Текст книги "Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения"

Автор книги: Ларри Вульф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Однако в XVIII веке подобное сочетание не прижилось на картах Европы. Голландская карта Цюрнера (1712 г.), составленная для Августа, курфюрста Саксонского и короля польского, не слишком сочувствовала делу венгерской независимости, но изобразила Восточную Европу как отдельное географическое пространство, просто-напросто закрасив Венгрию одним цветом с «Turcia-Europae», оттоманской Европой. Благодаря подбору контрастных цветов, желтая Венгрия наглядно отделялась от выкрашенной в розовый Священной Римской империи и сливалась с Хорватией, Боснией, Далмацией, Трансильванией, Валахией, Молдавией, Бессарабией, Болгарией и Сербией. На карте Гийома Делиля, напечатанной в 1724 году в Париже, выделенные штриховкой линии границ давали понять, что Венгрия – часть «Turquie d’Europe». На голландской карте де Витта, напечатанной в Амстердаме в 1730 году и претендовавшей на титул « accuratissima», Венгрия вместе с Молдавией, Валахией и Болгарией входила в состав оттоманской Европы [405]405
  Moll.A New Map of Germany, Hungary, Transylvania, and the Suisse, 1712 (Гарвард); Zrner.Europa, 1712 (Гарвард); Delisle.Carte d’Europe. Paris, 1724 (Гарвард); De Witt.Acuratissima Europae. Amsterdam, 1730 (Гарвард).


[Закрыть]. Изображать Венгрию как часть Оттоманской империи после 1699 года было попросту неправдой, если говорить о правде политической независимости. Европейские картографы имели в виду другую правду, правду образов и ассоциаций, которая часто перевешивала, казалось бы, незыблемые факты международных отношений.

Приняв некий компромисс, картографы в течение всего XVIII века закрашивали Венгрию отдельным цветом, изображая ее как самостоятельное политическое образование, не связанное ни с Габсбургской, ни с Оттоманской империей. Такая возможность избежать разрешения насущных политических вопросов была подготовлена восстанием Ракоши в самом начале столетия, когда политическая судьба Венгрии была и в самом деле неясна, поскольку венгры с оружием в руках сражались за свою независимость. На картах неопределенность переходного периода надолго пережила Сотмарский мирный договор 1711 года, оформивший победу габсбургских армий, а вместе с этим и габсбургских притязаний на наследственное правление. Совершенно случайное событие еще более усилило влияние этого периода на картографию последующих поколений. В 1706 году, когда восстание было в самом разгаре, произошло солнечное затмение, представлявшее огромный интерес для научной картографии, поскольку его использовали в астрономических вычислениях при составлении карт. Момент затмения стал, таким образом, единой картографической точкой отсчета, и карты еще долго изображали мир, каким он был в 1706 году. С научной точки зрения это событие не должно было повлиять на то, как раскрашивались карты; но раскрашивание – неточная наука, и карты по-прежнему отражали неопределенность политического статуса Венгрии в 1706 году, изображая ее как независимое государство. В 1720 году в Нюрнберге Йоган Хоманн напечатал карту «Europa Eclipsata», то есть карту Европы 1706 года, на которой Венгрия и Трансильвания выделены зеленым цветом. В 1743 году Йоган Хасс составил карту Европы, изданную затем наследниками Хоманна, по-прежнему настаивая на существовании «Венгерии» как отдельного политического образования, в данном случае включавшего также Молдавию, Валахию и Болгарию; эту карту еще раз напечатали в 1777 году [406]406
  Homann.Europa. Nürnberg, 1720 (Гарвард); Homann.Europa. Nürnberg, 1730 (Гарвард); Haas.Europa. Nürnberg, 1743; rpt. 1777 (Гарвард).


[Закрыть]. Таким образом, на протяжении более чем векового правления Габсбургов карты по традиции следовали основанному на политической неопределенности культурному стереотипу, изображая Венгрию как самостоятельное государство. Наиболее правдоподобной с политической точки зрения была посвященная герцогу Мальборо карта Молла, но эта правдоподобность не смогла перевесить глубоко укорененные ассоциации и представления, на которых и зиждилась сама концепция Восточной Европы.

Если Венгрию, Молдавию, Валахию и Болгарию легко можно было закрасить одним и тем же цветом, поскольку они граничили друг с другом, то культурная и географическая связь между Венгрией и Богемией была куда менее очевидной. В 1720 году Анри Абрам Шателен напечатал в Амстердаме «Atlas Historique», обещая включить в него не только новые карты, но и «трактаты по истории каждого государства, написанные г-ном Гудвилем». Этот Гудвиль был тем самым работавшим в Голландии французским эмигрантом, который во время восстания Ракоши отстаивал в своих сочинениях интересы Габсбургов. Как и следовало ожидать, история в изложении этого автора соответствовала его политическим взглядам: «Венгры, как говорят, произошли от скифов, жестокого народа, который жил только кровопролитием». Они были «варварами» и на протяжении Средних веков регулярно получали от Священной Римской империи «заслуженное наказание за свои разбои и жестокость» [407]407
  Guedeville Nicolas. Dissertation sur la Hongrie et sur la Boheme // Atlas Historique ou Nouvelle Introduction à l’Histoire, à la Chronologie, et à la Geographie Ancienne et Moderne. Vol. II. Henri Abraham Châtelin. Amsterdam: Chez l’Honoréà Châtelain, 1720.


[Закрыть]. Однако именно организация атласа наиболее ярко отражает политические взгляды Шателена и Гудвиля. Первая часть атласа включала карты Германии, Пруссии, Венгрии и Богемии, почти повторяя сочетание стран на карте, составленной Моллом в 1712 году для герцога Мальборо. Географические и исторические описания земель были затем сгруппированы таким образом, что о Венгрии и Богемии речь шла в одной главе.

Сначала в атласе шла карта Венгрии, а затем карта Богемии; их нельзя было поместить на одной карте, поскольку эти две страны не имели общих границ. Именно в том и заключалась необычность такого географического сочетания. Следом шла карта «различных стран и земель, расположенных на Дунае», на которой были изображены уже оба княжества. Данная карта тоже была не вполне обычной, представляя одновременно «древность и современность» и помещая рядом такие названия, как Венгрия и Паннония, Украина и Сарматия, Болгария и Мезия, Валахия и Дакия, Богемия и Бойохемум ( Boiohemum). Сочетания эти были, однако, совершенно уместными на карте Восточной Европы, которая и сама находилась где-то между древностью и современным миром; если у Богемии нет своего античного названия, его следует изобрести, хотя бы и коверкая латынь. Отдельные карты Венгрии и Богемии содержали «хронологии королей», намекавшие на связь между двумя королевствами. Объединявшая их карта придунайских земель содержала поясняющее «замечание»: «Поскольку королевства Венгрия и Богемия и области Силезия и Моравия почитаются наследственными владениями Императора, то, дабы не возвращаться к этому еще раз, сочтено уместным включить их в историю Империи и по возможности представить сокращенное описание народов, населявших эти королевства в древности» [408]408
  Carte Ancienne et Moderne: Des Différents Etats et Pays au long du Danube // Atlas Historique (1720).


[Закрыть].

Эту связь еще более подчеркивала следующая за картами таблица, «Генеалогическая схема королей Венгрии и Богемии, и Краткое изложение образа правления этих двух королевств». Две королевские генеалогии излагались параллельно до 1526 года, когда Людовик Ягеллон, король Венгрии и Богемии, погиб в битве с турками при Мохаче; большая часть Венгрии отошла Оттоманской империи, но Габсбурги унаследовали обе короны. После этого две королевские генеалогии превращаются в одну, в генеалогию династии Габсбургов. Хотя атлас вышел в свет в 1720 году, эту схему сопровождала анахроничная ссылка на времена венгерского восстания: «Все королевство сейчас находится в волнениях, так как большая часть сословий последовала за князем Ракоши, а другие сохранили верность императору, отчего сие королевство пребывает в печальном и крайне жалком состоянии» [409]409
  Carte Genealogique des Rois de Hongrie et de Boheme; et l’Abrégé du Gouvernement de ces deux Royaumes // Atlas Historique (1720).


[Закрыть]. За этим следовало замечание о том, что «Богемия, подобно Венгрии, тоже знавала времена волнений и смятения», имея в виду «бунтовщиков», разгромленных Габсбургами во время Тридцатилетней войны. Таким образом, Венгрия и Богемия были объединены в атласе как две принадлежащие дому Габсбургов короны (венгерская Святого Стефана и богемская Святого Венцеслава), как две области, где волнения и смятения бросали вызов императорской власти. Объединив их на одной карте и на одной генеалогической схеме, Шателен и Гудвиль прочили Венгрии 1720 года судьбу, аналогичную участи Богемии, разгромленной в 1620 году в битве у Белой Горы.

При этом, подчеркивая эту параллель, сулящую низвести Венгрию до положения Богемии, авторы одновременно привлекали внимание к различиям между Богемией и прочими землями Священной Римской империи. Для Гудвиля это явно было географическим парадоксом:

Хотя эту область помещают на всех картах Германии, хотя она входит в состав Империи, она остается отдельным государством. Своими законами и обычаями она не походит на германские земли, даже язык у нее особенный; и по обеим этим причинам сия область остается в этом обширном краю видом уникальным и своеобразным [410]410
  Gueudeville.Atlas Historique (1720).


[Закрыть].

Настаивая на сходстве Богемии с Венгрией, «Atlas Historique» одновременно подчеркивал, что Богемия – не германская область. На карте Богемии появилось «замечание», гласившее, что «Богемия некогда состояла в зависимости от Империи, но затем мало-помалу от нее отделилась» [411]411
  Carte du Royaume de Boheme // Atlas Historique (1720).


[Закрыть]. Горячо поддерживая присоединение Богемии и Венгрии к монархии Габсбургов, амстердамский атлас, однако, в конце концов изобрел для Богемии новый тип «отдельности» («вид уникальный и своеобразный»), основанной на языке и обычаях. Хотя здесь явно имелось в виду противопоставление славянского и германского, прямо оно не упоминалось; такое противопоставление могло подчеркнуть связь Богемии с другими землями Восточной Европы, но оно едва ли подкрепляло сравнение с Венгрией.

В XVIII веке география вполне могла включать всевозможнейшие описания и пояснения, так что карта Венгрии в «Atlas Historique» была испещрена «замечаниями» об истории, языке и нравах. «Их язык почти ни на что не похож», – сообщала карта о венграх, вторя «замечаниям» на предшествующей карте Богемии. Что касается их нравов, то они «не слишком отличны от турецких». Венгры «непостоянный» и «воинственный» народ, который «страстно любит лошадей, охоту и веселую жизнь, но не любит германцев» [412]412
  Nouvelle Carte de la Hongrie // Atlas Historique (1720).


[Закрыть]. Даже в такой форме этот пассаж был менее прямолинейным, чем некоторые из более ранних «географических» наблюдений, как, например, во «Введении в географию», вышедшем в Париже в 1708 году и сообщавшем, что венгры «любят войну и лошадей» [413]413
  Köpeszi.P. 522–524.


[Закрыть].

Гудвиль, впрочем, осознавал, что, несмотря на свои якобы турецкие обычаи, Венгрия больше не была частью Оттоманской империи. Европа вернула себе Венгрию, и ее качества он, видимо, оценивал с точки зрения будущих путешественников или даже колонистов: с одной стороны, плодородная почва и хорошие пастбища, с другой – нездоровый воздух, плохая вода и даже похожая на вход в преисподнюю «пропасть», которая «смердела» так, что пролетающие над ней птицы падали замертво. Еще интересней сообщение об изобилии рыбы в венгерских реках. Гудвиль ссылался на современников, полагавших, что для людей, склонных к размышлениям, рыба полезнее, чем мясо, поскольку она разжижает кровь, делая дух более восприимчивым к зарождающимся идеям. Следовательно, «Венгрия – лечебница Литературной республики («Lieu de Santé de la Republique des Lettres»): всем нам, жалким сочинителям, которые, возможно, по причине густой крови развращают публику своими вредными и отвратительными трудами, не мешало бы удалиться сюда на покой» [414]414
  Gueudeville.Atlas Historique (1720). P. 68–71.


[Закрыть]. Это, конечно, шутка – невозможно представить себе Венгрию, край скифов, татар и гуннов, курортом для европейских интеллектуалов. Но подобные шутки демонстрировали готовность этих интеллектуалов разделить с Габсбургами плоды их завоеваний и присвоить себе Венгрию. Они могли по своему усмотрению удалиться в Венгрию на покой, присоединяя ее к Литературной республике в качестве курорта. «Жалкие сочинители» века Просвещения, гордого своей густой кровью, отличались грубой самоуверенностью, и их не могли запугать критики – те, кто критиковал их «вредные и отвратительные труды»; то было голландское Просвещение еще до своего прихода во Францию. Просвещение с самого начала нуждалось в другой Европе: сравнение с ней позволило бы ему установить превосходство собственной цивилизации. Никто из граждан Литературной Республики не собирался, конечно, ни удаляться на покой в Венгрию, ни питаться рыбой.

После того как политики завоевали, географы изучили, а интеллектуалы присвоили Венгрию, они обратились к остававшимся оттоманским владениям в Европе. В своей работе «Восточный вопрос в австрийской политике, 1700–1790» историк Карл Рёйдер показал, что этот вопрос, появление которого обычно относят к концу XVIII столетия, встал уже в самом его начале. В 1715 году, всего четыре года спустя после разгрома Ракоши, имперский эмиссар в Вене восторженно писал о новой возможности «разбить турок», «а также, с милостью Божьей, вовсе выкинуть их из Европы» [415]415
  Roider Karl A.Austria’s Eastern Question 1700–1790. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 1982. P. 44.


[Закрыть]. На всем протяжении XVIII века «восточный вопрос» был политической дилеммой, всецело поглотившей Вену и приковывавшей внимание к тем землям оттоманской Европы, которые могут быть отвоеваны у турок. Когда Венгрию не объединяли с другой габсбургской провинцией, Богемией, ее наносили на карту и закрашивали вместе с принадлежащими туркам Молдавией и Валахией. Парадокс «Turquie d’Europe», находящейся в Европе, но явно восточной по своей сути, сыграл ключевую роль в возникновении самой концепции Восточной Европы, и амбиции Габсбургов, вне зависимости от военных и политических шансов их реализовать, внесли свой вклад в развитие этой идеи.

В 1717 году вся Европа говорила о триумфе Евгения Савойского, воспользовавшегося туманом, чтобы взять Белград, и вернувшего Западу восточную крепость, где лишь за шесть месяцев до того леди Мэри Уортли Монтэгю изучала арабскую поэзию. Не имело значения, что уже в 1739 году Австрии пришлось сдать Белград: как и в случае Азова, тоже переходившего из рук в руки, на такой неопределенности политического статуса и была основана концепция Восточной Европы. После взятия Белграда император размышлял о приобретении Молдавии и Валахии, а военные эксперты в венском гофкриксрате планировали наступление на Софию [416]416
  Ibid. P. 52.


[Закрыть]. Продолжающаяся Война за испанское наследство на время исключила возможность столь увлекательных экспедиций, и в 1718 году Оттоманская империя и империя Габсбургов заключили мир в Пассаровице. Несмотря на это, взятие Белграда и подготовившее его завоевание и покорение Венгрии побудили государственных мужей, и не только в Вене, мечтать о завоеваниях в оттоманской Европе. Картографы не задумываясь объединяли Венгрию, Валахию, Молдавию и Болгарию, не обращая внимания на государственные границы, а граждане Литературной республики были, казалось, готовы в поисках рыбных мест спуститься по Дунаю до самого Черного моря. Сам Евгений Савойский, который имперские проекты оценивал с точки зрения их военной и административной осуществимости, с сомнением относился к предполагаемому продвижению Габсбургов вглубь Юго-Восточной Сербии. Он писал императору: «Я не нахожу, что обладание этими удаленными местами будет полезно Вашему Величеству, поскольку расстояние до них и трудность сообщения принесут более беспокойств, чем выгод» [417]417
  Ibid. P. 57.


[Закрыть]. Установление господства над Восточной Европой было не просто военно-административной проблемой – эта затея воспринималась как вызов современной философии и географии. Если государственные деятели размышляли о турках и о том, как «вовсе выкинуть их из Европы», то географы стремились изучить оттоманскую Европу и тем самым «завершить европейскую географию».

«Развитие географии»

Международные конфликты первых двух десятилетий XVIII века привлекли к карте Восточной Европы внимание Европы Западной, сформулировав вопросы и подходы, которые оставались актуальными до самого конца столетия. Карловицкий договор 1699 года, Полтавская битва 1709 года, Сотмарский мирный договор 1711 года, взятие Белграда в 1717 году и Ништадтский договор 1721 года сделали расширение Российской империи и территориальное отступление турок главными геополитическими проблемами той эпохи, подчеркивая одновременно, насколько неопределенной и неустойчивой была принадлежность польской и венгерской корон. Станислав Лещинский, ставленник Карла XII, занимавший польский трон с 1704 по 1709 год, потерял корону после полтавского поражения своего покровителя. Август II, бывший также курфюрстом Саксонским, вновь оказался на польском троне в 1709 году, за два года до того, как в 1711 году Габсбурги вернули себе корону Венгрии. Ракоши нашел убежище в Оттоманской империи и поселился на берегу Черного моря; его мемуары были посмертно изданы в Париже. Потеряв польский трон, Лещинский укрылся во Франции. В 1725 году его дочь стала королевой Франции, обреченной на участь многострадальной жены любвеобильного Людовика XV, а сам Лещинский оставался королем без королевства, человеком без своего места на карте. Разрешение территориальных проблем короля Станислава, тестя французского монарха, стало предметом международного конфликта и поводом для Войны за польское наследство, завершившейся в 1730-х годах мирным договором.

В 1731 году «Карл XII» Вольтера принес широкую известность короткому правлению Лещинского в Польше за двадцать лет до того. Вольтер даже использовал Лещинского в качестве источника информации: «Король Станислав оказал мне честь, изложив свою беседу на латыни с королем Швеции». Лещинский также оказал Вольтеру честь, подтвердив аккуратность его повествования о Польше: «Он говорил о Польше и всех происходящих там событиях так, как будто был их очевидцем» [418]418
  Voltaire.Histoire de Charles XII. P. 89–90; Besterman Theodore.Voltaire, 3 ^rded. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1976. P. 640.


[Закрыть]. В 1733 году умер Август II, и собравшееся польское дворянство избрало королем Лещинского; его недолгое второе царствование длилось только полгода. В ходе Войны за польское наследство русская армия изгнала короля Станислава и посадила на трон Августа III, законного сына покойного короля (имевшего, кроме того, более трехсот побочных отпрысков). Французский экспедиционный корпус прибыл в Польшу слишком поздно, чтобы сохранить Лещинскому трон, но по условиям Венского мира 1738 года его территориальные проблемы были наконец разрешены: он стал герцогом Лотарингии и Бара, сохранив также титул короля Польши. Бар в его герцогском титуле относился к городу Бар-ле-Дкж в Лотарингии; однако существовал еще один Бар, в Подолии, на польской Украине, который поколение спустя стал символом антирусского сопротивления. Эта потенциальная двусмысленность подчеркивала ненормальность ситуации, при которой у Польши существовал второй король, правивший на самом деле Лотарингией и словно пародировавший настоящего короля Польши, чей двор находился в Саксонии. Карта Восточной Европы была объектом разделов и переделов, отдававших все более и более неопределенным духом, не только духом военной мощи и политических комбинаций, но и духом фантазии и самозванства.

Двор Станислава Лещинского, короля Полыни, находился в Люневиле; в Нанси он основал академию, которую посещали все философы Просвещения. Именно в Люневиле Вольтер потерял главную любовь своей жизни, маркизу де Шатле, которая ушла в 1748 году к другому и умерла родами год спустя. В 1749 году Лещинский издал во Франции книгу о свободе и польской конституции под названием «Вольный голос». В 1751 году он защищал в своих сочинениях науки и искусства от нападок Руссо. В 1761-м под влиянием «Вольного голоса» аббат Габриэль-Франсуа Койе опубликовал «Историю Яна Собеского», сразу ставшую литературным событием, и в 1763 году его пригласили в академию в Нанси [419]419
  Fabre Jean.Stanislas Leszczynsky et le mouvement philosophique en France au XVIII siècle // Pierre Francastel (ed.) Utopie et Institutions au XVIII siècle: Le Pragmatism des Lumières. (Paris and the Hague: Mouton: 1963). P. 25–41; см. также: Rostworowski Emmanuel. Stanislaw Leszczynski et les Lumires à la Polonaise // Pierre Francastel (ed.) Utopie et Institutions au XVIII siècle: Le Pragmatism des Lumières. Paris and the Hague: Mouton: 1963. P. 15–24.


[Закрыть]. Его книга, в свою очередь, стала основным источником сведений о Польше для Луи Жакура, работавшего над соответствующей статьей для «Энциклопедии», главного проекта Просвещения. Жакур замкнул интеллектуальный круг, упомянув в «Энциклопедии» того, кто «в одной из французских провинций демонстрирует, чего бы он мог достичь в королевстве» [420]420
  Jaucourt Louis de.Pologne // Encyclopédie: ou dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers, nouvelle impression en facsimilé de la première édition de 1751–1780. Stuttgart: Friedrich Frommann Verlag, 1967. Vol. XII. P. 931.


[Закрыть]. Лотарингия Лещинского стала миниатюрной моделью Польши, перемещенной на карту Западной Европы и демонстрирующей возможности просвещения и прогресса на фоне принимаемой за аксиому восточноевропейской отсталости.

В академии Нанси был и свой географ. Парижский «Atlas Universel» 1757 года был создан Робером, придворным географом Людовика XV; вместе с ним работал также его сын, Робер де Вогонди, член академии Нанси, называвший себя придворным географом короля Польши, герцога Лотарингии и Бара. Начатый еще в 1740-х годах, этот атлас вполне сознательно задумывался как проект века Просвещения, построенный на предположении, что «науки, повсеместно расцветающие в наш век, столь способствовали развитию географии» [421]421
  Robert.Atlas Universel. P. 35.


[Закрыть]. В этом атласе карта Польши, составленная французским географом, который служил польскому королю, управлявшему французской провинцией, вполне естественно следовала французским образцам. Самым важным из этих образцов была карта Польши, составленная в конце XVII века Никола Сансоном, включавшая также карту Украины работы Боплана. Однако создатели «Atlas Universel» внесли дополнения в карту Сансона, объединив ее с картой Литвы работы некоего польского иезуита, напечатанной в Нюрнберге в 1749 году. Этот атлас был составлен отцом и сыном; один из них являлся придворным географом Людовика XV, другой – Станислава Лещинского. Среди подписавшихся на атлас были королевская фаворитка мадам де Помпадур, министр иностранных дел Шуазель, секретарь французского посольства в Варшаве и полдюжины лиц, состоявших на службе у Августа III, курфюрста Саксонского, другого, настоящего, короля Польши. Французские географы, таким образом, были как бы посредниками между двумя королями Польши, а академия в Нанси поставляла карты, которыми пользовалось правительство в Варшаве. Кроме того, Робер де Вогонди составил карту Европы (изданную в 1770 году в Лондоне), следующим образом объяснявшую государственное устройство Польши: «Поляки имеют одного Главу, который носит титул и живет в роскоши, подобающей королю, но его власть так ограничена, что, по сути, он не более чем первый, или главный регент Республики» [422]422
  Vaugondy Robert de.A New and Accurate Map of Europe. London, 1770 (Гарвард).


[Закрыть]. Подобная оценка польской конституции была вполне традиционной в XVIII веке, но никто лучше Робера де Вогонди, «члена академии Нанси», не знал, что с 1738 года до самой смерти Станислава Лещинского в 1766 году (когда Лотарингия наконец вернулась под власть Франции) в Польше были два «главы», один – еще более номинальный, чем другой.

Русско-австрийский союз против Лещинского в Войне за польское наследство плавно перешел в 1736 году в совместную войну против турок. В международных отношениях возникала параллель между Оттоманской империей и Речью Посполитой: и та и другая оказались объектами агрессии, аннексии и господства. Существование такой связи помогло в дальнейшем сформулировать концепцию Восточной Европы. В 1732 году в Гааге Луиджи Фердинандо Марсильи издал по-итальянски свое сочинение, доказывая, что в военном отношении Турецкая империя слаба и что возможно загнать ислам назад, «в самые дальние оконечности Аравии». Но в 1736 году скончался Евгений Савойский, а в 1739-м Габсбургам пришлось расстаться с Белградом. Хотя русские и вернули себе Азов, война с турками была интересна скорее порождаемыми ею обширными планами, чем конкретными территориальными изменениями. В 1737 году военное министерство в Вене мечтало о присоединении почти всей оттоманской Европы, даже перечисляя предполагаемые к завоеванию земли: «Такая граница приведет под власть императора Сербское королевство, большую часть Болгарского королевства, Македонское королевство, турецкую Далмацию, все Боснийское королевство, провинции Албанию, Эпир, Ахею и проч.». Одновременно Россия дала понять, что планирует присоединить Валахию, Молдавию и Крым [423]423
  Roider.P. 72–73, 80.


[Закрыть]. Повышенное внимание военных и дипломатов к этим областям подчеркивало несовершенство современной картографии: в Лондоне, например, было невозможно достать карту театра Русско-турецкой войны. Двадцать лет спустя «Atlas Universel» все еще жаловался на недостаток географических сведений для составления карты «Turquie d’Europe»: «Молдавия, Болгария и остальная Турция вовсе не предоставили нам [данных]» [424]424
  Anderson.P. 83; Robert.Atlas Universel. P. 30.


[Закрыть]. Русские и австрийские государственные мужи домогались как раз тех земель, изучить которые мечтали географы. Оба желания неизбежно связывались между собой, и осуществить одно, по всей видимости, было невозможно, не осуществив другого.

Если в 1730 году в центре международных отношений находились Польша и оттоманская Европа, то в середине столетия внимание Европы было приковано к Войне за австрийское наследство (1740–1749) и Семилетней войне (1756–1763). Продолжавшаяся все это время борьба между Фридрихом Великим и Марией-Терезией началась с вторжения Фридриха в Силезию и попыток Марии-Терезии вернуть ее. Силезия принадлежала богемским королям и вместе с Богемией попала под власть Габсбургов в 1526 году; когда Силезию захватил Фридрих, она одновременно перестала быть владением Габсбургов, провинцией королевства Богемия и частью Восточной Европы. Однако ей суждено было вернуться в состав Восточной Европы: в 1945 году, после поражения Германии, Силезия отошла Польше. С вторжения Фридриха в Силезию в 1740 году его войны в сознании Европы ассоциировались именно с этой провинцией, но здесь в качестве театра военных действий выступала именно Богемия. «Глаза всей Европы были обращены к Праге», – писал сам Вольтер; как придворный историк Людовика XV, он в 1752 году издал «Историю Войны 1741 года» [425]425
  Voltaire.Histoire de la guerre de 1741. Paris: Editions Garnier Frres, 1971. P. 33.


[Закрыть]. Век Просвещения глядел на эти события глазами Вольтера, а король и его придворные испытывали особый интерес к этим событиям, поскольку после оккупации Силезии Фридрихом в Богемию вторглись французские войска; одним из французских командиров был отец Сегюра. Писал ли Вольтер о Польше, работая над «Историей Карла XII», или о Богемии, он в обоих случаях мог быть «очевидцем», оставаясь вдали от описываемых стран и событий.

В 1741 году соединенная франко-баварская армия взяла Прагу, и на следующий год Мария-Терезия – которую и Вольтер и Фридрих признавали лишь «королевой Венгрии» – отрядила свои войска, чтобы вернуть столицу Богемии. Для Вольтера королева Венгрии с ее венгерскими войсками ассоциировалась с чем-то варварским, и он сообщал своим читателям, что Мария-Терезия заказала «амазонский костюм для триумфального въезда верхом в Прагу». Мария-Терезия, конечно, вовсе не была амазонкой, а Вольтер явно сочувствовал французскому гарнизону в осажденном городе, который пал к концу 1742 года: «оказаться в таком положении, вдали от родины, среди людей, чью речь они не понимали и которые их ненавидели» [426]426
  Ibid. P. 33–34.


[Закрыть]. Вольтеру всюду виделись непонятные языки, и потому Прага, к которой он привлек внимание всей Европы, стала еще более чуждой. В 1742 году внимание Вольтера привлекли взятие, а затем сдача Праги французами, так что он обратился к трудам о Яне Гусе и религиозной истории Богемии; однако в последующие годы сражения за этот город еще не раз потрясали Европу [427]427
  Lavicka Jan.Voltaire et la Bohême. Studies on Voltaire and the Eighteenth Century. Vol. 219. Oxford: Voltaire Foundaition, 1983. P. 109.


[Закрыть]. В 1744 году Фридрих сперва занял Прагу, а затем сдал ее; в 1757 году, в самом начале Семилетней войны, он выиграл битву под ее стенами, а потом был вынужден снять осаду крепости. Это чередование завоеваний и отступлений превратило Прагу в объект непрекращающегося военного соперничества, подобно Белграду и Азову в первой половине столетия. Если Азов был расположен на Дону, на расплывчатой восточной границе, а Белград на Дунае был пограничной крепостью отступающего оттоманского Востока, то Прага стала – и навсегда осталась – западной оконечностью Восточной Европы.

Посмертная публикация в 1739 году в Париже мемуаров Ракоши отражала антигабсбургские настроения во Франции в период между окончанием Войны за польское наследство в 1738 году и началом Войны за австрийское наследство в 1740 году [428]428
  Köpeszi.P. 553.


[Закрыть]. Однако во время Семилетней войны подобные настроения стали неуместными, поскольку Франция и Габсбурги неожиданно оказались союзниками, вместе сражающимися против Пруссии и Англии. Франция теперь полагалась на стойкость венгерских солдат Марии-Терезии, и имя Ракоши вызывало у французов лишь смущение. С другой стороны, имя Петра Великого неожиданно обрело новую популярность, поскольку среди союзников Людовика XV была теперь и русская царица Елизавета Петровна. Неудивительно, что в 1759 году, в разгар Семилетней войны, Вольтер выпустил первый том своей истории Петра.

Петр некогда собирался выдать свою дочь Елизавету за Людовика XV и сделать ее французской королевой. Вместо этого именно французский посол в Санкт-Петербурге стал душой заговора, в 1741 году возведшего Елизавету на русский престол. Во время ее царствования в Россию пришли французская культура, французские моды, французские манеры и французский язык. В Санкт-Петербург прибывали французские актеры и актрисы, французский доктор, посланный Людовиком XV следить за здоровьем Елизаветы, и даже географ, Жозеф-Николя Делиль, завершивший наконец работу над долгожданным атласом России, изданным в 1745-м. Вместе с Францией и Австрией Россия вступила в Семилетнюю войну и в 1757 году вторглась в Восточную Пруссию. Вышедшая в 1759 году «История Петра Великого» содержала описание казаков в русской армии, ставшее неожиданно актуальным, поскольку они теперь были союзниками французов: «Они служат при армиях в качестве иррегулярных войск, и горе тому, кто попадет им в руки» [429]429
  Anderson.P. 139–140; Voltaire.Histoire de l’empire de Russie sous le Pierre le Grand. P. 405.


[Закрыть]. В 1760 году в руки казаков попал Берлин, и русская армия оказалась на границе Западной Европы. В письме Вольтеру Фридрих довольно критически отозвался об «Истории Петра Великого»:

Умоляю вас, скажите, что заставило вас написать историю сибирских волков и медведей? И что вы можете сообщить о царе, чего нет в «Жизни Карла XII»? Я не стану читать жизнеописание этих варваров; я был бы рад, если бы мог игнорировать сам факт их существования в нашем полушарии [430]430
  Gusdord Georges.Les Principes de la pensée au siècle des lumières. Paris: Payot, 1971. P. 128.


[Закрыть].

Но русские были не просто в том же полушарии, что и Фридрих; они были в Берлине. Сам Фридрих в «Истории моего времени», написанной в 1746 году, но вышедшей с исправлениями в 1775-м, приписывал победы русских «многочисленности татар, казаков и калмыков в их армиях». «Соседи» Российской империи имели все основания опасаться этих «бродячих орд грабителей и поджигателей», этих волков и медведей [431]431
  L’Histoire de mon temps // Oeuvres posthumes de Fréderic II, roi de Prusse. Vol. I. Berlin: Chez Voss, 1788. P. 69.


[Закрыть].

Как показала Семилетняя война, с точки зрения географии Западная Европа и Европа Восточная были соседями. В 1760–1761 годах Оливер Голдсмит опубликовал в лондонском «The Public Ledger» свои «Китайские письма», вышедшие в 1762 году отдельным томом под названием «Гражданин мира». В одном из них Фум Хоам писал Чи Алтанги: «Я не могу не почитать Российскую империю естественным врагом более западных частей Европы». Китайцы Голдсмита полагали, что Россия находится «на той стадии между утонченностью и варварством, которая, кажется, более подходит для военных успехов» и угрожает «затопить весь мир варварским вторжением» [432]432
  Goldsmith Oliver. The Citizen of the World. (London: J.M. Dent, 1934). Chapter LXXXVII. P. 240–241.


[Закрыть]. Императрица Елизавета умерла в 1762 году, и ее наследник Петр заключил мир с Пруссией, но к этому времени Лондон уже узнал о географической поляризации между восточными и западными частями Европы.