Текст книги "Реквием"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

«Даже теперь она исполнена желанием сделать мне паблисити. О себе бы подумала», – вздохнула Лена. Инна этот вздох расценила иначе.

– Это ты, Инесса-принцесса была у нас всегда девушкой, выбивающейся из общей толпы, – серьезно сказала Лена.

– Всем нравится нравиться. А уж мне-то!

– Помнишь, как Галка Рязанцева впервые принесла в НИИ на практику заграничный журнал? Я еще тогда к тебе после сессии в гости нежданно-негаданно нагрянула. Мы разглядывали артисток, их наряды, рекламы прекрасного белья и тихонько вздыхали. Не могли мы себе такое позволить. Да и не было в наших магазинах такой прелести. Хотя кое-кто из нас время от времени предпринимал попытки соорудить себе нечто особенное, перекраивая, перешивая. И вдруг Галка говорит: «Девчонки, оглянитесь вокруг, посмотрите друг на друга. Да если нас приодеть и причесать, как этих актрис, так мы еще красивее их будем смотреться!» Мы смущенно заулыбались от такого неожиданного открытия. А Зоя вдруг добавила: «И ученые у нас самые умные». И тут мы все вместе от души расхохотались. Мы почувствовали себя такими счастливыми!

Инна без всякого перехода сказала:

– Странную, крайне неприятную прошлогоднюю историю, связанную с Тоней, вспомнила. Перекидываюсь я в карты с её мужем, а она пристает ко мне с покупкой нового лекарства. Я не горю желанием, возражаю. Она задирает мне блузку сзади и насильно мажет спину какой-то кроваво-красной дрянью. Я противлюсь, отбиваюсь, меня почему-то пробирает озноб, а она знай себе втирает мне эту гадость с какой-то прямо-таки злостью. Вот ведь настырная! И всего-то рекламирует это лекарство, чтобы продать и чуть-чуть подзаработать. А утром у меня температура за сорок. Целый день в прострации между небом и землей, между жизнью и смертью. Ночью ясное ощущение, что ухожу… А на следующий день на градуснике тридцать четыре и жесточайшая слабость полуживого, полумертвого состояния. Потом месяцы восстановления. И до сих пор у меня нормальная температура в пределах тридцать пять и пять – тридцать шесть и замедленный ритм жизни. Я словно бы завяла. Что это было? Яд? Я ничего плохого ей не делала. Да и вообще никому. Подруга называется! Собственно, не подруга, жена нашего общего друга. Угораздило меня напроситься к ним в гости!

– Зависть и ревность могут излучать отрицательную энергию, способную убить. Возьми себе на заметку. Мне пришлось в это поверить. Теперь я не вверяю себя кому ни попадя. Раньше это явление сглазом называлось, – объяснила Лена.

– Загадка природы. Может, мои нервы и внушаемость явились причиной этой странной болезни?

– Они – только предпосылки.

– Тогда все-таки лекарство.

– Не думаю. Не рискнут предприниматели так уж явно губить людей.

– Как знать. Теперь корпоративные интересы и деньги для некоторых зачастую важнее здоровья тысяч людей.

– К сожалению.

«Инна усилием воли заставляет себя отвлекаться и думать о постороннем? Ей хуже?» – думает Лена.

Хандра непредсказуемо наплыла на Инну, и Лена увидела отчужденное опустелое лицо подруги и услышала ее усталый зыбкий голос:

– Чувствую, не выбраться мне из болезни, не выпутаться из её когтей. Придется перебираться в мир иной. Эта пытка ожиданием, этот гнетущий ужас… Угасаю, будто по капле остаток жизни цедя... Приятного мало. Мне бы внезапно, мгновенно или во сне.

– Я тоже хотела бы сразу.

Лицо Инны вдруг сделалось невыразимо страшным. «Как у бабушки в последние дни, – содрогнулась Лена. – Только бы не отнять у неё веру, только бы не лишить надежды. Господи! Не подает признаков жизни!»

– Все будет хорошо. Потерпи совсем чуть-чуть. Я с тобой. «Боже мой, как же она всё это выдерживает дома, когда совсем одна?! – ужаснулась Лена. – Немудрено начать заговариваться».

После этой страшной мысли Лене трудно дается даже внешнее спокойствие.

– Я не раздумала жить. Просто слиплись больные усталые глаза. «Враги ушли, и слава богу. Друзья ушли – счастливый путь…» – Инна попыталась улыбнуться собственной шутке. – Ершов, кажется. Тот, что «Конька-горбунка» написал в девятнадцать лет.

«Она бредит?» – пугается Лена.

– У тебя феноменальная память, уникальная.

– Энциклопедическая, – усмехнулась Инна.

– Обычно болезнь её съедает, а у тебя все в порядке. Это обнадеживающий фактор. Не держись за плохие воспоминания, не множь тоску. Ты переможешь болезнь. Я верю.

– Уработала я тебя?

– Расшевелила и взбодрила.

– Мне в голову забредают дурацкие мысли, мол, всё сошлось, как в разгаданном ребусе. И никто… им там… не указ. Сверх того я иногда слышу в своей голове… не мной… отчетливо произносимые разноречивые фразы. На меня от страха точно столбняк нападает. И я лежу, словно разбита параличом. Я учусь с беспристрастностью чужака разумом отстраняться от страхов и привыкать к мысли, что все равно скоро… Легче умирать, когда голова в отключке, когда ты как овощ. А то ведь каждым нервом, каждой клеточкой дрожишь. Сама себе противна. Понятно? Или я рассказчик так себе?

– А помнишь, Жанна говорила, что, уходя т у д а, мы всё теряем, чтобы всё обрести.

– Отрывок из романа Николая Островского вспомнила. Помнишь, наизусть в школе учили. Какая мощь, какая силища в его словах! Они вели нас по жизни и укрепляли дух.

– Я читала, как один мужчина совсем умирал и вдруг искренне поверил в Бога и выжил. После этого много еще добрых дел совершил.

– Наверное, молодой был. Пожилой человек, если и выживет, полноценно работать уже не сможет.

– Ну и что, если неполноценно? Рано тебе в архив. Нечего нежелание списывать на нездоровье. Хотенье скрытые резервы организма будит. Потихоньку, полегоньку тоже можно много хорошего сделать. По крупинкам, так сказать, по маковым зернышкам на божий каравай для многих людей.

– Какие уж там скрытые возможности, если из последних сил… Где она – надежда, за которую мы так яростно хватались всю жизнь?

– Ты превзошла себя.

– Не бог весть…

– Не нагнетай. Кроме желания выжить, есть еще мужество жить с этими крохами здоровья и энергии. В нашем дворе живет древняя старушка. Как-то сидит на лавочке около дома и говорит соседкам: «Душа моя поёт!» Не сломил ее ГУЛАГ. Живёт и радуется тому, что ещё жива. И ты не ссылайся на всякие затруднения, понимай меру своего счастья. Сумеешь. Завтра мы с тобой покажем класс! – бодро говорит Лена, а сама огорченно думает: «Паузы учащаются. Выдыхается. Как больно думать, что… Как трудно привести в порядок мысли, чтобы распорядиться остатками жизни. Пора ей снова пить лекарство. И мне тоже. Надеюсь, такое плохое состояние у неё только от сегодняшнего переутомления».

– Сумею? Подменяешь мое мнение своим? Ну, если только твоими молитвами, – едва различимо шепчет Инна. – Пойми, истина – это то, чего нельзя избежать.

Удушье страха снова перехватило ей горло.

– А ты не опускай руки, сама не делай шагов навстречу, не торопи судьбу. Сейчас не то время, чтобы можно было «замутить интригу» с высшими силами. Звезды предполагают, но не диктуют.

– Человек волен только в выборе путей претворения Замысла Божьего, а разрушить или переделать его не способен. Если срок назначен, судьба не допустит, не уклонится. И ни к чему мне эти твои «экзерсисы». И это сущая правда, – с мукой в голосе произнесла Инна.

И добавила рассеянно, каким-то чужим голосом:

– Сбилась я, потеряла нить рассуждений. Хоть убей, не могу вспомнить.

Лена поразилась особенной тревоге в голосе подруге. «Неужели я пугаю её своей обеспокоенностью? Устала бороться? О чем отвлечённом и спокойном мне бы с ней поговорить? Как склонить ко сну? – задумалась она. – Инна так устала, что у неё нет сил на то, чтобы вспоминать даже о хороших событиях».

– Ты представляешь, встретила четверых одноклассников. Мы по-прежнему друг для друга девочки и мальчики. А недавно видела Георгия. Он было двинул в генералы, но его, как водится, пару раз обошли. Он на дыбки. Так его в такую дыру услали! – вялым голосом рассказала Инна.

«Отпустило, бедную. Слава Богу!» – успокоилась Лена и радостно вздохнула.

– Что я тебе расскажу! Знаешь, как Эмма одной любовнице мужа отомстила?

Лену неприятно передернуло: «Нашла о чем вспоминать!»

– С работы её согнала, чтобы не смела других мужиков от семьи отбивать, используя свое служебное положение. Такой спектакль устроила – любо-дорого было смотреть! Зажала в зубах сигарету, чтобы голос изменить и давай стращать сучку по телефону. На пушку брала. Она же знала о некоторых её делишках. Рыльце-то у бабёнки в пушку было. Дрянь эта стала Эмме что-то там лопотать в оправдание дрожащим голоском, лапшу навешивать, мол, денег не брала. Но были верные факты, что не только брала, но и вымогала. Тут Эмма как гаркнет во весь голос, вы, мол, забываете, с кем разговариваете! И трубку бросила. Я сама не ожидала от неё такого таланта. Наболело, вот и вжилась в роль. Наверное, не раз проигрывала эту ситуацию, прежде чем решиться. Молодец, здорово сыграла роль тетки из соответствующих контролирующих органов.

Так вот, наша подопытная потаскушка в штанишки с перепугу наложила: через неделю сама на стол начальнику заявление положила, мол, ухожу по причине слабого здоровья. Видно, предостаточно грешков поднакопила, раз так струсила, взяточница чёртова. Стерва стервой, а слаба в коленках оказалась. Я в восторге. Получилось в одно касание!

– Твоя режиссура?

– Каюсь, моя. Я к Эмме в гости заезжала, когда в командировке была. Гляжу – она в трансе. Жалко её стало. Я совсем чуть-чуть помогла ей моральный дух поднять, – заходясь в приступе чуть ли не истеричного смеха, созналась Инна.

– Не похоже это на Эмму. Колись, сама спектакль сыграла?

– Ну…

– Правильно сделала. Я бы так не сумела.

– Лена, Федька из бедной семьи, и от улицы его семья тщательно ограждала, так как же он стал таким гадом?

– Каждый человек, чтобы стать взрослым, должен разрушить опоры, на которых держалось его детство. И начинается этот процесс, когда возникают трудные ситуации вне дома, в которых приходится что-то решать самому, что-то преодолевать в себе. Я говорю о детях из благополучных семей. Подчас это пугающе трудно.

Ребенок сначала пытается справиться сам, потом призывает на помощь ангела-хранителя, а тот молчит. Он ошибается, делает глупости. Через это проходит большинство детей. Он ищет способы защититься самостоятельно, думает, выбирает, решает, что для него лучше: всю жизнь зависеть от сильного врага, жить в страхе и муках или преодолеть свой первый ужас и больше не бояться? Он трус или смельчак, глупый или разумный? Ребенок не хочет, но мир детства уже рушится и приходится взрослеть.

Из этих преодолений и строятся дальнейшие линии наших судеб. Путь вперед всегда отвоёвывается в жестокой борьбе с окружающим миром, но в детстве и юности он самый болезненный и горький. И все же детство обязано покинуть ребенка. Не стать по-настоящему взрослым, не разорвав его цепей. Такова великая тайна взросления и возмужания!

Но иногда родители беспредельной заботой помогают ребенку отвергать реальность и позволяют своему великовозрастному дитяти слишком долго жить в мире детства. Некоторые из таких вот «залюбленных» навсегда оседают «на детской площадке» и даже не пытаются пробиться к самим себе и вступают во взрослую жизнь, в лучшем случае, с подростковыми мерками и требованиями. И становятся эгоистами, такими, как Федор, чтобы гробить людей, трудами которых живут. Я, меня, для меня… Они похожи на медленно внедряющихся под кожу клещей, – жёстко высказала свою точку зрения Лена.

– И такого Эмма принимала и прощала! Я бы ему сказала: «Вот тебе Бог, вот тебе порог!»

– Принимала, но не прощала. Это разные вещи.

– На счет Федьки у меня имеются некоторые сомнения и дополнения. Мне кажется, мать умышленно воспитывала его инфантильным, зависимым от неё. Вот он и живет до сих пор её умом.

– Это крайний, худший вариант. Я сейчас пыталась осмыслить общий случай.

– А по-твоему, почему в детстве страх перед родителями подчас сильнее страха перед каким-либо мелким гадом? Ведь чего проще: сознайся, и они тебе помогут.

– А тебя понимали, тебе помогали? Стыд примешивается, ребёнок боится потерять любовь родителей. Мол, стану недостоин их любви. Еще страх наказаний, непредсказуемость последствий. Авось обойдется. Много чего… В каждой семье свои причины. Меня минула эта проблема, и я её не исследовала.

– Только в случае Федора и ему подобных, согласись, страх вовсе ни при чем.

– Там другие рычаги давления срабатывали. И часть из них – непомерное восхваление ребенка и выпячивание одних качеств и замалчивание или принижение других.

– Вот так и мельчает мужское племя! – беззаботно закончила Инна серьезный разговор, подчеркнув тем самым его неисчерпаемость.

– Германа недавно встретила, – сказала Инна. – Совсем седой стал, но все такой же красивый. Анекдот про него вспомнила: «Если оставить Геру между двух девушек-красавиц, он не повернется за всю ночь ни к одной из них. Как Буриданов осел».

– Прелесть!

– Анекдот?

– Гера. Умница, удивительно порядочный человек, прекрасный отец. Простой, естественный, без закидонов. С таким легко.

– Толстой говорил, что «сильные люди всегда просты». Я бы добавила: «и умные». Помню, удивил меня, казалось бы, наивный вопрос Германа. Он спросил смущенно: «Что тяжелее: в большой теннис играть или белье стирать?» Мы с ним в тот момент на корте разминались. Я ответила со смехом: «Разве ты встречал такую дуру, которая, бросив ракетку, вскричала бы радостно: «Ах, побегу домой, там же меня стирка ждет!» Теннис – это игра, удовольствие! Скачешь себе с восторгом, с азартом. Ты в другом, далеком от быта мире! А в ванной… надо, надо, надо».

– О жене беспокоился. Он, наверное, в то время только женился и пытался установить для себя меру своей помощи в домашнем быту.

– Разве не о себе? Я тогда ещё добавила, мол, пока ты сам не попробуешь стирать, гладить, мыть пол, вставать ночью к больному ребенку – все женские трудности будут для тебя под грифом «секретно» и ты никогда не будешь понимать проблем жены и ценить её труд. И это несмотря на то, что теоретически ты хорошо подготовлен. Хвала твоим родителям.

– Находясь рядом, я бы отсоветовала тебе ему советовать. Он и так слишком хорош, хоть в рекламу помещай.

– И в рамку на стену. Ничего, переживет. Никогда не помешает мужчине, даже такому идеальному, напомнить о его обязанностях, – заупрямилась Инна.

Лена не стала спорить.

– Странная штука – любовь. Возьми хотя бы Витю. Жену его на работе все злючкой считали, даже стервочкой, а он её обожал, не замечал ни жесткости, ни вредности. Говорил о ней только в превосходной степени. Ты бы видела, какую он прекрасную автобиографическую книгу написал! И в каждой строчке – она, его любимая, неповторимая, единственная. Сам себе внушил такую любовь или она сумела его околдовать?

«Готова думать о ком угодно, только бы не о себе», – подумала Лена.

– Где ты видела Виктора?

– В первом НИИ на юбилее Сани. Я именно там вдруг впервые задумалась над тем, как все-таки много значит для человека коллектив, в котором он работает. Почти половину жизни мы в нем проводим. Знаешь, приехали преподаватели, аспиранты, инженеры, начальники и младший персонал. Никого не забыл Санечка, особенно стариков, которые давно на пенсии. Многих я не видела двадцать-тридцать лет. Вокруг было лавина тепла и восхищения! Я пьянела от прекрасного общества, от встречи с людьми, которых в свое время уважала и по-своему любила. Понимаешь, эти люди на всю жизнь остались верны друг другу. Это было так трогательно!

Представляешь, вошла в зал. Все обнимаются, что-то радостно сообщают, фотографируются, маленькие подарочки в память о встрече дарят. Шум, гам, смех.

Смотрю, стоит незнакомый мне мужчина. Невысокого роста, сухощавый. Внутренне зажат, насторожен. Ни к кому не подходит, и к нему – никто. Первое впечатление, что впервые попал в эту компанию.

– Как новичок в незнакомый класс, – комментирует Лена.

– Кто он, думаю, этот «инкогнито»? Муж, не рискнувший без сопровождения отправить молодую жену на сход или, может, новый начальник, вынужденно приглашенный, чтобы влиться в коллектив? Меня будто кто подстегивал с ним поговорить. И я в несколько свободной манере и чуть вольным тоном – он нисколько не противоречил общей легкой атмосфере зала – сказала, что не припоминаю, с какой он кафедры.

– Непростительная вольность для трезвой женщины говорить с незнакомым мужчиной тоном избалованной особы. А как же придворный этикет?

– Я реально была опьянена встречей. Думаю, с высоты моего «преклонного» возраста я могла себе позволить некоторые флуктуации в поведении.

– Любишь экспериментировать?

– Шокировать. Это больше по моей части.

– Незнакомец не раскололся?

– Растерялся, пробормотал что-то уклончивое. И тут я предположила, что это новый проректор, который получил должность и приступил к работе всего неделю назад.

– Чутье не подвело тебя?

– Не ошиблась.

– Железная логика. И почему это тебе его не представили? – рассмеялась Лена. – Теперь он будет остерегаться тебя, обегать стороной за три версты.

– Уборщицу нашу тетю Машу там увидела. Многие её в своих головах давно похоронили – как же, ветеран трудового фронта! – а она еще работает. Великая русская женщина с простой и трудной, обычной для наших женщин судьбой.

Любу еле узнала. Её прежде огромные выпуклые глаза сильно уменьшились, глубоко запали, вокруг них образовалось множество мелких морщинок. Они напомнили мне штриховку на чертежах наших курсовых проектов, над которыми мы «в приступах трудового энтузиазма» работали по ночам перед сессией. А фигурка у Любы прежняя: гибкая, изящная, как у гимнастки.

После праздника я всю ночь не спала, все вспоминала, переживала. Долго находилась в состоянии возбуждения.

А Лена, слушая подругу, вдруг поняла, что при всех трудовых успехах и радостях гимном её жизни все-таки были сыновья.

– Я как-то зашла в университет, намекнула одному знакомому, что хотела бы юбилей отметить в кругу преподавателей и бывших сокурсников. И вдруг почувствовала раздражение в его голосе и странный гонор. Вроде того, что, мол, я не кандидат наук. Получалось, что без степени я никому не интересна. Какое высокомерие! Собственно, у меня были сомнения: устраивать – не устраивать праздник?

– У меня в быту есть твёрдое правило: если в чем-то сомневаюсь или внутри что-то беспокоит, то не берусь за это дело.

– Не стала я отмечать юбилей в их кругу, с родственниками хорошо посидела. У меня слишком широкий интерфейс знакомых. Всех не соберешь, а обидеть, не желая того, можно многих. Да и по жизни оказывалось иногда, что свои – не все и не всегда свои. Пригреешь, надеешься, а они… Послушай, Кира будто подгадала встречу под твой день рождения. Может, отсалютуем?

– Один мой знакомый назвал поздние юбилеи репетицией перед поминками. Желание праздновать отбил.

Инне хотелось сказать подруге что-нибудь опровергающее и доброе, подходящее случаю, но вялый мозг не слушался. И она «выдала» первое, что пришло ей в голову:

– Какое-то единение возникало в молодые годы на наших праздничных вечерах! Никогда не ссорились, шашней не заводили. Во всяком случае, я такого не помню. Ссоры-раздоры и скука потом начались, после горбачевского указа.

29

– В нашем возрасте ничто уже не зашоривает глаз: ни идеализм, ни любовь. Всех людей видим насквозь: четко, ясно, вглубь. И друг друга изучили вдоль и поперек.

«Хочет сменить тему», – решила Лена и помогла подруге:

– Не утомила я тебя? Может, придремнёшь?

– Успею отоспаться. Мне теперь много не надо. Три-четыре часа – и я опять как огурчик… только солёный, – пошутила Инна.

«Она изменилась за время нашей последней встречи, но сквозь толстую кору жизненных наслоений, как через тонкий слой воды, проглядывает прежняя Инна – чуть сумасбродная, ироничная, но слабая и милая. Жизнь так и не сделала её сильной».

Нежность тронула сердце Лены, сжала его ласково.

А Инна, словно прочтя мысли подруги, вдруг подумала: «Я слабая? Так и не встретила мужчину, который был бы сильнее меня морально и физически или был нежнее. А Лена сумела наладить свою жизнь и до сих пор сама ею управляет. Она всегда на капитанском мостике. И мне от неё перепадает чуткости и понимания».

Лене показалось, что Инна задремала. Подчиняясь внезапному порыву, она осторожно встала, подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. В редких облаках луна теперь кажется ей рыхлой и бледной. Вдали «многоэтажная темнота» и одинокие, словно парящие в ночи, слабо светящиеся окна. Далеко-далеко простирается сонный, когда-то очень дорогой город. Лена зябко поёжилась.

За окном закоченевшие ветви деревьев мерцают инеем. Тихо. Утром под ногами хлюпало, а сейчас мороз такой, будто он и ветер заморозил. «Долго еще ждать радостного благовестия весны. Насмерть стоит зима, – машинально подумала. – Город вымер. Нет, вон собака, явно ничейная, протрусила через двор. Подбежала к мусорным бакам. Котов разогнала. «Плацдарм захватила», никого близко не подпускает. Нет! Она с эскортом. Две, три, пять. Ого! Целая свора.

Фонарь на столбе под соседним окном будто ярче светит. Под ним снежок, мелкий, как пыль, точно живой, пляшет в нечётком конусе света».

Душевная смута только усилилась. Лена открыла форточку. Дохнул холодный воздух, приправленный запахами еще не рассеявшегося кухонного дыма «забегаловки», что пристроилась к углу дома, стоящего напротив, и выхлопных газов с центральной дороги. Лена попробовала прохаживаться вдоль окна, заложив руки за спину.

«Так когда-то ходил её дед, – отметила про себя Инна. Она, оказывается, не спала. – А теперь Лена стоит, чуть выпятив живот, привычно выдвинув вперед правую ногу. Совсем как в детстве». – Она улыбнулась своим мыслям и зажмурилась, восстанавливая в памяти то ли реальные, то ли уже воображаемые приятные картины.

Лена, заведёнными назад руками, уцепилась за нижний край рамы форточки и слегка потянулась, расправляя позвоночник. Её лицо исказилось гримасой. Когда острая боль схлынула, она пробралась к постели и прилегла. Перед глазами заколыхались воскресшие, будто явившиеся из темноты, образы прошлого и странные, неожиданные, фантастические фрагментации сознания…

Инна зашевелилась. Лена очень тихо, словно только для себя, заговорила вслух:

– Мать. Всю жизнь я истребляла в себе то, что унаследовала от неё. И все равно была похожа. Даже почерком, как ни ломала его. Глупая. И Лера об этом же мне писала. Какая дикая детская бескомпромиссность! Детская память самая мощная, самая острая. Никак не получалось простить. Мать боялась, что я не приеду её хоронить. Я совсем, что ли?.. Когда выжила после онкологии, когда столько выстрадала, то поняла, что многие мои обиды – мелочь, ерунда, что надо проще относиться к людям, слишком многого от них не ждать, не требовать, прощать. Жаль, матери тогда уже не было.

«Чувство запоздалого раскаяния через боль, – горько усмехнулась Инна. – Оно мне тоже знакомо».

30

– Лена, ты заметила, что я изрядно прибавила в весе? Как на дрожжах полнею, а по предположениям врачей обязана была худеть. Это и вводило их в заблуждение, когда ставили диагноз.

– Сколько можно в девушках ходить! Ты же дама! Когда ты улыбаешься, то совсем не кажешься полненькой. Со мной себя сравни. И талия у тебя до сих пор, как у девчонки, и фасад нечасто подкрашивать приходится. А я без губной помады на улицу не высовываюсь, чтобы не пугать прохожих своими бледными губами. Послушай, может, эта полнота как раз и есть обнадеживающий фактор?! – радостно воскликнула Лена, внезапно иначе осмыслив слова подруги.

– Хотелось бы верить.

«Извела Инну болезнь. Говорят, блекнущая красота не терпит яркого света. В полутьме она такая милая! Черты лица сглаженные, мягкие. И чувствует она глубже, трагичнее, чем предполагают наши сокурсницы. Мне ли не знать, – думает Лена, всматриваясь в подругу. – Виктор Цой пел: «Смерть стоит того, чтобы жить. Любовь стоит того, чтобы ждать». Он был слишком зрелым для своего возраста, может, поэтому рано ушел из жизни. А я до сих пор ставлю перед собой вопросы и не нахожу на них ответы. «Насколько человек свободен и зависим? Как соотносятся судьба, предопределение и Божий Промысел? Какова возможная степень противостояния человека силам обстоятельств? Что ждет Россию в ближайшие сто лет? Какой должна быть наша внешняя политика в этом ненормальном мире? Это от недостатка ума? Хватит ли мне запаса жизненной энергии, чтобы хоть в чем-то разобраться? А может, не энергии, а надежды?

Инна старается говорить о чем угодно, только не о предчувствии близкой смерти. Почему так? Казалось бы, надо высказать что-то самое главное. Язык не поворачивается? И только наши объятья становятся все крепче и судорожней от еле сдерживаемых, глубоко загнанных слез».

– Лена, помнишь ту прекрасную рыбалку на озере, когда мы «обловились» карасями? Знатно мы тогда выступили! Потом мы лежали в густой пахучей луговой траве и долго смотрели в небо. Черно-красными медузами проплывали предзакатные облака, неряшливая бахрома до земли волочилась за ними. Ты предполагала скорый дождь. А до чего же были хороши твои двухкилограммовые лещи! Раз еду к тебе в трамвае и слышу, как один мужчина говорит другому: «Баба тут у нас объявилась. В отпуск приехала. Так всех переплюнула. На запах её, что ли, лещи идут?» До чего додумался! Я сразу поняла, что о тебе речь шла, и возгордилась.

А поход за грибами! Тогда мы «огрузились» белыми! Выехали ни свет ни заря. Шаткий узкий мостик через реку под колесами машины ходил ходуном, грозя рассыпаться. На неплотно пригнанных корявых бревнышках машину трясло как в лихорадке. Мы повизгивали от страха. Восторг! Проехали. То был коронный номер Маринки! Потом в лесу тропинка затерялась, как истаяла, и мы заблудились. Долго петляли, но выбрались, попутно открыв несколько новых грибных заповедных мест. Сколько впечатлений! О мамма миа! До сих пор при одном только воспоминании душа радуется и словно елеем полнится.

А на следующий день был шашлычок под коньячок на берегу реки! Какой же шашлык без рюмочки? Извращение. Мы сидели на мостике, крепкие столбы которого обросли мхом с вкраплениями ракушек, закусывали, вели уютную беседу и рассматривали на высоком противоположном берегу церковь, нацелившую в небо свои горящие на полуденном солнце кресты. А под нами на песчаном дне реки, посверкивая и слепя, переливались жемчугами солнечные блики. Хорошо-то как, Господи, Боже ты мой!

– Я люблю подобные вылазки, если даже они непродуктивны или вовсе не содержат меркантильный интерес, за яркое общение с прекрасными людьми. На природе и без коньяка от счастья голову кружит.

– Ты же никогда не любила попусту время тратить.

– Пока здоровье не прижало. Да разве побывать на природе – это попусту?! Теперь жалею, что редко выбиралась. Приходит время, когда начинаешь более остро испытывать признательность за каждый счастливый день жизни, – грустно заверила Лена.

Ей далекий ноябрь вспомнился. Они с Андреем на берегу реки. Перед их глазами стальная гладь залива, обрамленная бурым камышом. За спиной серый, какой-то уже пустой лес. И вдруг с тихим шелестом на воду опустилась нереальная, сказочная стая лебедей, будто созданных из пушистых белых летних облаков. Они грациозно выгнули длинные шеи и замерли. Не настороженно, а спокойно, горделиво.

В душе всколыхнулась тихая, сладкая нежность. Она была глубокая, осязаемая, но непроизносимая. Андрей тоже молчал, завороженный. Мы долго вечернюю тишину слушали. Слова не решались произнести.

Лена подумала: «Небо, земля, природа – это всё такое чудо! И сама жизнь – чудо! Все помню «с времён тех давних». Каждый миг».

Инна вдруг как-то по-детски беспричинно рассмеялась. Лена насторожилась.

– Не понимаю, почему я патологически, категорически не переношу мужчин с зачесанными и зализанными вперед на лысину редкими волосами? Мне кажется, куда мужественней обриться наголо. Еще не выношу у мужчин губы бантиком.

Теперь подруги, накрывшись одним одеялом, как в детстве, уже вместе хихикали.

– Genug, genug (немецк. – довольно, довольно), чудик ты мой, усыпи свое воображение, а то разбудим девчонок, – немного погодя усмиряла Лена не в меру разошедшуюся, просто расшалившуюся подругу.

«Вот так перепады в настроении!» – поразилась она.

31

– …Рак провоцируется нервным или химическим потрясением, – сказала Инна.

– Опасны долговременные стрессы. Они ведут к ослаблению иммунной системы, – добавила Инна.

– Судя по всему, виной тому и многократно клеймёное не зарубцевавшимися обидами сердце. Скребло его, стискивало. Не умело оно забывать, не хотело прощать. Еще тоска, которую баюкаешь длинными, одинокими ночами, даже если есть кто-то рядом, но не тот… – тяжело добавила Инна.

– Иногда легче похоронить, чем простить предательство. Смерть – это рок, а нанесение обид – часто сознательно жестокое действие. За слишком короткий срок своей жизни ничего не успевает забыть человек.

– Насколько я знаю, американские ученые считают, что причиной рака женских половых органов являются именно долговременные стрессы в семье.

– Скорбная, удручающая статистика, – подтвердила Лена.

– А наши врачи этого не признают и тем самым позволяют мужьям безнаказанно тиранить своих жен, оставляя взаимоотношения в семьях на уровне дичайшего домостроя и убогости.

– Женщины-врачи признают, но начальники-мужчины им не позволяют это озвучивать. Они все больше о вредных привычках толкуют, о неправильном питании. А что может быть вреднее плохого климата в семье и на работе? Сильные кратковременные стрессы тоже могут послужить толчком к болезни.

– Все болезни от нервов. Один из моих мужей все не верил, что я заболела от стресса. И вдруг попал в больницу. От страха у него сахар подскочил. Он за голову схватился. А я ему: успокойся и все пройдет, а иначе на самом деле можешь болячку приобрести. Ну и, как всегда, права оказалась.

– Большие города превращают своих жителей в неврастеников.

– Можно очень скромно питаться, и при наличии спокойной жизни дожить до ста лет. А если в семье всё время негатив, подтачивающий организм, как бурная река песчаный берег, то и прекрасное выверенное питание не спасет. Врачи говорят, что гастрит вызывают микробы. Я не спорю, но они вторичны. Они губят только организмы с ослабленной нервной системой. Сильные сами выставляют защиту – иммунитет – и побеждают. Ты заметила, что даже царапины на руках хуже заживают, если ты в угнетенном состоянии?

– Вот вывели ученые определенную корреляцию развития рака, а в другом месте он иной. Опять пришпорили свою мыслительную деятельность, но болезни тоже не дремлют. И снова человеку жарко от них, как в устье раскаленной печи, – сказала Инна как-то совсем оцепенело.