Текст книги "Дар юной княжны"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Катерина с Герасимом шепотом переговаривались.
– Откуда у тебя этот рубец? – расспрашивала она, рассматривая его правую ладонь.
– Грехи молодости, – пошутил он, но, заметив, как по лицу любимой пробежала тень, посерьезнел. – Было дело: конные жандармы демонстрацию разгоняли. Нет-нет, я не революционер. Так, любопытный прохожий. Просто я увидел, что один из них уж больно лютует: шашкой машет, ровно обычной палкой. Друга моего рубанул. Ну, я и обозлился. Схватил шашку прямо за лезвие, да и сдернул этого рубаку с коня. Руку, конечно, здорово порезал. Врачи сказали: нервы повреждены. Мол, калекой останусь, пальцы больше работать не будут. Я подумал: как же так – рыбаку без пальцев? Да ещё правых. Справку мне тогда и выдали: к службе в действующей армии непригоден. Я и вовсе было духом пал, да мать посоветовала к бабке-знахарке сходить. Та руку мне стала парить, травы какие-то прикладывать. Сказала: будешь здоров, только вот так, да так пальцами работай, не ленись. И точно. Рука все чувствует, пальцы гнутся – ты не заметила?
Катерина покраснела.
– Хулиган!
– На судно свое, в Севастополь, я больше не вернулся. Воспользовался справкой: калека – так калека. Правда, не выдержал, к анархистам примкнул, – да это уже другой сказ. Теперь вот опять приходится калекой прикидываться…
– Удавальник! [39]39
Удавальник – притворщик (укр.)
[Закрыть] – хлопнула его по ладони Катерина. – Скилькы ж в тебе вады! [40]40
вады – недостатков (укр.).
[Закрыть]
– Значит, теперь ты меня любить не будешь? – шутливо пригорюнился атлет.
Загремели засовы, и дверь камеры с грохотом распахнулась. Солдат-охранник, грубо коверкая, позвал:
– Василий Аренский!
Директор труппы растерянно оглянулся на товарищей.
– Ничего страшного не будет, я чувствую, – ободряюще улыбнулась ему Ольга.
Аренский, будто именно этих слов ему и не хватало, приосанился и бодро последовал за конвоиром. Циркачи было притихли в ожидании возвращения Василия, как вдруг Алька, разглядевший, наконец, происходящее во дворе, который уже освещался электрическими фонарями, закричал:
– Нашу повозку грабят!
Артисты заволновались.
– Как так можно, грабить? – больше всех обеспокоилась хозяйственная Катерина. – Это армия але банда?
Ольга с Вадимом переглянулись; им одновременно пришла в голову мысль в повозке оружие!
Не сговариваясь, они вскочили, подбежали к двери и стали в неё барабанить. Через некоторое время дверь отворилась, и на пороге камеры возникли два немецких офицера.
– Вас волен зи? [41]41
Вас волен зи – что вы хотите? (нем.).
[Закрыть] – холодно спросил один из них с погонами лейтенанта.
– Герр официр, дорт, им хов, штет унзере ваген [42]42
Герр офицер, дорт, им хов, штет унзере ваген – господин, офицер, там, во дворе, стоит наша повозка (нем.).
[Закрыть], – взволнованно начал объяснять Вадим Зацепин.
– Ничего с вашей повозкой не сделается, – на чистом русском прервал его второй офицер в мундире обер-лейтенанта. – Производится обычный обыск. Мы проверяем, нет ли у вас оружия, взрывчатых веществ…
– Гельмут! – удивленно окликнула его Ольга.
– Княжна Лиговская. – не сразу узнал он. – Простите, здесь такой тусклый свет. Вот уж поистине, жизнь полна сюрпризов. Момент… Я смотрел документы, там нет вашей фамилии!
Дядя Николя говорил ей: если нельзя сказать правду и нельзя промолчать, – лучше все же сказать правду. Ольга так и решила, будь что будет! В любом случае, за собой на дно она товарищей не потащит.
– Дело в том, что я живу по чужому паспорту, – сказала она, ужасаясь собственной откровенности.
– Для всех окружающих я – цирковая артистка Наталья Соловьева. Никто не подозревал, что я – княжна. Вы, Шрайбер, раскрыли мое инкогнито. Я бы многое могла вам рассказать… в другой обстановке.
Ольга говорила и краем глаза отмечала на лицах артистов изумление её игрой и неприкрытым кокетством. А ведь она просто старалась изо всех сил отвести от них беду.
– Понимаю, – медленно проговорил немец. – И все равно, я рад. Вы – моя гостья. К сожалению, ваши спутники пока останутся здесь. Вас я попрошу пойти со мной.
Он сделал приглашающий жест рукой и пропустил Ольгу вперед, на ходу бегло объясняя случившееся идущему рядом лейтенанту. Ольга знала немецкий язык достаточно хорошо, чтобы понять: Шрайбер говорил лейтенанту, что встретил знакомую девушку, из богатой русской семьи, которая волею обстоятельств вынуждена добираться в родной Петербург с цирковой труппой. О паспорте на чужую фамилию Гельмут благоразумно умолчал. Лейтенант молча дослушал, козырнул и скрылся за одной из дверей. Шрайбер провел Ольгу дальше по коридору в свой кабинет.
– Мне называть вас – господин обер-лейтенант? – пошутила Ольга, устраиваясь в большом кожаном кресле по другую сторону стола.
– А вы изменились, – Шрайбер сел в свое кресло, продолжая внимательно рассматривать девушку. – Стали проще и…
– Вульгарнее?
Он поморщился.
– Не передергивайте. Разве мы с вами по разные стороны баррикад? Вы стали другой, Ольга Лиговская, взрослой и самостоятельной. Вы не замужем?
Ольга покачала головой.
– И все же вас что-то беспокоит. Вы боитесь чего-то? Или кого-то?
– Послушайте, Гельмут, я действительно волнуюсь. И не за себя, бог с ними, с чужими документами. Хотя вы, верно, согласитесь, что в моем положении это не такое уж страшное преступление. Без них меня давно бы поставили к стенке, как чуждый революции элемент. Я иду из самой Одессы. Прибилась к цирковым артистам – без денег, без документов. Они меня приняли, обучили своему ремеслу…
– Кстати, а чьи у вас документы?
Шрайбер – есть Шрайбер, педант в любой ситуации!
– Одной цирковой артистки. Она умерла.
– Да-а, Ольга Лиговская – цирковая артистка. Мне никто не поверит!
– Вам и некому будет об этом сказать. Весь цвет Петербурга и Москвы в эмиграции… Между прочим, я нисколько не стыжусь своего ремесла, потому что считаю себя неплохой артисткой. Видели бы вы мой номер, я стреляю в мишень с завязанными глазами! Потому и боюсь: наверняка во время обыска вы найдете наши револьверы.
– Так их у вас несколько?
– Раньше был один, но недавно в Смоленке мы столкнулись с бандой Полины, ну и взяли кое-что. В качестве трофеев.
– Господи, неужели это вы разбили Полину?
– Скорее, не разбили, а добили. До нас они столкнулись с белым разъездом, и офицеры, говорят, здорово их пощипали.
– Пощипали… Не перестаю удивляться, как спокойно вы об этим говорите! Неужели под хрупкой личиной скрывалась такая воительница? На балу меня познакомили с робким, неземным существом. Не смейтесь, но в вас и правда было что-то эфирное: тоненькая фигурка, огромные глаза и облако русых волос, отсвечивающих золотом.
– Просто Агнесса мыла мне их ромашкой.
– Агнесса, кажется, ваша горничная?.. Как же все-таки случилось, что богатая аристократка, девушка из старинного княжеского рода, бродит по войне с цирковой труппой?
Ольга улыбнулась про себя выражению "бродит по войне". Русский бы так не сказал. Шрайбер много лет прожил в России, научился разговаривать по-русски без акцента, но в душе остался немцем.
Его отец Эрих во втором браке был женат на графине Бахметьевой, которая не жаловала пасынка. Потому его отправили учиться в Берлинский университет. В Петербург Гельмут ездил на каникулы.
– Видите, даже вы – мой знакомый – недоумеваете, почему я здесь? Другие просто заподозрили бы во мне шпионку, неважно, чью. Увы, я не настолько самоотверженна. Я не попала на пароход, увозящий дядю Николя, Агнессу, все наши деньги и драгоценности только по воле злого рока.
Она вкратце рассказала Гельмуту о случившемся.
– Значит, у вас не осталось никаких документов?
– Только диплом об окончании Смольного.
– Смешно. Горничная уехала за границу, а её госпожа осталась без средств к существованию в этом ужасном кровавом месиве.
– Как видите, я все-таки не пропала.
– О, позвольте поцеловать вашу руку! – он вышел из-за стола и почтительно склонился над сидящей Ольгой. – Меня всегда восхищали русские женщины: они смелы, преданны – настоящие жены и подруги. Недаром вашими декабристками до сих пор восхищается весь мир!.. Кстати, в какую страну уехал ваш дядя? Скорее всего, во Францию? Русские всегда уезжают во Францию.
– Вы не угадали, – в Швейцарию. Моя тетя, Люсиль фон Раушенберг, и её муж, дядя Альфред, обосновались в Женеве.
– Ну, об Альфреде вы могли бы мне не напоминать! Я преклоняюсь перед его аналитическим умом. Незаурядный человек. И он успел перевести туда свои капиталы?
– Да, они очень богаты, – Ольга говорила, с удивлением вслушиваясь в собственные слова. Почему она до сих пор об этом не задумывалась? А впрочем, что бы это изменило? Гельмут Шрайбер, однако, оценил ситуацию моментально.
– Ольга Владимировна, я хочу сделать вам предложение.
– Какое?
– Руки и сердца.
– Что? Какое вы имеете основание…
Ольга даже вскочила с кресла.
– Подождите, – Гельмут взял девушку за плечи и усадил обратно – Я и не думал оскорблять вас я предлагаю единственно возможный для нас обоих вариант. Мое правительство сделало ошибку: пошло на поводу у Рады и ввело войска на Украину. Это – гибельное для немецкой армии решение, и я не хочу участвовать в массовом самоубийстве только потому, что кайзер Вильгельм призвал меня на военную службу. Я не просто предлагаю вам выйти за меня замуж. Я предлагаю спасти вас от кошмара войны. вывезти за границу, к родственникам, где вам не придется самой зарабатывать себе кусок хлеба! Подумайте: опять цивилизованная жизнь среди равных вам по происхождению людей, обеспеченность.
– Но вы же не любите меня!
– Ах, Ольга Владимировна, а я ещё говорил, что вы – повзрослели. Речь идет о вашей жизни, понимаете? Вы сейчас – как овечка в лесу, полном волков, или букашка, на которую каждый может наступить. Вы – никто. Пылинка, песчинка. Опять смеетесь?
– Не обижайтесь, Гельмут, но вас я тоже представляла другим. Всегда холодный, бесстрастный, и вдруг – столько эмоций! К сожалению, я очень старомодна. Одно дело – жить по чужому паспорту, и совсем другое – выходить замуж без любви
– Но миллионы женщин до вас делали это из века в век! Они подчинялись воле родителей, выбравших им мужа, исполняли свой дочерний долг покорно и без возражений.
– Мне не перед кем исполнять дочерний долг… И потом, даже если бы вдруг я ответила согласием. оно вам бы не понадобилось.
Ольга не могла объяснить себе, откуда вдруг к ней пришло это знание. Она отчетливо увидела появившуюся во лбу Гельмута дыру от пули, закатившиеся глаза и падающее навзничь тело.
– В каком смысле? Вы сообщите о себе нечто такое, что отвратит меня от каких бы то ни было мыслей о женитьбе?
– Отнюдь. Я сообщу нечто такое – о вас.
– Обо мне? – Гельмут ненатурально засмеялся. – Интересно было бы услышать.
Она уже раскаивалась в своем намерении: ей было жалко молодого немца. Невозможно было что-то ему объяснить, и отступать было некуда. Потому она выпалила:
– Мы не сможем пожениться и уехать за границу: завтра утром вы будете убиты!
Шрайбер побледнел и, все ещё не веря в то, что княжна Лиговская может так жестоко шутить, наконец выдохнул:
– Вы могли бы ответить отказом. Могли бы сделать вид, что соглашаетесь. Наконец, могли бы согласиться и уже в Швейцарии объявить наш брак недействительным. Все это можно было бы понять! Но превращать мое искреннее предложение в фарс, использовать мою симпатию к вам для клоунских шуточек… Отправляйтесь в камеру к своим циркачам, там ваше место!
Он вызвал охранника, который, подталкивая Ольгу прикладом, повел её обратно. Девушка искренне огорчилась – пророческий дар сослужил ей плохую службу.
Аренский был уже в камере и, судя по расстроенным лицам артистов, вернулся с недобрыми вестями.
– Ну что? – пять пар глаз в ожидании ответа вглядывались в неё с волнением и надеждой.
Ольга про себя порадовалась: значит, не усомнились в ней, верили! И тут же вспомнила, нахмурилась:
– Кажется, Шрайбера я здорово разозлила.
Ей показалось, что Вадим облегченно вздохнул.
– Мне лейтенант тоже всяческими карами грозил, – пожаловался Василий. – Решение отложили до утра: а уж что утром будет – одному богу известно!
"И, возможно, мне", – грустно подумала Ольга.
Охранник внес миски с жиденьким супом и маленьким кусочком хлеба. Артисты поужинали молча.
Потом также молча Аренский забрался на верхние нары к Альке. Катерина нырнула под мышку к Герасиму, и, обнявшись, они о чем-то шептались. Вадим присел на другой конец нар и глазами показал Ольге на место рядом с собой.
Если другие чувствовали тревогу, то поручик ощущал досаду. Герасим обнялся с Катериной, у Аренского – сын, а ему почему-то нельзя показывать свои чувства к любимой девушке! Сидит возле плеча – такая худенькая, беззащитная. Да если б нужно было, Вадим для неё сердце из груди вырвал! У него даже горло перехватило от сострадания: бедная девочка, несладко ей приходится!
Аренский судорожно прижимал к себе Альку, чувствуя себя обреченным. Так ему казалось. Предчувствие несчастья вообще преследовало его. Он постоянно ждал от жизни какой-нибудь пакости и, надо сказать, дожидался. Как сказал бы военврач Николай Астахов: "Болезнь любая норовит вселиться в того, кто больше всех её боится!"
Его бывшую жену Изольду это раздражало. Глядя на его мучения, она приговаривала: "Какой ты пасмурный человек, Аренский! Когда я с тобой рядом, мне кажется, что все время идет дождь. Ты – как большая черная туча – постоянно закрываешь собой солнце!"
Сама Изольда была веселой и беспечной, легкой и светлой, как солнечный зайчик. Так зайчиком она и ускакала из его жизни. Хорошо, хоть Альку оставила. Теперь Василий Ильич мучился предчувствием своей скорой гибели. Он не столько боялся смерти, сколько тревожился за Альку: "Как он будет без меня? Совсем ещё ребенок, без отца, без матери!"
Аренскому хотелось поговорить об этом с товарищами, мол, ежели чего, пусть об Альке позаботятся. Ольга-то сама девчонка еще, другое дело Герасим с Катериной. Но он боялся, что они его высмеют, как бывшая жена, и его опасений слушать ни станут.
– Алька, – не выдержав, заговорил он тихо. – Ты, если что, Герасима держись. У него, слышь-ка, домик свой в Мариуполе. Мать вроде ещё не старая, присмотрит.
– Что ты такое говоришь! – возмутился Алька, – совсем, как его мать, даже интонации похожи. – Никуда я от тебя не уйду. Герасим… Отца у меня своего нет, что ли?.. Небось, опять плохое предчувствуешь?
– Ладно, не обращай внимания, – Аренский похмыкал. – Конечно, тревожусь я за тебя. Такое время, – не знаешь, что завтра с нами будет.
– Давай лучше отдыхать станем, – предложил Алька. – Мой полушубок под голову, а твоим пальто укроемся.
– А и правда, – услышал его Герасим. – Чего это мы раньше смерти умирать собрались? Утро вечера мудренее. Один кожух под голову, другим укрываться. Отдохнем, а там – посмотрим.
Катерина заметила нерешительность Ольги и пошутила:
– Да не съест он тебя! Ох уж эти аристократы, друг друга боятся!
– Катя! – попеняла подруге Ольга. – Перестань!
И только Зацепин стал молча расстилать свой полушубок, хотя внутри у него все пело: любимая будет спать рядом! Перед этим событием померкли все прочие страхи, – что их ждет завтра, доживут ли они до вечера. "Хоть одна ночь, да моя!" Так бесшабашно рассудил он, но единственное, на что смог решиться – осторожно придвинулся к устроившейся у стены Ольге.
За окном светало, а артисты ещё спали, когда в тишине раздался крик Ольги:
– Спа-си-те-е!
Проснулись все, кроме Альки, спавшего по-детски крепко, и самой Ольги, которой снился страшный сон. Ей снилось то же, что и привиделось днем, только с большим числом подробностей: Шрайбера убивали, но теперь Ольга видела его убийцу. Странная радость была написана на лице этого молодого длинноволосого человека. Как если бы он не убивал Гельмута, а даровал ему жизнь.
– Оля, Оленька, проснись! – потряс её за плечо Зацепин. Ольга проснулась, и глаза её, остановившись на знакомых лицах, потеряли испуганное затравленное выражение, но тут же опять беспокойство охватило ее:
– Идут! Они уже идут!
Будто в ответ на её слова прогремел засов, дверь открылась, и в камеру ввалилось сразу несколько человек, одетых кто во что.
– Кого это тут немцы арестовали? – спросил один из них, в мундире без знаков отличия.
– Всякой твари – по паре, – глубокомысленно заметил другой, в казацкой черкеске.
– Что нам с ними делать: отпустить или выяснить, за что арестованы? Немцы – народ дотошный, просто так не сажают.
– Отпустите нас, пожалуйста, – не выдержав напряжения, выступил вперед Аренский. – Мы ничего плохого не сделали. Мы – просто цирковые артисты, которые зарабатывают себе на жизнь выступлениями…
Договорить он не успел. В камеру ворвался тот самый длинноволосый из Ольгиного сна. Револьвер прыгал в его дрожащей руке. На отрешенном лице блуждала улыбка юродивого. Вошедшие до него поспешно расступились.
– Опять Мишку разбирает, – прошептал кто-то.
– Это он! – закричал длинноволосый. – Переодетый офицер!
– Вы ошибаетесь, – попытался протестовать Василий.
– Миша никогда не ошибается! Я вас – золотопогонников – в любом виде чувствую! – длинноволосый взвел курок, и никто из присутствующих не успел опомниться, как он выпустил всю обойму в несчастного Аренского.
– Пап-ка-а! – страшным голосом закричал Алька. Убийца отшатнулся. Герасим подхватил обмякшее тело директора труппы. Ольга в ужасе спрятала лицо на груди Вадима.
– Кат! – закричала Катерина и тигрицей бросилась к длинноволосому. – Убивец!
Она расцарапала в кровь его лицо и стала трясти, ударяя головой об стену.
Убийца не сопротивлялся, обмякший, как шар, из которого выпустили воздух.
– Что здесь происходит? – раздался чей-то властный голос.
У дверей камеры стоял небольшого роста человек с землисто-желтым лицом, маленькими черными глазами и тоже длинными, до плеч, волосами.
"Где я его видела?" – мучилась, пытаясь вспомнить Ольга.
– Да вот, батька, – виновато сказал человек в мундире. – На Мишку опять накатило, все ему переодетые офицеры мерещатся. Грохнул одного из тех, что в камере сидели. А тот сказывал, будто циркачи.
– Революция без жертв не обходится, – философски заметил человек, которого называли батькой. – Несчастный случай. Если и вправду артисты, мы свое революционное извинение принесем. Загладим, так сказать, вину.
Ольга не верила своим ушам.
– Как же её можно загладить, если человека нет?
– Все мы – смертные, – батька бесцеремонно оглядел девушку с ног до головы. – Как, говорите, загладим?.. Ваше имя, куда направляетесь?
– Наталья Соловьева, цирковая артистка. А направляемся мы в Мариуполь.
– Загладим мы вину тем, господа артисты, что до Мариуполя дадим вам провожатых. У вас один товарищ погиб? Зато другие останутся целы, что без нашей помощи вряд ли случится… Да, а Мишку к знахарке отвезите, на хутор. Пусть травами отпоит, а то эдак скоро на своих начнет кидаться!
Он хотел погладить по голове безутешно рыдающего Альку, но, встретив его сумасшедший взгляд, на полпути отдернул руку.
– За что немцы вас арестовали? – обратился он к Герасиму, решив, что тот – за главного.
Герасим привычно вытянулся перед атаманом, но в груди у него появился противный холодок: ну, как батька вспомнит служившего у него матроса. Обвинение в дезертирстве, – и ему не сносить головы! Но атлет зря опасался: в последний год перед батькой прошло великое множество людей. В довершение ко всему, матросская форма так же меняла облик человека, как и цирковая атласная рубаха.
– Немцы поначалу арестовали нас просто для проверки, а потом…
– Давай, не стесняйся, мне, как и попу, можно рассказывать все, батька в упор посмотрел на Герасима маленькими проницательными глазками, и, надо сказать, взгляд его проникал в самую душу.
Впрочем, Герасим намеренно шел ва-банк.
– Потом они нашли у нас револьверы. Директор пытался разъяснить, Герасим кивнул на распростертое тело Аренского, – что они нужны нам для номера, но ему не поверили.
– Для какого же номера? Мне тоже интересно.
– Стрельба по мишени. С завязанными глазами. У нас О… Наталья Соловьева стреляет.
– Женщина-амазонка? – батька однако был начитанным. – А на вид просто интеллигентная барышня. Что ж, посмотрим. Если… номер понравится, вы – свободны. И оружие дадим, какое захотите. Революция – не против искусства!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Раненая кашлянула, глубоко вздохнула и открыла глаза. Таких глаз хлопец ещё не видел: они были не светло-голубые, как у Юлии, а темно-синие, как колокольчики на хуторском кладбище. Увидев склонившегося над нею Яна, она не испугалась, не вздрогнула и даже, кажется, не удивилась.
– Ты кто, архангел Гавриил?
– Архангел Ян, – тоже пошутил он.
– А разве есть архангел с таким именем?
– Раньше не было, теперь есть. Я – новенький, меня ещё не все знают.
Но тут она что-то вспомнила, и улыбка сползла с её лица.
– Постой, меня, кажется, ранило?
– Ранило. И ты упала.
– Упала, – медленно повторила она. – Значит, ты все знаешь?
– Наверное, раз я тебя перевязывал.
– Ты – санитар?
– Нет, я случайно здесь оказался.
– И меня никто не искал?
– Думаю, просто некому было, – опрометчиво брякнул Ян. – Если не считать тех, что за вами гнался. Один из них вроде интересовался. Даже мечтал вернуться, посмотреть, насмерть тебя или нужно дострелить.
Она заплакала, не приняв шутки.
– Отец! Значит, его убили!
– Ну, с чего ты взяла, – неуклюже стал успокаивать её растерявшийся юноша. – Мало ли, может, наступление началось и он прорваться не может…
– Ты его не знаешь, – она ещё раз всхлипнула и перестала плакать. – Если бы он был жив, его бы ничто не остановило. Через все преграды прорвался бы, а за мной приехал!
– Слезы вытереть? Остался ещё кусок твоей рубашки.
– Ты разорвал мою рубашку?
– Разорвал. Раны положено перевязывать, а у меня под рукой больше ничего не было.
– Господи, – она покраснела, – что же ты ещё видел?
– Ничего такого, чего нет у других. Или ты бы предпочла истечь кровью?
– Почему ты все время ехидничаешь?
– Ты первая начала.
– А тебя действительно звать Яном?
– Конечно, зачем мне чужое имя?
– Ну, сейчас многие скрываются.
– Представляешь, я знаю одну девушку, которую почему-то звали Сережкой.
– Слишком много знаешь, – проворчала она и попросила: – Ян, помоги мне подняться.
– Зачем? Тебе нельзя подниматься, откроется рана.
– Какой ты непонятливый! У каждого бывают минуты, когда нужно ненадолго выйти.
– Хорошо, я отнесу тебя… за стог.
– Еще и подержишь, как маленькую.
– И ничего страшного не случится. Смотри на меня, как на врача.
– Ну да, рану перевязал – сразу другим стал. Теперь ты не мужчина, а евнух из гарема.
– Я не просто перевязал рану, я вытащил пулю. Хочешь поглядеть?
Ян вынул из кармана пулю, которую было выбросил, а потом еле нашел в стерне, и протянул девушке на ладони. Она вздрогнула. И тронула свинец пальцем: в крови! Будто своей смерти коснулась. Холодок даже по сердцу прошел. Юноша отвлек её от мрачных мыслей.
– Попробуем подняться. Бери меня правой рукой за шею. Крепче. Так. Теперь я смогу взять тебя на руки. Что? Оставить тебя одну? А если ты упадешь?
– Придешь и поднимешь, – хмыкнула девушка. – А пока я попробую сама.
Она покачнулась.
– Иди-иди, это ничего, от потери крови слабость. Врач! Если уж совсем меня скрутит, никуда не денешься, позову…
Ян привалился с другой стороны к стожку и слушал, как она, постанывая, расстегивает галифе. Потом она позвала.
– Ян, помоги!
Хлопец поспешил к ней. Девушка привела в порядок одежду и полулежала в изнеможении на том же стожке.
– Тебе плохо?
– Уже проходит. Вдруг в глазах потемнело. Отнеси меня, пожалуйста, на место.
– Как врача меня ты принимать не хочешь, а как перевозчика – не возражаешь? Не стесняйся. Ты, Сережа, девушка легкая, так что носить тебя одно удовольствие.
Ян уложил её на импровизированную лежанку.
– Меня звать Марго, – улыбнулась она его заботливости. – Хороший ты парень, Янек. Мне повезло. Ухаживаешь за посторонним человеком, как за любимой сестрой или… любимой девушкой.
– Жалко, но я не знаю, что чувствуют к любимой сестре, её у меня никогда не было.
– А любимой девушки?
– О тебе мне вообще ничего не известно, если не считать имени.
– Не хочешь отвечать – не надо, не будем о любимых девушках. Ты сказал, что вытащил пулю, – Марго потрогала перевязанное плечо. – Но как без инструмента, без дезинфекции?
– Инструмент у меня всегда с собой, – Ян показал ладони. – А что означает второе слово, я не знаю, но ты наверное, интересуешься, чем я промыл рану? Тем, что было во фляжке.
– А, коньяком… неплохо придумал. А зачем поил им меня?
– Мне казалось, так ты меньше будешь чувствовать боль. Кстати, как твое плечо?
– Кажется, будто маленькая мышь залезла в него и грызет изнутри. Не думай об этом, женщины лучше переносят боль, наверное, потому что терпеливее…
– Давай я попробую утихомирить эту грызущую тебя мышку.
– Попробуй, раз ты такой великий врач, что можешь вытащить пулю одними руками.
– Не смейся. Смотри, я стану держать руку над твоим плечом, а ты говори, что чувствуешь?
– Янек, ты – волшебник. Боль уходит! Мне тепло, хорошо. Это все твоя рука? Как ты это делаешь? Мне кажется, будто на дворе лето, а я лежу в гамаке, на даче… Шумит трава, кузнечики стрекочут…
Марго показалось, что лежанка под нею стала слегка покачиваться. Кто это качает её гамак, мама?
– Нет, мамочка, у меня ничего не болит. Я здорова, только очень устала. Наверное, мы слишком долго ездили верхом. Так хочется спать… Скажи папе, пусть отведет Леди в конюшню, у меня совершенно нет сил!
Ян намеренно усыпил Марго. Он был уверен, что человек, когда крепко спит, выздоравливает быстрее. Сам он почти без сил опустился рядом со спящей Марго и несколько минут – или прошло много времени? – отдыхал, приходя в себя. Как будто он отдал девушке часть своего здоровья. Впрочем, он пришел в норму довольно быстро, вот только голод все сильнее давал себя знать. Продуктов, найденных в приседельной сумке у Марго, надолго не хватит. Он все-таки разделил остатки еды пополам и пожевал немного, заставляя себя не глотать её одним куском. Глоток коньяка вместо воды освежил пересохшее горло, теплом разлился по желудку, ударил в голову, но сделал свое дело: Ян почувствовал себя намного бодрее.
Он придвинул лежанку со спящей девушкой вплотную к стожку, укутал её и замаскировал соломой так, чтобы с дороги не было видно.
Затем он спорол знаки отличия клинком Марго, – благо, острым, коротко обрезал полы шинели. Теперь она вполне годилась для верховой езды.
Предоставленная самой себе лошадь забрела довольно далеко, но Ян догнал её, привел к стожку, снял седло и как следует обтер животное кусками обрезанного сукна; заново оседлал. Привычная работа отвлекла его от тревожных дум и укрепила в принятом решении: отправиться верхом туда, где, как ему казалось, должно было находиться какое-нибудь село.
Там, где Марго была прежде, видимо, было нужно притворяться мужчиной, а теперь это становилось небезопасным; и странствующие вместе, например, муж и жена, будут выглядеть гораздо привычнее.
На поденной работе у сельских богатеев Яну часто приходилось ухаживать за лошадьми, но это были в основном тягловые лошади, предназначенные для тяжелого крестьянского труда. Лошадь же Марго, даже для неискушенного человека, выглядела явно породистой, дорогой. Следовательно, от неё надо было избавляться. А заодно, в обмен на лошадь, приобрести гражданскую одежду для себя, платье для Марго и продукты.
Ян вскочил в седло и поехал по дороге. Как он и предполагал, версты через две его глазам открылось большое село. В свете солнечного утра оно казалось вполне мирным и даже, несмотря на рань, оттуда доносились звуки гармошки.
Село словно приглашало: войди, усталый путник, отдохни, но Ян тронул поводья и направил лошадь в объезд. Сейчас ему нужно было село поменьше и потише, ещё лучше – какой-нибудь глухой хутор в несколько дворов. Хлопец наконец нашел такой, но первый же дом в нем оказался нежилым, чем навел на него уныние: не окажется ли брошенным весь хутор?
Но вот в одном дворе пропел петух, рядом раздалось коровье мычание. Ян поспешил на желанный звук.
Этот двор оказался покрепче других. Выделялся даже забор: не плетень, а добротная – из досок – ограда, без щелей и покосившихся столбов. Сюда Ян и постучал. На его стук залился лаем пес, судя по голосу, не из мелких шавок. Видно было, что здесь все налажено основательно.
Некоторое время никто не отзывался. Наконец калитка приоткрылась, и кряжистый бородатый старик выглянул наружу.
– Чего тебе? Мы ничего не продаем и не покупаем.
– Погоди, отец, – Ян потянул лошадь за узду. – Конем не интересуешься?
Старик быстро оглядел улицу и широко открыл калитку, в которую Ян легко завел лошадь. Хозяин тут же закрыл её на засов.
Пес действительно оказался огромным, лохматым. На его глухое ворчание старик прикрикнул:
– Цыть, Гром!
Гром угрюмо звякнул цепью, но замолчал. Крестьянин тщательно оглядел лошадь: зубы, копыта, холку.
– Верховая, – задумчиво сказал он сам себе и спросил у Яна: – Что хочешь за нее?
– Торбу с продуктами на дорогу. Обязательно молоко, мед. У меня там… раненый. Заберешь все, что на мне, дашь что-нибудь свое, крестьянское. И еще. Мне нужно платье, на девушку. Роста небольшого, – Ян показал примерный рост Марго. – Щупленькая. Ну, и платок там, что еще…
Старик проницательно усмехнулся и взял лошадь под уздцы.
– Найдем. Посиди пока на крылечке, я коня поставлю.
Он направился к сараю и на ходу спросил:
– Как звать кобылу-то?
– Марго, – Ян усмехнулся про себя. Старик через несколько минут вернулся. Видимо, задавал корм лошади, которую в момент так нагло переименовали, и пригласил Яна:
– Заходи в хату.
Юноша вошел вслед за хозяином в просторную чистую горницу, где их встретили две красивые девушки – одна лет двадцати пяти, другая года на три младше.
– Дарья, – приказал старик той, что постарше, – сумку в дорогу собери. Молока положь, медку глечик – в подполе припрятан. Сала, колбаски. Как своему. Поняла?
Женщина кивнула и скользнула за дверь.
– Галю, – обратился хозяин к младшей, и голос его явно смягчился. – Помоги хлопчику подобрать одежку: хочь Антонову, хочь Митькину. Шо подойдет. Он каже, платье ему надо на девушку. Подивись на Галю, та не такая?
Ян пригляделся. Галя и правда сложением походила на Марго. Была разве чуточку выше и справнее.
Юноша снял шинель, и у пояса его сверкнул золотом диковинный клинок Марго. У старика загорелись глаза.
– Хлопчик, отдай мне свой ножик, зачем он тебе? Все одно лихие люди отберут. Я тебе хороший кинжал дам: на ярмарке на порося выменял! Он и в глаза не кинется, и в дороге сгодится.
Ян, поколебавшись, согласился, а старик обрадовался, обнял его за плечи, повел в соседнюю комнату и походя сказал Гале:
– Платье отдай новое, что мы тебе в городе купили, синее.
– Батя! – в голосе девушки зазвенели слезы.
– Не плачь, дуреха, – успокоил её отец, – я тебе два таких куплю. И платок положь, белый, с цветами, что матери дарил.
