почувствовав, как вздрагивают ее плечи, со страхом понял, что она плачет.

– Власта?

Она покачала головой.

– Что с тобой, Власта?

– Ничего. Я вижу тебя в последний раз, – сказала она.

– Перестань, Власта! – фальшиво воскликнул я. – Может, мы еще встретимся. Я всю жизнь буду о тебе думать.

Господи, если бы я только мог отсюда исчезнуть, если бы мне только позволили думать о чем-то другом! Но пока было то, что было…

Она вынула из кармана халата носовой платок и печально высморкалась:

– Пиши свое письмо, Николас.

Я пошел в гостиную и стал писать, а она принесла кофе и села рядом на диван.

– Ты номер паспорта указываешь?

Да, я его указал, одновременно со всякими другими подробностями, и все это вместе выглядело такой фантасмагорией, что и поверить трудно.

Она еще помолчала, глядя на меня.

– А формула? Ее ты тоже указываешь?

– Нет, – коротко ответил я, не позволяя себе даже думать о том, насколько невозможно ей все это объяснить.

– Мне не страшно, Николас. Для меня это не опасно. Ты обо мне не думай.

– Да нет же, Власта. Никакой формулы нет. Ее просто не существует.

– Можешь ничего мне не говорить, если не хочешь.

– Ладно, – сказал я и вдруг почувствовал, что диван слегка дрожит. Она снова плакала. – Эй, Власта, ты чего?

Она положила голову мне на плечо и тихо, но горько зарыдала. Я неуклюже обнял ее за плечи.

– Ты думаешь только обо мне. Но ты же сам сказал, что они тебя убьют, если найдут эту вещь.

– Нет, Власта, все не так. Нету у меня этой чертовой штуки.

– Я люблю тебя, милачек. И ненавижу себя за то, что не могу толком ничего для тебя сделать.

– Ты не можешь мне помочь больше, чем помогаешь сейчас!

– Купчик мой, мне делается плохо при мысли, что в этой ужасной стране тебе грозит опасность! Позволь мне разделить ее вместе с тобой. Разреши мне передать эту вещь!

Я в бешенстве закатил глаза. Эта потрясная девица так тупа, что втемяшить ей что-то в голову просто невозможно!

– Милая Власта, – нудно начал я, – нету у меня никакой формулы. Да и вообще это не важно. Я говорю тебе правду.

– Ты это говоришь, чтобы меня успокоить, милачек, – сказала она, глядя на меня полными слез глазами. – Кому же ты мог ее отдать? Только старенькой няне, но она ведь умерла. Или ее мужу. Неужели ему ты доверяешь больше, чем мне?

– Да конечно же нет! Я его и не помню! – Разумеется, это было бесполезно, но я все же сделал еще одну попытку. – А насчет формулы, Власта, – это была не та формула, о которой я говорил. Это было кое-что другое. И я от этого избавился. Я ее потерял. Сейчас я хочу только одного – попасть в посольство. И только ты можешь мне в этом помочь, Власта! Ну пожалуйста, поверь мне, милачка!

Я говорил, говорил и сам так разволновался, что стал покрывать поцелуями ее необъятное, залитое слезами лицо. Но не был уверен, что она мне верит, потому что ее печальные глаза выражали лишь восхищение невероятным благородством моих речей.

Было четыре утра, а ей вставать в семь. Письмо можно закончить и утром. И потому мы снова легли. В постели она казалась все еще напуганной и тяжеловесно волнующей. Я вдруг испытал какую-то внутреннюю дрожь и смятение. Было что-то жалостное и гнетущее в ее нашептывающих объятиях – что-то вызывающее тревогу. «Нет, не в них, – думалось мне. – В чем-то другом». В чем-то, чего я не мог уловить. Эта тайна обволакивала меня, как облако, витая на краю сознания. Я попробовал понять, что же это такое, и не смог. И заснул в ее объятиях, испытывая то же странное ощущение.