Текст книги "Наследство в глухой провинции"

Автор книги: Лариса Кондрашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Спасибо, Сережа. Простите, если я вам нахамила. Сама не знаю, что со мной случилось!

От моих слов он как–то сник и пробормотал:

– Пожалуйста.

И сколько я шла по улице, столько и чувствовала на спине его взгляд.

Вечером Федор, как и обещал, пришел раньше – в половине девятого. По свидетельству дочери, даже очень рано. Так что за ужином мы собрались все трое.

– Друг твоей тетки умер, – сообщил он, за обе щеки уплетая борщ. Наверное, пообедать ему не пришлось. – Господи, разве можно сравнить это райское кушанье с тем, что готовят в нашей столовой!

– А зачем сравнивать? Просто ешь, да и все, – посоветовала Лера.

– Я так и думала, – сказала я.

Мы сказали это одновременно, но Федор сразу перестал есть и воззрился на меня. Лера, которая было испугалась – чего она такого сказала? – украдкой облегченно вздохнула.

– В каком смысле – так и думала? Ты же его раненого не видела?

– Значит, мне так показалось. С твоих слов.

Я как раз уже открывала рот, чтобы сказать о своем посещении больницы, но после его свирепого взгляда решила повременить. Он–то просил, вернее, требовал, никуда из дома не выходить. Но я не хотела оправдываться в том, в чем вовсе не считала себя виноватой… Неужели он собирается проявлять свой деспотизм в семейной жизни? Я, конечно, согласна изредка подчиняться мужу, но постоянно ходить в строю – увольте!

Отчего–то подумалось, что к перечисленным Валерией недостаткам отца стоит причислить и вот этот – безапелляционность. Авторитарность. А еще точнее, отсутствие гибкости, без которой в семейных отношениях не проживешь. Если, конечно, жена не просто безгласное, послушное существо… Вряд ли я когда–нибудь смогу такой стать.

– У меня создалось впечатление, что ты сегодня меня ослушалась, – сказал он тоном герцога Синяя Борода.

Мы с Лерой украдкой переглянулись. Дело в том, что, вернувшись в квартиру Михайловских, я все еще была под таким сильным впечатлением от прощания с Бойко и последующего разговора с Шуваловым, что рассказала все Валерии – она как раз пришла из школы.

Вообще–то был всего первый час дня, а она уже отзанималась – не иначе опять сорвалась с какого–нибудь урока. Мы с ней посовещались, говорить об этом Федору или нет, и решили, что я посмотрю по обстановке.

Я подумала, что в такой ситуации лучшая защита – нападение, и потому огрызнулась:

– Между прочим, я была всего лишь в квартире, а вовсе не в клетке, которую ты по ошибке забыл закрыть.

– Объясни ты папе, а то он меня никогда не слушает, что в семье нельзя насаждать воинскую дисциплину, – вмешалась в разговор и Лера.

С чего я решила, что Федор свою дочь совсем затюкал? Вот она подрастет и покажет папочке где раки зимуют.

– Разговорчики в строю! – прикрикнул на нас Федор. – Разве вы уже поели? После ужина каждая по отдельности доложит, как прошел день.

Мы опять заработали ложками, думая о своем. Посуду на кухню понесли мы с Лерой, и она сказала:

– То, что папка бурчит, – это все мелочи. Но в глазах – ты не заметила – что–то такое искрит.

– Может, он просто за нас волнуется, потому и свирепеет?

– Фи, настоящую свирепость ты еще не видела.

– Лера, ты меня пугаешь!

Сообразительная девочка, конечно, не думала, будто меня этим можно испугать, но не догадывалась, что перспектива стать женой Федора все меньше меня привлекала.

– Я боюсь, не случилось ли чего непредвиденного, – задумчиво сказала она, – а то наша поездка на Синь–озеро накроется. Я ведь тоже на нем ни разу не была.

– Что же может случиться?

– Ничего особенного, кроме того, что он опять пойдет на работу.

– А что, обычно он и по субботам работает? – удивилась я.

Для нас с Олькой выходные были святы.

– Бывает, и по субботам. И по воскресеньям, – «обрадовала» меня Лера.

Да, кажется, синий взгляд майора Михайловского стоит дорого. Для его будущей жены. То–то Олька посмеется!

Федор сидел на диване и смотрел «Время». Валерия прошмыгнула к себе в комнату – до чего тактичная девчонка! – а я присела рядом с ним. Он молча обнял меня за плечи и, нажав на пульт, выключил телевизор. Пояснил:

– Потом посмотрю… Ну, и как ты?

– Нормально.

– Обиделась на мой казарменный тон?

– Для себя я это все перевела в шутку. Ты на самом деле считаешь, будто с женщинами – независимо от возраста – надо разговаривать именно так?

– Все дело в том, что я не знаю, как надо, – шумно вздохнул он. – То есть я не имею в виду свою работу или то, как воспитывать дочь…

– А, значит, в правильности своей воспитательской методы ты абсолютно уверен?

– Ты же сама говорила, что Лерка воспитана правильно.

– Правильно. Но почему ты считаешь, что немного ласки может испортить девочку?

– Девочек надо воспитывать строго. Ласка поселяет в них любовь ко всему человечеству, и они не разбираются в людях. Не могут отличить порядочных людей от всякой мрази…

Тупиковый разговор. Федор вбил себе в голову весьма спорные педагогические принципы и теперь ни в чем не сомневается. То, что его дочь, можно сказать, вышла сухой из воды, всего лишь дело случая. А если бы ее насильник не расслабился после приличной дозы алкоголя или Валерия не смогла ударить его как следует? Об этом страшно даже рассуждать…

– Тогда в чем ты не уверен?

– Я все время вспоминаю, как меня бросила жена. Может, с точки зрения женщины, во мне чего–то не хватает?

– Не могу знать, о чем думала твоя жена, – сухо проговорила я и спохватилась.

Это же элементарно. Разве так уж необычен ее поступок? Многие женщины пытались делать что–то назло своим любимым. Правда, далеко не все в этом признавались. И не у всех это получалось удачно. Интересно, они жили в гражданском браке или ей срочно пришлось разводиться, чтобы поехать в Америку?

– Прости, я вовсе не то хотел сказать… А если и ты найдешь во мне что–нибудь такое…

– Федор, перестань, с того времени прошло пятнадцать лет.

В самом деле, по–моему, он уже пробуксовывает на одном и том же месте!

Но и со мной тоже что–то происходило. Я никак не могла сосредоточиться на нашем общении с Михайловским. Какая–то часть моего «я» упорно пыталась вспомнить сегодняшнюю встречу с Шуваловым.

Местный воздух вреден для меня – я готова повторять себе это снова и снова.

Прежде всегда была человеком цельным. Это не комплимент мне самой, а просто констатация того образа, который, кажется, постепенно мною утрачивается. То есть раньше я не мучилась сомнениями и не раздиралась противоречиями. Если бы прежде мне встретился мужчина, которого я полюбила, я бы тут же сказала об этом Коле Дольскому и ни в коем случае не стала бы его обманывать. Разрываться на два фронта не по мне. Я считала: или – или.

Но чтобы дать согласие на брак одному и едва не переметнуться к другому… нет, такого я от себя никак не ожидала. Хорошо было верующим людям. Согрешив, они накладывали на себя епитимью, отмаливали грех, вольный или невольный, и в самоистязании находили успокоение. В крайнем случае изводили себя постами и молитвами. А мы можем только есть себя поедом, как будто нам и так мало стрессов, или стараемся забыть о своих неблаговидных поступках в пучине удовольствий… Впрочем, ко мне это не относится.

Минуточку, я же ничего такого не сделала!

Но хотела…

Надо срочно переводить свои мысли на другие рельсы.

– Федя, твоя дочь считает, что ты приготовил нам сюрприз. В кавычках.

– Вот паршивка! – рассмеялся он. – И откуда в ней такая наблюдательность?

– Просто она женщина, Федя, пусть и несовершеннолетняя. Тебе не хочется, чтобы она взрослела?

– Я этого боюсь, – неожиданно признался Федор. – Представляешь, как–нибудь я прихожу домой, а у нее в гостях мужик, и она говорит: «Знакомься, папа, это мой муж, и я ухожу к нему жить…»

– И поэтому ты поторопился сделать мне предложение? – выпалила я.

Некоторое время он обалдело смотрел на меня, а потом шумно выдохнул.

– Всегда знал, что у женщин странная логика, но чтобы настолько… – Он привлек меня к себе и крикнул в сторону комнаты дочери: – Валерка, иди сюда, дело есть!

Лера вышла к нам.

– Признавайся, за кого замуж собралась? – нарочито строго спросил он и незаметно подмигнул мне.

Глаза у девочки округлились.

– Пап, это у тебя прикол такой, да?

– Видишь ли, доча, Лариса Сергеевна считает, будто я хочу на ней жениться только потому, что боюсь одиночества. Мол, ты выйдешь замуж, а я останусь один.

– Федя, но ты же перевернул все с ног на голову!

– Ладно, Лера, ты права, это у меня прикол. Небольшая месть госпоже Киреевой за то, что она считает, будто я излишне строг с тобой.

– Не всегда… Хотя бывает, конечно…

Девчонке не хотелось обидеть отца, но и со мной она была согласна.

– Скооперировались? Но вот завтрашняя поездка на Синь–озеро… – он сделал эффектную паузу, – вовсе не отменяется.

– Ура! – закричала Лера.

– Хотя наш начальник пытался выпихнуть меня в командировку. Но я сказал, что командировка может пару дней подождать, когда у меня, можно сказать, жизнь решается.

Лера обратила на меня сияющий взгляд и сказала;

– Говорят, на озере такая красота. Я папу два года просила свозить меня туда. У нас уже все девчонки там побывали, а папе как обычно некогда…

– Короче, не чувствую выражений благодарности. Мы с двух сторон чмокнули его в щеку.

– То–то же!

– А мы одни поедем? – с подозрением спросила Лера.

– Небольшая компания. Еще парочка машин, кроме нашей.

Все–таки это озеро – такая глухомань…

– Больше, чем Костромино? – ужаснулась я.

– Намного! Сто двадцать километров от Ивлева, и на всем расстоянии лишь два небольших поселочка в десять дворов… Подъем в пять утра. Никаких кассет и книг. Чтобы выспались. Задача ясна?

– Ясна, – пробурчала Лера, – небось ее поставили для меня одной?

– Ты настоящая дочь мента, – хохотнул Федор. – Все правильно понимаешь.

Лера скрылась за дверью, и минуту спустя я пошла следом за ней.

– А ты куда? – удивился Федор.

– Пожелать девочке спокойной ночи, – сказала я.

– Какие нежности! – буркнул он.

У кровати я уже привычно подоткнула одеяло. В комнате было прохладно по причине все того же раннего выключения отопления. Это вам не в своем доме, где топят дровами.

– Завтра оденься получше, – шепнула мне девочка, когда я наклонилась ее поцеловать. – Тебе устраивают смотрины.

– Спасибо за предупреждение. Думаешь, меня могут прокатить?

– Нет, конечно, как ты могла такое подумать!

– Обычно после смотрин у друзей спрашивают: «Ну и как она тебе?» А друзья туманно отвечают: «Тебе с ней жить…»

Лера засмеялась.

– Скорее всего папа и спрашивать не будет. Он все уже для себя решил.

Она посмотрела мне в глаза, а я, не выдержав, отвела взгляд в сторону.

– А ты о себе такого сказать не можешь. – Эта маленькая женщина ободряюще пожала мне руку: – Все будет хорошо, вот увидишь! Папа, конечно, торопится, но ты ведь скоро уезжаешь, он боится опоздать. Уедешь к себе и думать о нас забудешь!

– А вот этого я не смогу сделать, даже если очень захочу! В смысле, забыть.

– Я буду тебя ждать, – сказала девчонка в ответ на мое «Спокойной ночи!».

Глава восемнадцатая

Федор уже постелил постель, разложив широкий диван еще советского изготовления.

– Двадцать лет ему, – говорил он, взбивая подушки, в то время как я стояла рядом и смотрела, – а до сих пор нигде ни пружина не выскочила, ни крепежные болты. Умели мы все–таки делать и мебель, не хуже итальянской.

– Правда, не такую красивую, – поддакнула я.

– Как говорил в свое время Жванецкий: «Если другой обуви не видел, наша вот такая!» Кто первый в душ пойдет, ты или я?

– Ох и хитрован ты, Михайловский! То про диван сказки рассказывает, то душем зубы заговаривает… Кто мне сегодня кое–что обещал?

– Момент! – Он поднялся и ушел в кухню. Вернулся с подносом, на котором стояла кое–какая закуска и початая бутылка коньяку. – Всухую такой рассказ не пойдет. Шахерезада, думаю, когда мужу своему сказки рассказывала, тоже пила что–нибудь.

Он налил понемногу коньяка в рюмки.

– Будем пить мелкими глотками, как на проклятом Западе. Говорят, там полбутылки хватает на весь вечер компании из четырех человек. Может, это просто наши шутят? Итак, начинаю рассказ об операции, которую можно было бы назвать «Конец «Антитеррора»».

Он чокнулся своей рюмкой о мою и отпил глоток.

– Неудачное название. Получается 6роде конец конца, – заметила я.

– Правильно мыслишь. «Антитеррор»». Слово–то какое! Личное изобретение сотника Далматова. Звучит. Акция!.. Конечно, опять–таки он оглянулся на историю. Это тоже уже было: «Ответим на белый террор красным террором!» А наш казак решил ответить ни много ни мало на террор лиц кавказской национальности на российских рынках террором лиц казацкой национальности. Конечно, казак не национальность, скорее, нацпрослойка, но желающих поднять на щит это движение нынче больше, чем самих потомков казаков…

– А ты не слишком издалека заходишь? – поинтересовалась я на всякий случай.

– Не спеши. Сейчас пойдет главная часть. Так вот, жил в поселке Костромино простой парень Жора–Бык.

Дрался, подворовывал, фарцевал. Родители уже на него рукой махнули: мол, ничего путного из него не получится, – а он вдруг возьми да одумайся. Его кореша все еще по злачным местам шастали, а Жора как порядочный за учебники засел. И представь себе, иные его друзья детства отправились в зоны за всякие правонарушения, а Далматов поступил в институт. Тогда это было не в пример проще. Не учился только совершенный кретин.

– Ну, ты скажешь! Можно подумать, все поступали в институты!

– Все желающие, я имею в виду. Жора поступил в вуз не слишком престижный, в институт физкультуры. И выучился на тренера. Стал учить ребятишек борьбе и боксу. И наверное, тогда уже наиболее перспективных себе присматривал. Они составили его отряд. То бишь сотню. А еще точнее, полусотню – сотни не набралось. Но авторитет кое–какой заимела. Так что даже из других районных поселков нет–нет да и приезжал кто–нибудь, просил принять. Между прочим, Далматов брал не каждого…

Федор задумчиво покрутил в руках пустую рюмку. Долил еще. Глянул на мою:

– А ты почему не пьешь?

– Не обращай внимания. Я коньяк не люблю.

– Как это – не обращай внимания? А на кого мне его обращать? Погоди, меня как–то наливкой угостили. Из кизила. Полезная, жуть!

Я попробовала. Напиток оказался несколько терпким, но приятным.

– За тебя. – Он поднял рюмку. – Да–а… Итак, я продолжаю свой рассказ о жизни и смерти Георгия Далматова. В общем, оказалось ребятишек он себе не зря подбирал. В стране началось поветрие, все стали срочно вспоминать свои корни. Появилась масса дворянских отпрысков, началась раздача титулов, и, само собой, появились казаки. Потомкам дворян в материальном плане ничего не светило, а вот потомкам казаков… государство выделяло и земли, и беспроцентные ссуды. Словом, Жора смекнул, что казаком быть выгоднее, чем дворянином. Не сомневаюсь, что при другом раскладе он отыскал бы у себя в роду и дворян…

– Погоди, что значит – отыскал? Разве это так просто?

– Суди сама. Для подтверждения своих казацких корней он нашел якобы на своем чердаке фотографию кого–то из предков в казачьей форме и, размахивая ею, как флагом, помчался объявлять о своей принадлежности к этому народному воинству.

– Его признали только из–за фотографии?

– Понимаешь, в старых церковных книгах сыскался какой–то хорунжий Егор Далматов. Вроде как прапрадед Жоры–Быка. Опровергнуть его напор было очень трудно. Да и не стал никто с ним связываться. Это тогда пришлось бы всех вступавших тщательно проверять. Другим–то и вовсе на слово верили. Короче, вышел Далматов в казачьи сотники. Но этого ему показалось мало. Надо было, чтобы о его сотне еще и заговорили, для чего срочно потребовалось дело, которое покрыло бы казаков Далматова неувядаемой славой. И такое дело нашлось. Разве не почетно было извести под корень диктат инородцев на местных рынках?

– Теперь мне понятно, откуда вынырнуло словечко «Антитеррор»!

– Вот именно! Мы было сдуру даже обрадовались: помощь подоспела! Ведь хотя осетины и дагестанцы рынки жестко контролировали, колхозники боялись нам жаловаться. А казаков поначалу приняли с распростертыми объятиями: мол, свои пришли. Но получилось все по Жванецкому: что охраняешь, то и имеешь. Кавказцев прогнали: со стрельбой, с жертвами…

– Погоди, – я дала себе слово Федора не перебивать, раз масть пошла, но все–таки не удержалась, – ты хочешь сказать, что у вас казакам разрешается стрелять?!

– Никому у нас не разрешается стрелять, – с некоторой досадой проговорил Федор, но какую–то несказанность в его словах я почувствовала. Может, он уже и раскаивался в своей откровенности. – Все обо всем знали, но понимали, что без применения силы никто просто так от своего хлебного места не откажется… Кстати, когда я в армии служил, то наблюдал такую картину: именно выходцы с Кавказа в ответ на вопрос офицера, какую специальность он имел на гражданке, говорили: «Хлеборез!»

– Федор Михайлович, вы отклонились от темы.

– Разве тебе не интересно знать, как я служил в армии?

– Интересно, но об этом ты мне расскажешь в другой раз. Мне очень интересно, как выходили из положения менты, почти санкционировавшие незаконные методы борьбы с рыночным рэкетом.

– Видишь ли, – Федор был несколько смущен и, объясняя мне все, подбирал слова, – казаки после себя ни раненых, ни трупов на месте сражения не оставили. Все за собой прибрали…

– Федя, твои рассказы почище арабских сказок звучат! Шахерезада ты моя милицейская!

– Будешь надо мной смеяться, я прекращу свои дозволенные речи.

– Не буду. Я и так поняла, что вы закрыли на все глаза, только бы на ваших рынках установился порядок. Но отчего–то мне кажется, что вы промахнулись.

– Вот именно, на рынках начался форменный беспредел. Причем если кавказцы шума побаивались, то сотня Далматова не боялась ничего. Действовали почти в открытую. С шумом и грохотом. Еще бы, получили карт–бланш от районной администрации. Так торговцев зажали, что те Ахмеда – главу дагестанцев – чуть ли не со слезами вспоминали.

– Погоди, значит, листок, что я у тетки в шубе нашла, учитывает вовсе не бутылки или банки…

– Правильно, это баксы. Регулярные выплаты владельцев кафе, баров и магазинов милой организации «Антитеррор». Только как твоя тетка об этом узнала, ума не приложу!

– Неужели эти поборы были такой уж тайной? Для вас, например, для милиции.

Он смущенно покашлял.

– Конечно, ребята из ОБЭП знали, но никто из торговцев не хотел идти в свидетели по этому делу. Потому, когда Далматов предложил свою кандидатуру в законодательное собрание, никто ему не осмелился препятствовать…

– Все–таки маловато такого вот криминала для убийства тети Липы. У нее ведь тоже могло не быть свидетелей.

– Я и сам об этом думал, – кивнул Федор. – Не стали бы рисковать из–за этого, связываться с Бойко. Можно сказать, ставить под удар свою организацию… Скорее всего она узнала про казну, которую Далматов держал в своих руках…

– Как это называется – общак?

– Общак у воров.

– Как ни назови, суть–то одна?

– Боюсь, как раз суть–то и другая. Попробуй кто из воров покуситься на общак!

– А Далматов покусился?

– Покусился. Понятное дело, не один. Было это известно еще кому–то. Может, Вирусу…

– Но Вирус–то погиб!

– Вот именно. А деньги не всплыли.

– Но о деньгах ведь точно ничего не известно?

– Зато только ими можно объяснить цепь смертей, включая твою тетю и соседку.

– Федя, а кто убил тетю Липу, уже известно?

На этот раз он ответил без заминки:

– Известно.

– Это Вирус?

– Нет, не Вирус. Тот для деликатных поручений использовался. Надо сказать, Лида Майстренко составила удивительно точный фоторобот. Его уже арестовали. Единственное для тебя утешение в том, что он действовал по своему почину – никаких таких распоряжений Далматов ему не давал. И не посмел бы дать. О том, что Олимпиада – любимая женщина самого Бойко, все местные знали… Но когда узнал и поздно было что–то менять, потребовал у своего «сподвижника»: «Делай что хочешь, но никто не должен узнать о твоей роли в гибели Олимпиады. Не то мы все будем замазаны». О том, что Бойко поедет его убивать, он, конечно, и подумать не мог.

– Надо же, когда я разговаривала с Бойко, он не показался мне безумным, – пробормотала я. – При чем же тогда Далматов?

– Он не признался Бойко, что знает убийцу, когда тот его об этом спрашивал. Слишком долго Жоре–Быку все с рук сходило, вот он и почувствовал себя неуязвимым. Думал, еще чуть–чуть – и он Александра Игнатовича свалит. Переоценил себя.

– Неужели это все из–за меня? – чуть не взвыла я.

– Конечно, нет, – снисходительно улыбнулся Федор. – Твое появление оказалось всего лишь искрой, от которой взорвалась эта сгустившаяся атмосфера. Такое бывает…

Свою реакцию на рассказ Федора я озвучивать не стала. Не мне судить тетку. Случилось так, что первое мужское предательство – то, что другие женщины переживают как насморк и вспоминают с легкой ностальгией, – изломало жизнь Олимпиады и, вполне может быть, сыграло роль в отношениях с ее будущим убийцей.

– Значит, теперь, когда «Антитеррор» дал дуба, мягко выражаясь, продавцов на рынках никто терроризировать не будет?

– Смеешься? Чтобы такое хлебное место пустовало!

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– Не спокойно, моя дорогая, а с пониманием неизбежности. Чему бывать, того не миновать.

А с чего я взяла, что Михайловский такой уж идеалист? Ведь в этом случае он считает, что такая борьба – все равно что бой с ветряными мельницами.

– Фу, мне это не нравится. Из Шахерезад я тебя увольняю как не справившегося. В арабских сказках всегда хороший конец.

– Просто арабские сказки заканчиваются, а нашим конца нет!

– «Здесь пора поставить точку, здесь у нас конец куплета» – как пели в «Небесных ласточках».

– Нет, Ларуня, никакая это не точка, а всего лишь запятая.

– Как, ты собираешься рассказать мне что–то еще? – оживилась я. – Теперь о Бойко?

– Нет, теперь будешь рассказывать ты.

– Опять? Ну сколько можно! Федор, отстань! Я больше ничего не знаю.

– Этой истории, к которой каждый из нас так или иначе приложил руку, не хватает главного – начала.

– Ты имеешь в виду, с чего начал Бойко?

– Что ты заладила: Бойко да Бойко. Если бы он не умер, я бы подумал, что у меня есть повод для ревности… Ты можешь рассказать, как случилось, что твоя тетка приехала в эти края из большого южного города и прожила здесь всю свою жизнь вплоть до гибели в ледяной воде.

– Знаешь, Федя, я уже пыталась сегодня об этом вспомнить и кляла себя на чем свет стоит за то, что не проявила к этой истории здорового любопытства. Ведь отец при мне сколько раз упоминал тетю Липу, ее поспешный отъезд и в связи с этим какого–то Мишку. Кажется, его фамилия была не то Васильев, не то Дмитриев, что–то типично русское…

– Не важно, фамилия меня не слишком интересует.

Рассказывай, что помнишь.

– Кажется, этот Мишка поступил с ней подло. Отец говорил именно так: этот подлец накануне свадьбы… Помню только, что они должны были пожениться на другой день после получения диплома. Олимпиада Киреева училась с женихом в одном институте, но на одном факультете или нет, я точно не знаю… А, вот еще о чем говорил папа: «А Сашка, дурак, помчался за ней следом. Зря. Мы, Киреевы, однолюбы…»

– Это в самом деле так? – спросил Федор.

Я пожала плечами:

– Мама с папой двадцать восемь лет вместе живут. Вроде любят друг друга.

– Вроде! – передразнил он. – Надо же быть такой нелюбопытной.

– Но я не знала, что тетя Липа оставит мне наследство!

– Только поэтому ее прошлым надо было интересоваться?

– А зачем тебе–то оно?

– Всякая история должна иметь начало и конец.

– Ты будто ученый рассуждаешь, а не затурканный мент.

– Пока, может, и не ученый, но собираюсь им стать.

– В каком смысле?

– В прямом. Я учусь в заочной аспирантуре в Москве.

– Ух ты!..

– А по тебе и не скажешь, – якобы за меня докончил он. И, не обращая внимания на мои протесты – я ведь вовсе так не думала, – строго спросил: – Что ты еще мне не сказала, любимая?

Мои мысли Федор, к счастью, читать не умеет, но догадывается о большинстве из них.

– Просто не успела, – призналась я, соображая, что стоит ему рассказать, а чего не стоит. – Шувалов сказал, что я вполне могу отказаться… В общем, Бойко завещал мне один из своих магазинов.

Федор не вскочил, не возмутился, не стал метать в меня громы и молнии, а лишь откинул голову на спинку кресла и задумчиво поскреб подбородок.

И сказал совсем не то, что я от него ожидала услышать:

– Какие там арабские сказки мы все время поминаем. Тут у самих что ни день…

– Федя, но я и подумать не могла, какие точки соприкосновения могут быть у меня с каким–то бандитом. Я даже в транспорте зайцем никогда не ездила.

Он усмехнулся каким–то своим мыслям, а вслух спросил:

– А ты знала, что Александр Игнатович по специальности преподаватель литературы?

Если бы Федор сказал: мясник на бойне, я бы не столь удивилась, но такое! И я еще хвасталась тем, что с логикой у меня все в порядке. Самонадеянная балда! Всего–то и надо было напрячь извилины да припомнить кое–что из рассказов отца. Понятно, и тетя Липа, и Мишка, и ее воздыхатель по имени Саша – все они учились вместе в институте…

«Очень положительный молодой человек», – как–то отозвался о нем папа. Знал бы он, в кого превратился скромный учитель литературы!.. Простите, но с чего я взяла, будто бандитами рождаются? Наверное, все же становятся, и одна из причин, оказывается, неразделенная любовь!

– Если мне память не изменяет, ты говорил что–то про ранний подъем, – напомнила я.

– Побудку сыграю чуть свет! – притворно вздохнул он.

– Тогда сначала я в душ, потом ты, а затем быстро–быстро спать, ведь обычно в сказках утро вечера мудренее.

Заснул Федор чуть раньше меня. Конечно, выражение пойти спать в наших отношениях имело совсем другой смысл: мы всего лишь легли в постель со всеми вытекающими из этого последствиями.

Потом я еще некоторое время полежала без сна, размышляя: как, интересно, воспринял Федор мое столь быстрое «падение»? Не счел меня нимфоманкой, развращенной соблазнами большого города? Но самой же себе я и напомнила: тогда вряд ли он предложил бы мне руку и сердце.

Проснулись мы довольно легко, словно не четыре часа спали, а все восемь. А когда я заглянула к Лере в комнату, она, не дожидаясь, когда я стану ее будить, сказала:

– Я уже не сплю. Просыпаюсь.

Федор в это время занимал ванную – брился, сказав мне:

– Если вас ждать, так небритым и поеду, уж лучше вы чуть позже до воды дорветесь.

И правда, я только вышла из Лериной комнаты да чайник поставила, как он уже появился свежевыбритый и благоухающий туалетной водой «Арамис».

– Чур, я следующая, – крикнула, на мгновение заглянув в кухню, Валерия.

– Кто не успел, тот опоздал, – развел руками Федор.

А я в это время делала горячие бутерброды, о чем Михайловские почему–то не имели и понятия. Понимая, что мне на туалет остается минимум времени, я тоже поторопилась, и вскоре мы сидели за столом, и я выслушивала восторженные похвалы в адрес моих кулинарных способностей.

И почти тут же зазвонил телефон.

– Через две минуты выходим, – сказал в трубку Федор, и мы заметались, хотя вроде накануне все для поездки приготовили.

У подъезда нас поджидали, как я поняла, товарищи по работе Михайловского на «ауди» и «тойоте».

– Не хило у вас менты живут, – пробормотала я, но Федор услышал.

– Да уж не на зарплату эти тачки приобретены, – хмыкнул он. – «Ауди» Ларионову по наследству досталась – брат помер от цирроза печени, а на «тойоту» жена Соловьева кредит в банке взяла – она там начальник отдела.

– А по лотерейному билету никто из них не выиграл? – как бы между прочим поинтересовалась я.

Федор удивленно покосился на меня. В самом деле, чего это я раздражаюсь? Не верю в совпадения, так это мое личное дело. Михайловскому машину подарили, один его коллега получил наследство, другому ее купила жена – и получается сплошь крутые тачки у тех слоев населения, что по статистике живут чуть ли не у черты бедности.

А между тем… разве не стойкий стереотип сложился у нас при словах «работник милиции»? Принято также делить их строго на белых и черных. Белые – те, у кого ничего нет, как и у прочего ниже среднего класса, черные – те, которые свои блага добывают нечестным путем.

Причем чиновникам любого ранга не зазорно жить богато. Считается чуть ли не хорошим тоном снисходительно отмечать, что вот как они умно воруют, что их до сих пор не поймали!

Понятно, слуги закона должны стоять на страже… Но почему милиционер должен стоять, а работник налоговой инспекции или, например, судебный пристав не должны?

– У тебя плохое настроение? – поинтересовался Федор, пристраиваясь в хвост за «ауди», а та – за «тойотой».

– Не обращай внимания, это так, пустяки. Размышляю о прихотях справедливости… Ты сам–то хоть был на этом Синь–озере?

– Впервые еду, – ухмыльнулся Федор. – Это идея моих боевых товарищей. Они считают, что если тебя ловить на что–то, то только на местные красоты.

– А меня надо ловить?

– Еще как надо, – утвердительно кивнул он. – Ты вон уже крылья расправила, с минуты на минуту взлетишь.

– Так уж и с минуты на минуту, скорее, с часа на час, – неловко отшутилась я.

Некоторое время мы все трое молчали, и, конечно, первой не выдержала самая младшая.

– Мы с папой здесь всего десять лет, – сказала Валерия. Что–то она почувствовала в словах отца, видимо, для его обычного настроения непривычное, и сразу же кинулась на защиту. – А раньше мы жили в Петербурге. У меня в свидетельстве о рождении, между прочим, записано: место рождения – город Ленинград.

– Нашла чем хвастаться, – буркнул Федор.

– И у меня там две бабушки и два дедушки, живы–здоровы, только папиных я иной раз вижу, а маминых – никогда. Они меня в детстве украсть пытались.

– Лерка, помолчи! – прикрикнул на дочь Федор.

– А это тоже тайна? – громко удивилась она.

Я взглянула на недовольного Федора, оглянулась на ничуть не раскаявшуюся Леру и спросила обоих:

– В самом деле, это не шутка?

О каких страстях, однако, узнаю я! В газете о чем–то похожем читала и по телевизору видела, но чтобы вживую. То есть слушать такое из уст очевидцев…

Причем в газете я читала недавно, а с ними это произошло… лет двенадцать–тринадцать назад.

Итак, мой жених не торопился со мной откровенничать, потому живо заработало мое воображение. Если и в самом деле родители бывшей жены Михайловского пытались увезти Леру от Федора – в ту пору, когда он жил в Ленинграде, – то, очевидно, именно тогда, когда их дочь и мать Валерии поселилась в Америке. До того, как у нее со старшим братом Михайловским появились дети.

И тогда Федор взял да и перевелся в Ивлев. И скорее всего поменял питерскую квартиру на здешнюю.

Почему–то Федор ни разу не упомянул, откуда он родом. А я была уверена, что он из этих мест. И в свои тридцать пять лет достиг чуть ли не потолка – начальник отдела, майор. О важной вехе в жизни своего жениха я узнаю как бы между прочим, из оговорки будущей падчерицы, если пожениться с Федором нам ничего не помешает. А он, может, и не придает этому никакого значения. Прижился в Ивлеве, оброс мхом, как тот камень…