Текст книги "Ночь святого Вацлава"

Автор книги: Лайонел Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

3

В последний раз я плакал, когда мне было лет двенадцать. Не знаю, почему я плакал сейчас. Ведь не плакал же я, когда тот тип двинул меня в номере отеля! А вот теперь я сидел на маленьком кофейном столике, чувствовал, как слезы сами собой текут по лицу, и думал, какой же я дурак. У меня был такой безумно длинный день, такая бесконечная, сумасшедшая ночь. И вот я возомнил, что от всего этого убежал. Возомнил, что я уже черт знает как далеко от всего этого ушел…

А потом я выбросил все из головы, снова забрался в темный угол, уселся поудобнее и стал обдумывать ситуацию. Итак, совершенно ясно, что Влтава – в противоположном направлении. Что я просто описал полукруг. Возвращаться обратно по переулку – абсолютно бессмысленно. Никуда дальше Степанской он меня не приведет.

Можно, конечно, пройти другой улицей. Я безотрадно думал о том, что нужно проделать, чтобы это осуществить. Ну а дальше? На большую улицу мне лучше носа не совать. Значит, надо, ныряя и выныривая, как-то пройти закоулками и всякими обходными путями, пробраться куда-нибудь поближе к мостам и каким-то образом переправиться через Влтаву. Сколько же времени это может занять? Час? Два? Пожалуй, стоит сперва передохнуть. Я сел на диван, сидение и спинка которого были обернуты коричневой упаковочной бумагой, и медленно, с наслаждением вытянул ноги. В помещении было тепло и душно от запаха свежей политуры. Я почувствовал, что брюки на заднице совсем мокрые – из-за недавнего сидения в луже – что ноги у меня сырые и дрожат в насквозь промокших носках.

А улица за окном купалась в блистательном лунном сиянии, и холодная призрачная фигура Святого Вацлава то исчезала, то вновь возникала в стремительно несущихся облаках. И было удивительно тихо – ни мчащихся машин, ни бегущих людей. «Где же они меня ищут?» – думал я. Самое вероятное – в районе Влтавы. Они, конечно, знают, куда я направляюсь. И рыщут там, наверно, уже много часов – по всей набережной сплошные засады…

Сидя в этой душной, пропахшей плесенью темноте, я вдруг осознал, что одно из немногих мест, которое они, наверно, не догадаются обыскать, это диван в демонстрационном зале на Вацлавске Намести.

И вот я лежал, пялясь на Святого Вацлава, и анализировал.

Глупо. Я не могу провести здесь всю ночь. Как потом, утром, я отсюда выберусь? И где стану прятаться при дневном свете?

А впрочем, зачем же мне прятаться при дневном свете? Почему мне просто не пройти переулками, когда вокруг полно народу? Можно выйти рано, с первыми трамваями, и влиться в поток работяг. Трудно сейчас представить, что они продолжат свои проверки на Вацлавске Намести. Но как перейти на другой берег днем? На мостах, конечно же, расставлены патрули…

Однако разлившийся по телу блаженный покой был просто неодолим. Если я чему и научился в ту ночь, так это умению не заглядывать далеко вперед. Я вытащил из кармана пресловутый кусок трубы и разлегся на диване. Рядом валялась пыльная мятая простыня, я ее поднял и набросил на себя. Вряд ли меня было видно с улицы. Диван стоял в темном углу. Впрочем, луна ведь перемещается… Я решил, что лучше всего подниматься с каждым боем часов. Это поможет не заснуть крепким сном. Трамваи начинают ходить в шесть утра. Значит, у меня есть примерно шесть часов.

Я встал, когда пробило час, потом два. И, потягиваясь, прошелся по залу. Тело у меня было как деревянное. Но больше уже не вставал. Мне все равно было не заснуть. Слишком я был измотан, чтобы уснуть, слишком взвинчен, и мозг все перемалывал и перемалывал одно и то же…

Наверно, я смотрел на Святого Вацлава дольше, чем кто бы то ни было на белом свете. И теперь еще, стоит мне закрыть глаза, я вижу его перед собой – он скачет в призрачном свете на своем железном коне.

Вскоре после того, как дружный хор часов пробил пять, глаза у меня сомкнулись, и я ненадолго отрубился.

Прошло, кажется, не больше пяти минут, но, открыв их в следующий раз, я увидел, что вокруг светлым-светло, где-то рядом звенит трамвай, а надо мной склонился человек и глядит на меня, держа в руке ту самую трубу. И говорит:

– Не двигаться! Оставаться на месте! А не то я проломлю вам череп!

Chapter X

1

Труба была в нескольких дюймах от моей головы. Видимо, он поднял ее с пола, возле дивана. Это был пожилой человек, ширококостный, седой, в чесучовом пиджаке и вельветовых шлепанцах. Глаза у него были очень синие, славянские и в данный момент – чрезвычайно враждебные.

– Как вы сюда попали? – спросил он.

Я облизнул губы, меня всего колотило.

– Дверь была не заперта.

– Она была заперта! Последнее, что я сделал, – собственными руками запер ее на ночь. Это вы ее взломали!

Чесучовый пиджак и вельветовые шлепанцы говорили сами за себя. Он был сторожем. Я сел и ощутил, что брюки на заднице все еще влажные, а кости устало гудят.

– Она была открыта, товарищ. Чуточку приоткрыта. Может быть, вы уже потом ее закрыли.

Я знал наверняка, что он этого не сделал, если, конечно, у него не было привычки запирать ее где-то после пяти утра. Но это как бы давало ему удобную лазейку.

– Я, наверно, сильно надрался. И вот свалился тут и уснул. Надеюсь, это не очень вам повредит, товарищ.

Но он ухватился за эту идею еще до того, как она пришла в голову мне самому. Трубу он все еще сжимал в руке, но теперь уже как рабочий, который собрался ее приладить.

– Как вы очутились на площадке?

– Перелез через стену. Мы поддали с тем парнем, ну, как его, с Франтишеком. Он хотел пригласить меня к себе, но эта стерва, супруга его, выперла нас обоих вон. Тогда он сказал, что, мол, у вас доброе сердце и что вы меня впустите. И принес мне стремянку, чтоб я перелез через стену.

Эти вдохновенные враки я выдавал жалостно, с подвыванием. Они рождались сами собой, как произведение искусства. Я и сам внимал им с изумлением. Но вроде бы попал в самую точку. Он выпустил трубу из рук.

– Мне бы надо сдать вас в полицию! – неуверенно сказал он. – Вам сперва полагалось разыскать меня.

– Я пытался, товарищ. Я всюду вас искал, но вокруг была такая темень. И я подумал, что, пожалуй, малость передохну, пока вы совершаете свой обход. Франтишек сказал мне, что вы обязательно совершаете обход. И что у вас золотое сердце.

Он хрюкнул и взглянул на меня отнюдь не враждебно.

– Много он на себя берет, этот Франтишек! Вы что ж, ходили смотреть парад?

– Парад? Ну да, конечно, я ходил смотреть парад! – страстно подхватил я.

– А это что такое? Что вы с этим собирались делать? – спросил он, потрясая трубой.

– А, это. Это вот что… – начал я, лихорадочно работая мозгами. – Я отобрал это у одного типа. Здоровый такой бугаище, и вдруг привязался к Франтишеку – мол, тот перебрал и всякое такое. Так мы и познакомились. А, вы же не знаете, откуда я приехал! – говорил я заискивающим голосом, без труда изображая дубину-деревенщину. – В наших краях не принято колотить человека за то, что он малость поддал. У нас наоборот – еще и к себе пригласят, и спать уложат, и рады будут, что дали человеку очухаться. А утром еще и завтраком покормят, – добавил я и даже укоризненно покачал головой. А сам подумал, что кафе-автоматы по воскресеньям, наверно, не работают.

Седовласого стража эти причитания вроде бы проняли.

– Ладно, ничего такого особенного не случилось! – сказал он не очень уверенно. – Откуда ж вы приехали, товарищ?

– Я из-под Брно. Вы вряд ли слыхали. Это такая маленькая деревушка. А чего я не видел, в ваших столицах-то! – витийствовал я, уносясь на крыльях вдохновения и с каждой минутой все больше входя в роль. – Здесь народ черствый. Вот вы сами скажите, товарищ, где в таком городе человек может перекусить и ополоснуться? И больше я приставать не буду.

Сторож почесал в затылке. Поглядел на то, как я потягиваюсь, и спросил:

– А где ваш национальный костюм, товарищ? Разве ваши ребята не одеваются в национальные костюмы, когда едут в город?

– Национальный костюм? – повторил я и облизнул губы. – А, про эти национальные костюмы вы уж лучше и не напоминайте! Они говорят: вступай, мол, в партию, тогда и выдадут тебе национальный костюм. А нет, так поедешь в Прагу каким ни на есть обормотом. У нас, джири, с национальными костюмами голяк. Только членам партии положены, ясно? Тогда я им прямо сказал, что им нужно сделать со своими национальными костюмами. Так вот в глаза и высказал. У человека в наше время и без того голова трещит от всякой всячины. Ему остается только гадать, зачем мама вообще произвела его на свет. Разве я не прав, товарищ? – с тупым вызовом качал я головой перед беднягой сторожем. – Вы, говорю, меня на это не толкайте, даже и не пытайтесь! У меня на это времени нету! И ваше время тоже транжирить жалко. Давайте уж продолжим жить как жили.

Сторож заметно просветлел от этого воинственного спича и потом тепло пожал мне руку.

– Не спешите уходить, молодой человек, не спешите! – сказал он, опуская слово «товарищ» и дружелюбно мне улыбаясь, – Перво-наперво обуйтесь. Вы можете у меня помыться и подкрепиться завтраком. Просто сегодня человеку нужно держать ухо востро. Я здесь, видите ли, живу один. И иногда сам не знаешь, кто враг народа, а кто – нет. Пойдемте. Не стесняйтесь. Идите за мной.

Он накормил меня отличным завтраком в своей маленькой, похожей на каюту квартирке, расположенной прямо над складом. А я за это наградил его подробнейшей небылицей о жизни в деревушке под Брно. Несмотря на ужасы предыдущей ночи, меня переполняла бешеная, страстная надежда. Я сидел, слушал свой собственный голос, и голова была такая легкая, будто все, связанное с телом и происходящим вокруг него, – абсолютно нереально.

Сторож слушал, не сводя с меня своих тяжелых славянских глаз. Потом, после долгой паузы, сказал с сожалением:

– Ну что ж, молодой человек. Думаю, вам пора идти. Уже около девяти. Вся ваша группа, наверно, собралась выходить из лагеря.

– Из лагеря?

– Ведь они же ночуют в лагере, верно? На той стороне, у Карлова моста, сразу за Мостецкой.

«За Мостецкой, – подумал я. – Это же, наверно, возле Малой Страны, у британского посольства…» Я почувствовал: вот оно, начинается! И медленно проговорил:

– Вы говорите, за Мостецкой? Ну конечно же, точно, за Мостецкой! А как же называется площадь возле Мостецкой? Они говорили, что сбор – там.

– Площадь возле Мостецкой? Дайте-ка сообразить. Это, скорее всего, Мала Страна.

– Мала Страна? – воскликнул я. – Точно! А как мне туда добраться?

– Да что там! – сказал старик, живо вскакивая со стула. – Я вас туда провожу, молодой человек. Одну минутку.

Он быстро вышел, а я сделал реверанс его удаляющейся спине и подумал: господи, как славно могут устраиваться дела, если их пустить на самотек! Мне позарез нужно было какое-нибудь, хоть крошечное прикрытие, чтобы пройти на Малу Страну, и вот тебе, пожалуйста, – этот седовласый старик послан мне небом, он как будто специально скроен для такого дела.

Я подошел к окну и выглянул наружу. Как и обещал коротышка Влачек со своими друзьями-синоптиками, утро было замечательное, такое сияющее и чистое, какие бывают только в очень старых городах. Улицы уже кишели народом – пестрели группы людей в национальных костюмах, выстроились неизменные очереди у киосков и на трамвайных остановках. Если верить сторожу, парад должен начаться в двенадцать, а трамваи перестанут ходить в десять. По городу, особенно через мосты, пройдут огромные толпы народа. В таких условиях не очень-то развернешься с проверками.

Старикан расфрантился – явился в голубом саржевом костюме и коричневых ботинках, и мы, миновав школьные ворота, двинулись по улице к набережной. По пути я все думал, как сильно мне повезло. Склад находился ужасно далеко от Влтавы. Улица привела нас на широкий проспект Зитна, который шел через ботанический сад к другой улице, Мисликовой, расположенной прямо на набережной. Степанская, по которой я тогда удирал; тоже примыкала к этому району. Представляю, какая там шла работа, пока, лежа в душном складском зале, я любовался на статую Святого Вацлава!

Мы прошли под липами мимо купален, мимо трех островов к Карлову мосту. Никаких проверок в этом месте вроде бы не было, но мое приподнятое настроение несколько увяло оттого, что старикану вдруг показалось, будто мы пошли не той дорогой. Нам встречалось все больше людей в национальных костюмах, и они двигались в обратном направлении.

– Молодой человек, но они ведь идут в другую сторону от Малой Страны! Вы уверены, что правильно поняли инструкцию?

– Да, да, я уверен! Площадь возле Мостецкой – так они сказали.

– А вы, случаем, не путаете с Мецибранской? Тогда нужно повернуть обратно, к музею. Потому что парад начинается оттуда, и звучат они похоже.

– Нет, нет, – упрямо твердил я. – Они сказали: Мала Страна.

– А что ж тогда остальные? Вы ведь не встретили ни одного знакомого. Посмотрите вон туда. Это не моравские костюмы? Они вроде бы из-под Брно. Может, стоит спросить у них, а, молодой человек?

– Можете делать что хотите, – сказал я, подавляя мощное желание заткнуть ему рот его же шляпой и придушить его своими руками, – но я инструкцию знаю. Вы меня просто направьте в нужную сторону, и спасибо вам за все!

Так мы и шли, пока не добрались до Малы Страны, и там мой сторож, который уже пыхтел и отдувался из-за того, что я слишком прытко летел вверх по Мостецкой, схватил меня за руку.

– Молодой человек, смотрите! Тут нет никаких сборищ. Вы что-то перепутали. Давайте быстрей поворачивать назад!

– Ничего не понимаю! – сказал я, по-ослиному тряся головой и озираясь по сторонам. – А на том конце площади что?

– Ничего там нет, абсолютно ничего. Пошли побыстрее. А то мы не сумеем добраться вовремя.

– А этот переулочек? – спросил я, и сердце мое екнуло. Я вдруг заметил британский флаг, чуть трепещущий на утреннем ветерке. – Куда он ведет?

– А-а, это Туновская. Тупик. Там одно иностранное посольство. Пойдемте, молодой человек. Видите, все уже давно ушли.

Но ушли далеко не все. Я их искал и вот теперь нашел. Четверо – по двое на каждом углу, перекрывали вход на Туновскую. Их даже издали можно было узнать – эти жопообразные эсэнбешные рожи. Они повернулись и уставились в нашу сторону» наблюдая, как мы стоим на площади и препираемся. И тут до меня дошло, что на мне по-прежнему куртка и шапка Вацлава Борского.

– Наверно, вы правы, гражданин, пошли отсюда.

Мы повернули назад и пошли по Мостецкой.

Хотя было очевидно, что вход в посольство будет перекрыт, все же я сильно скис. Дураку ясно – если четверо стерегут вход в узкий тупичок, туда так просто не войдешь! Но хоть разобрался, где что находится. Буду знать, куда возвращаться, если появится возможность. Так что не напрасно прогулялся.

А потом я сообразил, что возвращение на Малу Страну хотя и нервное дело – это еще ничего по сравнению с двумя другими обстоятельствами. Первое – одежки Вацлава Борского. Прекрасная маскировка в будни. Но в этот праздничный день они более чем нелепы. На улице все, подобно моему сторожу, были наряжены в самое что ни на есть выходное. Когда начнется парад и меня зажмут в толпе, моя шапка и клеенчатый плащ станут прекрасной мишенью для опытного глаза.

Второе – это сторож, который просто горит желанием доставить меня к моим землякам из Брно. В конце концов он разыщет нужную группу – это ведь только вопрос времени. Пора как-то от него отрываться.

Такая возможность представилась на ближайшем перекрестке, запруженном людьми. Я хлопнул его по спине и с деревенским гиком:

– Вон они, земляк, вон они! Ждите меня здесь! – кинулся через дорогу, помахал ему рукой и очень быстро пробежал ярдов сто. Потом проскочил перекресток, снова перебежал через дорогу и оглянулся назад. Мой сторож терпеливо ждал, уставившись на противоположную сторону. Я двинулся дальше по улице, увидел, что она выходит на проспект Народного Труда, и стал соображать.

На часах четверть одиннадцатого, парад начинается в двенадцать. Дураку ясно, что я должен оставаться в толпе, но ясно также и то, что нельзя попадаться в мышеловку Вацлавской площади. Единственный указатель на улице гласил, что парад пройдет по этому участку; а то, что указатель был. один-единственный, говорило о том, что толпа здесь ожидается не слишком густая. Итак, вроде бы самая подходящая для меня улица – это проспект Народного Труда.

Там было два-три кафе-автомата, из них открыто всего одно, самое крупное, вокруг него-то я и стал крутиться. Я решил, что стоит оказаться одним из первых.

Уже начинало припекать, и ноги опять заныли. Я болтался перед кафе туда-сюда, пока не почувствовал, что меня снова одолевает усталость, сильная, как зубная боль. Меня до смерти от всего мутило, единственное, чего я желал, – это чтобы все сгинуло к чертовой матери. Я мечтал о возможности просто присесть и все думал, чем же мне заполнить остаток дня. Он уходил от меня в бесконечность: в часы и часы жары, опасностей и головоломок.

2

Оставалось три четверти часа до того, как первые шеренги демонстрантов появятся со стороны Вацлавской площади. И за пятнадцать минут громкоговорители стали передавать сводку об их продвижении. На проспекте Народного Труда, напоминающем ущелье, напряжение все росло. Между высокими мрачными зданиями были развешены красные флаги, поперек улицы натянуты гирлянды и транспаранты, а тротуары кишмя кишели народом. Когда первая шеренга плещущих флагов возникла из-за поворота, вся улица вдруг вспыхнула и загудела, как лесной пожар.

Шли сотни, тысячи демонстрантов – крестьяне в. национальных нарядах, ядреные девицы в гимнастических купальниках, рабочие в комбинезонах, спортсмены в белых куртках с эмблемами спортивных обществ на груди. Они маршировали, скандируя десятки лозунгов, наполняя громом запруженную людьми улицу:

ЧЕХОСЛОВАКИЯ – НАША СТРАНА

ДРУГОЙ СТРАНЫ НАМ НЕ НАДО!

СОЦИАЛИЗМА ОПЛОТ ОНА,

ЕДИНСТВО – НАШ СВЕТ И ОТРАДА!

НАЗДАР!

– Наздар! – каждые полминуты истерически орал диктор из громкоговорителей.

– Наздар! – вторили ему участники парада.

– Наздар! – вопила толпа.

ДОЛОЙ ВОЙНУ, ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИР!

ПРОЦВЕТАНЬЕ – ВСЕМУ НАРОДУ!

ЛЕНИН СВЕТОЧ НАШ И КУМИР!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИР И СВОБОДА!

НАЗДАР!

Ужасающий грохот все нарастал, улица, заполненная потоками демонстрантов, ревела, как лавина; в воздухе колыхались гирлянды, развевались флаги; кто-то из «рук и умов» соскочил с тротуара и бросился лобызаться с демонстрантами. Раздатчицы из кафе-автомата высыпали на улицу поглазеть. А я продолжал перемещаться, стараясь не отбиться от потока.

Мощная людская волна, вся увешанная гирляндами и бумажными голубями мира, быстро катилась вперед. Целая армия смеющихся амазонок на движущейся платформе пригоршнями сыпала конфетти в толпу, а та радостно швыряла их обратно. Парад как будто подходил к концу. Раздатчицы вернулись к себе в кафе. А я встал на страже у входа и, переминаясь с одной гудящей ноги на другую, ждал, пока не покажутся первые клиенты. Когда они наконец появились, я уже стоял внутри, совсем одеревенев.

А потом со стоном облегчения рухнул на стул. Было до ужаса ясно, что на ногах мне весь день не выстоять. Во мне ныла каждая косточка, живот саднило от ударов, полученных в отеле. Мне бы полежать где-нибудь, может, в ботаническом саду… Солнце за окнами палило зверски. Надо было как-то избавиться от куртки и шапки Вацлава Борского и подыскать себе другую одежку.

Я взял стакан кофе с бутербродом и воспарил в своем воображении над действительностью. Глаза мои уже заметили на стене плакат. Под фигурой серьезного гражданина в купальной шапочке шла подпись: ПЛАВАНИЕ УКРЕПЛЯЕТ ЗДОРОВЬЕ! А еще ниже: ПОСЕЩАЙТЕ «ЗЛАТУ ПЛОВАРНУ»! «Злата Пловарна!» Как же я раньше-то не сообразил! Ведь пляж с безликими обнаженными загорающими – идеальное место для того, кто хочет остаться незамеченным! А кроме того, там безграничный выбор одежды.

Я попытался вспомнить, как в этой самой «Злате Пловарне» хранят одежду. Кажется, там выдавали наручные бирки…

Я допил свой кофе и вышел. Было двадцать минут второго – белая, сверкающая пустота послеобеденных часов. Даже под навесами магазинов было жарко, как в раскаленной печи. На дующем с реки горячем ветру сухо хлопали и стучали приспущенные жалюзи. Народу было мало. Наверное, это была плохая идея – так рано выйти из кафе! Как бы узнать, нет ли патрулей в конце улицы?

Я медленно шел по набережной – тело как свинцом налитое, но глаза зоркие.

Застукай они меня сейчас, вряд ли я смог бы удрать далеко. Животу моему был нанесен серьезный урон, я чувствовал это при каждом вздохе. Но это ничто по сравнению с тем, как они меня отделают, если сумеют зацапать!

Эти мысли, одолевавшие меня в раскаленной послеполуденной жаре, были столь ужасны, что я даже заковылял попроворнее, и когда пробило полвторого, уже стоял на трамвайной остановке.

Несмотря на безлюдность улицы, к ней тянулся все тот же нескончаемый хвост. Я локтями проложил себе дорогу к двадцать первому номеру и, всю дорогу простояв на ногах, вышел на кольце с ощущением такой слабости и головокружения, что у входа в купальню чуть не рухнул – с трудом заставил себя немного собраться с силами и осмотреться вокруг.

Все выглядело вполне невинно. Впрочем, поди пойми… Это место я запомнил еще с прошлого раза. Две старухи, водрузив на головы колпаки из газет, сидели за загородкой у турникетов. Дальше шел травянистый спуск к реке. Было рано, толпы, возвращающиеся с парада, еще не успели сюда докатиться. Там и сям на траве расположились с закуской группы людей. Несколько парней и девушек сидело у берега. В воде плескались ребятишки. И вроде никаких соглядатаев.

Песчаная улица была как в обмороке от зноя. Вместе со всеми, кто сошел с трамвая, я встал в очередь, прошел через щелкающий турникет и оттуда – к кабинкам для переодевания. Там был такой загончик-душегубка, а в нем – куча проволочных корзинок. Я взял напрокат плавки и полотенце, взял проволочную корзинку за одну крону и пошел в кабинку переодеваться.

В кабинке я закрыл дверь и, с трудом раздевшись, распрощался с курткой и шапкой Вацлава Борского и с брюками Джозефа. Опорожнив карманы, я завернул их содержимое в полотенце. Потом влез в плавки и осмотрел свой живот. Никаких следов, даже синяков. На двери висело маленькое треснутое зеркальце, и я принялся рассматривать свою физиономию. Нос слегка покраснел, будто обгорел на солнце. Нечего даже продемонстрировать в качестве доказательства того, что меня избивали эсэнбешники. Мне бы небось и не поверили… Интересно, будет ли у меня возможность заставить кого-то в это поверить?… Я вздохнул, сложил свое добро в проволочную корзинку и направился к загончику-душегубке.

Старый служитель взял у меня корзинку и взамен дал мне красный номерок на резиночке. Я повесил его себе на запястье и пошел на травку. Она была зеленая, высокая, пышная от дождя, и, отыскав в тенечке свободный уголок, я буквально в нее упал.

В знойном послеполуденном мареве весь пляж казался каким-то нереальным – будто во сне или в замедленной съемке. Тихо шелестели ивы на фоне синего неба. Мягко журчала и булькала река. Голоса жужжали в воздухе, как пчелы, и над травой тонко звенела музыка граммофонной пластинки.

Все это было так схоже с тем, чему положено быть, что я со слабым стоном вытянулся на спине, закрыл глаза и понесся куда-то в мягком медовом свете дня. Живот у меня отпустило, все члены расслабились, и не осталось ничего, кроме прохладного буйства трав да тихого журчания реки.

Конечно, бывает по-разному, но для меня сейчас главное – не спешить. Так думал я, снова возвращаясь к жизни после короткого отдыха. Очухайся. Приди в себя. Оживи все свои клетки, чтобы ночью хватило сил провернуть лихое дельце на Малой Стране…

Проснувшись, я обнаружил, что с меня градом льет пот и лежу я на самом солнцепеке. А вокруг полно народу. Я сел, облизнул губы и огляделся вокруг. Меня буквально обложили со всех сторон. Их были полчища, и они трепались, вязали, жевали, вытирали своих детей, прыгали с мячами. Я взглянул на часы. Пять. Я проспал около трех часов. Во рту было сухо, как в печке. Возле кафе теперь стояли столики, за которыми сидели люди с кружками в руках. Я взял свое полотенце и направился в ту сторону.

Купив себе ледяного «Пльзенского», я выпил его залпом прямо у стойки, потом попросил повторить и, прихватив высокую, запотевшую кружку, пошел и сел за столик. Пощупал живот. Чуток побаливает. Не беда. Сон на воздухе вернул мне здоровье. Я чувствовал себя свежим, ожившим – как заново родился.

Я закурил, задымил и стал оглядывать все и вся вокруг. Был тут один тип, примерно моей комплекции. Еще перед сном у меня появилась идея – как поменять номерки. Теперь я все окончательно продумал.

Сумерки наступят часов примерно в семь. Я подумал, что лучше всего оказаться к этому времени на Малой Стране и подкараулить кого-нибудь, кто входит или выходит на ужин из посольства. Я понятия не имел, кто живет в посольстве, да и есть ли там кто-нибудь в воскресенье вечером. Вообще многое надо было проверить.

Я докурил сигарету, сам себе поражаясь – как это я, такой не героический персонаж, и вдруг ориентируюсь в столь опасной ситуации. Где провести ночь, я не имел ни малейшего понятия. Скорее всего, меня схватят, изобьют, изувечат, даже прикончат. И уж никак не дадут выехать из страны. Мне, подобно вычислительной машине, предстояло обработать всю эту убийственную информацию и создать некую систему защиты, чтобы выстоять. Я подумал, что мне как воину следовало бы быть лучше подкованным в интеллектуальном отношении, И все же мой план, каким бы он ни был, уже готов; остается разработать схему действий на час-два вперед – не больше.

А сейчас пора подниматься.

Я загасил сигарету, встал и пошел к ларьку, купить бутылочку крема для загара. Потом потопал обратно, лавируя между кучками людей, перешагивая через тела. И вдруг, чуть не умерев от страха, развернулся и сиганул в сторону. Тут была Власта.

Сомнений быть не могло. Она лежала на траве, лицом ко мне, подперев голову рукой. На ней был все тот же черный купальник-бикини, и она что-то сердито внушала человеку, лежащему ко мне спиной. Ее сногсшибательные груди невозможно было спутать ни с чьими другими.

Я дернулся всем телом и быстро отпрыгнул в сторону. Она была единственным человеком в Праге, кто мог меня узнать в одежде или без нее. Я перепрыгнул через какого-то старикашку с трубкой и буквально пополз по траве, потом, проклиная и самого себя, и всех на свете, поднялся и помчался на другой конец пляжа.

Народищу здесь было ничуть не меньше, и я, все еще не очухавшись от ужаса, стал медленно пробираться вперед, выискивая глазами нужный объект. В этом деле главное – не спешить. В конце концов, размер ног и воротничка – это тоже немаловажный фактор. Кроме того, я искал человека, который был бы здесь один и оказался бы не слишком сообразительным.

Через несколько минут я нашел то, что искал. Это был молодой жилистый парень с таким узким лбом, что почти не разглядеть. Он лежал на спине и, разинув рот, громко храпел. Я вытянулся рядом. Росту мы были одинакового, ни дюйма разницы. Ноги у него были раскинуты, пальцы торчали вверх» и я приложил свою стопу к его стопе. Мы были похожи, как близнецы.

Его тело и лицо покрывал пот, и спал он так крепко, что казался мертвым. Открытый рот и зачаточные признаки лба были очень многообещающими. Номерок висел у него на несколько дюймов выше запястья. Нужно было действовать быстрее.

Я снял с себя номерок, потом раскурил сигарету и не спеша прижал к его запястью. Он подскочил на месте, как пойманный лосось, и, громко ругнувшись, стал прыгать, с ужасом глядя на свою руку.

– Что случилось? В чем дело, товарищ? – спросил я.

– В меня выстрелили! – крикнул он. – В меня действительно по-настоящему стреляли!

– Дайте-ка взглянуть. Разрешите, товарищ.

Он тихо шипел, прижимая руку к груди, как единственного ребенка. Пятнышко от сигареты белело прямо под номерком.

– А-а, да это просто ожог. Кто-то, наверно, случайно обжег вас сигаретой. Мы сейчас вас вылечим. У меня есть отличный лосьон. Все будет в порядке, – быстро сказал я, стягивая с него номерок и бросая его в траву. Я налил немного крема на свой платок, потыкал им в его запястье и потом отдал ему мой номерок – все это очень быстро, с шутками и прибаутками, пока он еще не привел в порядок свои испуганные мыслишки.

– Ну вот. Теперь все хорошо, товарищ. Крошечный ожог, ничего особенного. Через минуту вы уже ничего не будете чувствовать.

– Зато я сейчас все хорошо чувствую! – свирепо прорычал он.

– Очень извиняюсь, товарищ. Я и сам не заметил, как это вышло.

– Я думал, в меня выстрелили! Я так крепко заснул! Посмотрите, что вы наделали! – пробурчал он, очень мрачно глядя на меня. Мне показалось бестактным предлагать ему сигарету. И потому, снова извинившись, я взял свои вещички и отчалил вместе с его номерком.

Я шел к загончику очень осторожно, высматривая Власту. Она лежала в той же позе, опершись на руку. Интересно, этот мужчина ее отец? Он был как раз соответствующих габаритов.

У загончика стояла очередь, и бойкая старуха-гардеробщица торопилась обслужить посетителей. Она выхватила у меня номерок, и я стал с интересом ждать, что же за костюм она мне принесет. Наконец она вернулась, как-то странно улыбаясь.

– Хорошо погуляли?

– Очень хорошо, спасибо.

– Погодку вы нам привезли, как на заказ, – сказала она, плюхая корзинку на прилавок.

– Да уж! – ответил я, соображая, что это должно значить. И вдруг увидел содержимое корзинки и почувствовал, как у меня загудело в пятках.

– Я что-то перепутала? Девять три восемь, – затрещала она, хватая корзинку и сверяясь с номера ком.

– Нет, нет, никакой ошибки, – ответил я, взял корзинку и в трансе пошел прочь.

– Погодите. Тут еще ваша шляпа. Я ее повесила отдельно, – говорила она, неся какую-то странную штуку. – Ведь жалко ее мять, верно?

Это была маленькая, кривенькая фиговина, вроде шутовского колпака. С огромным павлиньим дером, свешивающимся с одного боку. Она водрузила ее мне на голову, а я бескровными губами пробормотал «спасибо» и поплелся к кабинкам. «В конечном итоге, сторож был бы доволен, – подумал я. – Вот я и раздобыл национальный костюм…»