Текст книги "Реквием"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

– Мне все это знакомо: боль, страхи, бессонница. Особенно когда пластом лежу. Знаешь, как накатывает ночами! – вздохнула Инна.

– Мои сны – как вторая реальность. Я в них продолжаю жить и писать, искать выходы из затруднений. Кошмары постоянно преследуют. Часто во снах детей спасаю или блуждаю в лабиринтах и все ищу, ищу что-то. Убегая от противника, я задыхаюсь, тщетно пытаюсь закричать от ужаса. Мучительный крик никак не вырывается из горла… как когда-то в детдоме. На самом деле я уже дико кричу, но звука своего голоса сквозь толщу жуткого сна не слышу, потому и не контролирую себя. Сына пугаю. Он вскакивает, тормошит меня, спрашивает: ужас пригрезился? Успокаивает. Будить надо обязательно, иначе можно больше не проснуться. Причина кошмаров не снаружи, она во мне самой. Их активный источник – мои болезни. Страшные сны снятся из-за приступов стенокардии. Иногда вообще дыхание на несколько секунд пропадает. Очнувшись, я впадаю в жуткую панику, судорожно заставляю себя дышать.

В своих снах я часто брожу по знакомым улицам, но никак не могу найти выхода или борюсь с кем-то, но не могу победить, и мне кажется, что это конец. Я мучаюсь, мечусь, просыпаюсь вся в поту, с коликами в груди, с гудящей, как колокол на низких тонах, тяжелой головой, с онемевшими конечностями. Приду в себя, налажу ритм естественного дыхания и успокаиваюсь. Заснуть, конечно, больше не получается, будь на часах хоть три, хоть пять ночи. Лежу, размышляю, сама себе обещаю, приказываю.

В одну из таких ночей пришла к выводу, что сны снятся потому, что мозг полностью никогда не отключается. Просто, когда люди крепко спят, они этого не знают. А если не очень крепко, то знают, что видели сны, но не помнят их. А мы, полуночники, совы непутевые, подробно помним их содержание. Вот и вся разгадка. И нечего копья ломать и всякие психологические теории выстраивать.

– Утром мы помним сны, если склероз нас не подводит, – усмехнулась Инна. – Я не одинока. Ты тоже четко понимаешь всю глубину моей беды. Маленькое дополнение. Чем больше изношен организм, тем слабее механизм отключения мозга на сон, вот и снятся нам мутные гибридные вещи: всякие абракадабры, мешанина реального и фантасмагорического. И чувствуем мы себя бесконечно усталыми, и требуем лекарств. У меня все больше то сон-смерть, то сон-морок с ощущением неизбежности, когда их уже не отличаешь от реальности. Потом мало-помалу страхи уходят, и я какое-то непродолжительное время чувствую себя человеком.

– Для меня сны-кошмары – тренировка психики. Они будто готовят меня к предстоящей реальности. Ну, знаешь, как книги для ребенка. Мне по большей части снятся реальные события. В них страх за внука.

– Голодной курице просо снится. А у меня абстракции и мистификации.

Инна пригубила из кружки.

– Во рту постоянно сохнет. Испить бы и надолго насытиться, как живой водой… Маниакально-навязчивые сны – вот что самое ужасное. Они могут довести до сумасшествия. В этом есть что-то патологическое. От них можно избавиться только с помощью таблеток. Если просыпаюсь среди ночи, стараюсь больше не засыпать. Начинаю судорожно анализировать ситуацию или пытаюсь отвлекаться чтением. К телевизору редко прибегаю. Тошнит от его наполнения. Прочесываю каналы, ищу что-то умное, философское. И часто не нахожу. По всем программам чернуха и муть. И тренингом не удается вывести себя из болезненного состояния страха.

– Я не желаю смиряться с плохим сном. Он меня ослабляет. Не могу допустить попустительства по отношению к своему здоровью. Никому не хочу быть обузой. Пытаюсь лечиться зарядкой по утрам, прогулками перед сном, но пока безрезультатно. Вот и страдаю от постоянного недосыпа. Особенно плохо себя чувствую, когда сильный ветер или атмосфера «дуется» к дождю. Эти природные явления, как правило, ведут к ломке погоды и к моим жутким, неподдающимся лечению страданиям. В эти дни или часы я буквально обездвижена.

«Я единственная поверенная Лениных тайн, настроений, неуверенности. Только со мной она подлинная. Вот она, верная бескорыстная дружеская привязанность. Я дорожу ею, – подумала Инна. – Для остальных Лена – скала, сильная, недоступная. С ней легко молчать. Оно и понятно. Человек, переживший большое горе, не станет расстраиваться по пустякам, размениваться на мелочи, суетиться, ерундить».

– Я тоже подвержена природным катаклизмам. Все мы дети Природы. Только в детстве спят без задних ног, «надышавшись небесами», – вздохнула Инна. – А какие крепкие были у меня нервы в студенческие годы! Девочке из нашей комнаты сделалось плохо, буянить стала. Подружки ее связали, «скорую» вызвали. Весь этаж сбежался. А я продолжала спать и только утром узнала, что увезли бедняжку в психбольницу.

От одного только воспоминания об этом шокирующем случае у Лены сдавило виски, и она, чтобы поскорее отвлечься от боли, спросила:

– Кроме чтения, чем еще спасаешься от бессонницы?

Инна не откликнулась.

«Задумалась. Не слышит обращенных к ней слов. Может, задремала?»

Лена осторожно прикрыла подругу покрывалом. Но та сразу очнулась.

– Средств раз-два и обчелся. Спорю сама с собой. Отчаянной риторикой стараюсь заговорить свой страх, что-то пытаюсь себе доказать. Иной раз нападает странное оцепенение и тупое безразличие. Оно тоже сопровождается бессонницей. А когда-то спала сном праведника. Обвались потолок в соседней комнате – не пробужусь. Теперь горькие мысли убивают. Я, как скорпион, который жалит себя своим хвостом и умирает от своего собственного яда.

– Тени прошлого посещают нас по ночам, – пошутила Лена. И добавила уже серьезно:

– Твоя ирония всегда меня спасала. Не удивлюсь, если не только меня.

– А сегодня я тебя спасу от бессонницы, заговорю до полусмерти.

– Еще неизвестно, кто кого быстрее усыпит.

– Я думаю, сон тебя скорее подкараулит.

– По ночам я часто неожиданно вспоминаю людей из детства и молодости. Долго нахожусь под впечатлением этих воспоминаний, а потом выясняю, что этот человек тоже в это время думал обо мне. Получается, что к старости мы больше начинаем чувствовать людей, с которыми нас когда-то что-то связывало.

Вдруг лицо Инны словно помертвело. Лена вздрогнула. Ей показалось, что пространство вокруг подруги слегка потемнело и сделалось сплюснутым, уплощенным, потом почувствовала, как ее колотит озноб.

– Не бойся. Сейчас пройдет, – зашевелила бледно-синими губами Инна. Дальше слов было не разобрать.

– Не разговаривай, – умоляюще прошептала Лена, глядя на Инну испуганными глазами и хватаясь рукой за грудь в области сердца. Она не на шутку встревожилась за подругу. Кому, как не ей, знать, чем может закончиться очередной приступ у человека с сильно изношенным организмом.

Когда сердцебиение наладилось, Лена, вглядываясь в скорбную неподвижность лица подруги, в полуприкрытые глаза, обведенные темными кругами многолетних страданий, забормотала привычным бодрым, успокаивающим, но требовательным тоном:

– Держись, ты сможешь. Я рядом.

«Изо всех сил пытается излучать оптимизм. Как абитуриентку на вступительных экзаменах поддерживает», – мелькнуло в потухающем сознании Инны.

Лене вдруг показалось, что взгляд подруги сфокусировался где-то вовне, за пределами здешнего мира, уплыл в иррациональность и принадлежит уже чему-то неземному. Он был уже там… или пришел оттуда. Дрожащими руками она раскупорила флакон с нашатырем и поднесла к лицу подруги. Та вздрогнула и очнулась. Минут через десять ей стало легче. Какое-то время она лежала чужая, враждебная, будто полностью не вернувшаяся. Лена тяжело откинулась на подушку.

8

Голос Инны отвлек Лену от сосредоточенного созерцания дефектов потолка – она таким образом успокаивалась.

– Помнить больно, забыть сложно… Буду вещи называть своими именами. Зачем прятаться за словами? Больше всего меня удручает устойчивая мысль о том, что в своих бедах по жизни я сама виновата. Когда первый раз влюбилась, я думала, что открыла для себя небо! После Вадима меня словно подменили. (Снова и снова возвращается к Вадиму. Хотя понятно: самая болезненная память прошлого…) Из всех глупостей, совершенных мною за всю жизнь, эта была самая непростительная, потому что ничего нельзя было поправить. И с тех пор все у меня рушится, рушится. Я будто в «ведьмин угол» попала. Кого любила, кроме первого? Тот циник, этот фигляр, другие тупостью своей отталкивали. Иной дохнёт водкой с чесноком, так и задаром не нужен. А такого, чтобы как родная душа был рядом, чтобы с уважением и лаской – не встретила. Я так настрадалась! Моя жизнь – сплошные потери. Из последних сил тянулась, все пыталась что-то хорошее сделать, создать. А ты не имела глупого школьного сердечного опыта, но все равно тебе не повезло.

Инна хотела что-то добавить, но мысль быстро унеслась, и она не успела за ней угнаться, поэтому продолжила «разрабатывать» уже начатую.

– Торопились всё успеть. Не было времени оглянуться назад. Хорошо, что мы с тобой запрограммированы на добро, а если бы как некоторые… Помнишь, насилие, подчинение чужой недоброй воле.

– Нас грело сознание, что мы хорошие, – подтвердила Лена и осторожно придвинулась к Инне.

«Лена – человек удивительной чистоты, нежности и… непреклонности», – с улыбкой подумала Инна и потерлась головой о плечо подруги.

«Как в детстве», – улыбнулась Ленина душа.

– Как бы ни было трудно, внутри себя нам всегда хотелось кричать: «Жизнь! Я люблю тебя! Ни отчаяние, ни адские муки не заставят нас отказаться от жизни!» И мы побеждали! А ты и сейчас молодец, – придавая звучанию своих слов максимальную жизнерадостность, сказала Лена. А Инне показалось, что в голос подруги вкралась едва заметная нотка восхищения.

«Приступа словно и не было в помине. Переборола. Едва отпустили спазмы, и она, как солдат, снова готова к бою. Но должна ли я позволять ей свободу выбора предмета разговора? А вдруг ей опять станет плохо?» – засомневалась Лена.

– Выслушай меня, – точно почувствовав колебания подруги, попросила Инна. И положила ладони под еще бледную щеку.

«Приготовилась долго говорить», – поняла Лена.

– Я вот переживаю: правильно ли я сделала, что пошла в физики?

«Сместила привычный угол зрения с любви на работу? – удивилась Лена. – Это хорошо».

– Не думаю, что ты сделала бы и добилась бы много большего, выбрав другой путь. Ты была на своем месте. Голова у тебя здорово варила, и энергию свою ты направляла в нужное русло. Представляешь себя учительницей или врачом?

– Нет. Но знаешь, что меня смущает? Почему многие часто думали обо мне такое, чего мне и в голову не приходило? Мол, прошла «Крым и рым», что мечу на чье-то место. С этим еще можно было бы мириться, но меня подозревали в дурных намерениях, сексотстве, в том, что оговариваю всех.

– Ты была слишком открытая, подчас прямолинейная. Это многим не нравилось, особенно тем, которые на самом деле обладали этими качествами.

– Рискуя быть разоблаченными, мои противники хотели зародить во мне чувство вины и им же воспользоваться. Мол, знаем ее хватку – дерзкая, наглая. Сами тихой сапой закулисные дела творили, а на меня плели всякое. Я не считала нужным вмешиваться в чужие дела. Но они все равно говорили, что я затаилась и жду удобного случая, чтобы доложить кому следует и подложить свинью. Много чего добавляли к моему образу. На кого только не примеряли!

Я, конечно, рвала и метала. Обидно же! Чувство собственной правоты не позволяло терпеть и соглашаться, а доказать ничего не могла. Я плохого не делала, просто иногда трепалась, фантазировала, шутя пугала, дразнила для нарушения монотонности жизни. Не со зла. Это же мелочи. Разве можно за это строго осуждать человека? Я хорошо работала и надеялась, что это главное во мне и будет оценено. В серьезных поступках я руководствовалась своим внутренним чувством правды, оно меня не подводило. Люди подводили.

Я полностью и с рвением отдавалась работе, потому и была на хорошем счету. А они завидовали. Меня считали инженером экстра-класса. Даже опытных за пояс затыкала. И по трупам к цели никогда не шла. Руководству подобострастно не улыбалась, не лебезила, не упражнялась в грубой лести, не пресмыкалась. Интриги, корыстолюбие не для меня. Я не стыжусь своей биографии. А обо мне часто судили по оболочке.

– Твое достоинство выше всяческих похвал. У тебя безупречная профессиональная репутация. (Лицо Инны на миг озарилось едва уловимым очарованием.) Каждый, кто смеет иметь свое мнение, становится мишенью для нападок. А ты вечно провоцировала всех, носясь со своим лозунгом: «Нас голыми руками не возьмешь!» Знаю твою необузданную фантазию и эксцентричность. «Пронести мимо меня договор? Да ни за что и никогда!»

Лена улыбнулась счастливому выражению лица подруги и ласково разворошила ей прическу. Та на миг свернулась послушным котенком, но тут же вскинулась яростной обиженной пантерой:

– Не было во мне полноценной полнокровной зависти или активной подлости. Дразнила, цепляла иногда коллег от скуки, чтобы не разнеживались, в тонусе были, а они на меня всем скопом, будто по предварительному сговору. В довершение всего очерняли меня перед начальством. Прикидывались овечками, подругами, мол, идем тебе навстречу, не отказывайся, не разочаровывай нас. Нарочно подговаривали, подстраивали, чтобы завязла коготками, и подставляли. Не по своей вине, не по недоразумению, по чужой намеренной гадкой подленькой «халатности» влипала. А когда обнаруживала обман, понимала, что просчиталась, то охватывала меня дикая злость. Я громила всех, хотя знала, что это приведет к неминуемым последствиям и обратного хода не будет. Но мое решение в таких случаях было бесповоротным и окончательным. Так было на заводе.

– Потом долго сама не своя ходила, искренне удивлялась непорядочности отдельных товарищей, которые нам не товарищи, зализывала раны и восстанавливала душевный покой.

– А их и кайлом не расшибешь. Не сразу поумнела. В школе я чувствовала себя настолько уверенно, что думала, переполненная гордостью за свою смелость, что и взрослой встречу любую судьбу с гордо поднятой головой.

– Это-то и губило. Хитрости в нас не было.

– Нельзя меня было так трактовать! Ты-то хоть не верила во все то, что мне приписывали?

– Кто лучше меня знал тебя? Если только ты сама, – улыбнулась Лена и опять ласково разлохматила волосы подруге.

– И в НИИ числилась в успешных, перспективных, продвинутых. Я была заточена на интересную, интеллектуальную работу, старалась научиться делать то, что не умело делать большинство, и уже поэтому считалась ценным специалистом.

– Штучным.

– Находчивая была. Моим незыблемым правилом было: «Всегда первая. Впервые и по-своему». Потому-то съесть меня никому не удавалось. Не позволяла. Зубы на мне ломали. Случалось оступаться, но кубарем вниз не слетала. К слову сказать, именно на меня делали ставку в самых сложных договорах. На трудных дорогах меньше конкурентов, но больше куража и кайфа. И вот тут-то я была на первых ролях, по существу – первым лицом, и мои усилия вознаграждались сторицей. Сладость победы много ярче, если есть что преодолевать. И премии получала очень даже приличные. Не вру, руку даю на отсечение. Дай мне волю, так я такое могла бы!

– Я прониклась важностью момента. На тебя посмотреть – фельд-маршал Суворов! Твой послужной список впечатляет. С твоим-то служебным рвением! Зачахла бы ты из-за отсутствия славы. Локти кусала бы, – дразнит Лена подругу. – Но и не боялась сказать о себе правду, – тут же смягчила она свою критику.

– Ладно заливать-то.

– Еще чего не хватало! Отъем премий – основной жупел в руках начальства, – покровительственно улыбнулась Лена.

– Не бедствовала, хотя в любимчиках из-за своего характера не ходила. Меня ставили на самые неподъемные темы, бросали латать расползающиеся прорехи, а я все равно извернусь и выполню! – сделала новый заход Инна. – Никогда не откладывала на завтра то, что могла сделать сегодня.

– И этим подчеркивала приоритет личной ответственности за порученное дело перед коллективной и превозносила собственную мифическую свободу выбора. Лодырям за твоей спиной легко жилось.

– Из кожи лезла, доказывая, что самая лучшая. Далеко от всех уходила в отрыв. Добиваясь первенства, только что не выворачивалась наизнанку. Не утихомирить! Умела блеснуть, показать товар лицом. Гордилась точно найденными ходами. А когда задания перестали «сверху» спускать – ты же помнишь начало перестройки, – сама искала и находила договора. Понимала: пока человек творит – он молод, он на переднем плане, он окрылен. Как говорится, человек в пути, в делах распознается. И мои успехи не шли в сравнение с успехами остальных сотрудниц. У меня много публикаций, статей, и они поставлены в ранг крупных, основополагающих. И на откуп отдавала свои идеи, не таила, когда не было возможности самой воплотить.

– Что и требовалось доказать. Разделяю твое мнение. Специалист ты – каких поискать! На вес золота. Профессионал. Когда ты у меня работала, я не могла на тебя нарадоваться. Нечеловеческая энергия, поразительная целеустремленность. Насмерть стояла за наш отдел. И это будучи нездоровой.

– Премного благодарна. Сама всего добивалась, в чужих благодеяниях не нуждалась. За всю жизнь против своей воли никогда ничего не делала. Разве только один раз… тогда, с Вадимом. Но то другая сфера жизни. Может, судьба меня в ней с кем-то перепутала?

– Виртуозно и бесстрашно карьеру делала. Не шла на поводу у случая. Молодости присуща некоторая доля безрассудства. Даже в перестройку, когда проблем было выше крыши, ты высоко держала знамя нашего НИИ. С кличем «Где наша не пропадала!» кидалась в бой спасать человечество. И ни перед кем не трепетала. Такой мне днем с огнем больше не найти. Ты понимала, что лежа на перине славы не добыть, – миролюбиво пошутила Лена.

– Странно, по природе я пессимист и никогда не чувствовала яркого желания жить, но тогда откуда во мне всепоглощающая жажда деятельности? Я просто горела на работе! Отдавала себя без остатка. Меня захватывал дух состязания. Это когда награда, премия – уже не самое главное. Когда триумф победы переживаешь гордо, как олимпийский чемпион. Победа пьянит. Этот миг становился для меня искуплением за все напряги и страдания. Мужчины говорили обо мне: пытливый, не женский ум. Я гордилась.

– И глотала слезы умиления! – весело и насмешливо подмигнула Лена подруге.

– Не нахожу слов, чтобы выразить тебе слова признательности! – в тон ей подыграла Инна. – И снова в бой! Счастье не приедается. Активно жила, наотмашь, нараспашку. И нравилось мне это до такой степени, что забывала мелкие обиды, неурядицы. Не хотелось разрушать прекрасной иллюзии уважения к себе самой, других ко мне и желания осознавать всех нас, в целом, великим народом. Как ни противилась я высоким словам и лозунгам, они вошли в мою кровь, впитались в плоть, крепко привились школьным воспитанием. «Мы должны составить славу страны!» Деньги у нас никогда не были главным. Смысл жизни определялся тем, сколько каждый успел отдать Родине и насколько ты сам смог приблизиться к идеалу. Теперь говорят: к Богу. Наверное, поэтому до сих пор самое сладкое для нас – видеть результаты своего труда. К тому же работа излечивала от скуки и пороков.

«Сама себя взбадривает: «Я царь, я раб, я червь, я Бог!» Я – Человек! Люди часто не верят в себя и ждут чужого одобрения. И Инна с ее самомнением тоже ждет подтверждения. Тем более сейчас, когда, предъявляя себя, как бы подводит итог. Сначала подсчитает успехи и выигрыши, упьется собственными заслугами, потом возьмется за потери. Ничего удивительного. Детство – фундамент жизни, старость – период осмысления прожитого. Только нам с Инной до нее уже не дожить», – подумалось Лене. Но сказала она о другом:

– Тут важно было не обмануться, понять: тебя ценят или используют?

– Потому-то с началом перестройки, когда вся страна стояла на ушах, я к тебе примчалась. Главным критерием твоего отношения к людям во все времена была совесть.

– Не мёдом намазано было новое место, но ты прекрасно себя зарекомендовала. Достаточно быстро освоилась. Ты была отличным приобретением. Я в тебе не сомневалась. Не нянчилась с тобой, ты своим умом до всего доходила. Сама впрягалась в любые оглобли. И ведь не богатырского здоровья, а тащила, казалось бы, непосильный груз. Проделала гигантскую работу. Надежная, непреклонная. Вечный двигатель. Мы с тобой достойно прошли этот самый трудный в материальном плане отрезок нашего жизненного пути, – чуть изменив своему бесстрастному, сонному в ночи тону сказала Лена. – Осиротела без тебя моя лаборатория. Человек жив, пока его помнят. А тебя долго не забудут. Потомкам о тебе будут рассказывать.

– В смысле поколениям студентов?

– Да. Приятно, когда вспоминают с радостью или благодарностью. А ты – пчелка.

Инна вспыхнула от гордости и ответила тихо, опустив ресницы:

– Муравьишко. Ты меня растрогала.

– Ты же «ушиблена» работой. Ты же вольтова дуга, фейерверк! У тебя была природная гиперактивность и потрясающая, безмерно избыточная эмоциональность. Смелая, непредсказуемая. С твоим темпераментом можно было горы сворачивать. Ты удивительно живая и все время разная. За что и люблю.

«Хваля, наверное, немножко лукавит. А все равно приятно», – с улыбкой думает Инна.

– Ты не из тех, кто произносит хорошие слова только затем, чтобы подбодрить. Если говоришь, значит, это на самом деле было так. С тобой легко было работать. Тебя окружала аура талантливости. Ты не делегировала свои полномочия подчиненным, не устраивала на пустом месте бучи, всегда невероятно точно ставила задачи, принимала смелые, неожиданные решения. Я у тебя многое переняла, хотя до этого у Антона нахваталась всего, казалось бы, без меры.

– Время настало другое, и нам пришлось многому учиться заново.

«Знала бы ты, каким трудом давалась мне эта внешняя легкость», – незаметно усмехнулась Лена.

– Руководить не у всех начальников-мужчин получалось. Особенно меня не устраивали плохо знакомые с современными технологиями старики. Говорили много, но все больше не по делу. Я их речи словоблудием называла. Бывало, пока доберешься до сути их мысли, разгребая горы словоизвержений… так они уже и сами успевали понять то, что хотели донести до подчиненных, – рассмеялась Инна и добавила презрительно:

– Только матерок могли виртуозно изобразить, прикрывали им недостаток знаний. Я терпеть не могла их гендерного подхода к специалистам.

– Да, он существует. Но ведь на самом деле между нами есть биологические отличия. Даже в языке и в его звучании. Допустим, длиной волны и длиной голосовых связок. У женщин они короче, а голос выше. Низкий голос мужчин в древности пугал животных, а позже привлекал женщин, – пошутила Лена. – А не уважать начальство – провинциальная гордыня. У всех нас есть свои узкие и слабые места, – самокритично заметила Лена. – И все же трудоголиком сделала тебя не генетическая предрасположенность к героическому труду, не социалистическое воспитание, а унижающая тебя неустроенность женской судьбы. Для нас пятница плавно перетекала в понедельник. Работа притупляла эмоции. По себе знаю.

И невольно подумала: «Незамужние и бездетные – самые трудолюбивые и надежные работники».

– А раньше ты скромно хвалила. Авторитет боялась потерять?

– Хотелось гордиться, говорить добрые слова, но не рисковала. Русского человека нельзя захваливать. Сразу расслабится, не выполнит, подведет, подставит под удар, и, считай, дело пропало. Но к тебе у меня не было претензий, других боялась разбаловать.

– Суду все ясно, – тряхнула головой Инна. – Я понимала: если с меня много требуют, значит, во мне заинтересованы, на меня надеются и в будущем ставку именно на меня станут делать. Я на этом категорически настаиваю. Так у Антона в НИИ было и у тебя.

– Я бы тебя работать к себе не пригласила, если бы тебе не были дороги интересы своего прежнего НИИ. Но это верно при порядочном руководстве. Сейчас ситуация часто иная, нечестно людей использовать стараются. Разве в такой обстановке можно говорить о степени доверия и уважения к человеку? – Лена раздраженно махнула рукой.

– Я тебе так скажу: «Мою бульдозерную, бронебойную, пробивную способность руководство всегда использовало на полную катушку. Это-то и хорошо. Редко кому удавалось выдержать натиск моего темперамента. Моим лозунгом было: «Кто не рискует, тому и вода поперек горла станет». Важно понять, что вкалывала я не по принуждению, не за деньги всю себя с потрохами отдавала работе, а по душевной необходимости. Сама напрашивалась. С открытым забралом шла в «бой». Считала, что лучше сгореть, как падающая звезда, чем тлеть, как корявый, трухлявый вековой пень. Помнишь, что говорил Джеймс Кук? «Хоть раз сделайте то, что вам кажется не по плечу». Это еще один мой лозунг.

– Тщеславие – положительное качество, если его результат обращен не на себя.

– Непреложный факт. Я хотела, чтобы наш отдел был самый лучший. Смирялась только тогда, когда рядом оказывались ты или Антон. Прознав про мой пробивной характер, меня сватали в другие институты, но я не шла.

– Как это ни парадоксально, непоколебимая индивидуалистка возносила яркого неординарного Антона до небес, – пошутила Лена.

Но Инна продолжала:

– Чего только не предпринимала, какие только рацпредложения не придумывала, чтобы выиграть в соцсоревновании! Почему я любила хоздоговорную работу в НИИ? Потому что там каждые полтора-два года новые темы, новые разработки. Какие это открывало возможности для ума и воображения!

«Что вспоминается в первую очередь? То, что востребовано, что лежит в памяти на ближайшей полочке, а остальное, за ненадобностью, глубже упрятано. Там горькое, обидное и страшное», – мелькнуло в сознании Лены и тут же исчезло.

– А в последние годы работы происходило слияние личности с особенностями времени, потому что стало важно, как ты подаешь то, что делаешь, – с легкой любовной подначкой сказала Лена. – Никого подобного ни до, ни после тебя у меня не было. И сейчас это пустующее место как заказанное. Помню, требовала ты от молодежи так, будто всю жизнь ими командовала. Чуть что: «Это никуда не годится, это переделать!» «Судила» по всей строгости закона. И никогда задний ход не давала. Серьезно с них спрашивала. Нормальные здоровые требования предъявляла. Не одного ленивого студента, не принуждая, а подстегивая к соперничеству, сумела засадить за работу. Ругала, но конструктивно. Молодец! Ты была центром притяжения молодежи. Твоя раскованность их завораживала и привлекала.

– Этих событий в моей базе данных нет. Видно, они не так важны для меня были. Главное, я вкалывала с полной отдачей, не щадя живота своего. Всегда настроенная на победу, я выкладывалась на все сто, с интересом человека, понимающего толк в том, за что берется. Многие считали за честь работать со мной. Особенно если хотели заработать. Не сразу и не вдруг меня «поразил» дух творчества. Много училась. Хотелось сделать что-то существенное, важное, чтобы после меня осталось, чтобы помнили. Работать без отдачи, вполсилы не могла. Всё мне удавалось. У меня был лозунг: «Если даже перед тобой захлопнули дверь, борись, прорывайся». Мой принцип: быть, а не казаться. Смысл жизни в труде, ради достижения счастья, – четко сформулировала Инна и расплылась в довольной улыбке, ожидая подтверждения своему тезису.

«Распаляет в себе храбрость. Ну, если только в такой версии… – добродушно усмехнулась Лена. – Болезненно самолюбивая. Никогда не смешивалась с толпой. Всегда стремилась в честном соревновании сразить соперника чем-то особенным, новаторским. Любое дело доводила до совершенства. Всегда была на виду. Не могла смириться с участью быть второй. Решительная в намерениях, неосторожная в делах». А вслух сказала:

– Следовала зову сердца и в работе, и в любви. Когда отдаешь себя, то и себе что-то получаешь. Правильно я трактую твои слова? Мы же из тех, которые, если бы нам платили вдвое меньше, все равно работали бы честно. Делу были преданы.

Инна тает в улыбке: «Сохранила в себе способность восторгаться чужими успехами».

– Наши сердца грамоты грели, – безобидно проехалась Лена.

– Уж и не надеялась на твою благосклонность, – сказала Инна. – Я не желала останавливаться на достигнутом. Не уподоблялась некоторым, тем, которые только языком умели трепать. Крепко держала жизнь в своих руках. И других провоцировала подтягиваться на мою высоту.

– Преисполненная важности и радостной гордости, – поддела подругу Лена. – Знаешь себе цену и не стесняешься это показывать и доказывать.

И усмехнулась про себя: «И я начинаю испытывать необъяснимое нежелание договаривать мысли до конца? Инна говорит с чувством собственной непогрешимости. Все в ее жизни было выстроено ради карьеры. Это правда. Только если женщина несчастна в личной жизни, этого ничем не компенсируешь». Но вслух она шутливо заметила:

– Фрейд, кажется, писал или я в глянцевых журналах вычитала, что усердие в работе есть следствие придушенных половых инстинктов.

– Это не ко мне, – отмахнулась Инна. И вдохновенно затарахтела с еще большей скоростью:

– Ни под кого не подстраивалась. Ничего из виду не выпускала. Себе проволочек не позволяла, но и заказчикам, не знающим, чего сами хотят, не позволяла задавить мои профессиональные способности. В противном случае без всяких признаков высокомерия, но с превеликим удовольствием могла вытрясти из них не только за моральный, но и за эмоциональный ущерб. Все способы отъема денег за годы работы откатала. Законы знала и за свои слова отвечала. Но чужой кусок изо рта не вырывала.

– Приоткрой завесу своей «высокой кухни», – попросила Лена.

– Скажем так: если чувствовала свою правоту, могла доказать, дожать, отсудить. Ловко проворачивала дела. Никогда не отступала. Тигрицей становилась на защиту наших прав. Моей сильной стороной являлось упорство. И тут со мной шутки плохи, трудно было поладить. Понимала, хода событий не изменю, но моя личная ответственность внесет положительный вклад в дело развития НИИ.

«По пустякам высокие слова произносит. Да ладно… Какая мелочь! Теперь ей многое можно простить, даже патовую ситуацию. Человек виден в том, как он рассказывает о своей работе. Как мой шеф о ней шутил? «Ее прёт в профессии. Вот где она раскрывается полностью!» – вспомнила Лена. И сказала:

– Замечательно! Главное, творчески подходила к любому делу. Ты из тех, которые и обед готовить, и носочки вязать будут с вдохновением. А на работе ты была деспотично царствующей. О, этот твой высокий, местами громовой командирский голос, «убивающий» забавным очарованием простушки. Лестно?

– Польщена! Если клиент мне мозг выносит, я молчать должна? Трепетать и заискивать? С доброжелательной улыбкой оглашала приговоры. Не позволяла покидать нас и расторгать договора. Не принимала подношений, какие бы они ни были оригинальными и заманчивыми. Требовала выполнения всех пунктов. А слабаки рядом ошивались, неразумно время убивали, крохи с моего стола подбирали.