Текст книги "Дар юной княжны"

Автор книги: Лариса Шкатула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Что же нам с ним делать? – проговорил Аренский, склоняясь над поручиком, которому Ольга растирала посиневшие от веревок руки.

– Думаю, пока лучше отвести его в сарай, – предложила Ольга, – а потом попросить у Петра бутылочку самогона, за неимением спирта, чтобы протереть поручику лицо.

– У сарае – холодно. Може… – начал было Петр.

– Нет, не может, – твердо сказал Аренский. – Мы не должны подвергать опасности твою семью. Да и не только семью. Все село. Бандиты вернутся с подмогой, и тогда вас ничего не спасет.

Петр печально покачал головой:

– А як же вы?

– Мы… У нас тачанка. Нам бы только корма для коней. Поможете?

– Подсобим! – повеселел Нечипоренко, словно свалил с плеч тяжелую ношу.

Они осторожно погрузили поручика в тачанку: тот все ещё был без сознания.

– Езжайте без меня, – махнул им Василий, – я пешком приду.

Циркачи, и с ними Катерина, уехали. Аренский обратился к Петру.

– Что с убитыми будем делать?

– Э-э… – Петр поскреб затылок и махнул рукой. – Не май трывоги, поховаем сами.

– Часть оружия мы заберем, – решил хозяйственный Василий, – теперь, когда у нас есть транспорт… Пара полушубков не помешает – поручик раздет; да и вдруг где в лесу или в поле заночуем.

– Звисно, у дорози усе потрибно.

Между тем тачанка остановилась на минутку у дома Катерины, откуда она вынесла кусок белого материала, и наконец въехала в знакомый двор. Осторожно сняли раненого и внесли в сарай. Катерина споро насыпала соломы, подстелила коврик из циркового реквизита. Прибежала Любава Нечипоренко, принесла из материнских запасов четвертушку самогона и протянула Катерине.

– Мамка каже, удосталь чи ни?

– Доволи, кажи мамке спасыби. Любава скосила глаз на поручика.

– Иды, – поторопила её Катерина, – це не гарна картина.

Девочка разочарованно вздохнула и пошла со двора.

Катерина развернула белый лоскут, оказавшийся простыней, и стала рвать его на полосы.

– Чому ты думаешь, шо у його зломаны ребра? – спросила она Ольгу, продолжая начатый по дороге разговор. Они незаметно для себя перешли на "ты", породненные первым боевым крещением.

– Он стонет и вздрагивает, когда мы к ним прикасаемся.

Ольга намочила небольшой кусок материи в самогоне и стала осторожно протирать поручику лицо. Он очнулся, застонал и спросил по-французски:

– У э муа? [16]16
  У э муа – где я? (франц.).


[Закрыть]

– Ше мез ами [17]17
  Ше мез ами – у друзей (франц.).


[Закрыть], – ответила Ольга.

– Пуркуа иль мэ трэ дифисиль де суфле? [18]18
  Пуркуа иль мэ трэ дифисиль де суфле – почему мне так дольно дышать? (франц.).


[Закрыть]

– Иль мэ самбль ке ветр кот э кассе. [19]19
  Иль мэ самбль ке ветр кот э кассе – по-видимому, у Вас сломаны ребра (франц.).


[Закрыть]

Поручик стиснул зубы, стараясь не стонать.

– На якой мове вин размовляе? – шепотом спросила Катерина.

– На французском, – ответила Ольга.

"И правда, – тут же подумала она, – почему он разговаривает по-французски? Вроде похож на русского. И мундир наш".

Спросила на всякий случай:

– Как ваше имя? Вы по-русски понимаете?

– Конечно, – попытался улыбнуться он. – Я и есть русский. Наверно, глупо, но я никак не мог понять, куда попал, и не придумал ничего лучшего… А звать меня – Вадим Зацепин. Извините, что лежу в присутствии женщин… Скажите, а почему мне так знакомо ваше лицо?

– Потому, что мы вчера с вами видались. Помните, на опушке леса: у нас была репетиция.

– А-а, вы та амазонка из цирка.

– Помолчите, мы должны вас осмотреть.

– Не надо этого делать, – забеспокоился он, – в ближайшее время я не собираюсь ходить по проволоке. Немного полежу, приду в себя, и все пройдет!

– Как ты думаешь, Катюш, – Ольга подмигнула Катерине, – он стесняется или боится?

– Е мала боязнь.

Поручик обиженно моргнул. Молодые женщины осторожно расстегнули его китель и тихо ахнули: вся грудь была в синяках и кровоподтеках. Бандиты, видимо, били его ногами. Катерина покачала головой и буркнула:

– Звиры!

Ольга осторожно тронула пальцами грудь Зацепина. Он дернулся и хрипло выдохнул:

– Дем ит! [20]20
  Дем ит – черт (англ.).


[Закрыть]

– Сломаны два ребра. Придется, поручик, немного потерпеть. Наложим вам тугую повязку.

Вдвоем с Катериной они стали бинтовать грудь.

– А це була яка мова? – спросила как бы между прочим Катерина.

– Английская, – сказала Ольга, пряча улыбку. – А как ты догадалась, что это – другой язык?

– Вин ось так скручував рот, як у французской мови не робил.

Поручик хмыкнул.

– Ты наблюдательна, – совсем по-учительски похвалила её Ольга и про себя подивилась любознательности этой не очень образованной селянки.

– Мрия в мене е, – вдруг призналась та, – усяку мову разуметь, шоб из усим свитом балакаты…

И засмущалась от своего признания. С помощью Герасима они уложили поручика на тачанку среди узлов. Пара молодых крепких лошадок нетерпеливо переступала ногами, пока циркачи грузили свой скарб.

– Ну, теперь мы будем передвигаться намного быстрее, – весело проговорил появившийся в воротах Аренский.

Привычный к узлам, он легко придерживал лежащий на плече тюк с полушубками и, одобрив взглядом уложенные на тачанке вещи, кивнул на бледного поручика.

– Как он?

– Сделали, что могли.

Василий быстро развязал принесенный тюк.

– Ценю, Оленька, вашу работу, но это не пойдет!

– Что не пойдет?

– Форма. Снять немедленно.

– Как это – снять? – поручик попытался приподняться, но тут же со стоном рухнул обратно.

– У вас, друг мой, вообще нет права голоса. Хоть плату за вас на аукционе мы внести не успели, но артистка нашей труппы Наташа Соловьева…

– Вы же только что назвали её Оленькой.

– Оговорился. Видите, нам всем надо от этого отвыкать. А вам, Оленька, привыкать к новому имени. Одна такая ошибка может нам всем стоить жизни… Да, о чем это я прежде говорил? Словом, если мы у Полины вас и не купили, то с боем отбили; теперь вы – наша собственность. Так сказать, военный трофей.

Поручик тоже обладал чувством юмора.

– Трофей – так трофей, – согласился он.

– Раненого переодеть, – продолжал командовать Аренский. – Алька, найди ту косоворотку, что мы на Привозе на театральный бинокль выменяли. Брюки из гардероба иллюзиониста возьмем, они по комплекции должны подойти. Полушубок оденьте вот этот.

– На нем кровь, – стыдясь своего замечания, шепнул поручик.

– Подумаешь, кровь! – подчеркнуто равнодушно бросил Василий Ильич. – Ототрем. Вот с мазутом было бы хуже. Катерина! Где Катерина? Алька, кончите переодевать поручика, все знаки отличия с мундира спороть и в реквизит!

– Знаю! – отмахнулся Алька.

– Куда делась Катерина? Герасим, ты не видел?

Тот покачал головой и отвернулся, чтобы Аренский не увидел его улыбку. Петр Нечипоренко в сопровождении старого, но ещё крепкого крестьянина привез на телеге сено, которое Герасим тут же подсунул лошадям, и полмешка овса.

– Больше не можем, – опустил Петр голову.

– И на том спасибо, – поблагодарил "директор труппы". – Давай с тобой, Петро, попрощаемся, да идите домой, нам пора.

Мужчины, сдружившиеся за эти нелегкие дни, крепко обнялись, расцеловались, и Аренский почти оттолкнул Петро от себя.

– Иди! Оксане – привет и огромная благодарность. Будьте здоровы и счастливы. Никто не видел Катерину?

Катерина в короткий срок сделалась незаменимой в их маленьком коллективе. Она постоянно сновала то здесь, то там, всегда в нужный момент оказывалась под рукой, так что даже Аренский стал считать её кем-то вроде своего заместителя по хозяйству.

– Может, она плачет где-нибудь? – предположила Ольга в ответ на вопросы Василия Ильича. Тот понурился.

– Что же делать, рано или поздно все равно пришлось бы расстаться… Да, я забыл. Вы, поручик, никакой теперь не поручик, а волостной писарь Александр Трофимович Овчаренко… Герасим, с лошадьми закончишь, усы поручику сбрей, больно уж они для писаря щегольские!

– Не дам усы! – по-мальчишески выкрикнул поручик.

– Как миленький дадите, никуда не денетесь! – посуровел Аренский. Тут не до форсу, речь о вашей жизни идет. По-украински вы что-нибудь знаете?

– Та трохи размовляю!

– В дороге будете учиться. Вы все-таки по документам украинец, коренной житель, в отличие от нас, беженцев. Временно мы зачислим вас в свою труппу. Хотя что вы умеете!

– Не скажите! Карточные фокусы знаю… Правда, всего несколько штук.

Аренский призадумался, но потом повеселел.

– Пожалуй, будет у вас настоящая цирковая работа: нам в наследство от иллюзиониста черный ящик достался, плащ и чалма. В фокусах вы потренируетесь, кое-что я вам покажу… Я ведь тоже, как и вы, несколько трюков знаю. На заре, так сказать, своей цирковой жизни пришлось иллюзионисту помогать.

На этот раз, по просьбе поручика, переодевали его мужчины. Конечно, они не очень осторожничали с ним; пару раз пришлось Вадиму прикусить губу и даже тихонько выругаться, но чувствовал он себя при этом гораздо спокойнее, чем в осторожных, нежных, но таких непривычных женских руках!

Сейчас Аренский стоял и любовался на работу Герасима, сбривавшего поручику усы.

– О, без усов-то вы у нас совсем молодой! Для солидности отращивали?

Поручик покраснел.

– Ладно, не смущайтесь, это я так, – Аренский задумался. – Собственно, мы не спросили, может, у вас другие планы? Мы идем на восток. Оленька до Екатеринодара, Герасим – в Мариуполь, мы с Алькой – в Ростов.

– Мне, по-хорошему, в Петербург надо. Мама у меня там, если ещё жива.

– Если разобраться, Петербург, по большому счету, тоже на востоке, почти по пути… Погодите, что это такое?

Невдалеке послышалась музыка: невидимый гармонист играл "Прощание славянки". Калитка отворилась, и во двор решительно вошла Катерина. В плюшевом пальто, темном пуховом платке, с солдатским вещмешком и гармонью в руках.

– Далеко собралась? – не слишком вежливо спросил её Василий Ильич.

– Так из вамы.

– А кто сказал, что мы тебя возьмем?

– Ахвицера узялы.

– Офицера бандиты убить могут.

– И мене теж!

– Катерина, подумай сама, как мы разместимся? На одну тачанку – шесть человек!

– Розмистымось!

– Правда, Василий, – подключился к разговору Герасим. – Нельзя ей здесь оставаться: все село видело, как она Полину пристрелила. Бандиты ей не простят!

– Батя, ты сам говорил, плохо выступать без музыки, а Катерина вон как хорошо играет! У нас сразу же сборы вырастут.

И Алька ловко уклонился от подзатыльника, которым хотел наградить его отец.

– Сборы… Что ты понимаешь в сборах! Думаете, я зверь какой, не хочу войти в положение? Я просто хочу вас хоть как-то уберечь. Посмотрите на себя! Ноев ковчег какой-то, а не труппа! Крестьяне, аристократы… Первые кандидаты в шпионы по причине подозрительного вида.

– Не переживайте, Вася, – Аренский даже вздрогнул: Ольга впервые к нему так обратилась. – Все будет хорошо. Катерина теперь наш товарищ, не можем мы здесь её одну бросить. Кто знает, что было бы со всеми нами, если бы не она!

Василий только махнул рукой.

– Кто тебя научил так играть? – Ольга погладила по плечу разволновавшуюся Катерину.

– Мий свекор! – гордо выпрямилась та. – Бойовый був чоловик. Любыл мене дуже. Каты Полины його вбылы, а я видомстыла!

Они ещё долго укладывались, возбужденно переговаривались, а поручик Зацепин полулежал с закрытыми глазами, и на лице его блуждала улыбка. То ли он вспомнил о чем-то, то ли чему-то радовался…

Наконец после перекладывания и увязывания вещей все-таки разместились на тачанке. Герасим взял в руки вожжи, слегка стегнул лошадей, и они тронулись.

– А дье! – прошептал поручик.

– Шо вин казав? – спросила неугомонная Катерина.

– Он сказал: "С богом!" – перевела Ольга.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Янек Поплавский второй день шел по проселочной дороге на восток. Почему именно на восток? Так он решил для себя. Когда все равно, в какой части света искать свою судьбу, лучше идти туда, откуда восходит солнце.

Первую ночь он провел в придорожной корчме, хозяин которой ещё рисковал давать приют всем страждущим. Очевидно, по причине своего неистребимого оптимизма.

Пан Левонтий продолжал верить людям, хотя всего за год наступивших перемен успел пострадать от гайдамаков, за ничтожную провинность приговоривших его к расстрелу и в последнюю минуту сменивших гнев на милость; от бандитов батьки Никодима – эти забрали последнего поросенка; от каких-то "зеленых" – за что они боролись, пан Левонтий не понял, но по тому, как бойко тащили из погреба его запасы, решил, что сражались за полное изъятие всего, что плохо лежит.

Ян хотел расплатиться куском сала, который тайком принесла ему с кухни Беата, но почему-то пан Левонтий не сводил глаз с подаренной Юлией кружевной сорочки, а в ней, надо сказать, Ян чувствовал себя неуютно. В конце концов, корчмарь напрямик предложил парню поменяться и вынес почти новую домотканую, расшитую крестом косоворотку. Янек тут же с удовольствием переоделся, а пан Левонтий бережно расправил кружева и мечтательно пояснил, что когда его Кристя перешьет рубашку на себя, все девушки в округе умрут от зависти, такая она красивая и дорогая.

– Не-е, – замахал руками Левонтий, когда Янек попытался вытащить сало. – И покормлю тебя, и постелю – будем в расчете. Еще и хлебца на дорогу дам!

Теперь Ян ничем не отличался от других хлопцев, что бродили по дорогам Украины в поисках работы.

Чем дальше уходил он от замка, тем невероятнее казалось ему происшедшее: подземелье, пыточная камера, скрывающийся граф, две девушки, одна другой краше, ласкавшие парня, странный князь, назвавший его именем отца, одна за другой две смерти по его вине, почему-то не вызвавшие в нем ни ужаса, ни сожаления… И все это – за одну неделю!

А его удивительный дар, посланный свыше, – был ли он? Сейчас Яну не хотелось размышлять об этом, как и вообще ни о чем другом, требовавшем сосредоточиться, что-то вызывать в памяти. Он устал. Ему вдруг захотелось почувствовать себя прежним человеком, таким, как все. Бродить по дорогам, сидеть у костра, печь картошку, – так ему вдруг захотелось печеной картошки, что он даже сглотнул слюну, – говорить о чем-нибудь простом и близком, постоять под стогом с хорошей сельской девушкой, с которой не нужно напрягать мозги, чувствуя её превосходство над собой…

– Стой, стрелять буду! – прервал его размышления чей-то молодой громкий голос.

Янек вздрогнул и остановился, прямо перед ним, шагах в пяти стоял хлопец в длинной шинели и странной островерхой шапке с длинными ушами и звездой на лбу. Хлопец вполне серьезно держал его на мушке ружья.

– Кто ты? Куда идешь? – строго спросил он Яна.

– Странник, – светил Ян. Ему нравилось это слово, оно часто встречалось в книге, которую ему читал у постели Иван. – По дорогам странствую.

– А зачем?

– Ищу свою долю.

Хлопец неизвестно почему рассердился.

– Ну ты, странник, руки за спину и шагом марш вперед! Учти, ружье у меня заряжено. Захочешь сбечь – пристрелю!

Они пошли по тропинке, все больше углубляясь в лес. Чем дальше они шли, тем явственней в воздухе пахло варившейся на костре кашей. "Недаром я про костер подумал, – решил Янек, – может, прежде, чем убить, меня покормят?"

"Пароль!" – гаркнул кто-то из ближайших кустов. – "Мировая революция", – ответил Янеков провожатый.

Перед ними открылась большая поляна, и в центре её действительно горел костер. Над костром висел котел, в котором что-то варилось, а молодой человек в такой же, как у первого, шапке мешал варево огромной свежевыструганной ложкой. Бойцы сидели на поляне в самых живописных позах и занимались, кто чем: курили, шили, беседовали, один строгал что-то из дерева. Несколько военных в таком же, как у конвойного, обмундировании сгрудились вокруг самодельного, составленного из оструганных жердей стола. К ним конвоир и подвел Яна.

– Командир, – обратился он к худощавому юноше, на вид не старше семнадцати лет, – посмотрите на этого пижона: он мне кажется подозрительным. На вполне законный вопрос с моей стороны, кто он, этот тип ответил: странник! А что он делает в лесу? Спросите меня, я отвечу его словами: ищет свою долю.

– "Увы, он счастия не ищет и не от счастия бежит!" – продекламировал тот, кого назвали командиром. – Ты, Яша, как всегда, преувеличиваешь. Разве ты, разве все мы не ищем свою долю? Разве мы не боремся за лучшую долю для всего народа? Словом, подойди через полчаса, разберемся. Сейчас у нас совет, не мешай. И не забудь, покорми парня.

– Как это – покорми? А если он – контра?

– Значит, пусть перед смертью подкрепится.

– Вот так, слышал? Ох, и доверчивый у нас командир! Молодой, что с него взять? Самый молодой во всей Красной Армии! Но умный, этого у него не отнять.

Он подошел к костру и тронул кашевара за рукав.

– Покорми-ка нас, Савелий! Что ты уставился, как солдат на вошь, пленного не видел? Командир приказал его накормить! Моя бы воля…

– Я себе представляю, – Савелий ловко наполнил котелок. – Учти, Яшка, положил на двоих. Насчет добавок от начпрода распоряжений не поступало.

– У тебя хоть ложка есть? – сердито проворчал конвоир Яну.

– Есть.

– Смотри, Савелий, у него даже ложка есть! Думает, мы обязаны кормить всяких странствующих дармоедов!

– Ага, мы пахали… Если б у него не было ложки, это тоже показалось бы тебе подозрительным.

– Правильно. Наш комиссар, дай бог ему здоровья, все время повторяет: бдительность! А я добавляю: лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Господи, спаси раба твоего от словоблудов!

Савелий воздел кверху руки.

– Кстати, Савелий, – Яков присел на бревно, кивая Яну на место рядом с собой. – Твои постоянные обращения к богу кажутся мне-таки наглыми. Хорошо, если, как говорит комиссар, бога нет. А если он есть, зачем отвлекать его по пустяками? Как звать-то тебя, странник?

– Ян Поплавский.

– Так мы ж почти тезки: Ян – Яков. Если ты окажешься шпионом, мне будет жалко, что тебя расстреляют. Может, я и погорячился. Однако через меня у тебя могут быть неприятности. Не переживай: если Яша ошибся, Яша и извинится. Лучше нажимай пока на ложку, каша мировая. Ты сам с откуда будешь?

– С хутора.

– От, я сразу и почувствовал, что ты – сельский. Значит, ты за революцию?

– Не знаю.

– Как так – "не знаю"? – от возмущения Яков даже вскочил с бревна. – Да знаешь ли ты, что в наше время каждый честный человек – а ты, я надеюсь, честный человек? – борется за мировую революцию! Мы отберем землю и все богатство у буржуев и разделим между бедняками.

– Поровну?

– Поровну!

– Тогда объясни мне такое дело, – Ян тщательно облизал ложку, не без сожаления оглядел оставшуюся в котелке кашу, о которой Яков в пылу спора совсем забыл и не спеша, обстоятельно, хотя эти мысли были предметов его долгих размышлений, заговорил: – Как можно разделить поровну, например, шубу какой-нибудь графини? Или штаны князя? Пойдем дальше. Бедняки бывают разные, так? У одного пять гусей, у другого – ни одного. Значит, вначале нужно уравнять всех бедных?

Яков с интересом посмотрел на него.

– Мне такие мысли никогда в голову не приходили, хотя я чувствую в них сермяжную правду. Ты – или очень умный крестьянин, или выдаешь себя не за того, кто ты есть на самом деле. Все-таки хорошо, что с тобой будет беседовать командир; комиссар, по причине твоей подозрительности, сразу бы тебя к стенке поставил.

– Яков, – позвал командир, – давай сюда своего подозрительного!

– Ну вот, – печально сказал тот, как будто не он только что подозревал в Яне шпиона, – твои неприятности начались. Советую говорить только правду и ничего, кроме правды!

Они подошли к командиру, который в одиночестве теперь поджидал их.

– Могу я узнать ваше имя, юноша? – спросил он.

Ян смотрел на командира во все глаза: если ему действительно семнадцать, то Ян старше его на целый год, а как он обращается? Юноша! Будто их разделяют многие годы. Голос командира… Было в нем что-то такое, что заставило Яна подтянуться и по-военному кратко представиться.

– И документ у вас имеется?

Ян протянул свою метрику.

– Очень приятно, Ян Георгиевич. А перед вами командир Красной Армии Андрей Гойда. Теперь расскажите мне, что вы делали в этом лесу, откуда и куда идете?

Его откровенное и дружеское участие подбодрило Яка.

– Мне ничего не нужно было в лесу. Просто я шел в город, а дорога как раз по краю леса.

– У вас в городе родственники?

– Никого у меня нет. Я хотел найти работу.

– Считайте, что вам повезло: у нас как раз есть работа для молодого, горячего человека – уничтожать с земли всякую нечисть. Как говорили наши предки, не щадя живота своего. А нечисти на свете развелось видимо-невидимо. Белая, зеленая, жовто-блакитная – всех цветов радуги… Стрелять умеете?

– Нет.

– У вас достаточно правильная речь. Вы – грамотный?

– Могу писать и читать.

– Отлично! Грамотных, к сожалению, у нас не очень много. Хотите служить на благо трудового народа в Красной Армии?

– Хочу.

– Ян Георгиевич, ну почему так нерешительно? Революция призывает вас под свои знамена, гордитесь! Мы делаем историю. Уверяю вас, потомки будут нам завидовать.

Ян растерянно кивал, сожалея, что не может разделить этот бурный порыв: командир ему нравился.

Но какие знамена, чего хотят красные? Только ли того, о чем говорил Яша? Но Гойда уже перешел на деловой тон.

– До того как вы начнете учиться воевать, вы должны, я чувствую, освоить политграмоту. Сейчас я познакомлю вас с комиссаром Голубом. Очень умный и преданный делу человек.

Гойда произнес эту характеристику сухо и бесстрастно, словно говорил о чужом или чем-то неприятном ему человеке. Впрочем, Ян не очень обратил на это внимания, так, отметил мимоходом; все ему здесь было внове, неожиданно и странно, он ещё не определил, чего ему хочется, и решил для себя: пока просто смотреть и слушать.

Комиссар Голуб в его тридцать с небольшим лет показался Яну пожилым человеком: то ли ему добавляли солидности бородка и усы, то ли нездоровая желтизна лица. Он был немного похож на священника, который учил Яна, манерой убеждать и при этом внимательно разглядывать собеседника.

– Андрей Гойда послал тебя поговорить со мной? Это хорошо: наши командиры начинают понимать роль комиссаров в деле победы революции. Ведь идеологически подкованный боец – это половина успеха. Обращайся впредь ко мне по любому интересующему тебя вопросу: если, например, тебе непонятны или подозрительны действия кого-нибудь из бойцов, вплоть до самого командира. Не бойся, в нашем святом деле все равны, и командир вполне может ошибаться. Тем более что он – выходец из враждебного класса. Конечно, он давно порвал с ним и доказал свою преданность идеалам революции, но ведь тебе, как крестьянину, известно: корни в любой момент могут дать о себе знать. Вот почему так важна чистота наших рядов, понимаешь?

– Понимаю, – прикинулся дурачком Ян и опять удивился про себя: кажется, комиссар впрямую предлагает ему шпионить. Тогда каких же шпионов все они опасаются, если собираются вот так следить друг за другом?

– Обращайся ко мне просто: товарищ комиссар, – Голуб подчеркнуто дружески обнял Яна за плечи, – странно, но чем-то в эту минуту он напомнил парню графа Головина. – Я буду звать тебя Яном. Ты из бедняков?

– Беднее нас с мамкой в селе не было.

– А почему? Разве ты болен? Недостаточно силен? Нерадив в работе?

– Признаться честно, в детстве я часто прихварывал, матери от меня плохая подмога была. Не было у нас ни лошади, ни быка, ни коровы, а без них – какой достаток? Правда, мы иногда держали поросенка, кур…

– Вот видишь, получался замкнутый круг: вы не могли стать богатыми, потому что не имели тягловой силы, а тягло не на что было купить. Иными словами, вас обрекли на бедность! Сколько, например, лошадей и коров было у вашего сельского богача?

– Шесть лошадей, четыре коровы, два быка. Так ведь у него четверо здоровых сыновей было, да две дочки, да невестки здоровущие, кровь с молоком; так работали, куда нам было за ними угнаться!

Комиссар поморщился, разговор переходил явно не в то русло, в какое он его направлял.

– Вам с матерью приходилось на него работать?

– В пояс кланялись, чтобы работу дал.

– Значит, он эксплуатировал ваш труд. А платил много?

– Какое там! И до весны не хватало. Всегда занимали. Весной отрабатывали, отдавали и опять занимали. Конца-края не было видно!

– Потому что труд ваш был рабский, наемный. Несвободный! Вот если бы вы работали на себя, было бы совсем другое дело. Понимаешь?

– Чего ж тут не понять!

– А если бы вам лошадку да коровку?

Ян замолчал. Их сосед-хуторянин дядька Назар, выпивоха и балагур, говорил в таких случаях; "Як бы бабцы яйцы, вона б дидоком була!" Как много "если бы" могли изменить Янекову судьбу. Не сидел бы он здесь, не разыгрывал перед комиссаром дурачка. Ему показалось, что Голуб и не нуждался в его ответах. Он для себя давно все решил и теперь учил таких неразумных, как Поплавский, уму-разуму, всех на один манер. Что-то было в комиссаре ненатуральное, наигранное, будто разговаривал с умом тронутым, который никогда не поймет того, что известно Голубу.

Ян не знал, из какого такого враждебного класса Андрей Гойда, но первое впечатление открытости и искренности привлекало к нему деревенского хлопца, несмотря на отсутствие у него политграмоты.

– Ладно, иди, – недовольно проговорил Голуб, – завтра продолжим. Боюсь, трудновато с тобой придется! Не идешь ты мне навстречу…

С тремя молодыми красноармейцами Ян Поплавский осваивал военную грамоту. Учил их стрелять из винтовки молодой, на три-четыре года старше Яна, человек с ярко выраженными южными чертами лица, носом с горбинкой, жгучими черными глазами и жесткими вьющимися волосами. Звали его Иона. Вопреки внешности, характер у Ионы оказался спокойным, на грани флегматичности. Он не уставал каждому из новичков объяснять, как держать винтовку, как целиться, как передергивать затвор.

Хвалил он своих учеников за каждый удачный выстрел и, казалось, радовался успехам больше их самих. Сверкая жемчужно-белыми зубами, он повторял:

– Ах, молодец. Способный! У тебя пойдет. Главное, не спеши. Видишь, как красиво получилось? Не дергай курок, оружие этого не любит, нажимай плавно. Ай умница, ай порадовал!

От его спокойной манеры учить, приветливости и неподдельной заинтересованности ученики старались в доску расшибиться, чтобы угодить учителю. Это был наставник, старший брат, соратник, чье доверие и дружбу каждому лестно было завоевать.

"А ведь у него есть чему поучиться любому учителю, – думал Ян. Интересно, как относится к Ионе комиссар Голуб? Наверное, не любит".

Ян был вполне близок к истине.

Пока новобранцы занимались учебой, в отряде происходили интересные события. Упирая приклад в плечо, Ян краем глаза заметил, что откуда-то прискакал верховой, о чем-то пошептался с командиром, и вскоре с ним было отправлено ещё двое красноармейцев, для чего из обозных телег выпрягли двух лошадей. Андрей Гойда, только что радостно потиравший руки, теперь со скучным лицом слушал комиссара, который что-то недовольно ему доказывал. Гойда не соглашался, комиссар повышал голос, и тогда было слышно:

– Это не по-большевистски! Красный командир не имеет права!

– Не отвлекаться! – в голосе Ионы прозвучали строгие нотки, и тут же тоном ниже прорвалось сожаление. – Надо же, такой боевой командир, а комиссар – зануда занудой!

Но, очевидно, командир был не из тех, кого можно брать голыми руками. Он сначала пытался спорить, доказывать свою правоту, но потом широко улыбнулся, призывая к примирению, и разбросал в стороны руки, будто намереваясь тотчас обнять Голуба. Иными словами, валял дурака. Комиссар отскочил и зашипел рассерженной кошкой; повернулся спиной и на ходу бросил:

– Сообщу! В штаб! Самоуправство!

Гойда лишь сплюнул ему вслед длинным плевком, как сплевывают уличные мальчишки. Занимавшиеся изучением винтовки красноармейцы только услышали:

– А, баба с возу…

Но не отвлекаться им сегодня не удавалось, потому что некоторое время спустя вернулись гойдовские посланники. Оживленные, говорящие наперебой, они сбрасывали к ногам командира какие-то тюки. Красноармейцы подошли поближе: чего здесь только не было! Сапоги, даже с первого взгляда, высокого качества; отличного сукна офицерские шинели, правда, отнюдь не красноармейские; гимнастерки; теплое белье. Видно, "гойдовцы" вскрыли склад с военным обмундированием.

– Одним ударом решили все проблемы снабжения, – не скрывал радости молодой командир. – Теперь и новичков оденем, и прохудившееся обмундирование заменим, и про запас ещё останется. Конечно, можно было бы не трогать этот вагон, пусть бы так и стоял себе на путях! Не нам же прислали, деникинцам. А пока штабные бы раскачались, либо бандиты налетели, разобрали, либо местные жители попользовались…

Видимо, этими словами Гойда успокаивал самого себя, что упреки комиссара необоснованны.

Через толпу протолкался красноармеец лет сорока, плотный, с седыми висками и полным добродушным лицом. Он бросился щупать привезенное обмундирование, время от времени восхищенно вскрикивая:

– Ах, мои дорогие, ах, удружили!

Конники спешились и добродушно посмеивались:

– Что, дядя Архип, теперь есть во что народ одеть? А то истосковался вконец: одежка прохудилась, подметки отваливаются!

– Коваленко! – кричал через головы дядя Архип. – А сапоги-то первый сорт, офицерские! Кто говорил, завхоз без хозяйства? – он передразнил невидимого Коваленко. – А Дмитращук меня старым куркулем обзывал, я все помню.

Красноармейцы смеялись.

– Теперь дядя Архип зазнается: нужным человеком стал! – радовался вместе со всеми Андрей Гойда.

Бойцы подходили, наклонялись над тюками, щупали ткань, трогали сапоги, потирали руки. Лишь один человек не участвовал в общей радости, – комиссар Голуб. Он стоял поодаль воплощенным осуждением, скрестив руки на груди.

Ян внимательно посмотрел на него и вдруг увидел, что комиссар окружен чем-то вроде ореола. Но не таким, как на иконах лики святых, а багровым, с черными сполохами. "Мерещится, – подумал парень, – от усталости что-то с глазами сделалось!" Он сморгнул. Ореол не исчез, а продолжал колебаться вокруг фигуры и вспыхивать черными языками: опасно, опасно!

К сожалению, кроме Поплавского, никто в отряде этого не видел.