Текст книги "Дар юной княжны"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ольга рассказывала Альке по памяти давно прочитанный рыцарский роман «Айвенго», а поскольку книг с похожими сюжетами она прочла не одну, то путалась в изложении событий, чего Алька, впрочем, не замечал. Он просто ничего не знал о рыцарях, в чем, по мнению Ольги, было серьезное упущение Василия Ильича. Ведь именно образы рыцарей должны были воспитывать в будущих мужчинах понятия чести, добра, справедливости.
– О чем вы рассказываете, Оленька, – рыцари без страха и упрека! – передразнил её Аренский. – Вы лучше его насчет революции просветите; большевики, меньшевики, эсеры…
– Но я сама не знаю, чем они отличаются друг от друга, – растерялась Ольга. – Дядя Николя, например, считал, что это все временно, так, крестьянский бунт в масштабе страны. И что России обязательно нужен царь, как бы новомодно его ни называли.
– Не слушай его, Оля, – затеребил Алька. – Не хочу я про революцию; ты рассказывала про Робин Гуда.
– Вредны современным детям эти сказки, – не унимался Аренский. – Наслушается и будет в каждом бандите с большой дороги рыцаря искать. Отнимем у богатых – отдадим бедным! Кухарка станет управлять государством! Интересно, кто будет на кухне в её отсутствие? Еще дедушка Крылов говорил: беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать – пирожник. Получается, сейчас твою судьбу сможет решать любой малограмотный матрос… Извини, Герасим, не хотел тебя обидеть!
– А ты меня и не обидел. Я, Василий, может, и не во всем с тобой согласен, но с некоторых пор тоже к революции отношение переменил. Вот, представь; живешь ты не очень хорошо. Может, и впроголодь. Может, одежонку даже не на что купить, а тут приходит к тебе незнакомец и приносит кошелек, полный денег. Мол, возьми, купи себе, что нужно, и горя не будешь знать. Ты спрашиваешь, откуда это? Он и объясняет: да вот сейчас в темноте человека подкараулил, зарезал, а его деньги взял, чтобы тебе облегчение сделать. Ты возьмешь?
– Я бы не взял, – сказал внимательно слушавший Алька.
Герасим потрепал его по голове.
– Вот и я не хочу брать чужого, да ещё и кровью политого. Почему-то большевики считают: раз человек бедный, значит – жадный, неразборчивый, и ему все равно, какими средствами светлая жизнь строится. Я много лет прослужил на флоте. Разные офицеры там служили. И такие, что руки распускали, и пьяницы тихие. Но, в основном, были моряки отличные, Отечеству преданные. С ними любой матрос за счастье считал служить. И вот я видел в Севастополе…
Он помолчал, стиснув зубы, – воспоминание было не из приятных.
– Расстреливали царских офицеров. Ну как бы белых. Всех подряд. Зачем? Немцы так не зверствовали, как наш солдат, русский рядовой. Говорят, урки так новичков кровью повязывают. Смотришь, а уже назад дороги нет: руки в крови. Одним словом, не по нутру мне такая власть, которая людей в зверей превращает.
– Страшную картину ты, Гера, нарисовал; если убедить себя, что богатого убить – не грех, так любое злодейство можно оправдать… А вы, княжна, как к революции относитесь?
– Одним словом и не скажешь. Раньше, когда о французской революции читала, восторгалась, самой хотелось на баррикады, а вот столкнулась с нашей революцией лицом к лицу, испытала сильное потрясение. Не знаю, будет ли вам это интересно?
– Будет-будет, – заверил её Алька, – ты очень интересно рассказываешь!
– Случилось так, что однажды я попала в облаву. Искали какого-то Бориса, не помню фамилии. Небольшой отряд возглавляла женщина. Сначала я ей позавидовала: красивая, в кожаной тужурке, тонкая талия, вся ремнями перетянутая, на вьющихся волосах – папаха. Одним словом, амазонка революции. Стали они народ в кучу сгонять, а один человек вдруг побежал. Эта женщина его и пристрелила. Да так хладнокровно. Я обратила внимание: она тут же закурила и рука у неё не дрожала! Как будто в тире выстрелила, а не человека убила! Интересно, что бы сказал о ней встретившийся нам полковник? А ведь ворона, пожалуй, единственное живое существо, которое я могла бы убить.
– Даже если бы на тебя напали? – удивился Алька.
– Не знаю. До сих пор такого не случалось.
– Сплюньте! – торопливо перекрестился Аренский.
– Хорошо, сплюну, – рассмеялась Ольга, – что мне ещё остается? Судя по всему, для революции я – самый неподходящий человек. Тем более лишилась всего: родных, обеспеченной жизни, кажется, даже имени. Зато я встретила вас и точно знаю, – не случись этой встречи, туго бы мне пришлось!
– Русские должны друг другу помогать, – растроганно повторил свое любимое изречение Василий Ильич. – Жить все равно надо.
– С нами не пропадешь! – солидно встрял Алька.
– Василий прав, – поддержал Герасим, – мы должны держаться друг друга. И верить в удачу. Это я вам как рыбак говорю: в каких только переделках бывать не приходилось: думали порой, все, конец, а вслух такое даже говорить стыдились. Я заметил: кто до последнего боролся, выживал. Кто от страха глаза закрывал, плакал-рыдал, непременно погибал.
Если же рядом надежный друг, шансы на спасение вдвойне увеличиваются.
– Ну, от меня вам пока немного пользы, – вздохнула Ольга.
– Пока? – подмигнул ей Аренский. – Значит, надеетесь себя преодолеть?
– Что ты хочешь сказать, уточни, – потребовал Герасим. – Чтобы Оля прижилась на войне? Чувствовала себя как рыба в воде? Я, например, твердо знаю: женщине на войне – не место! А женщина, которая к тому же получает удовольствие от убийства, в глазах нормального мужчины должна выглядеть упырем.
Он поймал себя на том, что в течение всей горячей речи размахивает руками, точно мельница.
– Вот, вы сделали меня оратором. Кажется, никогда в жизни я так много не говорил.
– У нас в цирке был акробат – Алмазов, помнишь, папа? – заговорил Алька, не выдержав своего неучастия в разговоре. – Такой молчун – слова из него не вытянешь, а когда влюбился в Анечку – ассистентку иллюзиониста, стал болтать не переставая.
– На что ты намекаешь, поросенок? – Герасим ухватил Альку за ухо. – Кто это здесь влюбился?!
– Почему взрослые не любят правду? – прохныкал Алька, пытаясь вырваться.
Наконец ему это удалось, и он отбежал на безопасное расстояние.
– Думаете, я не вижу, как вы оба, да-да, и ты, папанька, на Ольгу пялитесь. А чуть что, так сразу – за ухи. Вспомнил! Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!
Все расхохотались. Ольга весело; мужчины – несколько смущенно.
– Ну-ка, Алька, поди сюда, – позвал сына Василий Ильич.
– Драться будешь?
– Ни в коем случае. Иди, по-мужски поговорим.
Нарушитель спокойствия медленно приблизился.
– Ты считаешь Ольгу красивой девушкой?
– А то нет!
– Вот и мы с Герасимом так считаем. Мне сколько лет, помнишь? Правильно, тридцать четыре. Герасиму – двадцать восемь. Двое мужчин в самом расцвете сил, а рядом с ними – девушка-красавица. Конечно, мы на неё смотрим. Конечно, она нам нравится, но разве это её обижает? Мы ведь вас ничем не обидели, Оленька?
Ольга отрицательно покачала головой, с изумлением наблюдая, как легко и элегантно разрешил Аренский эту щекотливую и в некотором роде двусмысленную ситуацию. Как-то раньше она не задумывалась над тем, что и "простому люду" доступны высокие чувства, деликатность и порядочность. Даже умница дядя Николя, говоря о ком-то из бедняков "простой человек", подразумевал, что все чувства и поступки его именно просты, то есть примитивны. Оказывается, для тонких чувств вовсе не обязательно аристократическое происхождение? Она даже покраснела от своих размышлений: знали бы эти милые заботливые люди, как она о них думает! И, словно в оправдание, ласково пожурила Альку:
– Это в единственном лице, мой дорогой, ухо, а во множественном – уши. Не ухи, понял?
– Понял, – радостно выдохнул Алька. В отличие от взрослых, он тут же забыл минуты напряжения.
– Единственное лицо, множественное, – пробормотал Аренский и стал укладывать вещи. – Откуда ему, Оленька, это знать? Он всего понемножку нахватался: читать умеет, да кое-что из арифметики знает; в целом – никакой системы.
– Если позволите, я буду с ним заниматься. Мы, знаете ли, со своим дипломом можем преподавать в школе.
– Ради бога, не только позволю, Оленька, буду умолять не отказываться. Любые строгости можете применять, а эти самые ухи хоть оторвите совсем.
– Оторвите! – от возмущения фальцетом выкрикнул Алька. – Знамо дело, не свое, так и не жалко! Я и без этого учиться согласен. Революция или нет, а грамотные люди всегда нужны.
– Алька, – обняла его за плечи Ольга. – Мы же с тобой друзья? Друзья! Кто это, интересно, станет своим друзьям уши отрывать, даже для пользы дела. И потом, насколько я понимаю, революция – свобода для угнетенных, а мальчишки всегда были самыми угнетенными. Так или нет?
– Еще бы! Понял, папочка?
Со смертью Наташи и появлением Герасима ноша Василия Ильича сильно полегчала. Теперь огромный тюк с вещами, несмотря на протесты циркачей, взваливал на себя матрос, остальное "добирал" Аренский; Альке доставался лишь рюкзак, а Ольга вообще шла с пустыми руками, потому что её узелок был упакован в общий тюк.
– Еще успеете натаскаться, – отмахивался от её просьб нести хоть что-нибудь Аренский. – Рядом с вами двое… нет, трое таких мужиков! Пользуйтесь моментом.
Опять потянулась дорога, раскисшая от весенней распутицы, но под апрельским солнцем кое-где уже подсыхающая. Прозрачное, высокое небо с белыми штрихами облачков ещё выплескивало на землю воздух с остатками холода. Холод слегка обжигал горло, но уже веселил и будоражил кровь.
– Солдатушки, бравы-ребятушки, где же ваши жены? – запел Алька, приноравливая к маршу шаг.
– Наши жены – пушки заряжены! – поддержали его мужчины.
И даже Ольга потихоньку подпевала, стесняясь, как они, орать во всю глотку. Они пели и шагали в ногу, позабыв недавние опасения: видно, их бдительность обманула наступающая тишина. Вдруг среди производимого ими шума Герасиму показалось, что скрипит телега. Он поднял руку, путешественники остановились – скрипа не стало слышно. Пройдя ещё немного, они увидели телегу и сидящего на ней мужичка, который ежился и пытался спрятаться за хилыми придорожными деревцами, что по причине прошедшей зимы, обглодавшей и изморозившей окрестную поросль, было делом безнадежными.
– А ну кончай прятаться! – командирским тоном прикрикнул матрос и для пущей убедительности щелкнул курком маузера. – Подать сюда транспорт немедля!
Телега приблизилась.
– Ой, хлопцы, як вы мене напужали! – нарочито бодрым голосом заговорил возница. – От я и сховався. Хучь и нема ничего, а и последней заморенной худобы жалко.
Лошаденка, однако, против уверений мужичка, выглядела вполне справной, так что Герасим без разговоров освободил от груза свои могучие плечи, "распряг" Василия, помог снять рюкзак Альке и уложил вещи на телегу. Мужичок попытался возражать.
– Шо ж вы не спытаете, мабуть нам не по пути?
– По пути, – легко приподымая Ольгу и усаживая её на телегу, проговорил Герасим. – Если, конечно, телега не идет у тебя впереди лошади.
– Та ни, – похоже, обиделся тот, – у нас усе, как у людей.
– Вот и поехали. Ты сам-то откуда?
– Со Смоленки, – нехотя ответил возница. Алька не откликнулся на приглашающий жест матроса сесть рядом с Ольгой и продолжал идти рядом с мужчинами, чем вызвал одобрительную ухмылку мужичка.
– Чего ж вы так испугались? – спросил у него Аренский, который освободился от груза и с удовольствием вдыхал свежий весенний воздух.
– Время такое, ни приведи господь! Давеча красные стояли, лошадей рек… рик… позабирали, а нам – записки. Я сам неграмотный, а писарь читал "Для нужд Красной Армии". Потом конники Полины налетели. Те брали без всяких записок. Зато оставили нам двух коняк: одна шкандыбае, у иншей спина стерта.
– А кто такая Полина? – влез в разговор Алька.
Мужичок огляделся, будто здесь, в чистом поле, кто-то мог его подслушать. Заглянул в глаза всем поочередно – заинтересованности на лицах хватало, – и прошептал:
– Атаманша.
– И за кого она воюет?
– А ни за кого. За себе. Што глянется – то и бере. И не можливо боротися! Рот видкрыешь – у расход! Пробувалы супротив миром идти – куда там! Пьятерых сельчан враз положили. Пьять гробов – пьять семей без годувальников [6]6
Гудовальник – кормилец.
[Закрыть].
Он горестно вздохнул.
– И большая у неё банда? – спросил Герасим.
– Не знаемо. Тильки наше село для ихнего набигу малувато. Налетят, наче вороны, тьма-тьмуща, хто их рахував? [7]7
Рахувать – считать.
[Закрыть] А вы, добры люды, хто будете?
– Мы – цирковые артисты, – гордо пояснил Алька.
Лицо мужичка вдруг преобразилось, осветилось будто изнутри. Он обрадовался, засуетился, стал зачем-то перебирать вожжи, хлопать рука об руку и наконец заговорил:
– Шо ж вы зразу не сказалы, ридненьки мои! Ой, як наши селяне вид войны стомлены, як воны порадуются! Та не идить пишки, сидайте на воз, коняка моя ще справна, довезе!
Дорогой он совсем освоился, со всеми за ручку познакомился. Рассказал, что зовут его Петро, а жену – Оксана, что у них шестеро детей, война войной, а жизнь есть жизнь. А ему приходится крутиться, лошаденку на дальнем хуторе держать. Как же, кормилица, единственная надежда на нее. Ну как отберут? На чем пахать, сев на носу, а у них шесть ртов, мал-мала-меньше…
– Вот видишь, – подзадорил его Василий Ильич, – сам говоришь, жить сейчас трудно. Кто же на наше представление придет, если люди только о хлебе насущном думают?
– Не кажите, господин хороший. Як не важко житы, а людыне спочин потрибен. Без смиху, без видовища – нияк!
Сговорились, что артисты остановятся у Петра.
– Тильки без обману, – попросил он.
– Какой обман может быть? – удивился Герасим. – Ты нам постой предлагаешь, а мы что же, в гостиницу "Метрополь" удерем?
– Ось подывытесь: зараз набегут бабы, станут до себе запрошуваты – в мене чище, в мене краше. Кожному принадно цирка у хати прийматы, це тоби не банда!
Странные сюрпризы преподносила Ольге судьба. То ли встречала она сплошь и рядом людей необычных, то ли сама людская масса вовсе не была серой и однородной, а действительно состояла из личностей. Ну какая была Петру корысть от цирковых артистов? Но как он расцвел и преобразился от радости за своих сельчан, которым он вез такой подарок! Темный, неграмотный, но такой добрый, приветливый… Господи, княжна, как многому вам ещё предстоит учиться!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Янек шел длинными переходами и запутанными коридорами, но никак не мог найти свою комнату. Вернее, ту, в которой жил последние два дня. И ведь Иван предлагал проводить его. Нет, отказался, совсем уж всемогущим себя почувствовал, а Провидение вдруг оставило его. Встреться ему хотя бы Юлия или Беата… но в замке было тихо и пустынно, отчего Янеку становилось не по себе. Наконец он наткнулся на небольшого роста свирепого мужика с маленькими глазками и вислыми усами, который, едва заслышав шаги парня, схватился за кинжал.
– Кто такой будешь? – спросил он с каким-то странным гортанным акцентом.
– Я сейчас живу здесь… недавно… раненый был.
– А-а, ты – тот придурок, что на минное поле залез. И что ты здесь ищешь, вынюхиваешь? Наверное, из-за своего любопытства на мины попал?
– Я в город шел. Думал, так короче будет.
– Гы-ы-ы… Укоротил дорогу, значит. А к кому ты шел в город?
– Ни к кому. Работу хотел найти: на хуторе голодно стало.
– Голодно, – передразнил свирепый. – Развелось вас, голодранцев, даже работы на всех не хватает… И что же, хозяева тебя тут оставляют?
– Не знаю. Я только недавно ходить начал.
– Доктор Вальтер тебя лечил?
– Он.
– Научился, выходит. Недаром мы ему для учебы… Так чего все-таки ты возле покоев пана Зигмунда околачивался?
– Я и не знал, что это его покои. Просто – шел в свою комнату и заблудился.
– Что-то подозрительно это… Ладно, проверим… Тебя не в зеленой комнате поселили? – вдруг поинтересовался мужчина.
– Не знаю, но занавески там вроде зеленые.
Собеседник неопределенно ухмыльнулся.
– И как тебе… в ней спится?
– Как младенцу, – пожал плечами Ян.
– Ого! Значит, ты – парень крепкий. А многие гости прежде жаловались: мол, что-то скрипит, кто-то ходит… Говорят, в этой комнате прабабку покойного графа Головина удавили: бывшие хозяева замка – Головины-то. Говорят, старинный род был, от рыцаря Ольгерда пошел.
– Что это ты, Миклош, вдруг в историю ударился? В сказочники готовишься, если из телохранителей тебя попросят? – проговорила точно из-под земли возникшая Юлия.
Тот засуетился, забегал глазами.
– Смотрю, пани, посторонний. Надо ж было разузнать, что к чему?
– Ну и как, разузнал? Или вместо этого решил сам ему все рассказать? Можешь быть свободным. Я сама разберусь, что здесь делает посторонний.
Она повернулась к Яну.
– Ты кого-нибудь искал?
– Я, пани Юлия, заблудился, – опять принялся объяснять он.
– И куда же ты шел?
– К себе. В эту… зеленую комнату.
– А не в мою?
Парень опустил глаза.
– Поскромничал? Правильно, негоже перед хозяйкой до времени свою резвость показывать.
Юлия призывно глянула на него.
– Что же ты остановился? Пошли в твою зеленую комнату.
Ян шел за нею, в душе проклиная свою робость: робость слуги перед господином, робость бедняка перед богачом, – все то, что веками взрастало в его предках, заставляя сгибать спину перед ними. "Голодранец! Нищий убогий голодранец! Решил господином стать, а сам на неё глаза поднять не решаешься. Правильно говорила мать: не будет с Ивана пана!" Но тут же в нем поднялось, запротестовало его самолюбие. Бог знает, кто из его прадедов знатных, незнатных – вдруг встал руки в боки: "Как это не будет? Да я такое могу! Если из Ивана пана и не будет, – тут он усмехнулся своим мыслям, – то Ян ещё посмотрит!"
В коридоре им попалась Беата, которая прошмыгнула в ближайшую дверь, не поднимая глаз. "Все её боятся, все перед нею гнутся, – распалял себя Ян, – вот она и превознесла себя выше других… Если б только могла панночка знать, как хрупко её предполагаемое величие! Уже занесен над семьей Беков кровавый меч возмездия. Вот держащая его рука, по мнению Яна, слабоватая, сможет ли выполнить свое предназначение?.. Да, надо будет порасспросить, про какого такого князя Данилу она поминала?" Они вошли в зеленую комнату.
– Выпить не хочешь? – спросила Юлия. – Коньяк, шампанское?
Ян пожал плечами. Кроме горилки и домашних наливок, ничего прежде ему пить не приходилось. Юлия подошла к стене и сдвинула висевшую на ней картину. За картиной со звоном открылся шкаф, полный всевозможных бутылок.
– Представь себе, никто не знал, что здесь – тайник. Его случайно открыл камердинер отца – Иван. Я его попросила никому не говорить. У меня тут целая коллекция – все самое лучшее. Отец было поинтересовался, куда я деваю вино? Сказала: закапываю.
"Вот не знал, – подумал Ян. – Рядом с таким богатством спал! Хорошо бы в другую комнату не выгнали".
– Ладно тебе интерес изображать, – хлопнула его по лбу Юлия, – уж на выпивоху-то никак ты не похож!
– Мамка у меня строгая была, – согласился Янек, – живо бы скалкой отходила, если б запах унюхала.
– А я своей матери и не знала вовсе, – вдруг грустно сказала Юлия.
Только на мгновение увидел Ян перед собой печальную, одинокую девушку, такую славную и простую, что у него защемило сердце. Но только мгновение. Опять она вздернула плечи, а глаза приняли холодно-презрительное выражение.
– Тебе нравится эта комната? Цени, прежде у нас здесь только именитые гости жили.
"А перед тем их всякими ужасами про привидения пугали!" – добавил про себя Ян.
– Пожалуй, шампанское слишком слабо для такого случая, – Юлия пристально посмотрела ему в глаза. – Начнем с коньяка и легкой закуски.
Она потянула за висящий у кровати шнурок сонетки, вызывая прислугу. В дверь неслышно проскользнула Беата, остановилась у порога и поклонилась.
– Что прикажет пани?
– Мы будем пить коньяк. Ты поняла, что нужно?
– Да, пани, сейчас принесу.
– Поторопись… Клуша!
Ян вполне владел собой и потому проводил Беату безразличным взглядом. В голове же его бродили противоречивые мысли. С одной стороны, он слегка презирал бывшую возлюбленную за её рабскую покорность, а с другой стороны, не переставал удивляться уверенности Юлии в своем превосходстве и вседозволенности.
– С этими слугами, – цедила Юлия, – нельзя разводить антимонии, они не понимают хорошего отношения к себе; не чувствуют границ, за которые нельзя заступать.
– А я? – поинтересовался Ян.
– Тебя я пока мало знаю, но, если ты будешь умным слугой… – Юлия бросила на него оценивающий взгляд. – Жаль, ты не изучал историю, – ты бы знал, что некоторые царские фавориты вершили судьбы целых стран! Такие, как, например, граф Орлов…
"Ого, замахнулась барышня! – подивился Ян. – Ни много ни мало с самой царицей себя сравнивает".
– Вижу, ты мне не очень веришь? – правильно истолковала его молчание Юлия. – Думаешь, высоко летаю, с царицей себя сравниваю? А ведь ты многого не знаешь, да и незачем тебе знать!.. Если удастся сделать Прикарпатье самостоятельной республикой, то мой отец сможет занять не последнее место в правительстве, а там… С его энергией и настойчивостью – кто знает!..
Вошла Беата с подносом, уставленным закусками. Чувствовалось, что ей больших усилий стоит удерживать поднос больными руками.
– Что это ты бинты нацепила? – презрительно сморщилась Юлия. – Разжалобить хочешь?
– Так ведь… доктор Вальтер, – прошептала остолбеневшая в первый миг Беата.
– Ох, уж этот неудавшийся медик! Потакать слугам – только баловать их…
Юлия явно получала удовольствие, унижая провинившуюся служанку и провоцируя возмущение Яна. Но юноша, однако, понимал, что всякая попытка с его стороны заступиться за Беату принесет ей только лишние неприятности.
– Довольно, можешь идти! – Юлия потрепала Беату по щеке, хотя со стороны это выглядело скорее битьем.
Беата поспешно выскочила за дверь.
"Ишь, змеюка! – думал между тем Ян. – Вот и слушай Ивана про служение людям… Выходит, будут драть тебя, как козу, а ты и не ответишь!"
Только Беата ушла, Юлия – будто маску ряженые – надела на лицо ясное невинное выражение. Хлопец тоже опомнился и воскликнул:
– Ох, и гарная вы краля, пани Юлия, глазам больно смотреть!
Юлия довольно улыбнулась и подумала: "Может, зря я так злюсь на Беату? Чем она может заинтересовать красивого парня, кроме одного…"
А Ян между тем задал вопрос, который беспокоил его все это время: не расскажет ли пани Юлия, почему, глядя на него, вспомнила о каком-то князе Даниле?
– А кто был твой отец? Тоже селянин?
– Мама говорила, он был из знатных, но точно я не знаю.
– И я не знаю, чего вдруг тебя с князем Данилой связала. Показалось, что похож ты на него, а, может, вы – просто однофамильцы? Много себе не воображай: ты – и князь Данила, небо и земля!.. Вот если бы ты имел на шее какой-нибудь золотой медальон с гербом Поплавских… – она усмехнулась углом рта, – это было бы так романтично! Шучу… Когда тебя переодевали, все тщательно просмотрели: голодранец ты, дружок! Сама не знаю, чего это я с тобой вожусь?!
Ее двусмысленные намеки и шуточки, похожие на откровенное издевательство, вывели наконец Яна из себя.
"Я должен заставить её, – решил он, – делать все, что скажу! И чтобы выглядело это как в жизни, а не как во сне. Но как?"
Чудесный Янеков дар попал в руки совершенно неумелые. Кто мог ему объяснить, что со всем этим делать? Не выбросишь же вон то, что уже живет в тебе, и не просто живет, а настойчиво просится: возьми меня, используй как хочешь, стань хозяином… Разве мог молодой парень устоять против такого искушения?
Юлия продолжала как ни в чем не бывало назидательно говорить с Яном, не сомневаясь в его подобострастном внимании. И вдруг… она осеклась. Опять этот тяжелый пристальный взгляд! Она рванулась было встать, топнуть ногой, хлопнуть дверью, может, ударить дерзкого холопа, но тело отказывалось ей повиноваться. Все члены налились тяжестью, происходящее вокруг потеряло реальность и окуталось туманом. Голова отяжелела, склонилась к плечу; Юлии неудержимо захотелось спать. А может, ей приказывал спать его голос? Но у неё уже не было ни сил, ни желания сопротивляться.
А Ян действительно приказал ей:
– Спи, Юлия!
Она послушно прикрыла глаза.
– Ты меня слышишь?
– Слышу.
– Раздевайся, – вдруг неожиданно для самого себя велел ей Ян. – Покажи, какое красивое у тебя тело. Я ведь приглянулся тебе, и ты хочешь мне угодить.
Он было смутился от собственного нахальства, но упрямо решил не отступать. Разве Юлия на его месте стала бы с ним церемониться? Он встал, запер дверь и опять подошел к ней,
Юлия с такой поспешностью стала раздеваться, что парень струхнул. Одно дело – с Беатой. Совсем другое, заставлять силой, пусть только слова, саму дочь могущественного пана.
– Юлия, посмотри, это же я, Беата, твоя горничная!
От волнения он даже не подумал, что Беата никак не могла называть свою госпожу на "ты", ему просто хотелось изменить ситуацию: слишком быстро он решил раздеть Юлию. Но Юлия его оговорки, кажется, не заметила. Она подошла к Яну и стала расплетать воображаемые косы, приговаривая:
– Ну, что ты дрожишь, глупенькая? Заплела такие красивые волосы в эти дурацкие косички! Смотри, мы их расплетаем и как красиво рассыпаются они по плечам! Сними это платье. Ты никак не можешь расстегнуть пуговицу? Дай я тебе помогу.
Она сняла с Янека рубашку и повлекла к постели.
– Быстрей, эти глупые тряпки только мешают. Какая у тебя нежная кожа, совсем как у благородной.
Изумленный юноша сбросил с себя остатки одежды, помогая разоблачаться торопящейся Юлии.
– А теперь ложись. Убери руки, дурочка, у тебя такие красивые груди! Как яблочки в саду.
Юлия принялась ласкать воображаемую Беату, а потом вдруг так прильнула к соску груди Яна, что у него мурашки по коже побежали. А её губы опускались все ниже, ниже. Ян не выдержал: такой ласки он себе не представлял.
– Опомнись, Юлия, перед тобой мужчина.
Но Юлия, казалось, не видела никакой разницы. О такой любви между девушками говорил ему Иван? Впрочем, Ян больше не мог сдерживаться и размышлять. Была – не была! И уже не задумывался, какой была Юлия в "здравом уме". Сама этого хотела, сама привела его сюда. У Яна не было к ней нежности, как к Беате, но Юлия, кажется, её и не ждала. Принимала его грубость с похотливыми стонами и криками, в ответ кусала его и царапала; это было, видимо, то, что батюшка в своих проповедях называл "грязным развратом", но Ян почему-то никаких угрызений совести не испытывал.
В конце концов от непривычных ощущений он утомился и устало скомандовал Юлии:
– Одевайся. Иди в свою комнату.
Он мог бы и приказать ей забыть обо всем, но в последний момент решил: пусть помнит. Помнит, что не всегда ей быть госпожой, что он сильнее её не по праву рождения или богатства, а… просто сильнее, и все!
Потом он лежал в полумраке легендарной зеленой комнаты, и мысли как толстые сонные поросята лениво ворочались в его голове: знал бы Иван, чем он только что занимался! Именно тем, о чем подпольный граф так презрительно отозвался, – использовал божий дар себе во благо. А стоит ли иначе? Каждый за себя. Кто защитит Яна Поплавского, попади он в переделку? Кто вступится? Один он на белом свете, и не на кого надеяться, кроме себя.
Дверь комнаты без стука отворилась, и в проеме возник низкорослый охранник по имени Миклош. Он неодобрительно посмотрел на лежащего – среди дня! – Яна и буркнул;
– Быстро собирайся! Пан Зигмунд приехал, тебя видеть желает.
У парня екнуло сердце.
– Зачем я ему понадобился, не знаешь?
– Раньше будешь знать – быстрее постареешь, – переделал на свой лад поговорку Миклош.
Они шли теми же коридорами, какими недавно Ян следовал за Юлией, но теперь за Яном, будто ангел смерти, молча и монотонно шагал охранник.
У комнаты пана Зигмунда он остановился, на пол-корпуса выдвинулся вперед и опять пропустил Яна вперед.
– Здоровы будьте, ясновельможный пан, – поклонился Ян мужчине, сидящему в большом похожем на трон резном кресле.
Прежде пана Зигмунда он не видел. И что-то в выражении глаз, в повороте головы напомнило ему Юлию, но на том сходство и кончалось. Лицо пана несомненно было примечательным. Прямой, резко очерченный нос, подбородок с ямочкой, черные брови вразлет, голубые выразительные глаза и пышная копна черных с проседью волос. Все черты в отдельности были красивыми, но соединенные на одном лице выглядели почему-то мрачными и даже зловещими. Из-за складки ли между бровями, стальной холодности глаз или изогнутых в презрении губ? Во всяком случае, в отличие от дочери, пан и не собирался смягчать производимое им на других впечатление.
– Миклош говорит, что видел тебя у дверей моей комнаты, – сказал пан Зигмунд, не отвечая на приветствие Яна.
– Я проходил мимо.
– А ещё он говорит, что шел ты от комнаты камердинера Ивана. Или ему показалось?
– Пану сказали правду. Иван пришел за мной на кухню, где я работал по указу пани Юлии, чтобы я помог ему перенести в его комнату кованый сундук.
Хорошо, что они с Иваном придумали эту причину на такой вот случай!
– Ты не находишь, Миклош, ничего странного в том, что Иван обращается к человеку, только что поднявшемуся с постели, с просьбой, которая не каждому здоровому по плечу? Ну-ка, смотри мне в глаза: ты был раньше знаком с Иваном, вы встречались?
В первый момент Ян так испугался, встретив вонзенный в него взгляд пана, что не смог сразу ответить на вопрос.
– Не… Не был! Я его впервые здесь увидел. Мы с мамкой всю жизнь на хуторе прожили. Никогда никуда не ездили. Пани Юлия тоже все спрашивала про какого-то князя Данилу. Так я и его не видел. Я отца-то своего не видел. Его как в армию забрали, ни слуху ни духу о нем не было. Наверно, так и не узнал, что я родился.
Ян говорил взахлеб, как сильно напуганный батрак. Он частил, выпаливал, что придет на ум, только бы увести от опасной темы, сбить с толку, показать, какой он простодушный и неопасный. Не дай бог, чтобы пан Зигмунд только подумал о том, что произошло между ним и Юлией.
– Князя Данилу поминала, говоришь, Поплавского? А чего это вдруг?
– Говорила, похож я на него очень.
– То-то она тебя вырядила: рубашка, кружева, прямо знатная особа. Хочет над стариком подшутить. Я не возражаю, пусть потешится.
И задумчиво добавил:
– Как знать, Миклош, может, ты и ошибся. В жизни случается: кто был князь – стал грязь, а кто и наоборот.
Миклош подобострастно кивал.
– Разберемся, – пан Зигмунд сделал жест, будто отмахивался от надоедливой мухи. – А сейчас проводи его туда, откуда привел. Проследи, чтобы по замку не гулял. Береженого бог бережет. Мало ли, ещё на рыцаря Ольгерда наткнется, а то другое какое привидение…
Пан загадочно усмехнулся.
"Ни в коем случае раньше времени себя не обнаруживай, – вспомнил юноша напутствие Ивана, идя под конвоем панского охранника. – Особенно перед Зигмундом. Этот хитер, как лис. Он из твоих мозгов все, что ему надо, выковырнет!"
