Текст книги "Молот Люцифера"

Автор книги: Ларри Нивен

Соавторы: Джерри Пурнелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Готовясь к посадке в Нью-Йорке, «семьсот сорок седьмой» плыл высоко над Нью-Джерси. Мэйбл, Чет и Андерсоны, пассажиры первого класса, сидели вокруг стола. Стол находился далеко от иллюминаторов, что творится за бортом, не видно. Мэйбл почувствовала сожаление, что сейчас занята бриджем. Она никогда не видела Нью-Йорк с воздуха. С другой стороны, не хотелось, чтобы Андерсоны знали об этом пробеле в образовании.

За иллюминаторами полыхнуло.

– Твоя очередь торговаться, Мэй, – напомнил Чет. Люди, сидевшие у иллюминаторов, отшатнулись. Салон первого класса загудел, заполнился шумом голосов. Мэйбл услышала в этих голосах страх – в мозгу каждого авиапассажира таится глубоко запрятанный страх.

– Извините, – сказала Мэйбл. – Две бубны.

– Четыре черви, – сказала Би Андерсон, и Мэйбл уступила.

Раздался негромкий звуковой сигнал. Зажглась надпись «Застегните привязные ремни».

– Говорит командир самолета Феррар, – сказал сочащийся дружелюбием голос. – Мы не знаем, что это была за вспышка, но на всякий случай просим вас пристегнуть ремни. Еще одно: какая бы это ни была вспышка, она произошла далеко от нас. – Голос летчика успокаивал, вселял уверенность.

А не заторговалась ли Би? О господи, понимает ли она, что означает объявление «двух бубей»? После такого объявления повышать?..

Раздался странный звук: будто медленно разорвали пополам что-то огромное. «Семьсот сорок седьмой» внезапно взревел, резко ускорил полет.

Мэйбл читала, что опытные путешественники вообще не расстегивают свои привязные ремни, но, не затягивая, оставляют их так, чтобы они свободно провисали. С самого начала Мэйбл распорядилась своим ремнем именно таким образом. А теперь Мэйбл неторопливо расстегнула ремень, положила карты рубашкой вверх и, нетвердо ступая, удерживая равновесие, направилась к свободным креслам возле иллюминатора.

– Мать, ты куда это? – спросил Чет.

Мэйбл содрогнулась – настолько ненавистным ей было это обращение «мать». «Мать» – это ведь так по-деревенски. Облокотившись на сиденье, она выглянула в иллюминатор.

Громадный нос самолета опущен вниз, он опускается еще ниже. Впечатление такое, будто экипаж самолета пытается справиться с внезапным ветром. И скорость ветра приблизительно равна скорости самого самолета. Крылья потеряли свою подъемную силу. «Семьсот сорок седьмой» падал, словно опавший лист, дергался, кренился из стороны в сторону – словно экипаж старался удержать его в полете.

Мэйбл увидела лежащий впереди по курсу Нью-Йорк. Вон Эмпайр Стэйт Билдинг, вон Статуя Свободы, вон Всемирный торговый центр. Все выглядело именно так, как и представляла заранее Мэйбл, но почему-то под наклоном в сорок пять градусов. Где-то там, внизу, ее дочь, должно быть, уже едет в аэропорт имени Кеннеди – чтобы встретить своих родителей и познакомить их с парнем, за которого она собирается выйти замуж.

С крыльев самолета сорвало заклепки. «Семьсот сорок седьмой» задрожал, завибрировал. Словно испуганные бабочки, слетели со стола карты Мэйбл. Она ощутила, как самолет подбросило вверх. Ударом – вверх, выбивая его из снижения.

Высоко в небе мчались черные тучи. Они походили на громадную завесу. Они мчались быстрее, чем самолет. Мчались и рассыпали вспышки. Повсюду молнии. Гигантская огненная стрела ударила в Статую Свободы и заплясала вокруг ее поднятого вверх факела. А следующая молния ударила в самолет.

За Океанским бульваром – крутой откос. По дну его, вдоль берега, шло шоссе тихоокеанского побережья. А далее – океан. Бородатый человек стоял на берегу и рассматривал горизонт. Глаза его искрились неподдельной радостью.

Лишь секунду-две длилась вспышка, но она была ослепительной. А когда она погасла, на сетчатке глаз бородатого еще горел образ пылающего голубым шара. Красная вспышка… Необычная молния прочертила в небе вертикальную линию… Бородатый обернулся со счастливой улыбкой.

– Молитесь! – крикнул он. – Судный день настал!

Несколько прохожих остановились, уставившись на него. А в основном прохожие не обращали на него внимания, хотя он и производил в высшей степени внушительное впечатление: глаза горят от радости, густая черная борода с двумя снежно-белыми прядями, спускающимися от подбородка. Но один прохожий обернулся и сказал:

– Если вы не отойдете от края, для вас действительно настанет сегодня Судный день. Будет землетрясение.

Бородатый отвернулся от прохожего.

Другой – чернокожий, в дорогом деловом костюме, – попытался более настойчиво воззвать к его разуму:

– Если во время падения кометы вы окажетесь на самом краю, то остаток Судного дня пройдет мимо вас. Не упрямьтесь!

Бородатый кивнул – как бы про себя. Повернулся и направился к тротуару, где толпились люди.

– Спасибо, брат.

Земля содрогнулась и застонала.

Бородатому удалось удержаться на ногах. Он увидел человека в коричневом костюме, стоявшего на коленях, и тоже опустился на колени. Земля затряслась, часть круто уходящего вниз берега отвалилась. И если бы бородатый не убрался оттуда, оползень унес бы его с собой.

– Ибо Он придет, – закричал бородатый. – Ибо Он придет, чтобы судить Землю…

Бизнесмен подхватил псалом:

– И будет судить справедливо мир и людей по правде своей…

Окружающие присоединились к пению. Обретая подвижность, земля гнулась под ногами, дергалась.

– Восславим отца и…

Внезапный сильный толчок сбил людей наземь. Упавшие поднимались, вновь становились на колени. Тряска вдруг прекратилась, и многие заспешили прочь: найти машину, убраться подальше в глубь страны…

– О Небеса, благословенные Господом, – выкрикивал бородатый. Оставшиеся подхватили. Бородатый знал весь псалом наизусть, а подпевать нетрудно.

Море взбурлило. Стремительные волны покрылись пузырями. И все скрыла слепящая завеса соленого на вкус дождя. Многие из тех, кто окружил бородатого, помчались прочь – в заполненную дождем тьму. Но бородатый продолжал молиться, и люди из дома на противоположной стороне улицы начали молиться вместе с ним.

– О моря и потоки, благословенные Господом! Восхвалите Его и возвеличьте на веки вечные!

Дождь усилился, но как раз перед бородатым и его паствой вследствие странной игры порывов ветра образовался просвет. Можно было видеть весь берег вплоть до опустевшего пляжа. Уровень воды заметно понизился, вода отхлынула, оставив на песке бьющихся под дождем рыб.

– О киты и все, кто плавает в водах, благословенны вы Господом…

Молитва кончилась. Люди стояли на коленях, вокруг – хлещущий дождь и вспышки молний. Бородатому показалось, что он видит сквозь дождь, как в дальней дали, за отхлынувшими водами, за горизонтом, океан вздымается чудовищным горбом, отвесной стеной, которая прокатится через весь мир.

– О Господи, спаси нас, ибо наступают воды, которые захлестнут даже душу мою! – закричал бородатый. Прочие не знали этого псалома, но слушали, затаив дыхание. Со стороны океана донесся зловещий гул. – Я увяз в глубокой трясине, бездонной трясине. Я погружаюсь в глубокие воды, и потоки захлестывают меня.

Нет, подумал бородатый. Оставшаяся часть этого псалома в данном случае не подходит. И начал снова:

– Господь – мой пастырь. У меня не будет недостатка ни в чем.

Стремительно надвигался водяной вал. Люди перестали петь псалом. Одна из женщин поднялась с колен.

– Молитесь, – сказал бородатый.

Грохот, издаваемый океаном, заглушил остальные слова. Завеса дождя окутала людей. Завеса дождя – теплого, скрывшего из вида океан и волну. Она мчалась к берегу – вздымающаяся все выше стена воды. Она была выше самого высокого небоскреба. Всесокрушающая колесница Джаггернаута – вода, вскипающая грязно-белой пеной. Зеленая стена воды. Бородатый увидел что-то крошечное, двигающееся поперек ее склона. А потом стена обрушилась на него и его паству.

Джил отдыхал, лежа на доске, вниз лицом. В голове медленно тянулись мысли. Вместе с остальными он ждал, когда накатит большая волна. Под животом шуршала вода. Горячие лучи солнца припекали спину. Сбоку подпрыгивали на волнах, выстроившись в линию, остальные доски для серфинга.

Дженина поймала его взгляд и улыбнулась ленивой улыбкой. В улыбке – обещание и воспоминание об уже бывшем. Ее мужа нет в городе, и он будет отсутствовать еще три дня. Ответная улыбка Джила не выражала ничего. Он ждал волну. Здесь, у пляжа Санта-Моники, хороших волн не бывает. Но Дженина живет неподалеку, а хорошие волны никуда не денутся: будут и другие дни.

По берегу вразброс стояли дома. Вид у них был нарядный и новый, а вот дома на пляже Малиби выглядят совсем иначе: они всегда кажутся более старыми, чем есть на самом деле. Нет, на этих домах тоже заметны признаки старения. Там, где земля граничит с морем, все разрушается быстро. Джил, как и все остальные, кто покачивается сейчас на волнах (а прекрасное сегодня утро), был молод. Джилу семнадцать лет, он дочерна загорелый. Его длинные волосы выгорели почти добела. Выпуклые мышцы, словно пластины, покрывающие шкуру броненосца. Джилу нравилось, что он выглядит старше, чем на самом деле. Отец выкинул его из дома, но Джилу не приходилось платить ни за жилье, ни за еду. Всегда найдутся женщины старше тебя.

Когда он вспоминал о муже Дженины, то думал о нем с дружелюбием. Происходящее казалось Джилу лишь забавным. Муж Дженины не вызывал у Джила враждебных чувств. Джил не стремился к чему-либо стабильному. И ею вправе был бы завладеть любой парень, которому хотелось постоянно качать из нее деньги…

У Джила скосило глаза: так ярко что-то сверкнуло. «Оно» пылало, Джил зажмурился. Зажмурился рефлекторно. Плюс опыт: достаточно часто колол глаза отраженный волнами свет. Сквозь сомкнутые веки Джил увидел, как угасло пылание, он открыл глаза. Оглядел море. Идет волна?

Он увидел, как из-за горизонта вздымается огненная туча. Джил смотрел на нес, щурился, он не мог поверить, что это все на самом деле…

– Идет большая волна, – встав на колени, крикнул Джил.

– Где она? – крикнул Кори.

– Скоро ее увидишь, – крикнул Джил. Сомнений у него не возникало. Он развернул доску и сильными гребками погнал ее в море. Он согнулся так, что щека его почти касалась доски. Глубоко загребал своими длинными руками. Он был здорово испуган – но никто никогда не узнает об этом.

– Подожди меня, – крикнула Дженина.

Джил продолжал грести. Остальные поплыли следом, но выдержать такой темп мог лишь сильный. Рядом держался только Кори.

– Я видел огненный шар! – крикнул он, задыхаясь. – Это Молот Люцифера!.. Цунами!..

Джил ничего не ответил. Сказанное Кори пугало, лишало сил. Остальные загомонили. Джил увеличил скорость, оставив их позади. Когда происходит подобное, мужчина должен оставаться один. Он начал постигать, что сейчас может наступить смерть.

Начался дождь. Джил продолжал грести. Оглянулся и увидел, как оседают берег и стоящие на его склоне дома и на этом месте возникает новое протяженное взморье – поблескивает мокрым. Среди холмов над Малиби вспыхивали молнии.

Очертания гор менялись. Аккуратные дома Санта-Моники закувыркались, превратились в груды щебня.

Горизонт пошел вверх.

Смерть, неизбежная смерть. Но если смерть неизбежна, то что остается? Соблюдать стиль, только соблюдать стиль. Джил продолжал грести, оседлав уходящую из-под доски волну. Греб, пока волна не укатилась. Отнесло его далеко. Джил развернул доску, стал ждать.

Остальные последовали его примеру, развернулись. Растянулись на залитых дождем волнах на несколько сотен ярдов. Если они что-либо кричали, Джил их не слышал. Сзади накатывался ужасающий грохот. Джил выждал еще мгновение – и начал грести изо всех сил. Он делал глубокие, правильные гребки. Хорошие, как надо, гребки.

Он скользил вниз по склону громадной зеленой волны, волны-стены, вода неуступчиво вздымалась. Джил стоял на четвереньках, кровь прилила к его лицу. Глаза его вылезли из орбит, из носа потекла кровь. Напряжение было чудовищным, непереносимым. Потом сделалось легче. На набранной скорости Джил развернул доску. Балансируя на коленях, скользил наискось вниз по склону почти вертикальной стены…

Он встал. Ему нужно видеть – больше, как можно больше. Если он действительно выдержал, удержался, достиг самого гребня волны, значит, гребень уже прокатился дальше. Значит, он действительно выжил, он справился, смог! Теперь съезжать вниз, и делать это безупречно…

Прочие доски тоже повернули. Джил видел их – они впереди, беспорядочно разбросанные по склону зеленой стены. Кори поворот исполнил неправильно. Он пронесся внизу, мчался с дикой скоростью, смотреть на него было страшно.

Их несло к берегу. Их доски были много выше берега. Санаторий, пирс Санта-Моники и выстроенный на нем ресторан, яхты, стоявшие неподалеку на якоре, – все мгновенно скрылось под водой. А потом они увидели – сверху вниз – улицы и едущие по ним автомобили. Джил увидел на миг бородатого мужчину, стоявшего на коленях. А потом вода скрыла и бородатого, и тех, кто окружал его. Внизу волны-стены бился крутящийся хаос. Белая пена, несущиеся вихрем в водоворотах обломки, изуродованные трупы, пушинкой кувыркающиеся автомобили.

Под Джилом уже был Бульвар Санта-Моники. Волна перекатилась через мол. В грохочущей пене внизу замелькали обломки магазинов, тела продавцов, сломанные деревья, мотоциклы. Волна накатилась на дома – Джил крепился, готовясь к столкновению, пригибался пониже. Доска дергалась под ногами – он едва не потерял ее. Джил увидел, как вода захлестнула Томми Шумахера, Томми исчез, доска его высоко подпрыгнула и беспорядочно закрутилась. Теперь на воде остались лишь две доски.

Пенящийся гребень волны был уже далеко. Далеко и вверху. А крутящийся хаос ее основания оказался слишком близко. Ноги страшно затекли, болели, силы кончались. На поверхности осталась лишь одна доска – много ниже Джила. Кто это? Не имеет значения: того, кто был на доске, накрыл крутящийся хаос, человек исчез. Джил рискнул: быстро оглянулся. Никого. На громадной волне он остался один.

О Господи, если он выживет, какую на этом можно будет построить историю, какой сделать фильм! Фильм посильнее, чем «Бесконечное лето», посильнее, чем «Расширяющийся ад». Фильм о серфинге, и лишь трюковые съемки будут стоить десять миллионов! Если только выдержат ноги! Он уже побил все рекорды, его наверняка уже занесло не меньше, чем на милю в глубь суши, никто никогда не удерживался на волне целую милю! На мили, казалось, возвышался над головой покрытый пеной ревущий гребень. На Джила стремительно мчался тридцатиэтажный «Дом Баррингтона».

От кометы остались лишь жалкие крохи. Несколько крупных обломков, обломков поменьше, осколки смерзшейся в лед грязи. Гравитационное поле Земли разбросало их по небу. Возможно, эти обломки и вернутся когда-нибудь в кометное гало, но никогда уже им не суждено воссоединиться заново.

На поверхности Земли один за другим возникали огненные кратеры. Когда обломок ударял в воду, вспышка была столь же яркой, как и при соударении с сушей. Но рана, нанесенная океану, внешне выглядела менее значительной. Вокруг вырастали волны-стены, окаймляя рану, оглаживая, заливая ее.

Один удар пришелся в Тихий океан. Волна вокруг кратера взметнулась на две мили в высоту. Она кипела. Давление расширяющегося перегретого пара оттолкнуло волну.

Раскаленный пар поднялся колонной – прозрачной как стекло. В этой колонне содержались соль выпаренной воды океана, осадок со дна, частицы врезавшегося в океан обломка. Достигнув края атмосферы, колонна начала расплываться, превратилась во все расширяющийся водоворот.

Мегатонны пара остывали. Вокруг частиц стала конденсироваться вода. Они начали выпадать из тучи – мелкие капли перемешанной с грязью воды. Падая, сливались. Они были еще горячими.

Оказавшись в нижних, более сухих слоях атмосферы, они вновь испарялись.

ПАДЕНИЕ МОЛОТА: ДВА

О, грешник, куда ты собрался бежать?

О, грешник, куда ты собрался бежать?

О, грешник, куда ты собрался бежать?

Настал день.

Магазин, где продавались телевизоры, был закрыт. И будет закрыт еще в течение часа. Тим Хамнер кинулся на поиски – бар, парикмахерская, что угодно, лишь бы там был расположен телевизор. И ничего не нашел.

Мелькнула было мысль о такси, но это глупо. Такси в Лос-Анджелесе не раскатывают по улицам в поисках клиентов. Они приезжают по телефонному вызову, но ждать, может быть, придется долго. Нет. Ему не добраться до ИРД, а ядро кометы Хамнера-Брауна, должно быть, как раз сейчас находится на самом близком расстоянии от Земли и вот-вот начнет удаляться! Астронавты ведут наблюдения и посылают записи на Землю, а Тим Хамнер ничего не увидит!

Полиция оттеснила детей, но на состояние затора сие не повлияло. Слишком много брошенных своими водителями машин. «А что теперь? – подумал Тим. – Может быть, мне удастся…»

Словно яркая лампа вспыхнула где-то за спиной: раз – и погасла. Тим замигал. Что это было на самом деле, то, что он видел? Там, в южном направлении, ничего нет. Лишь зеленовато-коричневые холмы Гриффит-парка, и вон двое едут верхом по тропинке.

Тим нахмурился, потом, полный дум, пошел обратно к своей машине. В кабине установлен телефон, и такси – с не меньшим успехом, чем из будки, – можно будет вызвать оттуда.

Двое одетых в белые балахоны детей (один – с красной вышивкой на балахоне, а балахон-то – не просто так, а сшит у портного) шагнули ему навстречу. Тим увернулся. Дети остановили следующего пешехода:

– Молитесь, люди! Даже сейчас, когда настал час, еще не слишком поздно…

Когда Тим наконец добрался до своей машины, гудки и гневные вопли слились уже в яростное крещендо…

Земля вздрогнула. Внезапный резкий толчок, затем второй, более мягкий. Здания закачались. Стекла в домах поблизости треснули. Множественный звук упавшего наземь стекла. Тим услышал это, потому что автомобильные гудки внезапно смолкли. Все будто окаменели на месте. Из супермаркета выскочило несколько человек. Еще несколько остановились в дверях, готовые выскочить при следующем толчке.

Но ничего не произошло. Снова завыли сирены автомобилей. Люди завопили, завизжали. Тим открыл дверь своей машины и потянулся за трубкой радиотелефона…

Земля вздрогнула снова. Снова звуки падающего стекла. Кто-то истошно кричал. И – опять – тишина. Из рощицы, насаженной рядом со «Студией Диснея», вылетела стая ворон. Вороны каркали на стоявших внизу людей, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Медленно тянулись секунды, и снова уже завопили гудки автомашин – и тут Тима с размаху бросило на асфальт.

На этот раз толчки не прекратились. Земля вздрагивала, крутилась, тряслась, и каждый раз, когда Тим пытался встать, его сбивало с ног снова. И казалось, что это никогда не прекратится.

Кресло лежало, опрокинувшись, погребенное под грудой каталогов. В кресле – Эйлин. Голова ее страшно болела. Юбка задралась до самого пояса.

Эйлин очень медленно и очень осторожно вылезла из кресла. Медленно и осторожно, потому что все вокруг было усеяно осколками стекла. Потом она одернула юбку. Чулки были сплошь в дырах. По левой ляжке тянулся длинный узкий потек крови. Эйлин смотрела на потек, боясь дотронуться. Удостоверившись, что кровь больше не идет, дотронулась.

В приемной царил хаос. Рассыпанные каталоги, сломанный кофейный столик, опрокинувшиеся полки, осколки оконного стекла. Эйлин потрясла головой. Голова кружилась. В ней прыгали всякие идиотские мысли. Почему от одного оконного стекла так много осколков? Потом в голове прояснилось. Эйлин поняла, что тяжеленные полки и стоявшие на них книги, падая, каким-то чудом миновали ее голову. Каждая полка и каждая книга – каким-то чудом. Голова продолжала кружиться, Эйлин тяжело оперлась о секретарский стол.

Она увидела Джо Корригана.

Громадное сплошное стекло окна упало внутрь помещения. А Корриган сидел возле окна. Все вокруг него было усеяно осколками. Пошатываясь, Эйлин подошла к нему, опустилась на колени. Осколки стекла впились в кожу. Кусок стекла размером с добрый кинжал пропорол щеку и глубоко воткнулся в горло Корригана. Под раной обильно натекла кровь, но кровотечение уже прекратилось. Глаза и рот Корригана были широко открыты.

Эйлин вытащила осколок-кинжал из горла Корригана, приложила ладонь к ране. Почувствовала удивление, что кровь больше не идет. Что надо делать, когда перерезано горло? Там, за стенами дома, полиция, с одним из полицейских Эйлин знакома. Она глубоко втянула в себя воздух, готовясь испустить пронзительный крик. Затем – услышала.

Кричали люди – много людей. Орали, визжали. Страшный, беспорядочный шум доносился с улицы. С криками смешивался грохот – будто обрушивались дома. Орали автомобильные гудки (два, не меньше) – вперемежку и не на одной ноте, а то ослабевая, то усиливаясь, в какой-то машинной агонии. Никто не услышит, как Эйлин взывает о помощи.

Она посмотрела на Корригана. Попробовала обнаружить пульс – пульса не было. Попробовала с другой стороны шеи. Нет пульса. Эйлин выдрала из ковра пучок пушинок, поднесла к ноздрям Корригана. Ни одна пушинка даже не шевельнулась. Но это чушь, подумала она. Человек не может умереть от раны в горле, не может! И все же Корриган был мертв. Сердечный приступ?

Она медленно поднялась. Соленые слезы катились по ее щекам. И на вкус отдавали пылью. Автоматически – перед тем, как выйти из дома, – она причесалась, огладила юбку. Ей захотелось расхохотаться. Она подавила это желание. Если она начнет, то уже не остановится.

С улицы кричали все сильнее. Страшно кричали – но все равно надо выходить из дома. Там, на улице, – полиция, и один из полицейских – Эрик Ларсен. Вот он. Она хотела крикнуть, позвать его, но тут увидела, что происходит. И застыла – прямо в перекосившейся двери.

Патрульный Эрик Ларсен родом был из Канзаса. Для него землетрясения были чем-то совершенно незнакомым и до невозможности страшным. Все, что Эрику сейчас хотелось, это побегать по кругу, всплескивая руками и завывая. Но он не мог даже подняться на ноги. Он пытался – и каждый раз его бросало обратно на землю, и наконец он решил, что лучше оставаться в таком положении. Он спрятал лицо в ладони и закрыл глаза. Эрик теперь пытался думать о сценарии для телевидения, который он напишет, когда все это кончится, но мысли разбегались.

Дикий шум. Земля ревела, словно разъяренный бык. Поэтический образ, где я мог его слышать? Но к реву Земли примешивались и другие звуки – грохот сталкивающихся автомобилей и рушащихся зданий, звуки падения бетонных плит. И всюду – людской пронзительный крик: одни кричали в страхе, другие – в ярости, третьи кричали потому, что кричали.

Наконец Земля перестала дергаться. Эрик Ларсен открыл глаза.

Привычный ему мир исчез. Одни дома рухнули, другие покосились, машины – вдребезги, даже сама улица перекручена, смята. Бывшая парковочная стоянка искорежена: куски асфальта торчали под самыми невозможными углами. Супермаркет на противоположной стороне улицы рухнул, от стен его остались лишь груды, крыша слетела. Из развалин выползали люди. Эрик все выжидал, пусть поведение местных жителей подскажет ему, как действовать дальше. В Канзасе – торнадо, в Калифорнии – землетрясения. Местные жители должны знать, что надо делать.

Но они не знали. Они застыли, эти немногие, кто остался в городе, они моргали, глядя в ясное безоблачное небо. А некоторые лежали в лужах крови. А третьи кричали и бегали по кругу.

Эрик увидел, где его напарник. Из-под груды чугунных труб и прочего водопроводного оборудования, скатившегося с грузовика, торчали форменные голубые брюки и черные ботинки. Там, где должна была быть голова Гарриса, громоздился ящик с этикеткой «Бесшумный водоспуск». Ящик плотно прилегал к земле. Эрик задрожал и вскочил на ноги. Он не мог подойти ближе к ящику. Просто не мог. Он пошел к супермаркету. Его удивляло, почему еще не примчались кареты «скорой помощи». И он искал взглядом – где же старший по чину служащий полиции, который скажет ему, что надо делать.

Возле многоместного легкового автомобиля стояли трое крепких мужчин в фланелевых рубашках. Они осматривали автомобиль, проверяя, насколько сильно он поврежден. Машина была тяжело нагружена. Задний ее конец был раздавлен обрушившейся верандой, перила которой были украшены металлическими финтифлюшками. Мужчины громко ругались. Один наконец открыл заднюю дверцу, нырнул туда. Вылез, держа в руках несколько дробовиков, раздал их товарищам.

– Мы не смогли уехать отсюда из-за этих ублюдков, – мужчина говорил очень тихо и как-то странно спокойно. Эрик едва смог расслышать эти слова.

Остальные мужчины кивнули и начали вставлять патроны в зарядники. Они не смотрели на Эрика Ларсена. Когда ружья были заряжены, все трое мужчин уперли приклады в плечо и прицелились в группу стоявших неподалеку детей кометы. Одетые в белые балахоны дети закричали, начали рвать свои цепи. Ружья разом выстрелили.

Эрик сунул руку к кобуре, быстро выхватил пистолет. Черт возьми! Он шагнул к мужчинам, ноги его тряслись. Мужчины уже перезаряжали ружья.

– Прекратите, – сказал Эрик.

Мужчины вздрогнули, услышав его голос. Обернулись – и увидели голубую полицейскую униформу. Мужчины нахмурились, глаза их расширились, на лицах появилось выражение неуверенности. Эрик оглянулся. Он уже раньше заметил надпись на бампере автомобиля. Надпись гласила: «Помогайте местной полиции».

Старший из мужчин злобно фыркнул:

– Все кончено. Неужто непонятно, что то, что вы сейчас видите, – это конец цивилизации?

Внезапно Эрик все понял. Не появятся никакие кареты «скорой помощи», не повезут они пострадавших в больницы. Ощутив ужас, Эрик смотрел вдоль Аламеды – в том направлении, где стоит собор Святого Иосифа. И видел: искореженные улицы и разрушенные дома. Больше ничего. Должен ли быть виден отсюда собор Святого Иосифа? Эрик никак не мог вспомнить.

Главный из мужчин орал:

– Эти ублюдки не дали нам уехать в горы! Зачем и кому они вообще нужны? – он бросил взгляд на свой разряженный дробовик. Дробовик с открытым затвором. В одной руке у него был этот дробовик, другой он сжимал два патрона. И эта другая рука неуверенно, как бы случайно, потянулась к заряднику, вкладывая патроны.

– Не знаю, зачем и кому они нужны, – сказал Эрик. – Намереваетесь выстрелить в полицейского? – Перевел взгляд на надпись на бампере. Мужчина вслед за ним тоже взглянул на надпись, затем отвел глаза. – Итак, будете стрелять? – настаивал Эрик.

– Нет.

– Хорошо. Отдайте мне ваш дробовик.

– Он мне нужен, чтобы…

– Мне он нужен тоже, – прервал Эрик. – Ружья есть у ваших друзей.

– Я арестован?

– Куда бы я отвел вас? Мне нужен ваш дробовик. Это все.

Мужчина кивнул.

– Ладно.

– Патроны тоже, – добавив чуть настойчивости в голосе, сказал Эрик.

– Ладно.

– А теперь уходите отсюда, – сказал Эрик. Он держал в руке дробовик, не заряжая его. Дети, которых не поразили выстрелы, смотрели на Эрика и мужчин в молчаливом ужасе. – И спасибо, – закончил Эрик. Он пошел прочь, нимало не интересуясь, куда направятся мужчины.

На моих глазах сейчас произошло преднамеренное убийство, и я ничего не предпринял, сказал себе Эрик. Он быстро шел, выбираясь из уличной пробки. Казалось, что его разум более никак не связан с телом. Тело само знало, куда ему следует идти.

Небо в юго-западном направлении выглядело для этих мест странно. Плыли тучи, они образовывались и исчезали, будто демонстрировали фильм, заснятый замедленной съемкой. Вот это все знакомо Эрику Ларсену так же, как знакомы дуновения ветра, это он чувствует всеми своими потрохами. Это знакомо любому, кто родом из Топеки. Грядет торнадо. Когда начинаются такие вот дуновения, когда небо выглядит именно таким образом, следует убраться в ближайший подвал. Прихватив с собой радиоприемник и флягу с водой.

До тюрьмы Бурбанка отсюда добрая миля, подумал Эрик. Придирчиво, не торопясь, осмотрел небо. Я могу это сделать, успею.

Быстрым шагом он пошел к тюрьме. Эрик Ларсен все еще оставался цивилизованным человеком.

Эйлин в ужасе наблюдала за происходящим. О чем там говорили, она не слышала, но было совершенно ясно, что произошло. Полиция… нет больше никакой полиции.

Двое детей – мертвы. Еще пятеро корчились в агонии, раны их смертельны. Остальные дергались, стараясь освободиться от своих цепей.

Один из детей действовал ножовкой. Та самая ножовка. Всего лишь несколько минут назад Джо Корриган вручил эту ножовку полицейским. Вернее, он передал ее бесконечно давно. То, что видела Эйлин, непостижимо. Люди лежали в лужах крови. Люди выползали из развалин. Один мужчина взобрался на потерпевший катастрофу грузовик. Он сидел на кабине, свесив ноги на ветровое стекло, и большими глотками пил виски прямо из бутылки. Он беспрерывно – снова и снова – поднимал голову, смотрел на небо и смеялся.

Все, кто одет в белые балахоны, – в опасности. Для закованных в цепи детей наступило время кошмара. Сотни доведенных до белого каления водителей, многие тысячи пассажиров, множество людей, спасающихся бегством из города (не то, чтобы они на самом деле ожидали падения Молота, они удирали просто на всякий случай), – и всем им преградили дорогу дети кометы. Люди на улице в большинстве еще лежали навзничь или брели бесцельно куда-то. Но хватало и других; мужчины и женщины стягивались вокруг одетых в балахоны, скованных цепями детей. И у каждого мужчины, и у каждой женщины было в руках что-либо тяжелое – железные прутья, цепи, рукоятки домкратов, бейсбольные биты.

Эйлин стояла в дверях. Она кинула взгляд назад – на тело Корригана. Две глубокие морщинки прорезались между ее бровей, когда она увидела уходящего прочь патрульного Ларсена. На улицах вспыхнули беспорядки, и единственный оказавшийся здесь полицейский уходит – уходит быстрым шагом, после того как на его глазах было совершено убийство. Полицейский, холодно наблюдающий, как совершается убийство… Мира, который был знаком Эйлин, более не существовало.

Мир. Что случилось, что случится теперь с этим миром? Осторожно ступая по осколкам стекла, Эйлин вернулась в контору. Благодарение Богу, что люди придумали обувь с подошвой, подумала она. Осколки хрустели под ногами. Эйлин шла быстро, не глядела на разбитые вещи, обрушившиеся полки и осевшие стены.

Отрезок трубы, пробившей потолок, почти полностью разбил ее письменный стол. Стеклянная верхняя крышка стола разлетелась вдребезги. Труба была тяжелее, чем все, что когда-либо до сих пор приходилось поднимать Эйлин. Эйлин хрипела, стараясь изо всех сил, и все же сдвинула трубу. Достала из нижнего ящика стола свою сумочку, пробираясь ползком, разыскала среди обломков переносной радиоприемник. Приемник выглядел неповрежденным.

Ничего не слышно – лишь треск разрядов. Эйлин показалось, что сквозь треск все же можно расслышать какие-то слова. Кто-то кричал: «Падение Молота!» и повторял эти слова все снова и снова. Или Эйлин этот крик только казался? Не имеет значения. Все равно в этой фразе не было никакой полезной информации.