Текст книги "Дело советника криминальной полиции"

Автор книги: Ладислав Фукс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Люди взбудоражены, – отозвался полковник, зажигая елочные свечи. – А как вообще-то обстоят дела? Напали на след?

– Следствие идет день и ночь, – отвечал Хойман, – у нас достаточно материалов – сообщений, протоколов допросов и бесед, много, конечно, несущественного, люди рассказывают и то, чего не знают, выдумывают, фантазия работает у них не хуже, чем у газетчиков. Особенно отличаются этим оттингенцы. Наперебой засыпают сведениями, кто кого видел 22 декабря. Какой-то неизвестный продавал на площади ветки омелы. В писчебумажный магазин пришел странный покупатель за фольгой. Почему он показался странным? Из-за пенсне, которое теперь никто не носит. Одна женщина видела возле собора цыганку, ровно в полдень. И мы обязаны все это записывать, ведь наперед неизвестно, что может сгодиться. Полиция на ногах уже двое суток, но это никого не волнует, судят по результатам. Вот мельник и написал: “За что вам только платят?..” – С брюзгливым видом советник обернулся к радиоприемнику – начиналась трансляция песнопений из Сикстинской капеллы.

Госпожа Мейербах резюмировала:

– Итак, с одной стороны, вас ругают, с другой – засыпают всякими небылицами. Но давайте вспомним о Книппсенах, их положение ужасно. Как представлю себе нынешнее их состояние… за два дня до Рождества убивают сына…

Госпожа Мейербах прижала руку к груди, к сверкающей броши на кружевах, и скорбно склонила голову, а госпожа Ваня вздохнула и подняла глаза на мужа.

– Жена Книппсена, – сказал комиссар, – со вчерашнего вечера находится в лечебнице нервных болезней в нашем городе. Сам Книппсен сегодня с детьми в Оттингене, в семье архивариуса. Думаю, соседи не оставят их в беде. В ту же клинику профессора Гранца направлен и сын акушерки Дадельбек – он последним, не считая преступника, разговаривал с убитым. Мальчик, вероятно, был очень привязан к бедному Юргу, несчастье совершенно его подкосило.

– Остальных детей тоже, – вставил Хойман, – но не до такой степени. Дадельбек самый из них впечатлительный, да еще последним с ним расстался. Эрвин, – окликнул он Зайбта, – когда зажжешь все свечи, посмотри, там еще должна быть коробка с бенгальскими огнями.

Пел хор Сикстинской капеллы. Генеральша озабоченно сказала:

– Вот господин полковник спросил вас, нашли ли вы какие следы. Если бы что-нибудь обнадеживающее попало в газеты, люди хоть немного бы успокоились… Хоть какой-нибудь результат…

– Ну что вы, разве их успокоишь… – махнул рукой Хойман, наблюдая, как полковник Зайбт прикрепляет к ветвям бенгальские огни. – Да мы и не имеем права давать журналистам преждевременную информацию. Газеты не раз оказывали нам медвежью услугу, публикуя предварительные данные по следствию. – Лицо советника стало холодным и жестким. – У нас на подозрении Стопек. Его мать из Кракова. Очень красивый, между прочим, город, мне дважды приходилось там бывать. Подозреваемый лишь родился в Кракове. Жил в других местах. Три года назад был осужден в Бельгии за соучастие в убийстве девушки шестнадцати лет. Его приговорили к десяти годам. И ему удалось то, что в настоящее время удается, может быть, одному из тысячи, – совершить побег…

– Неужели это вообще возможно? – удивилась госпожа Мейербах.

– Мало того, – развел руками Хойман, – он ухитрился замести следы и добраться сюда к нам. То ли с фальшивым паспортом, то ли без него, во всяком случае, ему удалось достать подложные документы, деньги и одежду, и он проживал в нашей стране под фамилией Брикциус. Подозрение, что Брикциус и Стопек одно лицо, к сожалению, появилось лишь в начале декабря, о нем проговорился кто-то из преступного мира. И только тогда стало ясно, что это тот человек, которого мы разыскиваем – кроме прочего, и в связи с детоубийством.

– Он уже сознался? – спросила генеральша.

Хойман переглянулся с Ваней и усмехнулся:

– Нет. Его ведь еще не поймали.

Полковник Зайбт уже развесил все бенгальские огни и теперь зажег один из них, прыснувший искрами.

Госпожа Ваня поглядела на торшер в углу и люстру, точно хотела погасить их, но не тронулась с места, ограничившись назывным предложением.

– Очень умный убийца, – сказала она, глядя на огонь.

Ваня, тоже засмотревшись на снопы искр, ответил:

– Ошибочно считать, что убийца разумнее нас, если мы его не задержали. Обычно такие преступники – весьма ограниченные люди. Их выручает не интеллект, а инстинкт, хитрость и коварство.

– Кроме того, им помогают другие, – добавил Хойман. – Не сам же он доставал бумаги, одежду, деньги – кто-то его всем этим снабдил. Брикциус – слабоумный психопат. Сведения из Бельгии и Польши доказывают, что он почти что сумасшедший.

– Кто же ему помогает и с какой стати? Кому он нужен такой? – удивилась госпожа Мейербах.

– Преступный мир – и скорее всего именно потому, что он таков, какой есть, – ответил советник.

Вошла экономка Бетти, и на столе появились высокие бокалы и шампанское в ведерке со льдом. Хойман поблагодарил кивком и составил бокалы в ряд.

– Значит, других подозреваемых нет, – улыбнулся Зайбт. – А что скажешь, Виктор, о наших пистолетах?

Хойман достал бутылку из ведерка и стал медленно вытаскивать пробку.

– За исключением нескольких, в том числе и того пистолета, который потерян в Египте, копенгагенского и твоего, все остальные в наших руках. Завтра, в первый день Рождества, мы вернем оружие владельцам. Не за что ухватиться.

Пробка выстрелила в потолок. Хойман твердой рукой, с каменным лицом разлил шампанское.

– Пройдут праздники, и во всех газетах начнется свистопляска. Через шесть часов после оттингенской находки мне звонил министр и спрашивал, не подключить ли Интерпол.

– Ничего удивительного, – отозвался Зайбт, – три убийства за четыре месяца, убийства детей. Но ты ведь сам сотрудник Интерпола…

– Он этого в расчет не принимает, – нахмурился советник. – Его-то ни при каких обстоятельствах не уволят, все на наших плечах. Министр понятия не имеет ни о криминалистике, ни о работе полиции, хоть и был прежде председателем суда.

– И желаем вам поскорее задержать убийцу, – заключил полковник.

Догорели бенгальские огни, отзвучали хоры.

Вики улыбался, сердцебиение утихло, хотя усталость не проходила. Лицо его заливала бледность, туман вокруг сгущался, но спокойствие не покидало его.

Разговор об Оттингене показал, что отец встревожен. “Его не уволят”, – сказал он о министре.

На елке горели новые свечи. По радио звучали старые американские “вечнозеленые” песни, а Вики косился на часы и думал: “Он уже сто раз мог заметить, что часы у меня. Отчего же он молчит? И о Барри не упомянул. Из-за гостей? Ждет, пока уйдут?..” Он оглядел сидящих за столом, задержал взгляд на Хоймане, на холодном, жестком его лице, на ледяных глазах, прикованных к пустым бокалам.

Вики видел всех в неверном свете свечей, туман сгущался. Ваня, его жена, генеральша, полковник, экономка – все напоминали скелеты медвежат, тонущие во мгле. Разговор оживился, но Вики почти не слушал, смотрел на часы и думал о Барри, о Грете и ее подарке. О том, что утром они уезжают на неделю в горы. О том, что в летние каникулы он вместе с ними поедет в Турцию.

Свечи еще не догорели, “вечнозеленые” песни еще не отзвучали, когда госпожа Ваня вдруг встала и своим тихим, бесцветным голосом проронила: “Ну что ж, пора потихоньку собираться”. Хойман возразил, что еще рано, нет еще и двенадцати, будь здесь камердинер, непременно подумал бы: “Господин советник соблюдает приличия”, тем не менее гости один за другим стали подниматься. Полковник погасил свечи, и все вышли в зал со свертками и пакетами. Вики прощался со всеми первым, ему хотелось поскорее уединиться в своей комнате. Прощаясь с генеральшей, стоявшей уже в черном своем пальто и ужасной мохнатой шляпе с бантом, он вспомнил кошку, из карманной игры. А госпожа Ваня выглядела нездоровой и бледной, хоть и не ела уху…

Поймав на себе взгляд комиссара Вани, Вики улыбнулся ему, а полковник Зайбт, хлопнув Вики на прощание по плечу, проговорил:

– Хорошо тебе, каникулы, можешь спать хоть до двенадцати, а нам через три дня на службу.

У Вики в комнате было жарко, и он приоткрыл окно. Снова шел снег, крупные хлопья падали на гараж и дорожку, подмораживало.

Напротив, у Растера, освещены были все окна, там праздник продолжался, “а у нас кончился раньше времени”, – сказал себе Вики. .

Он закрыл окно, разделся и лег. Лежал бледный и усталый, в глазах стоял туман, но на душе было покойно.

“Обошлось, – думал он в темноте, – никто ничего не заметил”.

Он прислушался. Вот сейчас, когда гости уже разошлись, раздадутся шаги, и он войдет. Вики снял часы, положил на столик. Снова-вслушался. Нет, шагов не слыхать. В ближайшем соборе зазвонили колокола. Из столовой или из гостиной, где стояла елка, слышалась музыка.

Вики улыбнулся, вздохнул с облегчением и заснул.

XV

Чудеса да и только – на вилле Хоймана время словно остановилось. После напряжения, конфликтов и потрясений наступил мир и покой. Не только в сочельник, но-и в первый день Рождества советник не упомянул ни о часах, ни об отношениях с Барри, ничего не сказал он и на следующий день… Что же это, как не остановка времени? И Вики, и камердинеру, и экономке казалось, что произошло чудо. Неужели советник уступил? Неожиданно уступил после объявленного ультиматума?

Проснувшись в первый день Рождества еще затемно, Вики побежал в холл к телефону, чтобы застать Барри до отъезда и рассказать все в подробностях о вчерашнем вечере.

Вики нервничал и глотал слова, а Барри, смеясь, успокаивал его:

– Видишь, а ты не верил, говорил, что он никогда ничего не забывает и ни от чего не отказывается. Камердинер и Зайбт были правы. Если он не упомянул ни обо мне, ни о часах, то и в Турцию тебя отпустит. Кажется, все обошлось.

– Он молчит, – почти шептал Вики, – но это еще ничего не значит. У него теперь только оттингенское убийство в голове. Да, вот еще что… Я из холла говорю. Ты слышишь меня? Приходится тихо… Знаешь, я вчера и позавчера принимал один очень сильный порошок… От него такое чувство, будто устал, но зато все как в тумане, все спокойно и ничего не страшно…

Чувствовалось, что Барри на другом конце провода посерьезнел.

– Я не знаю, как называется лекарство. – Вики заговорил еще тише: – Мама принимала, когда заболела, на коробке только буква “Р”. Мне они здорово помогали, иначе я не выдержал бы. Наверное, еще приму, мне как-то опять не по себе.

– Лучше выспись как следует, – ответил Барри дрогнувшим голосом, – если тебе нужно успокоительное; лучше с кем-нибудь посоветуйся. Не принимай больше этих порошков. Ладно, я вернусь, разберемся. – И продолжал оживленно: – Мы раньше девяти не поедем, мать с сестрой не соберутся. Надо было и тебе с нами. Все вокруг катались бы на лыжах, а мы им назло так просто бродили бы… Что я там делать один буду, ума не приложу. Но второго января утром вернусь как пить дать. И сразу же позвоню…

Барри уехал, и Вики остался на два дня один. Все складывалось неплохо, дома были лишь камердинер и Бетти, советник почти не показывался. Всю неделю он уезжал еще до света в служебном “шевроле” и возвращался поздно ночью. Где бывал и что делал, домашних в известность не ставил. Знали только, что в один из вечеров он присутствовал на приеме в иранском посольстве, а за день до Нового года был в опере, видно, не сумел отвертеться. Вики связывал покой в доме с отсутствием отца. У него, наверное, просто нет времени для разговора с Вики. Но нет, если бы хотел повидаться с ним и как-то наказать, нашел бы время. Вики иногда делился этими мыслями с камердинером.

– Не могу объяснить себе, – сказал он однажды камердинеру, когда тот, переделав все дела, пришел к нему посидеть, – отчего это он так внезапно изменился? Почему ничего не говорит о часах и о Барри? Или голова у него так забита Оттингеном, что он позабыл?

– Может быть, и так, – ответил камердинер с бесстрастным выражением лица. – Я сам думаю об этом с праздника, на котором тут не был. Предположим, он так занят, что все забыл. Когда, скажем, скрипач готовится к концерту, он не станет отвлекаться на разбитое окно. Но, сдается мне, дело не в этом. – Камердинер, сохраняя величественную неподвижность, покачал одной лишь головой и, заметив, как Вики насторожился, сказал с улыбкой: – Рассуждая логически, он мог бы по занятости отложить все на потом, если бы не назначил срока. Но он назначил вам срок. Поставил ультиматум. До 24 декабря. А дата для господина советника значит много. Он не мог забыть. И не в занятости дело.

– А в чем? Вы думаете, он уступил? Подумал и уступил?

– Думаю, да. Все дело в санкциях. Я говорил уже вам, что он не может применить никаких санкций. Из дому вас не выгонит, из-за огласки. Не может установить попечительский надзор – это же его семья, он напрочь испортил бы себе тем самым репутацию. Причем надзор по закону можно назначить только до восемнадцати лет. Одно остается – мы с вами такой вариант еще не учитывали и не обговаривали – лишить вас наследства.

Вики расхохотался; усмехнулся, медленно вставая, и камердинер.

– Я ведь говорил вам, – закончил камердинер на ходу, неся к двери неподвижную свою корпуленцию, – если не послушаетесь, ничего вам не будет. Он может только лишить вас наследства. Думаю, он перегнул и сам понимает это. Теперь оставит вас в покое, будет молчать и в конце концов отпустит в Турцию. Впрочем, возможно; я и ошибаюсь. – И, взявшись за дверную ручку, добавил: – Он молчит – и вы молчите. Не усугубляйте ситуацию и постарайтесь к девяти возвращаться домой…

Вики проводил рождественские каникулы по большей части в своей комнате, принимал порошки понемногу – ведь отца дома не было, – изредка ненадолго выходил в город, глазел на витрины, заходил в собор полюбоваться на вифлеемские ясли.

Магазины были еще празднично украшены – везде хвоя, серебряная мишура, неоновые лампы. Только органной музыки, как перед сочельником, больше не было, ни колокольного звона, ни детских хоров… Вики ждал возвращения Барри, он получил от него две открытки. Первую – вид курортного городка с заснеженными вершинами на заднем плане – подписал один Барри. На второй, с горным пейзажем, снятым со смотровой площадки, стояло на обороте много подписей: Греты, супругов Пирэ и даже прославленного актера Гольбаха. На Вики дохнуло снегом, морозным воздухом и роскошью зимнего курорта.

А Вики все каникулы один, даже с одноклассниками не встречался. Ему, правда, звонил Рихтер, сосед по парте, Гофман тоже звонил, как договорились. Гофман спрашивал, когда пойдут по кабакам, и у Вики не хватило смелости признаться, что он отказался от поисков. Отговорился отъездом в деревню и обещал все рассказать после каникул. Рихтер спрашивал, пойдет ли Вики с ним на Новый год в варьете – “будет тот танцор и еще много чего потрясного, аншлаг обеспечен”.

Вики никуда не хотелось, он сослался на то же самое – его неожиданно посылают в деревню, “заодно заеду в соседний город к брату, он меня приглашал”.

Иногда Вики оставался в доме совершенно один, отлучались и камердинер, и Бетти – камердинер брал выходной, а Бетти прочесывала магазины. Вики бродил по комнатам, как смотритель по пустому замку.

“В общем-то я живу неплохо, – раздумывал он, – по крайней мере лучше, чем всякие там бедолаги, безработные или те, кто едва сводит концы с концами, но никакого сравнения с жизнью Пирэ. Отец – шеф криминальной полиции всей страны, а живет как человек средней руки”.

Вики входил в кабинет, рассматривал гигантские книжные шкафы, библиотека принадлежала по большей части покойной матери… Рассматривал ящики, украшенные резьбой, которые почему-то назывались сейфами, он больше не открывал ящиков, не доставал папок, чтобы ознакомиться с новыми материалами дела. Он даже сам себе удивлялся, странное равнодушие овладело им. Он потихоньку принимал порошки и кое-как держался. Темный огромный кабинет больше не привлекал его, что тут делать? Эта комната больше ничего не значит для него, вычеркнута из его жизни раз и навсегда. Заходил он и в соседнюю комнату, останавливался перед витриной с пистолетами. Тоже неинтересно. Точно превозмогая скуку, рассматривал в музее давно вышедшую из употребления вещь. “Здесь я недавно стрелял, – думал он, поглядывая на картину охоты, – но он не узнал и никогда не узнает, даже не заметил, что картина висит ниже. Нет, больше не стану стрелять, никогда… – А выходя из оружейной, говорил себе: – Даже если узнает, мне все равно, пусть хоть застрелит меня за это…”

Походил по столовой и гостиной с елкой. На ветках висели шоколадные фигурки, стеклянные шары, серебряный дождь, недогоревшие свечи и отгоревшие бенгальские огни. Бетти еще не убрала их, только собиралась. Здесь, у елки, ему снова вспоминался отцовский ультиматум и нынешнее его молчание, слова камердинера о том, что отец никак не может его наказать, разве что лишит наследства. “В конце концов он оставит вас в покое и отпустит в Турцию”.

Вики вернулся к себе умиротворенный, полюбовался часами, подошел к умывальнику, пересчитал порошки. Они неуклонно убывают, но немного еще есть. Что-то подсказывало, что расходовать лекарство нужно экономно.

Каникулы подходили к концу. В последний день перед Новым годом разразилась метель… После полудня хлопья валили так густо, что на улицы вышли десятки снегоочистительных машин, прохожие раскрывали зонты. Когда стало немного тише, Вики принял очередной порошок и собрался пройтись по набережной.

Навстречу попадались оживленные прохожие, а то и целые компании, все готовились к вечеру. А что, если встретится Гофман или Рихтер, которого он, пожалуй, даже любит; может, все-таки стоило пойти с ним в варьете?

Вики на всякий случай придумал оправдание, отчего это он раньше срока вернулся от брата. Но никого из них он не встретил. Пошел в кинотеатр на Королевской площади, на шестичасовой сеанс, не зная, какой фильм показывают. Народу собралось немного, но билеты еще продавали. Рядом с ним в зале сидели пожилые люди, дама справа ела апельсин. Шла веселая комедия о зеленщице, выигравшей машину.

А в первый день Нового года, раньше, чем планировалось, возвратился Барри и сразу же позвонил.

Они встретились к вечеру в небольшом кафе на улице Келиха.

Барри пришел в короткой коричневой дубленке, в белом спортивном свитере и розовой рубашке без галстука, скрепленной у ворота зажимом. От него пахло морозом и еще каким-то слабым, приятным молочным запахом. В гардеробе Барри вытер влажные волосы платком и признался:

– Не вытерпел, наши завтра приедут.

За столиком с розовой лампой Барри стал докладывать:

– Я рассказал Гольбаху о сценах в вашем доме и о том, что ты принимаешь успокоительные порошки с буквой “Р”, и вот что ответил мне наш прославленный артист. Он посоветовал тебе обратиться к врачу и ни в коем случае не ходить к маковому полю. Он считает, что все из-за конфликта с отцом и что на тебя плохо действует среда, где только и говорят об убийствах, расследованиях. Тебе лучше как-то отключиться от этого. Для твоего отца это профессия, как для Гольбаха актерство, а кто-то должен и вскрытия производить. Он еще сказал, что у каждого свои трудности, даже у чемпиона мира по боксу бывают неприятности. А ты со временем успокоишься – выберешь себе жизненную цель, и все встанет на свои места. Ему, взрослому, легко так рассуждать, – засмеялся Барри. – Но все, что он сказал до этого, правильно. Главное, Вики, сегодня Новый год, давай пить шампанское. – Он подозвал официанта и заказал шампанского и сигарет.

– Спасибо, Барри, за открытки. На той, второй, сам Гольбах подписался?

Барри кивнул.

– Ну да. Он заочно очень хорошо к тебе относится. Полгода он будет сниматься сразу в двух фильмах, один фильм уже запустили, называется “Проводник в раю”, комедия. А в театре выступит после каникул в двух главных ролях. В “Гамлете” и “Вишневом саде”. Пригласил нас на премьеры. Он очень много играет. На лыжах ходил только по часу в день, а так просто прогуливался, играл в бильярд, учил роли. Вообще он очень общительный. Если хочешь, Вики, я отведу тебя к доктору Талброку, он друг нашей семьи, к нему ходят и здешние турки, приятели отца, даже господин Маглайлия однажды обращался, когда заболел воспалением тройничного нерва. Доктора Талброка приглашает и турецкий посол. Никто ничего не узнает, доктор умеет хранить тайны, и визит будет отнесен на наш семейный счет.

Официант принес сигареты, спички, бокалы и шампанское. Осторожно вытащил пробку, налил и… Вики вспомнил Рождество.

– У нас все спокойно с Рождества, он молчит, ни слова о тебе, о подарках, похоже, отступил по всей линии фронта. Будь здоров, Барри! – Вики с улыбкой поднял свой бокал.

– С Новым годом! Пусть все будет хорошо! – кивнул Барри.

– Желаю во здравии дожить до следующего, как сказала госпожа Мейербах, – засмеялся Вики.

Они выпили, закурили.

– Пойми, Вики, я не собираюсь давить на тебя, но это в самом деле замечательный врач и наш общий друг. Ты там никого не встретишь, мы договоримся заранее. Он вообще-то редко кого принимает. Знаешь, что он мог бы сделать? Позвонить твоему отцу и сказать, что наше с тобой путешествие полезно для твоего здоровья, и попросить не запрещать его. Я уверен, даже на твоего отца это подействует. Доктор Талброк уважаемый ученый, доцент в неврологической клинике профессора Гранца…

Вики попыхивал сигаретой, отпивал шампанское, ему было покойно с Барри: лицо посветлело, серые глаза прояснились в улыбке. Он глядел на Барри, который весь светился розовым светом от настольной лампы, который так хорошо его, Вики, понимал.

– Слава Богу, я вернулся, – отвечал ему тоже улыбкой Барри, – больше не мог выдержать. Всю дорогу гнал “ягуар”, и вот мы вместе.

– Все в порядке, Барри, – с признательностью отозвался Вики. – Остается только подождать, когда он отменит запрет на путешествие. А порошки я уже почти не принимаю.

Барри засунул руки в карманы, откинулся на спинку стула.

– Зачем ты вообще берешь эту гадость? Брось совсем! Ведь сам говоришь, что все налаживается.

В зал заглянули двое. Пожилой человек, похожий на машиниста, и женщина в намокшей старомодной шляпе – видно, на улице снова шел снег. Все места оказались заняты, и эти двое ушли.

– Не беспокойся, я почти не принимаю, но когда порошки кончатся и если мне снова станет плохо, я, пожалуй, схожу с тобой к врачу, а пока не надо.

Барри хотел было возразить, но Вики поднял бокал и чокнулся с ним. Заговорили о Турции.

Пока все шло хорошо, но Вики предвидел, что послезавтра, когда начнутся занятия, ему придется, как и на Рождество, снова перейти на порошки. Потому что первый день занятий – день особенный, многое может случиться. Такие мысли не оставляли его и когда они с Барри вышли на улицу. Голова приятно кружилась. На ближайшем углу они простились. Все с теми же мыслями Вики пришел домой, вполне, впрочем, спокойный, и сел писать письмо Марту. Изложил все, что случилось дома, описал рождественский вечер. Написал об отце, о его молчании, о том, как он неожиданно уступил – по крайней мере, так ему кажется.

Вот и конец каникулам. Вики чувствовал себя, несмотря ни на что, отдохнувшим, но, ясное дело, в первый день учебы без порошков ему не обойтись.

Он приготовил два пакетика на послезавтра.