Текст книги "Увядающая надежда (ЛП)"

Автор книги: Лайла Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава 18

Эйми

– Мы можем немного притормозить, пожалуйста?

Неделю спустя я тяжело дышу во время нашего ежедневного рейда в лес за едой.

– Мне нужно немного отдохнуть.

– Я бы предпочел, чтобы мы добрались до самолета, Эйми.

– Всего одну минуту, пожалуйста.

– Хорошо, – он внимательно смотрит на меня, как будто ожидая, что я рухну к его ногам в любую минуту, что вполне возможно.

– Отдохни здесь несколько минут, пока я не соберу еще немного фруктов. Я видел там несколько спелых.

Он указывает на дерево справа от нас.

– Я буду присматривать за тобой.

– Я не сомневаюсь, – говорю я шепотом, который заглушается криком какого-то животного, прячущегося на дереве. Звуки жизни, несущиеся со всех направлений, из каждого дюйма леса, уже не пугают меня так сильно, как раньше. Ни кваканье, ни визг, ни хор других неразличимых жужжащих звуков. Я не могу сказать то же самое о вое хищников, но я пытаюсь направить этот страх в русло обучения тому, как защищаться.

В ту минуту, когда Тристан поворачивается ко мне спиной и начинает взбираться на дерево, я роняю плод, который несу, прислоняюсь к дереву и делаю глубокий вдох. Я закрываю глаза. Я так больше не могу. Моя бессонница стала еще хуже. Между кошмарами Тристана и моим всепоглощающим чувством вины мне никогда не удается поспать больше часа за ночь. Я не могу сосредоточиться, и я расплачиваюсь за это. Вчера я споткнулась о какие-то корни и порезала левую ногу, так что теперь я хромаю. Тристан настоял, чтобы намазать ее антибиотиками, так что это уничтожило половину нашего скудного запаса. Если случится что-то худшее, нам почти нечем будет себя лечить. Мне нужно больше спать, иначе я скоро стану обузой. Учитывая свежий набор отпечатков ягуара, которые мы обнаружили вчера внутри нашего забора, я не могу себе этого позволить. Хорошая часть заключается в том, что мы почти уверены, что это всего лишь один ягуар. Плохо то, что, поскольку он продолжает возвращаться, он, должно быть, нашел это место интересным. Тристан все еще настаивает, что мы должны выполнять все задания вместе, и я больше не против этой идеи. Всякий раз, когда он исчезает из моего поля зрения, даже на несколько секунд, я в ужасе думаю, что с ним могло что-то случиться.

Мы еще не нашли достаточно сильного яда. На прошлой неделе Тристан перепробовал бесчисленное множество растений, которые выглядели ядовитыми, брал их листья и делал из них отвары. Он испытал отравленные стрелы на нескольких бедных, ничего не подозревающих птицах. Результаты были не очень хорошими. На самом деле, даже не очень хорошими.

– Эйми.

Я вздрагиваю, открывая глаза. Я задремала.

– Ты в порядке? – спрашивает Тристан.

– Да, если только армия муравьев снова не поползла по моим рукам.

Это урок, который я усвоила на собственном горьком опыте: никогда не сиди на лесной подстилке и не отдыхай, прислонившись к дереву, дольше нескольких секунд. Насекомые и рептилии прячутся на коре деревьев, готовые нанести удар, когда у них появится такая возможность.

– Собери свои фрукты, я понесу все остальное. Мы должны вернуться.

Я отталкиваюсь от дерева, осматривая свои руки. Ни одного насекомого или признака укуса. Фух.

– Это, должно быть, какое-то чудо.

Я наклоняюсь, чтобы собрать фрукты, которые уронила к своим ногам, когда мое внимание привлекает кора дерева. Она белая, как будто ее кто-то покрасил. И на ней нет насекомых. Я достаю свой карманный нож и делаю длинный надрез в коре. Он поверхностный, но из трещины начинает вытекать темно-коричневая жидкость, как будто дерево кровоточит.

– Тристан, иди посмотри на это.

Он прищуривает глаза, осматривая его.

– На нем нет насекомых, – бормочет он.

– Вот именно.

В унисон мы оба смотрим в землю. Вокруг дерева растут какие-то растения, но их не так много, как обычно. Сок дерева, должно быть, ядовит. Очень.

– Давайте соберем это. Возможно, это как раз то, что нам нужно.

Наблюдая за мной, он добавляет:

– Я отведу тебя обратно к самолету, а затем вернусь, чтобы сделать это.

– Не будь смешным. Вдвоем будет быстрее. Давай просто покончим с этим.

Я вонзаю свой нож в дерево, прежде чем Тристан начинает протестовать. Его чрезмерная заботливость трогательна, но в то же время и тревожна. Он подвергает себя риску, будучи поглощеным заботой обо мне вместо того, чтобы смотреть, куда он ступает. Лучшее, что я могу сделать, это остаться в самолете и позволить ему вернуться в лес одному. От меня не было бы никакой пользы в случае нападения, совсем наоборот. Но я не могу заставить себя упустить его из виду.

Следующий час мы проводим, разрезая кору и собирая сок в две маленькие корзинки, которые я плету на месте. Я стараюсь держаться подальше от Тристана, пока мы это делаем. Прикосновение к нему, даже случайное, все еще обжигает мою кожу. Поскольку я не знаю, что с этим делать, я концентрируюсь на чувстве вины, которое преследует меня постоянно. Оно сильнее всего ночью, когда я сплю рядом с ним, и от его прикосновений никуда не деться. Вина не из-за покалывания, которое я чувствую от его прикосновения. Это от жажды этого.

Как бы я этого ни боялась, я также с нетерпением жду момента, когда он попросит меня провести ночь рядом с ним. Прошлая ночь была первым разом, когда я осталась рядом с ним без того, чтобы он сначала спросил меня. Он много раз рассказывал о своем кошмаре, каждый раз добавляя все больше ужасных подробностей, пока его слова не нарисовали образы настолько реальные, что они напугали меня почти так же сильно, как и его. Я пришла к пониманию, почему именно это событие из всех ужасов, свидетелем которых он был, так поразило его. Он выбрался оттуда живым, но никто из гражданских, которых он должен был защищать, не выжил. Вина выжившего. Разговоры об этом, кажется, помогают. Он делает успехи. Реальный прогресс. Его кошмары короче, и его легче разбудить. Вот почему я должна оставаться рядом с ним. Чтобы помочь ему.

По крайней мере, я так себе говорю.

Когда мы возвращаемся в самолет, Тристан окунает кончики двух стрел в жидкость, которую мы собрали, и начинает искать жертву, чтобы протестировать ее. Он находит птицу, сидящую на нижней ветке и ковыряющуюся в своем оперении. Тристан вставляет стрелу в лук и готовится к выстрелу. Мой желудок сжимается, когда он выпускает стрелу. Менее чем за долю секунды бедная птица падает замертво. Я качаюсь вперед, меня рвет.

– Эйми!

– Я в порядке. Уйди.

Обычно я отворачиваюсь, когда он во что-то стреляет, но я была недостаточно быстра. Я иду посидеть в нашей импровизированной столовой. Тристан садится передо мной некоторое время спустя, протягивая мне банку с горячей водой. Я полощу рот, пока он не становится чистым.

– Ну, мы нашли наш яд, – говорит он.

– Я вроде как поняла это.

Надеюсь, нам не придется его использовать. Мы здесь уже два месяца и одну неделю, и до сих пор в этом не нуждались.

– Я сделаю нам несколько маленьких мешочков, чтобы мы могли носить яд с собой на случай, если он нам понадобится.

Я хмурюсь.

– Почему бы просто не обмакнуть стрелы в яд и не носить их с собой вот так?

Я еще не очень хорошо стреляю, но я бы чувствовала себя в большей безопасности, если бы мы это сделали.

– Это опасно. Если бы мы случайно укололись…

– О, да. Ты прав.

– Я приготовлю нам ужин из фруктов, которые мы собрали.

– Я не уверена, что смогу поесть сегодня вечером, но ты можешь приготовить что-нибудь для себя. Я все еще хочу закончить стирать кучу одежды, которую мы начали стирать перед тем, как отправиться в лес.

Мы стираем нашу одежду с почти маниакальной регулярностью, но она все равно имеет неприятный запах. Не пот. Мы с Тристаном принимаем душ три или четыре раза в день из-за жары и влажности. Я подозреваю, что одежда пахнет, потому что мы стираем ее только водой, так как гель для душа закончился. Я дважды чуть не засыпаю во время стирки, поэтому сдаюсь, не закончив с этой стопкой, и говорю Тристану, что лягу спать пораньше. Все равно уже почти темно. Тристан входит в каюту сразу после того, как я заканчиваю переодеваться. Он переодевается в кабине, возвращаясь, когда я собираюсь лечь.

Тристан присаживается на краешек сиденья.

– Эйми?

В его голосе слышится нерешительность, которая выбивает меня из колеи.

– Да?

– Ммм, что бы ты сказала на то, чтобы спать рядом со мной с самого начала?

– Хм?

– Ты все равно приходишь ко мне позже. Может быть, мне вообще не будут сниться кошмары, если ты будешь рядом, когда я засну.

С точки зрения логики, его предложение имеет смысл. В любом случае я всегда заканчиваю тем, что провожу всю ночь рядом с ним. Но даже если я согласна, что-то подсказывает мне, что это не нормально. Я просто не могу точно определить, что в этом не так.

Я ложусь рядом с ним. Невозможно избежать контакта кожи с кожей, и его прикосновение обжигает меня так же сильно, как и всегда. Никто из нас ничего не говорит; мы просто смотрим в потолок. В этой тишине приходит осознание. Это кажется неправильным, потому что это так интимно.

– Теперь твоя очередь рассказывать историю, – говорит он.

– Я слишком устала, чтобы придумать что-нибудь.

Я чувствую, как он двигается рядом со мной, а затем поворачивается набок, глядя на меня. Это совсем не помогает избавиться от ощущения неправильности.

– Ты вообще плохо спишь, не так ли?

– Да, – признаю я.

– Мне жаль.

Он приподнимается в сидячее положение.

– Я вернусь в кабину пилота.

– Нет, Тристан!

Я хватаю его за руку.

– Не надо. В конце концов я засну. Мне не следовало тебе говорить.

Он откидывается на локти и, не глядя в мою сторону, говорит:

– Я заметил, что ты плохо спишь несколько дней назад, но я ничего не сказал. Я хотел быть эгоистом и держать тебя здесь. Но я не хочу причинять тебе вред. Просто мне намного лучше, когда ты рядом со мной.

Его признание затрагивает струны моего сердца.

– Ты не причинишь мне вреда, Тристан. Я всю жизнь боролась с бессонницей. Здесь стало еще хуже. Я могу с этим справиться. Давай, ложись и постарайся заснуть. Я рада, что тебе становится лучше.

Он действительно ложится, но, похоже, ему не слишком хочется спать.

– Я не хочу, чтобы ты начала ненавидеть меня. Если ты пойдешь по этому пути, тебе захочется избегать меня, но здесь некуда бежать.

– Ни то, ни другое не произойдет.

– Если бы я мог найти способ, чтобы они простили меня за то, что я не спас их, возможно, я смог бы жить с собой, – шепчет он.

– Ты бы не смог. Даже если бы каждый из них мог сказать тебе, что это не твоя вина. Ты должен простить себя, Тристан, если хочешь покоя. Все зависит от тебя.

Он мягко улыбается.

– Расскажи мне секрет.

– Что?

– Ты знаешь мой. Будет справедливо, если я узнаю один из твоих.

– Я пас, спасибо.

– Скажи мне, – манит он. – Это будет давить на тебя меньше после того, как ты поделишься этим с кем-нибудь, я обещаю. Ты только что доказала мне это.

Его слова лишают меня всякой возможности уснуть, поэтому я тоже поворачиваюсь на бок, лицом к нему. Мысль о том, что общий секрет весит меньше, слишком заманчива. Я сдаюсь.

– Ну, помнишь, как я говорила тебе, что раньше хотела быть похожей на своих родителей и делать то, что они делали до того, как умерли?

– Да.

– По правде говоря, перспектива быть похожей на них пугала меня. Я чувствовала, что у меня никогда не хватит сил оставлять тех, кого я люблю, на несколько месяцев и отправляться в чужие места. Я восхищалась ими; они были моими героями, и я хотела сделать что-то хорошее, как они, но я не чувствовала себя достаточно сильной для такого образа жизни. Так что я полагаю, что мое решение сменить профессию было вызвано не только болью.

Тристан не отвечает, поэтому я проверяю, не заснул ли он, но его глаза открыты. Может быть, он думает, что я трусиха. Я корчусь от стыда. Мне было лучше сохранить свой секрет.

– Ты смотришь на это с неправильной точки зрения, – говорит Тристан.

– Что?

– Ты равнялась на своих родителей, потому что думала, что они поступали благородно, верно? Помогая другим?

– Да…

Я подтверждаю, не совсем понимая, куда он клонит.

– Тебе не нужно было буквально вставать на их место, чтобы сделать это. У каждого человека есть уникальные сильные стороны. Ты могла бы достичь того, чего хотела, используя свою уникальную силу.

– И в чем моя сила? – с вызовом спрашиваю я.

– Слушать людей, – говорит он удивленным тоном. – И не только это. Сочувствовать им.

– Тристан, ты меня немного переоцениваешь. Только потому, что мы разговариваем…

– Дело не только во мне. Кира много говорила о тебе после того, как ее бросил муж. Она сказала, что ты была очень добра, выслушала ее. Дала ей хороший совет.

Я помню то время в жизни Киры. Муж бросил ее около года назад, и она превратилась из жизнерадостной женщины в хандрящую развалину. Я старалась помочь ей, как могла, но у меня так и не сложилось впечатления, что мне это удалось.

– У тебя есть внутренняя сила, которой обладают немногие люди. И ты знаешь, как делиться ею с другими. Ты могла бы помогать людям по-своему. Заботясь о них по очереди. Как ты поступаешь со мной. Я рассказал тебе то, чего не говорил никому. Даже консультанту. В каком-то смысле я отдал тебе часть своего прошлого, часть самого себя, – которую никогда никому не отдавал. Я не привык делать себя уязвимым.

Я никогда не слышала, чтобы кто-то так открыто говорил о своих чувствах. Я понятия не имею, как ответить, и, похоже, он этого от меня и ждет. Я напрягаю свой усталый мозг, чтобы придумать, о чем еще можно поговорить.

– Что использовали туземцы, чтобы татуировать себя на церемонии бракосочетания? Было ли это больнее, чем делать обычную татуировку? – выпаливаю я, вспоминая, что он сказал мне неделю назад. Спокойно, Эйми. Действительно плавный способ сменить тему.

– Понятия не имею, – отвечает Тристан, в его голосе слышится замешательство.

– Но делать что-то подобное, если это причиняет боль, – это варварство. Ну, я всегда думала, что делать татуировку – это варварство. А что, если ты захочешь от нее избавиться?

– Они вообще не планируют ее удалять. В этом-то все и дело. Я думаю, что это прекрасно – отдавать себя кому-то так всецело и полностью.

У меня перехватывает дыхание. Может быть, если бы он не сказал мне несколько минут назад, что отдал мне часть себя, которую никогда не отдавал никому другому, я бы ничего об этом не подумала. Я не могу отделаться от мысли, что это… что бы это ни было… значит для него гораздо больше, чем я думала. Но я не уверена, что готова узнать, что это значит. В его глазах есть интенсивный блеск, который пронизывает меня насквозь. Когда я больше не могу выдерживать его пристальный взгляд, я отворачиваюсь и говорю:

– Спокойной ночи.

Тристан засыпает раньше меня, его ровное дыхание наполняет салон. Мне удается убедить себя, что я слишком остро реагирую, и я тоже почти засыпаю. Затем он обнимает меня за талию, придвигаясь ближе ко мне. Слишком близко. Чувствовать, как каждый дюйм его тела прижат к моему, мучительно.

Его дыхание овевает мой затылок, его сильные грудные мышцы прижимаются к моей спине. А его нижняя часть тела – нет, я туда не пойду. Но моему телу не нужно мое разрешение, чтобы мучить меня. Сильная, почти болезненная потребность пробуждается глубоко внутри меня. Я не могу подавить ее, как ни стараюсь. Даже чувство вины не может ее погасить. Завтра я скажу Тристану, что больше не могу этого делать. Я буду спать на своем месте и приходить к нему только в том случае, если я ему понадоблюсь. Мы оба и так достаточно сбиты с толку. Я – неспособная контролировать свое тело, а он… Этот взгляд Тристана говорил о чувствах, которые он не должен испытывать ко мне. Я позволила этому зайти слишком далеко. Но это не значит, что сон рядом с ним что-нибудь изменит.

Но он действительно имеет значение. Тристан спит всю ночь, ни разу не проснувшись. На этот раз кошмар снится мне. Я просыпаюсь, тяжело дыша, со слезами на глазах. В моем кошмаре на нас напала стая диких зверей, и Тристан помог мне взобраться на дерево, у которого не было нижних ветвей, чтобы животные не могли на него взобраться. А потом его разорвали звери. Когда я понимаю, что он рядом со мной, невредимый, я прижимаюсь к нему и снова плачу, на этот раз от радости. Интересно, с чего вдруг этот внезапный сон? Тристан сделал все возможное, чтобы защитить меня в последние недели.

Когда я снова погружаюсь в сон, пугающее осознание проникает в мой разум. Я думала, что связь между нами здесь в тропическом лесу, была дружбой. Но, может быть, это нечто большее. Может быть, я чувствую больше, чем думаю, к этому человеку, который не только самый сильный человек, которого я встречала, но и, кажется, более решительно настроен сохранить жизнь мне, чем себе.

Глава 19

Эйми

В следующие дни мы погружаемся в самый глубокий ад, какой только может быть, потому что каждое утро находим свежие отпечатки лап внутри забора. А затем второй набор отпечатков, такой же большой, как и первый. Тристан был прав. Это самка ягуара, по крайней мере, с одним детенышем. И детеныш уже не размером с милого котенка, а смертельно опасного размера. Днем зверей не видно, но ночью они бродят повсюду. Они опрокидывают наши запасы дров и пьют нашу воду. Тристан предлагает уйти раз или два, но никто из нас не думает, что это очень хорошая идея. Мы регулярно спускаемся с холма; уровень воды все еще очень высок. Мы продвигались бы медленными темпами, и ночью было бы трудно построить укрытие. Затем, утром, когда исполняется два месяца и две недели с тех пор, как мы разбились, отпечатки лап исчезают. С тех пор проходит еще неделя, а мы все еще ищем их каждое утро и проверяем забор на наличие дыр, но свежих дыр или отпечатков лап нет. Возможно, самка ягуара и ее детеныш (я отказываюсь думать, что детеныши во множественном числе) просто проходили мимо этого места.

Тристан все еще проверяет забор каждое утро, но я перестала ходить с ним. Он также делает последний обход вечером после того, как мы едим, неся факел, и именно там он сейчас; в то время как я свернулась калачиком на своем месте, покусывая губу. Сегодня вечером я пытаюсь набраться смелости, чтобы сказать ему то, что я не могла сказать на прошлой неделе: я больше не хочу спать так близко к нему. Не считая ягуаров, я прошла через свой личный ад. Хотя я сплю дольше одного часа за ночь, спать рядом с ним становится все мучительнее с каждой ночью. Сейчас ему лучше, его кошмары мучают его все реже. Нет никаких причин продолжать это.

– Никаких следов, – объявляет Тристан, входя в самолет.

– Я пойду переоденусь и вернусь через минуту.

Он исчезает в кабине, даже не взглянув на меня. Он не видел, что я лежу не на его сиденье, а на своем.

Но он видит пять минут спустя, когда возвращается. Он останавливается перед сиденьями. У меня была подготовлена вся эта речь о том, что будет лучше, если я буду спать здесь, но под его обиженным взглядом мне удается выдавить следующие слова:

– Я хочу сегодня спать на своем месте, Тристан. Просто здесь так жарко. А когда мы так близко друг к другу становится еще жарче.

Он видит мое оправдание насквозь.

– Я понимаю. Все в порядке. Хороших тебе снов.

Не говоря больше ни слова, он отправляется спать. Я пытаюсь сделать то же самое, но безуспешно. Я начинаю использовать свою старую технику воображения водопада – мне не приходилось использовать ее с тех пор, как я спала рядом с Тристаном. Я начинаю рисовать образ за своими веками, когда начинается его кошмар. Дикий. Громкий. Отчаянный. В мгновение ока я оказываюсь рядом с ним.

– Тристан, – шепчу я. Его ногти царапают кожаное кресло в его безжалостных движениях, и я, кажется, не могу его разбудить. Я прижимаю колени к стулу по бокам от него, удерживая его под собой, ограничивая его способность двигаться. Затем я кладу ладони на каждую из его щек и зову его по имени громче. Когда он открывает глаза, лунный свет освещает ужас и боль в его глазах. Это разрывает меня, чувство вины поднимается из глубины моей груди. Я не должна была оставлять его сегодня вечером.

– Просто останься со мной ненадолго, пожалуйста. Ты мне так нужна, Эйми.

Звук моего имени из его уст пробуждает во мне что-то такое, что заставляет меня корчиться в пылающей пытке. Он делает со мной то, чего не должен делать.

– Шшш, хорошо. Я останусь. Я знаю, это помогает иметь кого-то рядом.

– Не кого-то. Тебя. Ты делаешь воспоминания сносными, а настоящее – лучше. У тебя невероятно сильная воля продолжать идти, даже если ты не знаешь, куда ты направляешься, надеясь, что в конце пути найдешь что-то достойное. У тебя есть врожденная способность видеть на своем пути хорошее – то, что придает тебе сил, счастливые вещи, такие как твои стихи, – и ты следуешь дальше. Ты передаешь эту силу другим, даже если это стоит тебе сна и покоя. Раньше я ненавидел просыпаться каждое утро. Теперь я с нетерпением жду каждого дня, даже несмотря на то, что мы застряли в этом месте. Потому что это означает еще один день с тобой. – Он ласкает мои губы большим пальцем. Я открываю рот, но он качает головой.

– Ничего не говори, пожалуйста.

Долгое мгновение мы молчим, наши взгляды скрестились. Я вдыхаю его горячее дыхание, напряжение потрескивает на коротком расстоянии между нашими губами. Затем он притягивает меня для поцелуя. Прикосновение его губ к моим электризует меня, мерцание за мерцанием пробегает по моим нервным окончаниям. Его язык захватывает мой в первобытном притязании. Ледяная дрожь пробегает по моей коже, и в то же время глубоко внутри меня пробуждается огонь. Меня никогда так не целовали. Яростно, с абсолютной, отчаянной потребностью. Я пытаюсь умерить накал эмоций, нарастающий внутри меня. Я пытаюсь вспомнить, что это неправильно. Но эта мимолетная мысль тонет в жаре, воспламеняющем его губы и руки, и я сдаюсь. Тристан углубляет поцелуй, пока я не начинаю задыхаться. Я начинаю ощущать его твердые мышцы груди, каждую линию и каждый выступ, в то время как мои руки дико блуждают с жадностью, которую я не узнаю. Его руки скользят по моему телу, путешествуя от спины к бедрам, разжигая огонь в моем центре; я убеждена, что он поглотит меня. Толчком он притягивает меня еще ближе к себе, так что я почти оседлала его. Его пальцы перебирают мои волосы, в то время как его благословенный рот баюкает мой, заставляя меня хныкать.

А потом я вырываюсь из этого состояния. Я отстраняюсь, задыхаясь, покрасневшая и пристыженная. Я вскакиваю на ноги, ища убежища в своем кресле, чувство вины проникает в меня, как отравленная стрела. Я пытаюсь сосредоточиться на звуках проливного дождя снаружи. Льет как из ведра. Я сворачиваюсь калачиком в позе эмбриона. Осознание того, что я сделала, растет, усиливая чувство вины, пока я больше не могу находиться в своей собственной шкуре.