Текст книги "Сверху и снизу"

Автор книги: Лаура Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Глава 10

На углу Восьмой улицы и Поул-лайн-стрит за высокой живой изгородью находится кладбище Дэвиса. Оно расположено в укромном месте, словно семейная тайна, которую не выставляют напоказ.

Я въезжаю в ворота и по извилистой асфальтовой дорожке еду к могиле Фрэнни. Асфальт черный, так как положен совсем недавно. Кладбище Дэвиса не похоже на древние погосты с треснувшими надгробными камнями, неухоженными дорожками и сбившимися в кучу грязными могилами. Нет, трава здесь везде аккуратно подстрижена, разбросанные там и сям тенистые деревья посажены как раз там, где надо.

Поблизости от могилы Фрэнни, которая располагается в новой части кладбища, я притормаживаю и выхожу из машины. Я только что с субботних занятий в атлетическом клубе, поэтому одета соответственно: красное трико, черные колготки и трикотажная рубашка на молнии. На голубом небе ни облачка, стоит та характерная для конца зимы погода, когда морозный воздух пробирает вас до костей. Я пересекаю лужайку, проходя мимо гранитных и мраморных плит; свежескошенная трава шуршит под моими теннисными туфлями. Не обращая никакого внимания на мое присутствие, по лужайке в поисках насекомых пролетает небольшая стайка сорок с блестящими черными перышками и снежно-белыми брюшками. В этот утренний час здесь, кроме меня и сорок, никого нет.

Я останавливаюсь перед надгробием Фрэнни – простой могильной плитой без всяких украшений. Папа, мама и Билли лежат справа от нее, место слева пустует. Когда мои родители умерли, я с удивлением узнала, что отец купил на кладбище семейный участок на пять мест. Что заставило его заказать места для моего брата, Фрэнни и для меня? Неужели ему не пришло в голову, что мы можем жениться или выйти замуж, уехать и пожелать быть похороненными рядом со своими супругами в другом городе, даже в другом штате? Иногда я думаю, что все дело в цене, – возможно, была какая-то распродажа и два места шли по цене одного. Иногда же его прозорливость заставляет меня задуматься. Я вижу вакантное место для могилы и думаю, не случится ли так, что я буду лежать там, рядом с Фрэнни и Билли, а наша семья останется без наследников, гарантирующих ей вечное существование?

Я закрываю глаза. В воздухе все еще пахнет зимой – мокрой после вчерашнего дождя травой, остывшей золой в камине. Я думаю о том, что сказал М. Любопытство кошку не уморит – Фрэнни этого так и не поняла. Что она сделала такого, что он ее убил? Уточнить смысл своих слов он отказался. Я сообщила в полицию о том, что он сказал – М. ведь практически признался в убийстве, – но там ответили, что им нужны вещественные доказательства.

Открыв глаза, я смотрю на могилу Фрэнни и понимаю, что пришла сюда за поддержкой. За прошедшее время я ничего не достигла, хотя отправляюсь на пробежку с М. три раза в неделю – если Ян не остается на ночь – и даже несколько привыкла к его обществу. То, что он сообщает мне о Фрэнни, не имеет особого значения. Я только даром теряю время, поскольку М. постоянно пытается узнать о моей жизни, моих взглядах, моих чувствах – о чем я, разумеется, ничего ему не сообщаю. Но я вижу, как он смотрит на меня, и знаю, что у него на уме. Он хочет меня трахнуть – ужасная перспектива, но это все же лучше, чем дать ему возможность откусывать кусочки от моей души. К тому же его желание я могу использовать в своих целях.

Внезапно мне становится ясно, что надо сделать. Я провожу рукой по могильной плите, трогаю пальцем выбитую на ней надпись, повествующую о короткой жизни Фрэнни, и по моей спине пробегает холодок. Я вновь обещаю сестре, что найду ее убийцу.

В кабинете М. вдоль стены стоит большая красно-коричневая кушетка, сделанная из орехового дерева. В комнате царит полумрак, навевая псевдоромантическое настроение. Сам М. сидит в кресле напротив.

Я тщательно подготовилась к сегодняшнему вечеру и теперь неплохо выгляжу в облегающем пурпурном платье на молнии, начинающейся на груди и кончающейся в самом низу. Когда М. расстегнет ее, то обнаружит подпирающий груди кружевной лифчик, узкие трусики и пояс для чулок – все черное. Сегодня я пришла сюда соблазнять.

Я сбрасываю туфли на высоких каблуках и поудобнее устраиваюсь на кушетке, положив ноги на подушки. Если М. думает, что может месяцами водить меня за нос, выдавая по чайной ложке не имеющие никакого значения факты о Фрэнни, то он ошибается, а если считает, что может морально пода вить меня так, как подавил мою сестру, то ошибается вдвойне. Мужчин понять довольно просто. Я управляла всеми мужчинами, которые встречались в моей жизни, смогу управлять и М. Он выложит мне все, что я хочу узнать.

– Вы хотите меня трахнуть, – говорю я.

М. не отвечает, но я замечаю, что он приподнимает одну бровь. В его руке бокал с мартини, который он подносит к губам. Лицо М. находится в тени, так что выражения глаз не разглядеть. Сейчас у него весьма загадочный вид. Я так и вижу, как он кромсает ножом мою сестру, и меня вновь охватывают дурные предчувствия.

– Играете в искусительницу, Нора? Это чересчур просто, вы не находите? Я ждал от вас большего.

– Прошу прощения, если разочаровала, – я отпиваю глоток виски, чтобы отогнать от себя образ Фрэнни, – но мне всегда казалось, что секс – это самый прямой путь к…

– К чему?

– К сердцу мужчины, к его душе, к кошельку. Ко всему.

М. наклоняется вперед и ставит свой бокал на столик.

– А что об этой философии подумает ваш новый друг?

– Он не имеет к этому никакого отношения.

Встав, М. подходит ко мне и, грубо схватив меня за волосы, рывком откидывает мою голову назад.

– Не думаю, что вы в самом деле так циничны, как хотите меня убедить. – Его лицо приближается вплотную к моему, и я вижу на нем все морщины. М. не мигая смотрит на меня, свободной рукой приподняв мой подбородок. – И вы не слишком-то осторожны. Я ведь убил вашу сестру, или по крайней мере вы так считаете. Вам здесь не место.

Я упрямо смотрю на него, стараясь не показывать своего страха, но у меня это не получается. М. впервые дотрагивается до меня, и его рука горит на моем подбородке, словно она сделана из раскаленного железа.

– Я вас не боюсь!

– А стоило бы. – Он долго смотрит мне в глаза: – Да нет, вы боитесь. – М. отпускает меня и отступает назад, улыбаясь гнусной самодовольной улыбкой.

Я выпрямляюсь, стараясь побороть желание потереть затылок там, где он схватил меня за волосы.

М. возвращается к своему креслу и садится.

– Ну что ж, давайте, соблазняйте меня, – говорит он. – Покажите, на что вы способны.

Чтобы потянуть время, я отпиваю еще один глоток. Он повернул ситуацию в свою пользу, и мне нужно перехватить над ней контроль.

Демонстрируя безразличие, которого на самом деле не испытываю, я поворачиваюсь на кушетке.

– Больше никогда так не тяните меня за волосы! М. не отвечает, занятый своим мартини.

Я медленно потираю одну ногу о другую, затем лениво переворачиваюсь на живот и жду, что М. придет ко мне, сделает первый шаг. Часы отсчитывают минуты, но он не реагирует.

– Снимите платье, – внезапно раздается его приказ.

Я улыбаюсь: мне не пришлось слишком долго ждать. Встав, я расстегиваю платье, которое тут же падает у меня с плеч.

– Вам нравится то, что вы видите? – спрашиваю я и медленно поворачиваюсь, давая ему возможность узреть мою задницу. Вновь повернувшись к нему лицом, я протягиваю руку, чтобы расстегнуть лифчик, но М. предостерегающе качает головой.

– Пока не надо, – говорит он. – Сядьте.

Я продолжаю стоять. М. смотрит на меня, на его лице написано раздражение.

– Кое-что вам следует понять прямо сейчас. Если вы собираетесь трахаться, мы будем делать это так, как хочу я. Если я скажу вам встать на колени и сосать мой член, то вам следует опуститься на пол, если приказываю, вы должны подчиниться. А теперь сядьте!

Его мужской шовинизм вызывает у меня смех. До сих пор я никогда не выполняла приказы мужчин, ни в постели, ни где бы то ни было еще. Но если так надо, придется подыгрывать. Мило улыбнувшись, я сажусь на кушетку.

– Так-то лучше, – говорит М. – Мне не нравится сарказм, промелькнувший в вашей улыбке, но над этим мы еще поработаем.

Встав, он подходит к письменному столу, роется в верхнем ящике, что-то кладет в карман рубашки и вновь возвращается ко мне. Все это он проделывает не спеша, словно рассчитывает на эффект. Грациозно опустившись на колени, он подносит руку к моему лицу и проводит пальцем по губам.

– Я вас сломаю, Нора. Может, это займет месяц, может, неделю, но вы научитесь подчиняться. И знаете что? Вам это понравится.

В его тихом голосе звучит угроза, глаза смотрят холодно и уверенно – глаза хищника, глядящего на свою жертву. Мое дыхание учащается.

– А теперь раздвиньте ноги, – говорит он.

И снова его голос звучит тихо, но слова М. падают так весомо, что я послушно исполняю команду.

– Шире! – Он проводит руками по моим бедрам, а потом кладет их мне на бедра ладонями вверх. – Закройте глаза.

Я колеблюсь, нервно поглядывая на его нагрудный карман. Что находится в нем?

– Закройте, – повторяет он, поднося руку к моему лицу. Ноги раздвинуты, глаза закрыты – я совершенно беспомощна. Тело мое напряжено, сердце бьется учащенно. Я хочу открыть глаза, но не могу – ведь М. устраивает мне своего рода тест, проверяя мою выдержку. По спине пробегает нервная дрожь – я думаю о том, что лежит у него в кармане рубашки.

– Оставайтесь так. Расслабьтесь, но не двигайтесь. Держите глаза закрытыми.

Я слышу, как он уходит, или по крайней мере думаю, что это так – пол покрыт ковром, который заглушает шаги. Как бы мне не повторить судьбу Фрэнни, привязанной к креслу в ожидании наказания, о природе которого остается только догадываться. Боясь, что М. собирается проделать со мной нечто подобное, я сжимаю кулаки, но тут до меня доносятся звуки музыки.

Я открываю глаза и вижу, что М. играет на пианино. Ну что за странный человек! Я сижу здесь с раздвинутыми ногами, в черном кружевном белье, а он на другом конце комнаты музицирует.

Я иронически улыбаюсь. М. не смотрит на меня, и я могу расслабиться. В ярком свете он кажется почти ангелом – у него одухотворенное выражение лица, пальцы грациозно порхают над клавишами, и к небу взлетает прекрасная, романтическая мелодия, кажется, этюд Шопена. Закрыв глаза, я слушаю. Мелодия льется плавно, словно величественная, спокойная река, и я отдаюсь ее течению, которое уносит меня в идиллическое прошлое.

В тот момент, когда я полностью расслабляюсь, темп музыки меняется.

Я наблюдаю за М. Теперь он уже не очень похож на ангела и, нахмурив брови, сосредоточенно склоняется над пианино. Звучит громкая, ритмичная, сексуальная музыка; ее аккорды быстро заполняют комнату, каждый угол от пола до потолка, а затем начинают воздействовать и на меня. Мой пульс учащается, мелодия влечет меня к М. – даже на расстоянии я чувствую его тепло. Он играет, кажется, забыв обо всем на свете, пока не наступает внезапный финал. Несколько мгновений М. сидит неподвижно, стараясь прийти в себя. В комнате тихо, но эта тишина выразительнее любых слов. Наконец он встает и направляется ко мне.

– Это было… чудесно, – искренне говорю я. Фрэнни ни когда не писала в своем дневнике, насколько он талантлив. В моих ушах все еще слышится эта музыка, ее выбивающая из колеи мелодия, но М., кажется, уже полностью овладел собой. Засунув руку в карман, М. стоит рядом со мной и о чем-то размышляет.

– Музыка – моя страсть, – наконец говорит он. – Это единственный постоянный, вечный аспект человеческой жизни.

– Не все с вами согласятся. Есть другие виды искусства – скульптура, живопись, литература. А люди? Некоторые вступают в брак, чтобы заводить детей, создать постоянный союз.

– Искусство вечно, это так, – подняв меня на ноги, говорит он, – но только не люди. Люди – самый непостоянный, самый изменчивый элемент. Некоторое время вы побудете со мной, а потом, когда ваш срок хранения истечет, вас заменит кто-то другой. – Он улыбается, заставляя меня гадать, чего в этой фразе больше – шутки или угрозы.

Сев на кушетку, он жестом предлагает мне положить ногу ему на колено и не спеша ласкает мою лодыжку, затем бедро. Вроде ничего особенного, но у меня перехватывает дыхание – непонятно отчего. Должно быть, это действие музыки.

Расстегнув пояс, М. скатывает с ноги чулок. Руки его действуют уверенно, как будто ему приходилось проделывать подобную операцию уже много раз. Он целует внутреннюю сторону моей ноги, и в паху у меня все напрягается. Не отрывая губ, М. смотрит на меня, и я вижу в его глазах нескрываемую усмешку. Он знает, что доставляет мне удовольствие. Поставив мою ногу на пол, он принимается за вторую. Он опасный человек, но мысль о том, что мне предстоит с ним переспать, возбуждает меня, и он это знает. Я ненавижу М. всем сердцем, но от его прикосновений по моему телу пробегает дрожь. Ничего подобного я раньше не испытывала.

Он стягивает с меня трусы, оставляя, однако, черный лифчик и пояс, и сажает меня к себе на колени, а затем начинает меня целовать. Я чувствую, как ткань брюк прижимается к моему обнаженному лобку. Вот М. кладет руку в нагрудный карман, и я вся напрягаюсь от страха, но он вынимает всего-навсего хромированные зажимы для сосков. Так вот что он достал из стола, вот чего я так боялась – зажимов для сисек!

– Раньше не приходилось ими пользоваться? – спрашивает М.

Я молчу.

– Они не очень крепкие – как раз для начинающих, – говорит он. Наблюдая за моей реакцией, он снимает с меня лифчик и устанавливает зажимы. Сначала мне становится больно, чего я стараюсь не показать, потом еще больнее, когда М. закручивает их, но вскоре соски немеют и боль отступает. М. довольно улыбается. Его язык шарит у меня во рту, его рука находится между моих ног, и пальцы, которые только что играли на фортепьяно, теперь играют на мне.

Внезапно М. откидывает голову назад.

– Ты уже мокрая, – говорит он и, положив меня на кушетку, становится на колени и лижет мой клитор до тех пор, пока я не кончаю. – Это было легко, – глядя на меня, говорит он, и в голосе его звучит нотка самодовольства. Встав, он сбрасывает с себя туфли.

Мне хочется обмануть его.

– Я еще не кончила.

Он расстегивает рубашку, и я привстаю, чтобы посмотреть, как он раздевается. М. снимает рубашку, вешает ее на спинку стула, затем снимает брюки и аккуратно их складывает. Он выглядит именно так, как я себе представляла: мускулистый, достаточно сексуальный для мужчины под пятьдесят – никакого брюшка, никакой морщинистой кожи. Его напрягшийся пенис вздымает ткань плавок. Я жду, что он снимет их с себя, но вместо этого он снимает носок, потом другой, потом часы. В конце концов он полностью разоблачается и становится передо мной.

– Соси! – говорит он. Это звучит как приказ.

Я немного задерживаюсь с выполнением, чтобы получше рассмотреть его член, необычно большой для сорокадевятилетнего мужчины. Раньше меня никогда не интересовал размер члена. Большой, маленький, толстый, тонкий – все без разницы, все они для меня одинаково хороши. Однако в напряженном пенисе М. есть что-то такое, что меня глубоко возбуждает. Я думаю, это чувство уходит в глубь веков, когда секс был больше связан с выживанием, чем с развлечением. Такое сильное возбуждение я испытывала только при виде самого первого представшего передо мной пениса.

Я беру в рот его член и начинаю его лизать и сосать, но вскоре мое первобытное восхищение сменяется совсем другим чувством. Теперь я высасываю из М. силу, желая высосать ее всю до последней капли. Я ощущаю его руки на своих плечах, зная, что в любой момент он может сдавить ими мою шею, и, понимая, что играю в опасную игру, удваиваю свои усилия. Я хочу – я должна – доить его до тех пор, пока он не кончит. Но М. меня останавливает.

– Теперь я тебя трахну, – говорит он и толкает меня на кушетку.

Испугавшись, я пытаюсь привстать, но М. неумолим. Резким движением он срывает один из зажимов, и сосок пронзает сильная боль – это вновь приливает кровь. Он снимает второй зажим, затем взбирается на меня и грубо овладевает мной. Постепенно, пока он трудится надо мной, я успокаиваюсь и пытаюсь занять более удобную позицию, но М. возвращает меня обратно. Он крутит меня как хочет, не оставляя свободы выбора. Я слежу за тем, как он меня трахает – то задрав мне ноги, то повернув на живот, то снова уложив на спину, – сначала как бы со стороны, но потом что-то происходит, я перестаю бояться и погружаюсь в его мир. М. стоит на коленях, его движения быстры и резки, он держится за мои груди так, словно это рукоятки какого-то механизма. Лицо его перекошено от удовольствия. Мне приходит на ум первобытный, пещерный предок с его густо обросшим телом и низким лбом – скорее животное, чем человек. Схватив меня за волосы, М. мотает мою голову из стороны в сторону. Я пытаюсь возражать, но тут же закрываю глаза и вижу перед собой дикаря. Голос его шепчет мне на ухо:

– Тебе это нравится, да? Ты будешь делать то, что я скажу. Тебе нравится быть моей шлюхой.

И правда, мне действительно это нравится. Я не могу объяснить своих чувств: ненавижу этого человека, боюсь, но в то же время его, пусть краткое, господство надо мной меня опьяняет. Я кончаю, а через несколько минут кончаю снова.

Глава 11

Я просыпаюсь словно от толчка и, приподнявшись, оглядываюсь по сторонам. Сердце бьется как сумасшедшее. Вокруг обстановка спальни М., подо мной его кровать. Сквозь занавески пробиваются слабые солнечные лучи, давая возможность разглядеть комнату. Она похожа на пещеру – такая же громадная и пустая. Из ванной доносится плеск воды. Я не слышала, как встал М., и это меня пугает.

Я не имею представления, когда наконец уснула. М. принял снотворное и мгновенно отключился, а я провела несколько часов без сна, уверенная, что лежу в одной постели с убийцей. Мысль о том, что он бодрствовал, пока я спала, приводит меня в ужас. Я была полностью в его власти, он мог сделать со мной все, что угодно. В будущем таких глупостей допускать нельзя. Я снова ложусь, обнимаю подушку и прислушиваюсь. В голове пусто, во рту сухо – слишком много виски, слишком мало сна. Я вспоминаю о Яне, моем верном Яне, и сразу чувствую себя виноватой. Но ведь у меня нет выбора! Мне нужна информация о Фрэнни, и если для того, чтобы ее получить, потребуется снова переспать с М. – я готова. Во вчерашнем сексе не было ничего личного, и это не имеет никакого отношения к нам с Яном. Тем не менее я по-прежнему испытываю угрызения совести. Мои рассуждения не оказали того эффекта, на который я рассчитывала. Ладно, со своими чувствами я разберусь позже, сейчас у меня нет на это сил: надо целиком сосредоточиться на М.

Вода в ванной все еще бежит. Я думаю о том, что М. сказал мне прошлой ночью. «Вы представляете меня этаким монстром, да? – М. засмеялся. – Думаете, я силой заставлял Фрэнни себе подчиняться? Никогда. Она все делала добровольно, могла сказать „нет“, но ни разу этого не говорила. О да, временами она колебалась. Ей не хотелось участвовать в некоторых видах деятельности. Тем не менее она в конце концов уступала. Но повторяю, она всегда могла сказать „нет“ и в любое время уйти».

Я прислоняюсь к спинке кровати и натягиваю на себя одеяло – ведь на мне ничего нет. Сейчас утро понедельника; в девять у М. занятия. Если он позволит мне здесь остаться, у меня появится возможность обыскать его дом, чтобы найти нужные полиции улики.

Вода в душе перестает шуметь. Через несколько минут из ванной появляется М., совершенно голый, только с плеча небрежно свисает синее полотенце. Он молча смотрит на меня, затем подходит к окну и отдергивает шторы. В комбате сразу светлеет. За окном я вижу просторную лужайку, два персиковых дерева, калифорнийское мамонтовое дерево, трех черных дроздов, сидящих на телефонных проводах. Двор окружен увитой плющом высокой изгородью. Уверенной походкой М. направляется ко мне; положив руку на мое голое плечо, он наклоняется, чтобы поцеловать меня, но я отворачиваюсь и подставляю ему холодную щеку. Руки у меня сложены на груди. Я не желаю заниматься с ним сексом еще и утром. М. склоняет голову набок – такое проявление непокорности его, видимо, забавляет. Затем он выпрямляется, решив не обращать внимания на мое настроение.

Подойдя к комоду, М. достает оттуда пару носков и нижнее белье; затем вешает полотенце в ванной и возвращается к кровати. Его пенис сейчас висит, склонившись набок, словно язык у Рамо. М. одновременно начинает говорить и одеваться.

– У вашей сестры были великолепные груди, просто чудесные. Она даже хотела пойти к хирургу, чтобы их уменьшить. Они были так велики, что от них у нее болели спина и плечи. Она говорила, что это очень неудобно. Вы ведь этого не знали, не так ли?

Я действительно не знала, но не говорю ему об этом. М. улыбается.

– Думаю, что нет. Но так или иначе, я все время твердил, чтобы она оставила их в покое. Мне нравятся женщины с большими грудями, а у Фрэнни они были больше, чем у других. Да, они впечатляли. Я любил их трогать. Мне нравилось даже просто смотреть на них. – Он задумчиво улыбается, как бы взвешивая, стоит ли рассказывать дальше. – Иногда за ужином я заставлял ее раздеться до пояса, чтобы на них смотреть, перегибался через стол и ласкал их прямо во время еды. Ее груди мне никогда не надоедали. – Он натягивает на себя носки. – А может быть, все дело в ее реакции. Она очень не любила вот так обнажаться. Я думаю, дело было не столько в скромности, сколько в том, что она стеснялась излишнего веса. Ей не хотелось ходить обнаженной – и вот почему я заставлял ее это делать. Я находил ее смущение… эротичным. Когда на меня находило подобное настроение, я заставлял ее расхаживать на высоких каблуках, с поясом для чулок и в чулках, но без трусов. У меня есть зажимы, которые крепятся к концам маленькой тридцатисантиметровой цепи. Я ставил зажимы на ее соски, чтобы они вставали, а потом мне оставалось только натягивать цепь. Она была так одета весь вечер – когда она ела, когда смотрела телевизор, когда читала. Она к этому так и не привыкла. Иногда я заставлял ее встряхивать плечами, что бы я мог видеть, как колышутся ее груди – два огромных куска жира. В других случаях я их слегка шлепал, чтобы они тряслись.

Он искоса смотрит на меня, чтобы проверить мою реакцию. Я в бешенстве, мои челюсти крепко сжаты. Я хочу что-нибудь сказать, хочу излить свой гнев, но боюсь, что тогда он перестанет рассказывать. В то же самое время я боюсь, что он будет продолжать. Я не хочу больше этого слышать и про себя умоляю его остановиться. Слышать, как он рассказывает о жестоком обращении с Фрэнни, просто невыносимо. Но я молчу. Мое желание знать правду перевешивает все.

Подойдя к стенному шкафу, М. достает оттуда полосатую рубашку и серые брюки. Пройдя к окну, он надевает рубашку, но не застегивает ее. Окно находится в нише, под ним стоит скамейка. Поставив на нее одну ногу, М. выглядывает в окно, одновременно аккуратно разглаживая на себе брюки.

– Однажды я позвонил ей в клинику, – снова начинает он, – и сказал, чтобы она встретила меня в моем кабинете в семь вечера. Она была, – он останавливается, подыскивая нужное слово, – удивлена. Это слышалось в ее голосе. Я никогда раньше никуда ее не приглашал. Когда в тот вечер Фрэнни вошла в мою дверь, то казалось, будто она летит по воздуху. Сидя напротив моего стола, она ждала, когда я кончу работу, и с ее лица не сходила улыбка – так ее обрадовало приглашение.. Это немного печально, не так ли? – Он ненадолго замолкает. – Тогда я сказал ей, что сейчас мы немного прогуляемся по территории колледжа, и повел ее в хлев. Вы знаете, где это? К югу от ядерной лаборатории Крокера. Фрэнни там раньше никогда не бывала. Это одно из старейших зданий городка, где помещается около двухсот свиней. Там есть так называемое родильное отделение – ряд загонов со свиноматками и их новорожденными поросятами. Считается, что они обворожительны – с их крошечными пятачками и копытцами. Мы обошли хлев, разглядывая свиней и вдыхая их одуряющий запах. Фрэнни даже брала на руки поросят.

Я не могу понять, к чему он клонит. Когда я писала статьи для «Пчелы», то побывала почти во всех зданиях университета. Тем временем М. застегивает рубашку и начинает натягивать брюки.

– Я там была и знаю, как все это выглядит. Обычно хлев на ночь запирают. Как вам удалось туда попасть?

Повернувшись ко мне, он снисходительно улыбается.

– В городке я работаю уже двадцать лет, так что попасть в хлев для меня не самое трудное.

Он поправляет рубашку и застегивает брюки. Движения М. плавные, почти чувственные – стриптиз наоборот. Он садится на амбразуру окна, чтобы надеть туфли.

– Она ходила по хлеву, разглядывала животных и была очень довольна. Я подошел сзади, поцеловал ее в шею и сказал, что хочу, чтобы она дала грудь поросенку. Она засмеялась, надеясь, что я шучу, но я снял с нее пальто и расстегнул блузку, чувствуя напряжение во всем ее теле. Она чуть слышно захныкала и позвала меня: «Майкл!» Это звучало как мольба остановиться, но она не сопротивлялась, прекрасно понимая, что к чему. Я всегда с удовольствием снимал с нее лифчик: приятно было наблюдать, как ее груди свободно колышутся. Обхватив груди руками, я слегка сдавил их и прижал ее к себе. Она тяжело дышала. Мне стало ее немного жаль, однако ее страх возбуждал меня. Ее робость, ее боязнь неведомого, ее паника – все это меня вдохновляло. Я сказал, чтобы она не беспокоилась. «Сущая безделица, – прошептал я ей на ухо. – Постарайся расслабиться; это все равно что дать грудь ребенку». Нагнувшись, я поднял поросенка и отдал ей, затем взял ее левую грудь и провел соском по губам животного. Поросенок некоторое время колебался, но потом взял сосок в рот и принялся его сосать. Я погладил ее по второй груди. «Вот видишь, – сказал я, глядя на поросенка у ее сиськи, – в этом нет ничего страшного». Она слегка улыбнулась и немного успокоилась. Я поблагодарил ее за то, что она доставила мне удовольствие, и поцеловал долгим, страстным поцелуем. «Приятно, когда он тебя сосет? Тебе ведь это нравится, не так ли?» В ответ она крепче прижалась ко мне. Я сказал ей, что возбужден. Она заметила, что тоже возбудилась, – этого-то мне и было нужно.

Он задумчиво смотрит в окно, закидывает ногу на ногу и, не глядя на меня, продолжает свой рассказ:

– Вернув поросенка матери, я повел Фрэнни в пустой загон, поставил ее на четвереньки, подошел к ограждению соседнего загона и вытащил оттуда одного за другим шесть визжащих поросят. Фрэнни снова занервничала и закусила нижнюю губу, как делала всегда, когда была в чем-то не уверена. Привыкая к новой обстановке, поросята стали расхаживать по загону, посередине которого на четвереньках стояла голая по пояс Фрэнни; ее огромные груди свешивались вниз, слегка покачиваясь, когда она изменяла положение тела. Один из поросят подошел к ее сиське и уверенно взял ее в рот, словно это была его собственность. Фрэнни поморщилась, вырвала у поросенка сосок и стала подниматься. Поросенок завизжал от огорчения. Я приказал ей встать как положено. Поросенок снова подошел к ней, задрал мордочку и принялся сосать. Другие к ней не подходили, поэтому мне пришлось поймать одного, подтащить к груди Фрэнни и водить ее соском по его губам. Потом я отошел в сторону и стал наблюдать за происходящим. У меня уже была эрекция, но меня вполне удовлетворяла возможность стоять, прислонившись к ограде, и смотреть, как два поросенка сосут Фрэнни. Остальные тоже начали проявлять любопытство. Фрэнни по-прежнему кусала нижнюю губу – я думаю, чтобы не закричать. Эротические ощущения ее, вероятно, покинули. Второй поросенок отвалился от ее груди, его место тут же занял новый. Затем он ушел, а еще один пришел. Так продолжалось некоторое время – поросята сосали ее правую грудь, убеждались, что там нет молока, и уходили. Поросенок, который сосал ее левую грудь, однако, не уходил. Он не отпускал сосок и отгонял от него остальных. Я достал из кармана небольшую фотокамеру, которую принес с собой, и сделал несколько снимков. Фрэнни все время оглядывалась на дверь хлева – наверное, боялась, что кто-нибудь войдет. Не знаю, что беспокоило ее больше – поросята у ее груди или незваный гость. Через некоторое время она начала стонать. «Он делает мне больно, сосет слишком сильно». Я сказал, что дам ее грудь другим животным – козлятам, жеребятам, ягнятам. Подойдя к ней, я стал снимать с нее джинсы, приговаривая, что у нее вымя, как у коровы, и я хочу ее подоить.

Он встает, улыбается и пожимает плечами.

– Потом я встал на колени и трахал ее сзади, пока поросята сосали ее сиськи.

Я по-прежнему стараюсь сдержать свой гнев, хотя у меня в горле стоит комок.

– А Фрэнни?

Он подходит к бюро, берет оттуда часы и надевает их на руку.

– Она не плакала. Ей это не нравилось, но она не плакала.

– Она была расстроена.

– Да, конечно.

– И вы так спокойно рассказываете мне эту историю! – Я недоверчиво покачиваю головой. – Как вы можете так говорить о ней?

Он подходит и садится рядом со мной на кровать.

– Я рассказал это только ради вас. Не забывайте – именно вы все затеяли. Только скажите, что не хотите больше слышать о Фрэнни – и я ни разу не упомяну ее имя. – Он делает паузу, давая мне возможность ответить. – Ну так что?

– Я не могу это так оставить. – Голос мой звучит сдавленно. – И не хочу.

Наклонившись, он нежно гладит меня по щеке и тихо говорит:

– Для вас будет лучше, если оставите.

Я отталкиваю его руку. Его заботливость меня не обманет – я не Фрэнни. Одно я знаю наверняка: моя судьба его совершенно не заботит. Его предупреждения – это часть игры.

– Вы и для меня это планируете? – спрашиваю я. Это звучит как вызов. – Поход в хлев?

Он приподнимает бровь.

– А вы хотите туда пойти?

Я не отвечаю. Тогда он встает, отправляется к бюро и, положив в задний карман кошелек, снова поворачивается.

– Фрэнни всегда относилась к сексу чересчур романтично. Ей нужны были цветы, нежные ласки, слова любви, и я сначала дал ей все это. Но потом, когда она стала мне доверять, я изменил правила игры. Мы стали заниматься сексом на моих условиях. Когда мы трахались, я называл ее моей шлюхой и говорил ей, что собираюсь с ней сделать. Я покончил с той романтической идиллией, которую она создала, и впихнул ее в реальность, в мой мир. – М. слабо улыбается. – Ночью, когда мы занимались любовью, я назвал вас своей шлюхой, и это вас возбудило, не отрицайте.

Он ждет возможных возражений, но я молчу. Я знаю, что это правда.

– А вот Фрэнни обижалась, когда я называл ее своей шлюхой, своей потаскухой, – бесстрастно, словно читая лекцию студентам, продолжает он. – Она ненавидела эти слова. Даже когда я использовал их в сексуальном контексте – а я их использовал только в этом смысле, – она их ненавидела. Ей нужны были цветочки. Когда я в первый раз поднес поросенка к ее груди – при этом поцеловал ее, обнял, сказал, что все в порядке, – ей это понравилось. Сначала она чувствовала напряжение, но потом согласилась, что это ее возбуждает. Только когда я привел ее в загон и поставил на четвереньки, только тогда она стала жаловаться.