Текст книги "Увядающая надежда (ЛП)"

Автор книги: Лайла Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 14

Эйми

– Я знаю это. Оно милое, – говорит Тристан в тот день, когда исполняется два месяца с тех пор, как мы разбились, и почти две недели с тех пор, как нас укусили пауки. Его глаза загораются, когда он снова читает отрывок стихотворения, которое я нацарапала в грязи. Это стало почти ежедневным делом – как негласное соглашение. Когда мы садимся обедать или иногда – как сейчас – завтракаем, мы пишем несколько строк в грязи.

Я не узнаю ни одно из стихотворений, которые он записывает, что немного смущает, так как он цитирует авторов, которых должен знать любой, кто был лучшим учеником (которым я была). Во всяком случае, это подпитывает мою потребность в чтении новых вещей. Это как маленький побег каждый день. Это разрушает повторяющиеся задачи нашего выживания; это что – то новое, чего стоит ждать с нетерпением – что-то новое, что не связано с добычей пищи.

Это роскошь, и мы оба ей наслаждаемся.

Его стихи меня интригуют. Эдгар Аллан По – не единственный писатель, который ему нравится. Томас Харди – один из его любимцев среди многих, многих других. Но какого бы поэта он ни цитировал, у всех стихов есть что-то общее: они говорят о боли, тьме и поступках, которые невозможно простить.

Я не понимаю, почему он увлекается такого рода литературой. Конечно, в этом есть красота. Это просто немного угнетает. Вначале я думала, что это просто его вкус, но теперь я подозреваю, что это может быть что-то другое.

В наших раундах вопросов во время работы по дому он старается держаться подальше от неприятных тем, и я научилась не давить на него. Но когда он царапает слова в грязи, все меняется. В его глазах тот же прилив эмоций, что и тогда, когда я случайно затрагиваю темы, которые он не хочет обсуждать. Вот почему я подозреваю, что его убежище в депрессивной поэзии связано с теми менее радостными переживаниями, которые он скрывает от меня. С каждым стихотворением, которым он делится, растет это необъяснимое желание обнять его – или найти способ любым способом утешить его. Я хочу, чтобы его темное облако исчезло. Мне нужно, чтобы оно исчезло, потому что я не могу видеть, как он мучается.

Я узнаю о нем почти столько же из тех нескольких строк, которые он пишет в грязи каждый день, сколько и из наших расспросов, когда мы занимаемся домашними делами. Я же делюсь стихами, которые не могут быть более противоположными. Они веселые и легкие. Дело не в том, что я когда-либо увлекалась веселой поэзией; я вообще никогда не увлекалась поэзией. Мне нравятся романы. Я удивлена, что вообще помню какие-то стихи. В последний раз, когда я читала стихи, я была старшеклассницей. По какой-то причине солнечные, жизнерадостные стихи застряли в памяти. Во всяком случае, Тристан, кажется, проявляет такой же интерес к моим стихам, как и я к его.

Когда мы заканчиваем с поэзией, я вручаю Тристану лук и стрелы.

– Это твой шанс произвести на меня впечатление.

Он утверждает, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы научить меня стрелять.

Он хмурится, накладывает стрелу и натягивает тетиву лука. Я стараюсь запомнить каждое действие, каждое движение его мышц, надеясь, что смогу воспроизвести их, когда придет моя очередь. Его широкие плечи наклоняются вперед, сильные руки сжимают лук и стрелу. Мышцы на его руках и лопатках напряжены; я вижу их резкий контур под рубашкой. Мышцы на его животе тоже напряглись. Четко очерченные мышцы на животе видны сквозь влажную, прилипшую рубашку. Он снова и снова говорил мне, что для достижения цели важнее всего найти равновесие и сохранять сосредоточенность. Он утверждал, что я смогла бы достичь этого, если бы напрягла мышцы живота. Я пыталась, но теперь вижу, что делала это неправильно.

Тристан целится в нашу импровизированную мишень. И промахивается на два фута. Я начинаю смеяться.

– Я не впечатлена.

Я все еще смеюсь, когда Тристан выпускает вторую стрелу, которая попадает в цель прямо посередине. Как и третья и четвертая. Он запускает пятую в воздух в птицу, которая пролетает над нами. Я вскрикиваю, прикрывая рот руками, когда птица приземляется на землю со стрелой, застрявшей в ее груди. Он снова направляет следующую стрелу в цель, попадая прямо в центр. То же самое и со стрелой после нее.

И вот тогда кусочки головоломки начинают складываться вместе, по одной стреле за раз. Его знания о навыках выживания, таких как разведение огня с нуля и проверка съедобности. Его кошмары.

– Ты был в армии, – говорю я.

Костяшки пальцев Тристана на луке белеют, его челюсть сжимается. Он опускает лук, подходит к мишени, чтобы собрать стрелы, а затем поднимает упавшую птицу. Он ни разу не взглянул в мою сторону.

– Тристан? – спрашиваю я. – Я права?

Он опускается на ствол дерева, служащий скамейкой, и склоняется над стрелами, разглядывая их наконечники.

– Да. Я был направлен в Афганистан.

Его голос странно спокоен, почти бесстрастен. Я сажусь рядом с ним, внезапная волна восхищения захлестывает меня.

– Мы должны найти какой-нибудь яд, чтобы обмакнуть в него наконечники стрел, – выпаливает он.

Его слова сбивают меня с толку, так что у меня нет времени размышлять, пытается ли он сменить тему или действительно планирует отравить стрелы.

– Зачем? Это сделало бы все, во что ты стреляешь отравленной стрелой, несъедобным, верно?

– Не для животных, которых мы собираемся съесть, а для хищников.

Я знаю, что он думает об отпечатках лап, которые мы обнаружили на днях.

– Если появится ягуар, мне понадобится около пяти стрел, чтобы уложить его. Ягуары очень быстры. У меня никогда не будет времени выпустить достаточно стрел. Если стрелы отравлены, у нас будет больше шансов.

– Как мы найдем яд? Я имею в виду, что большинство вещей вокруг нас ядовиты, но это не значит, что мы можем осушить…

– Я еще не знаю.

Он подпирает подбородок ладонью. Пучок темных эмоций в его взгляде говорит мне, что он думает не о яде для стрел, а о другом виде яда.

– Вот о чем твои кошмары, не так ли? – спрашиваю я. – О твоем времени в армии.

Он не отвечает, но меня это не останавливает.

– Если в комнате есть слон – или, ну, в джунглях, – я не хочу продолжать игнорировать его. Мы можем поговорить о разных вещах. Это может быть освобождающим.

Я помню наш разговор о моих родителях несколько недель назад, и как после этого я почувствовала себя намного свободнее. Когда Тристан не смотрит на меня, не говоря уже о том, чтобы ответить, я добавляю:

– Знаешь, я слышу тебя каждую ночь.

Это заставляет его вскинуть голову.

– Ты меня слышишь?

– Да.

В его взгляде столько тревоги и отчаяния, что мне ничего так не хочется, как зарыться в землю, стыдясь того, что я вмешиваюсь в столь личное дело.

Он тяжело сглатывает, отводя взгляд.

– Прости.

Я растерянно моргаю.

– За что?

– Я не хотел тебя беспокоить. Я подумал, что если закрою дверь… Я и не подозревал, что веду себя так громко.

– Ты мне не мешаешь. Тебе не обязательно продолжать спать в этой кабине. В салоне достаточно места, и меня не пугают кошмары.

Он грустно улыбается.

– Нет, но я буду раздражать тебя. Даже если ты и слышишь меня, когда я нахожусь в кабине, будет лучше, если между нами будет дверь.

– Нет, не будешь. Тристан, ну же, поверь мне в этом. Тебе нужно отдыхать. В кабине пилота не так удобно, как в салоне. Мы разберемся с этими кошмарами.

Он смотрит на меня с непроницаемым выражением лица. Затем он протягивает мне лук и несколько стрел.

Когда наши пальцы соприкасаются, по телу пробегает электрический ток – совсем как в тот день, когда он сказал мне, что я хорошо выгляжу, когда ношу белое. Только на этот раз он еще более интенсивный. Я обращаю внимание на эти его реакции. В последнее время они случаются часто. Их становится все труднее игнорировать, но я стараюсь изо всех сил. Что-то еще тоже становится все труднее игнорировать.

Это чувство вины, которое я не могу понять.

– Давай научим тебя стрелять метко, – говорит Тристан голосом, который звучит немного странно. – Я разберусь со своими кошмарами.

Я улыбаюсь.

– Давай заключим сделку. Я позволю тебе научить меня, как противостоять лесу; ты позволишь мне помочь тебе встретиться лицом к лицу с твоими кошмарами.

– Ты ведь не сдашься, правда?

– Мне воспринимать это как "да"? Ты будешь спать в салоне?

– Хорошо, я так и сделаю, – говорит он с неловкой улыбкой. – Теперь сосредоточься на цели и стреляй.

Несмотря на то, что я запомнила каждое движение его мышц, когда он стрелял, я не могу воспроизвести их, не говоря уже о том, чтобы стрелять с его точностью. Или с любым другим видом точности.

– Так почему ты больше не в армии?

Я спрашиваю после того, как мы закончили на сегодня и собираем стрелы.

Тристан колеблется.

– Это тяжелая жизнь. Она начала сказываться на мне. И… Я ушел, потому что хотел проводить больше времени со своей женой. С тех пор как я поступил на военную службу, меня почти постоянно куда-то направляли, так что первые два года нашего брака она провела в одиночестве. Не та жизнь, на которую она надеялась, – говорит он.

– В те короткие периоды, когда я был дома, отношения между нами были напряженными. Очень напряженными.

Его глаза изучают меня, как будто надеясь, что я прерву его или сменю тему. Но я этого не делаю. Я оставляю это на его усмотрение. Если он решит больше ничего не говорить, я не буду настаивать на большем. Я уже достаточно надавила.

– Я надеялся, что если вернусь домой и устроюсь на постоянную работу, то между нами снова все наладится.

– Но этого не произошло?

Он качает головой с горькой улыбкой на губах.

– Почему?

Я жестом прошу его помочь мне развести костер, чтобы поджарить птицу, которую он подстрелил стрелой. Костер, который я развожу каждое утро, чтобы подать сигнал спасателям, в приход которых я больше не верю, уже горит, но то, как он устроен, делает его непригодным для приготовления пищи.

– Одна из причин заключалась в том, что мы отдалились друг от друга. Мы провели слишком много времени вдали друг от друга, и наш опыт был разным. Поэтому, естественно, он сформировал нас по-разному. Селия была учительницей начальных классов и проводила свои дни в окружении детей. Я проводил свои дни в Афганистане, окруженный стрельбой и людьми, страдающими или умирающими.

Я отвожу взгляд от его рук, когда он начинает ощипывать птицу.

– Какова была другая причина?

– Хмм?

– Другая причина, по которой у вас ничего не получилось?

– Другой причиной… был я. – Странный звук вырывается из его горла, и когда он снова заговаривает, его голос дрожит.

– Или, скорее, посттравматическое стрессовое расстройство.

– О.

– Мне поставили диагноз после того, как я вернулся домой. Я постоянно злился и избегал людей. Люди также избегали меня, даже люди, которые были моими друзьями. Некоторые боялись меня. Я терпеть не мог слышать определенные звуки. Мне снились ужасные кошмары. Раньше они были намного, намного хуже, чем сейчас. И Селия… она начала желать, чтобы я снова вернулся в армию. Она вообще не могла иметь со мной дело. Начала избегать меня в течение дня. Ночью спала в другой комнате, а потом стала ночевать у своей подруги, сказав, что не может отдохнуть. Что она все еще может слышать меня.

– Вы ходили на консультацию?

– Я ходил. Я помню, как мой консультант предупреждал меня, что многие браки, подобные моему, распадаются. Он предложил нам провести семейную терапию. Мне потребовалась целая вечность, чтобы набраться смелости и попросить Селию пойти со мной на консультацию. К тому времени, как я это сделал, она вообще почти не возвращалась домой. Я думаю, для нее все уже было кончено, но я отказывался это видеть. Я подготовил эту очень сложную речь и повел ее в ресторан, где мы были на нашем первом свидании много лет назад. В ту ночь она сообщила мне новость о том, что хочет развестись.

– Это… Мне жаль… это очень печально.

– Так и есть. Невероятно, как быстро все может пойти не так. Она сказала мне, что разлюбила меня. И, как ты правильно предположила, влюблена в кого-то другого.

– Ах…

Следующие несколько минут проходят в тишине, пока мы насаживаем птицу на шампур вместе с несколькими сероватыми, похожими на бумагу корнями, которые я выкопал сегодня рано утром. Мой желудок скручивается при виде жарящейся птицы. Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз нормально ела. У Тристана тоже урчит в животе. Чтобы утолить голод до тех пор, пока птица не будет готова, каждый из нас выпивает по несколько банок воды. Вода, как обычно, чуть теплая, и я бы все отдала за глоток ледяной воды. У меня болит горло при одной мысли об этом.

Поскольку он не выказывал никаких признаков желания продолжить разговор, я удивлена, когда он снова заговорил о своей жене.

– Они поженились сразу после нашего развода, а через несколько месяцев у них родился ребенок.

– Он был зачат, когда вы двое еще были женаты?

– Простая математика доказывает, что да.

– Как ты справился с этим?

– Плохо, – говорит он, уставившись на жарящуюся птицу, положив подбородок на колени.

– Я стал кем-то вроде отшельника на некоторое время.

– Почему ты не вернулся в армию?

– Я не мог. Несмотря ни на что, я все же оправлялся от травмы и не хотел возвращаться к исходной точке. И я ненавидел армию. В некотором смысле, я чувствовал, что она была виновата во всем, что произошло – в моих кошмарах, потери Селии.

– Ну, так оно и было, – говорю я.

– Я не знаю. Раньше я верил, что опыт, который подбрасывает нам жизнь, формирует нас. Теперь я думаю, что именно то, как мы справляемся с этим опытом, формирует нас.

– Это интересный взгляд на вещи, – бормочу я. Мои мысли возвращаются к моим собственным мрачным дням после того как умерли мои родители. Сказать, что я плохо справлялась, – это еще мягко сказано. Но я не хочу думать о своих родителях. Я годами приучала себя не позволять своим мыслям обращаться к ним – отвлекать свои мысли на что-то другое, когда они угрожали вспомнить то, что я хотела забыть. Возможно, именно поэтому мне так быстро удалось приучить себя не думать о Крисе с тех пор, как мы потерпели крушение в этом забытом месте.

– Итак, если ты не считаешь армию ответственной, почему ты не вернулся туда?

Он пожимает плечами.

– Я больше не хотел такой жизни. Когда я встретил Селию, я был молод и полон мечтаний, готовый пожертвовать собой ради общего блага. Легко быть щедрым, когда ты счастлив. Я потерял и счастье, и способность мечтать. И, честно говоря, армия была не тем местом, где можно творить добро, как я когда-то думал.

– Ты всегда хотел быть в армии?

– Я думал о том, чтобы стать врачом. Либо врач, либо военный. Я выбрал военную службу в свой семнадцатый день рождения.

Раньше я восхищалась им за его доброту и отсутствие страха. Теперь я восхищаюсь им еще больше. Для принятия такого решения требуется огромная внутренняя сила. Особенно в таком юном возрасте.

– Когда я вернулся из армии, я думал о том, чтобы поступить в колледж, а затем поступить в медицинскую школу, но я чувствовал себя слишком старым для этого.

– Ты все еще любишь Селию?

– Нет. В какой-то момент я тоже разлюбил ее, сам того не осознавая. Я цеплялся за нее, потому что она воплощала надежду на нормальную жизнь, а потом я узнал, что надежды больше не существует.

Что-то пересекает черты его лица… как тень… такая густая, почти как вуаль. Я понимаю, что видела это выражение у него раньше. Когда он выпускал те стрелы. Когда он желает мне спокойной ночи и уходит в кабину пилота. Глубоко нахмуренные брови и страдальческий взгляд были не так заметны, но они были. Признаки того, что человек прячется в своей скорлупе. Нет, не в скорлупе.

В своем аду.

У меня возникает необъяснимое желание сказать ему что-нибудь утешительное, вызвать улыбку на его лице, потому что его мучения терзают меня, как если бы они были моими собственными. Прежде чем у меня появляется возможность хорошенько обдумать все, он растягивает уголки губ в улыбке и говорит:

– Итак, я прошел подготовку на пилота и начал работать на Криса.

– Что ж, хорошо для меня. Кто знает, как долго я бы продержалась, если бы пилотировал кто-то менее подготовленный к выживанию.

– Нам стоит пойти на разведку сразу после еды, чтобы найти яд для наконечников стрел, – говорит Тристан, и я киваю в знак согласия. Но когда птица и коренья готовы, мы едим так быстро, что наши желудки болят сильнее, чем от голода, заставляя нас отдыхать несколько часов.

– Давайте начнем, – говорит Тристан.

– Сегодня мы не продвинемся далеко, потому что примерно через час стемнеет, но любой прогресс лучше, чем ничего.

Я киваю.

– Может, нам взять с собой факел?

– Да.

Я захожу в самолет и отрываю еще один отрезок от своего свадебного платья. Его назначенная роль сейчас заключается в предоставлении ткани для факелов. Первые несколько раз мне казалось, что с меня сдирают кожу. Будто я лишала себя того, что сохраняло мою надежду. Но теперь я понимаю, что платье все еще воплощает надежду, хотя и другую надежду, чем раньше. Раньше она означала исполнение моей мечты о женитьбе. Теперь это была моя надежда остаться в живых и держать зверей подальше.

Тристан обмакивает полоску ткани в наши последние капли жидкого животного жира, а затем оборачивает ее вокруг ветки и поджигает над огнем. Затем мы направляемся в лес. Это первый раз за две недели, когда Тристан идет дальше, чем просто мимо первых нескольких деревьев. Это такое облегчение, что больше не нужно идти одной. Просто видя его перед собой, с его сильными руками и уверенной походкой, я чувствую себя в большей безопасности, чем с тысячью факелами или оружием.

– Что мы ищем?

Тристан поджимает губы.

– Не уверен. Здесь есть много ядовитых растений, но мы никак не можем сказать, достаточно ли они ядовиты для того, что нам нужно. Давайте поищем растения, вокруг которых нет других растений или насекомых. Это явный признак сильного яда.

Мы не встречаем ни одного растения, которое соответствовало бы критериям Тристана. Я сомневаюсь, что в этом лесу найдется хоть дюйм, который не был бы покрыт насекомыми. Я указываю на несколько растений с блестящими листьями и одно с шипами, где я ужалила себя в щеку несколько дней назад. Это причиняло мне боль, которая соперничала с ужасным походом к дантисту. Тристан не удовлетворен ни одним из них. В конце концов я перестаю указывать на вещи и оставляю его осматривать растения самостоятельно.

Глава 15

Эйми

Мы возвращаемся в самолет с пустыми руками, и когда мы уже собираемся ложиться спать, Тристан направляется в кабину пилота.

– Что ты делаешь? Я думала, мы договорились, что ты будешь спать здесь.

Вздыхая, он говорит:

– Я надеялся, что ты забыла об этом

– Никаких шансов. Возьми все, что тебе нужно, из кабины пилота и иди сюда.

Я кладу подушку на сиденье через проход в том же ряду, что и мое.

– Туда, – говорю я Тристану, когда слышу, как он приближается. В самолете очень темно, если не считать нескольких лучей лунного света, проникающих сквозь маленькие иллюминаторы, но я так привыкла к темноте, что без сомнения могу сказать, где что находится.

– Здесь тебе будет гораздо лучше, вот увидишь.

– Ты не отдохнешь, Эйми. Ты уверена в этом?

– Абсолютно.

После того, как Тристан откидывает спинку кресла в положение лежа, я перехожу в заднюю часть самолета и переодеваюсь в платье, которое использую в качестве ночной рубашки. Хотя он меня не видит, я все равно краснею, когда снимаю одежду. Я делаю мысленную заметку пойти завтра в кабину пилота, чтобы переодеться.

Я лежу на спине, уставившись в потолок. Пройдет несколько часов, прежде чем я засну, как это всегда бывает.

– Я хотела бы, чтобы у меня была книга или что-нибудь в этом роде. Раньше я читала роман каждую ночь, пока не засыпала.

– Мы можем рассказывать друг другу истории – о том, что с нами происходило, – предлагает Тристан. – Я имею в виду, это то, что бывает в книгах, верно, рассказы? Ты первая. Я уверен, что у тебя есть более смешные истории, чем у меня.

У меня такое чувство, что предложение Тристана связано с его страхом заснуть и столкнуться лицом к лицу со своими кошмарами. Может быть, это поможет ему уснуть.

– Хорошо. Но я в этом очень плоха, предупреждаю тебя. Однажды мне пришлось нянчиться с четырехлетней сестрой моего друга. Я рассказала ей какую-то запутанную историю о том, как монстры прятались у нее под кроватью, и она закатила истерику. Ее мама не могла успокоить ее в течение нескольких часов.

– Ты рассказала четырехлетнему ребенку историю о монстрах под кроватью? – спрашивает Тристан, разражаясь хохотом.

– Да. Я подумала, что для нее было бы интереснее, если бы в истории был какой-то жуткий аспект. Это был провал. Итак, есть что-нибудь, чего ты боишься, от чего мне следует держаться подальше?

– Хм, давай посмотрим, кроме моих собственных кошмаров? Нет, я в порядке. Ничто из того, что ты скажешь, не сможет превзойти это, я гарантирую.

– Какую историю ты хотел бы услышать?

– Когда ты получила свой любимый подарок?

Я улыбаюсь. Я думала, что будет трудно вспомнить историю, но я живо помню подробности этого события.

– Я получила его на Рождество от своих родителей, когда мне было семь. Или, если быть точной, от почтальона. Мои родители обещали мне, что будут дома на Рождество, но за несколько дней до этого они позвонили и сказали, что не приедут. Я была расстроена в течение нескольких дней и отказывалась разговаривать с ними, когда они звонили. Они должны были купить мне фарфоровую куклу, о которой я мечтала целую вечность, и я злилась, потому что была уверена, что им потребуется целая вечность, чтобы вернуться домой и подарить ее мне. Но она прибыла в день Рождества. Я была так счастлива. Я помню, как сидела перед телевизором, пила горячий шоколад, прижимая к себе куклу. Это было лучшее Рождество в моей жизни, если не считать того, что рядом не было родителей. Но в этом не было ничего необычного. Каникулы были для них напряженным временем.

– Ты часто была одна, когда была ребенком, верно?

– Да. Через какое-то время я к этому привыкла, но все равно хотела, чтобы мои родители чаще бывали рядом. Особенно в такие дни, как Рождество. Я помню, как смотрела рождественские фильмы и жалела, что у меня не может быть такой семьи. Я пообещала себе, что когда у меня будет семья, я буду проводить с ними как можно больше времени.

– И ты решила стать адвокатом, потому что там короткие часы работы?

– Эй, у меня отличные навыки управления временем.

Тристан хихикает.

– Верю. Совсем как Крис. Как вы двое познакомились?

– Мы знаем друг друга целую вечность. Я не помню времени, когда бы я его не знала. Наши родители были друзьями, и мы жили недалеко друг от друга. Мы с Крисом были лучшими друзьями задолго до того, как стали встречаться. Иногда мне кажется, что мы были скорее лучшими друзьями, чем парой.

– Нам стоит пойти спать, – говорит Тристан с нехарактерной резкостью в голосе.

– Ты нервничаешь, не так ли? – спрашиваю я.

Он отвечает после короткой паузы.

– Да.

– Не стоит.

Прилив тепла наполняет меня. Я протягиваю руку, и проход между сиденьями такой узкий, что я могу коснуться его плеча. Он отдергивается, как будто я его обожгла.

– Прости. Тебе не нужно стыдиться, Тристан. Или продолжать наказывать себя за свою храбрость.

Он не отвечает, но когда я снова касаюсь его плеча, он кладет свою руку поверх моей, и какое-то время никто из нас не двигается. Я могу сказать, что он более расслаблен. Непостижимое чувство удовлетворения охватывает меня при мысли о том, что я способствовала этому и что я могу сделать его ад немного более терпимым.

Потом он засыпает. Я размышляю, почему мне так хочется ему помочь. Или хочу ли я ему помочь? Может быть, ответ намного проще. Может быть, я просто изголодалась по человеческому прикосновению, и я делаю это вовсе не для его пользы, а для своей собственной. Нет, я знаю, что дело не в этом. Его счастье просто делает меня счастливой.

Не в силах заснуть, я начинаю с техники, которую часто использую, чтобы заснуть: воображаю водопад. Это должно меня расслабить. Я трачу на это, кажется, целый час без каких-либо улучшений. Я сдаюсь, когда Тристан начинает двигаться, бормоча во сне. Его бормотание переходит в громкие крики. Отчаянные. От них у меня мурашки бегут по коже. Сначала я остаюсь на своем месте, закрывая уши. Но ужас, который мучает его, проникает в меня до тех пор, пока мое сердце не начинает биться с тошнотворной скоростью, и я больше не могу терпеть. Я подхожу к нему, втискиваясь на его сиденье. Сиденья непомерно широкие, но я понимаю, как сильно мы оба похудели, если смогли в нем поместиться.

– Тристан, – говорю я, моя рука нависает над его плечом, неуверенная, должна ли я встряхнуть его, чтобы разбудить. Он, кажется, уже наполовину проснулся, его глаза время от времени приоткрываются, расфокусированные. Его движения становятся более дикими, более неистовыми, на лбу выступает пот. Слова, которые он бормочет, непонятны.

– Тристан, – говорю я снова, немного громче. Он сжимает мою руку, точно так же, как в ту ночь, когда у него был жар. Его глаза широко распахиваются на несколько секунд, а затем снова закрываются. В этой стране между мечтой и реальностью он придвигается ближе ко мне, пока его голова не оказывается почти на моей груди. Он так крепко сжимает мою руку, что я боюсь, как бы у меня не остановилось кровообращение, но у меня не хватает духу сказать ему, чтобы он отпустил. Хотя его хватка не ослабевает, его метания прекращаются, а дыхание становится более ровным.

– Так много погибло. Я не смог спасти их, – шепчет он дрожащим голосом. – Помочь им.

– Что случилось?

– Мы наткнулись на группу гражданских лиц. Их там не должно было быть. Мне было поручено отвести группу в безопасное место, но я не преуспел. Они все были убиты. Я вижу эту сцену снова и снова. С каждым разом это все ужаснее. В своих снах я спасаю их, а потом беру пистолет и убиваю их сам.

– Это просто кошмар, Тристан.

Жаль, что я не могу найти более утешительных слов, потому что мое сердце разрывается из-за него.

– Нет. Это более грубая версия реальности. Я не нажимал на курок. Но я действительно убил их.

После этого он вообще ничего не говорит. Возможно, он заснул, поэтому я пытаюсь пошевелиться.

– Ты можешь остаться здесь ненадолго? – спрашивает он.

– Конечно.

– Спасибо.

Через некоторое время он засыпает, и кошмары больше не возвращаются. Как, должно быть, ужасно сталкиваться с этими ужасающими образами каждую ночь и все еще переживать их каждый день. Во мне поднимается новая волна восхищения. Прошло много времени с тех пор, как я испытывала такие чувства к кому-то.

Я не могу заснуть, как ни стараюсь. Возвращение на мое место помогло бы, но об этом не может быть и речи. Тристан держит меня в ловушке, держа за запястье и положив голову мне на грудь. Другой рукой он обнимает меня в очень крепких объятиях, как будто от этого зависит его жизнь. Возможно, так оно и есть, и он черпает в этом силу точно так же, как и я, когда ищу у него силы и утешения, когда что-то в лесу пугает меня до смерти. Мне нужно, чтобы он пережил ужасы снаружи. Он нуждается во мне, чтобы преодолеть те, что у него в голове.

Хорошо, что мы можем предложить друг другу именно тот тип силы, который нам нужен.