Текст книги "Мозг Донована"

Автор книги: Курт Сиодмак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Но тут я вдруг почувствовал, что пьянею я, а не Донован! Он жил в моем теле, но нервные окончания и рецепторы моего желудка влияли на мой мозг, а не на его! И в результате спиртное действовало не на Донована, а на меня!

Меня затошнило, комната поплыла куда-то в сторону.

Донован продолжал опорожнять бутылку.

В прошлые годы я не выпивал больше одной-двух рюмок легкого вина – алкоголь мешает сосредоточиться, а мне нужно было работать. Поэтому сейчас я чувствовал, что с непривычки теряю сознание. Вернулись страхи. Я снова усомнился в том, что Дженис правильно оценила ситуацию.

Донован допил джин, поставил бутылку на пол и стал ждать эффекта, который должен был последовать за принятием столь обильной дозы спиртного. Я смутно чувствовал его нарастающее удивление – он не понимал, почему все еще оставался трезвым.

Затем мое сознание отключилось.

Не знаю, сколько длилось это забвение, но пробудило меня какое-то внезапное предчувствие приближающейся смерти.

Я приподнялся на локте – мое тело вновь подчинялось мне!

Впервые за прошедшие дни я мог шевелить руками и ногами. В этот миг я ощутил себя человеком, уже приговоренным к смертной казни и вдруг обнаружившим, что двери его камеры открыты, а охранники исчезли.

Я спустил ноги с постели. Встать не было сил – хмель еще не прошел, комната по-прежнему плыла у меня перед глазами.

Я осторожно слез на пол и пополз к двери. Нужно было позвать Дженис, пока не вернулся Донован.

Но мои мускулы плохо слушались меня. Алкоголь ослабил их настолько, что я несколько раз останавливался, пока наконец не распластался на мягком ковре. Судя по запаху, он недавно побывал в дезинфекционной обработке.

Лежа на этом ковре, я помнил только то, что должен ползти. Я уже забыл – зачем. Чувство смертельной опасности осталось, но тело как будто прилипло к ковру.

Я снова был пойман в ловушку. Донован вернулся.

Позже, когда мое тело лежало в постели, на столике зазвонил телефон. За окном было темно.

Донован включил ночник и снял трубку.

Звонил Шратт.

– Патрик? – испуганным голосом спросил он.

Донован не ответил, и Шратт повторил свой вопрос.

– Да, – произнес Донован таким тоном, словно заранее знал, что скажет Шратт.

– Полчаса назад какой-то мужчина ворвался в лабораторию! – закричал Шратт. – Он пытался что-то сделать с мозгом. Я лежал в постели и услышал его крики о помощи!

Шратт замолчал – видимо, переводил дух.

– Да, – повторил Донован.

Он не спрашивал, а просто подтверждал услышанное.

– Он мертв, – хрипло произнес Шратт. – Свалился замертво, едва прикоснувшись к сосуду с мозгом. Когда я вошел, он уже не шевелился.

– Да, – снова, все так же безразлично повторил Донован.

Шратт закричал – громче, чем прежде:

– Это мозг убил его! У него остановилось сердце – будто закупорились коронарные артерии. Как это могло случиться? Неужели он получил какой-то телепатический сигнал? Но ведь это невозможно! Невозможно!

На какой-то миг слова Шратта перестали доходить до меня. Объятый ужасом, я думал только об одном: если мозг способен убивать на расстоянии, никто не сможет устоять перед ним!

Донован продолжал молча сжимать трубку.

– Вы меня слышите?

Я снова различил голос Шратта.

– Да.

– Кто он такой, этот мужчина? Как ему удалось проведать о мозге? Почему он ворвался в дом? Я выяснил его имя. У него при себе было водительское удостоверение… Знаете, как его зовут?..

– Звали! Его звали Йокум, – нетерпеливо перебил Донован. – Забудьте о нем. Он был всего лишь дешевым газетчиком. Его смерть меня не огорчает – он вечно совал нос, куда не надо.

– Что вы сказали? – не веря своим ушам, спросил Шратт.

– Отправьте его в морг. Рано или поздно он бы все равно там оказался.

Когда Донован нажал на рычаг телефона, из трубки все еще доносились крики Шратта.

Донован выключил ночник и лег на постель.

В окне уже брезжил рассвет.

Я понял, почему мозг на несколько минут оставил меня без присмотра. Это время ему было необходимо, чтобы расправиться с Йокумом. Он оборонялся, и для обороны ему требовалось собрать всю свою чудовищную волю.

Йокум хотел уничтожить предмет, уличавший его в вымогательстве. К этому поступку я и подталкивал его, когда угрожал ему арестом.

Тогда я еще не знал, что мозг способен убивать, не прибегая к посторонней помощи! Я не желал Йокуму смерти!

Снова зазвонил телефон. И снова на проводе был Шратт.

– Ну, что еще? – с досадой спросил Донован.

Шратт, видимо, потерял остатки самообладания.

– Энцефалограмма фиксирует какие-то странные процессы, – сказал он. – Я только хотел поставить вас в известность. Линии движутся скачкообразно: всплески чередуются с прямыми отрезками.

– Шратт, вы мне надоели. Я хочу спать, – перед тем, как бросить трубку, процедил Донован.

Мне вдруг стало так страшно, что я на несколько минут полностью отключился. «Возможности мозга беспредельны!» – когда-то предупреждал меня Шратт. Неужели он был прав?

А вдруг Дженис задумает какую-нибудь глупость? Как Йокум. Шратт должен предостеречь ее. Наверняка он поддерживает связь с ней.

Но если он не даст ей знать о случившемся – тогда что? Тогда мозг избавится от нее так же, как уничтожает все, стоящее у него на пути.

Дженис нужно было предупредить. Но как?

Возможно, мозг умеет читать мои мысли – они ведь рождаются в том же сером веществе, функции которого он научился контролировать. Может быть, вот в эту минуту он наблюдает за мной и забавляется моим бессилием. Вероятно, ему нравится мучить меня.

У меня вдруг мелькнула кошмарная мысль: а если он захочет заниматься любовью с Дженис? Она привлекательна. И в ее глазах Донован это вовсе не Донован, а я!

Если это произойдет, то я буду свидетелем. Она изменит мне с моим собственным телом!

Какой ужас! Неужели я еще не сошел с ума?

Мне нужно было успокоиться, думать только о Дженис. Нет, она не потеряет голову – как не теряла ее никогда. Она всегда верила в меня, и я не имею права подвести ее. Она не простит мне, если я сойду с ума от страха.

От меня требовалось только одно: терпение. Мое время еще не настало. Я должен был ждать и помнить о Дженис.

Утром Донован удивил меня. Встав с постели, он несколько раз пробормотал эту загадочную фразу: «Во мгле без проблеска зари…» Будто она и его донимала во сне.

Когда он посмотрел в зеркало, я поразился еще больше. После смерти Йокума он даже внешне изменился. Лицо огрубело, губы превратились в узкую полоску, в глазах появился холодный блеск. Онтогенез, личный опыт с невероятной скоростью переделывал его черты.

Я наблюдал за ним со страхом и отчаянием. Я чувствовал себя оказавшимся в центре яростного ментального тайфуна, но настоящая буря была впереди.

Как приговоренный к смерти человек в последние часы думает не о своем неотвратимом конце, а напротив, преисполнен надежд на будущую счастливую жизнь, так и я всматривался в отражение своего лица: в его бледную кожу, глубокие морщины вокруг рта и поседевшие за ночь волосы.

Это был я и в то же время – не я. Передо мной стоял уже не тот тридцатилетний мужчина, которого я привык видеть в зеркале на стене моей лаборатории. На меня глядел измученный тяжелой болезнью старик.

Донован, умывшись, буркнул что-то на чешском языке, которого я не знал. Затем оделся, вышел на улицу и сел в машину, стоявшую у заднего угла отеля.

Он вырулил на бульвар Беверли и помчался в сторону мыса Ван. Не доехав нескольких сотен футов до гостиницы Уэтерби, он остановил машину, сложил руки на груди и уставился в ветровое стекло.

Донован ждал, когда появится девочка. Он хотел еще раз попытаться убить ее.

До авиакатастрофы Донован никогда не действовал подобным образом. На что же он рассчитывал сейчас? Понятно, на что. Если бы он совершил убийство, то на электрический стул сел бы я. А он нашел бы себе какое-нибудь другое тело. Вполз бы в него, как паразитирующая личинка в беззащитное насекомое.

Своей следующей жертвой он мог выбрать кого угодно – Шратта, Стернли, любого мужчину или женщину. При желании ребенка или даже собаку. Возможности его полиморфизма были беспредельны.

Не знаю, рождались ли такие планы в его больном воображении. Он вел себя так, словно у него работал один только таламус, без сдерживающего влияния корковых образований.

Как известно, человек уже не может контролировать себя, если его главный подкорковый центр хирургическим путем отделен от остальной части головного мозга. Поступки такого человека непредсказуемы и опасны для окружающих. Вот так же и мозг Донована представлял угрозу для всех, кто попадал в сферу его внимания.

Донован и раньше не провозглашал строгих нравственных принципов, но до авиакатастрофы ему все-таки приходилось признавать силу закона, считаться с устоями общества. После авиакатастрофы его мозг полностью утратил способность различать добро и зло.

У него осталась только одна мысль – та, с которой умер Донован. Он хотел отплатить за смерть Роджера Хиндса и слепо шел к этой цели. Ради нее он был готов пролить другую невинную кровь.

Из-за угла дома выехала патрульная машина, за ней черный лимузин. Оба автомобиля остановились у входа в гостиницу, откуда вскоре вышли пожилая женщина и девочка. Их сопровождал рослый мужчина. Очевидно, после вчерашнего происшествия мать свидетельницы обратилась за защитой в полицию.

Все трое сели в лимузин, и тот поехал в сторону центра города, Патрульная машина развернулась и остановилась возле автомобиля Донована.

Донован полез в карман, извлек кубинскую сигару и закурил.

– Вы здесь живете? – с подозрением разглядывая его, спросил офицер, сидевший на пассажирском сиденье.

Донован покачал головой.

– Нет.

– Тогда что вы здесь делаете?

– Курю сигару, – дружелюбно ответил Донован.

Полицейский вышел из машины. Его напарник остался сидеть за рулем.

– Это не вас я видел здесь вчера днем? – осматривая автомобиль Донована, спросил офицер.

Донован улыбнулся.

– Нет, не меня.

– Вчера был кабриолет, а не седан, – сказал водитель.

– Пожалуйста, ваше водительское удостоверение, – нагнувшись к окну, медленно произнес офицер.

Донован достал бумажник и открыл его.

– «Доктор Патрик Кори, узловая станция Вашингтон, Аризона», – прочитал офицер.

Вздохнув, он повторил свой вопрос:

– Доктор, что вы здесь делаете?

– Еду к своему адвокату. Но еще рано, и я решил перекурить. А что?

– Нет, ничего. Только вам лучше не стоять на этом месте, а продолжить ваш путь, – произнес офицер.

Пробормотав что-то по-чешски, Донован включил зажигание и нажал педаль газа. В зеркальце мелькнул офицер, записывавший номер машины.

На бульваре Сансет он остановился возле магазина скобяных изделий, где купил тонкую крепкую веревку, кухонный нож и резиновый шланг.

Меня снова охватил страх. Что он собирался делать с с ножом и веревкой? Для чего ему понадобился резиновый шланг?

Он припарковал машину рядом с отелем.

В холле его поджидал Стернли. Увидев Донована, он просиял.

– Доктор Кори?

Стернли вгляделся в его изменившееся лицо.

– Вы не заболели, нет? – озабоченным тоном спросил он.

Донован ухмыльнулся.

– Разумеется, нет. А почему вы так подумали? И почему позволяете себе такие вопросы? У вас язык чешется?

Стернли с недоумением уставился на него. Он даже поправил очки и немного подался вперед, к Доновану – хотел убедиться в том, что не обознался.

Донован нетерпеливо произнес:

– Вы навестили Джеральдину Хиндс? А этого водопроводчика из Сиэтла?

Стернли облегченно вздохнул. Он понял: перед ним стоит доктор Патрик Кори.

– Я написал отчет. Там все изложено.

Донован протянул руку.

– Дайте его мне.

Стернли удивился – к чему такая спешка? – но открыл портфель и достал несколько листов бумаги с текстом, отпечатанным на машинке.

– Джеральдина Хиндс владеет одной из самых крупных бензоколонок в Рено, дела у нее идут неплохо. А вот водопроводчик нуждается в деньгах. Долларов пятьсот помогли бы ему встать на ноги…

– Мне нужны только факты, – грубо перебил Донован.

Он выхватил у Стернли бумаги и направился к лифту.

– Составьте отчет о накладных расходах, – бросил он через плечо. – Я хочу знать, на что вы тратите мои деньги.

Стернли посмотрел ему вслед. На его лице появилось испуганное выражение. Он узнал прихрамывающую походку своего хозяина.

Поднявшись в номер, Донован подошел к письменному столу, выдвинул средний ящик, положил в него отчет и уже собирался вернуть ящик в исходное положение, как вдруг замер, пораженный увиденным.

Моего дневника на месте не было.

Он медленно опустился на стул и несколько минут просидел без движения.

Никаких сомнений – Дженис оправдала мои надежды и забрала дневник.

Надо полагать, теперь она поймет, что со мной произошло. И постарается убраться подальше отсюда.

Внезапно Донован вздрогнул – как будто услышал чей-то голос. Выругавшись по-чешски, он подошел к телефону.

Раздался звонок. Затем еще. Немного подождав, Донован снял трубку.

Звонил Фаллер.

– Нет, доктор Кори, ее здесь не было.

– Хорошо, – безразличным тоном произнес Донован.

– Все идет по плану, – стараясь скрыть ложь, быстро добавил Фаллер. – У Кирилла Хиндса будет надежная защита. Завтра я дам ему несколько советов, как вести себя на предварительных слушаниях.

– Хорошо, – повторил Донован.

– С девчонкой тоже все в порядке, – с преувеличенной бодростью продолжал Фаллер. – Во всяком случае, судья уже сейчас недоволен ею. Она так перепугалась, что стала путаться в собственных показаниях.

– Хорошо, – сказал Донован.

Не знаю, слушал ли он вообще, что ему говорили.

– Доктор Кори, а почему бы вам не приехать ко мне на ланч? Мы могли бы обсудить некоторые темы, о которых я не хочу говорить по телефону. У меня будет Пальс…

Фаллер замялся. Вероятно, Пальс уже сообщил ему о вчерашнем покушении на главную свидетельницу обвинения.

– Хорошо, – снова сказал Донован.

– И, пожалуйста, приводите с собой миссис Кори. Мне будет приятно познакомиться с ней.

– Хорошо.

Донован положил трубку.

Некоторое время он стоял неподвижно, как статуя. Затем вдруг задрожал всем телом, сжал кулаки.

Шумно втянув носом воздух, он проковылял в коридор и постучал в дверь комнаты, которую занимала Дженис.

– Кто там? – послышался ее звонкий голос.

Я ужаснулся: она не успела убежать!

– Открой, – приказал Донован.

– Дверь не заперта, – ответила она.

Дженис сидела на постели, поджав под себя ноги и держа в руках мой журнал. Она даже не попыталась закрыть его, когда в комнату вошел Донован!

– Привет, – не меняя позы, спокойно произнесла она.

Донован сказал:

– Меня пригласили на ланч. Ты поедешь со мной.

Она кивнула, не сводя глаз с его лица. Ее состояние выдала неловкая улыбка, застывшая у нее на губах.

Дженис встала, убрала дневник в стол и заперла ящик. Затем взяла сумочку и положила в нее ключ.

Неужели она надеялась, что Донован сам заговорит с ней о моем журнале?

Я не мог понять ее намерений. Она должна была сообразить, какой опасностью ей угрожала поездка в автомобиле Донована. И, прочитав мои записи, не могла не догадаться, что моим телом сейчас управляет мозг, который она столько раз видела в лаборатории. Почему же она так безрассудно рисковала? Зачем лезла в уготовленную для нее петлю?

– Пошли.

Надев пальто и шляпку, она вышла в коридор. Донован пошел следом.

Если бы я мог схватить ее за плечи! Если бы я мог остановить ее! Дженис явно переоценивала свои силы. У нее не было никаких шансов устоять против Донована.

Проходя мимо портье, она отдала ему сумочку и сказала, что скоро вернется.

Донован молча провел ее к машине. Затем так же молча открыл правую переднюю дверцу.

– Откуда у тебя этот «бьюик»? – уже поставив одну ногу в салон, но вдруг заколебавшись, спросила она.

Ей хотелось задержаться еще на несколько мгновений, воспользоваться хотя бы этой небольшой передышкой.

– Взял напрокат, – усмехнулся Донован.

Она села на пассажирское сиденье. Донован тронул машину с места.

На Хайлэнд-авеню он повернул на север.

– Куда мы едем? – поинтересовалась Дженис.

– Мне нужно поговорить с тобой, – произнес он таким тоном, будто отвечал на ее вопрос.

С шоссе Вудро Вильсона он свернул в горы и через несколько миль остановился.

Под обрывом простирался город – точно паук, раскинувший длинные белые лапы. Слышался отдаленный шум уличного движения, в безлюдных горах завывал ветер.

Выключив двигатель, Донован медленно повернул голову и посмотрел на резиновый шланг, лежавший на заднем сиденье. Затем снова уставился в ветровое стекло.

Дженис заметила его взгляд, и я понял, что все это время она осознавала грозившую ей опасность.

– Послушай, зачем тебе убивать меня?

Ее голос прозвучал совершенно спокойно. В нем даже слышалось любопытство.

– Я никому не позволю стоять на моем пути, – не поворачивая головы, пробормотал Донован. – В том числе и тебе. Вы все настроены против меня. Все, весь мир желает моей смерти.

Эти слова он произнес без горечи, почти вяло – будто излагал общеизвестные факты.

– Брось, никто не настроен против тебя, – положив руку ему на плечо, сказала Дженис. – Ты всегда видел мир в каком-то извращенном свете. Тебе всю жизнь казалось, что люди замышляют против тебя какие-то козни – но ты ошибался. Поверь мне! Это было заблуждение. Ты путал причину и следствие, вот и все.

Донован слушал. С ним впервые говорили так открыто, без обиняков. Казалось, он был удивлен, даже заинтересован. Этого Дженис и добивалась, пытаясь говорить с ним на языке логики.

Я понимал всю тщетность ее стараний. Видел, какой опасности она подвергалась.

– Всю свою жизнь ты первым нападал на людей, – продолжала Дженис. – И удивлялся, когда они наносили ответные удары. Иногда – чтобы защитить себя и своих ближних. Тебе казалось, что они без всякой причины причиняют тебе зло. В твоих глазах все они были несправедливы – все, кроме тебя. Ты никогда не понимал, что человек должен уметь подавлять свои желания. Жизнь – это взаимный компромисс. Если бы ты понял эту простую истину, ты бы не был так несчастен.

Он слушал с интересом, но не понимал ее. Он был бездушен. Его жизнь ничем не отличалась от работы бульдозера, старательно убирающего булыжники с одной и той же дороги.

– Если ты будешь думать только о любви, она вернется к тебе, – сказала Дженис.

Она видела перед собой меня, Патрика Кори. Ей казалось, что личность Донована всего лишь совместилась с моей, немного потеснила – и только. Сейчас Дженис хотела, чтобы Донован исчез и вместо него ответил Патрик. Она верила, что, объединив нашу волю, мы сможем преодолеть силу телепатического паралича, сковавшего мою нервную систему.

Дженис знала, что я слышу ее. Отчаявшись, она вдруг закричала:

– Патрик! Тебя спасет только вера! Помоги мне!

– Я не Патрик, – сказал Донован.

Взглянув в его лицо, она окончательно осознала свою обреченность. Его глаза не выражали ничего, кроме ярости.

– Что тебе нужно от меня? Ты хочешь причинить мне зло, как и все, кого я встречал в жизни. Все были против меня. Но ты меня не остановишь!

Он занес над ней левую руку, и Дженис задрожала от страха.

– Нет! – прошептала она.

Ее тело словно оцепенело. Бледная как полотно, она не сделала ни одного движения.

Рука Донована схватила ее за плечо. Дженис вырвалась, быстро открыла дверцу и выскочила из машины.

Она даже не крикнула. Все равно никто не пришел бы на помощь.

Донован медленно вылез из «бьюика» и начал обходить его со стороны капота.

Маленькая и хрупкая, она стояла неподвижно – только длинные каштановые волосы развевались на ветру.

Надвигаясь на нее, он, вероятно, походил на лунатика. Его левая рука сжимала нож. Правая – моток веревки.

Дженис не отступила ни на шаг. Ее голубые глаза так пристально смотрели на него, будто она хотела убить его взглядом.

Когда он занес над ней нож, она ребром ладони ударила его по запястью. В клинике ее обучали приемам самообороны на случай стычки, какие часто имели место в психиатрическом отделении.

Я кричал от ужаса, я надрывался в крике – она меня не слышала. Я должен был стать свидетелем убийства!

Она выбила у него нож, но он тут же накинул ей на шею веревку и сдавил, наваливаясь на нее всем телом. Их силы были слишком неравны.

Я молился.

– Только вера… – прохрипела Дженис.

Я уже ничего не соображал. Меня словно бросили в какое-то адское пекло, откуда я видел беззащитное лицо Дженис, задыхавшейся в моих руках.

У меня не было сил сразу осознать то, что произошло в следующую секунду. Я вдруг почувствовал боль в левом запястье, по которому ударила Дженис. Затем ощутил, как сокращаются мои мышцы. Я дышал, двигался. Подобно приливу, схлынувшему с пологого берега, силы Донована отступили, и я, Патрик Кори, вернулся в свое тело!

Я разжал пальцы. Дженис не упала – продолжала стоять, пошатываясь, глядя на меня помутившимися глазами.

Наконец она поняла. Ее губы чуть слышно прошептали мое имя, руки обвились вокруг шеи.

Я прижал ее к себе и поцеловал. У меня не было слов, которыми я мог бы выразить свои чувства. Я только знал, что обрел свободу.

Оба обессилевшие, мы сели прямо на мокрую от дождя траву. Она прижималась к моей груди, будто слушала, как бьется сердце.

Какое-то время мы не могли говорить.

Когда мои мысли немного прояснились, я встал, взял ее за руку и поднял с земли.

– Бери машину и уезжай отсюда, – с трудом выговорил я. Быстрей, пока он не вернулся.

Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.

– По-моему, он уже никогда не вернется, – сказала она.

Через несколько минут мы уже мчались в город.

Остановив «бьюик» у ближайшей бензоколонки, я заказал междугородный разговор с узловой станцией Вашингтон.

Трубку я держал долго, но Шратт так и не ответил.

20 мая

Передо мной лежит отчет Шратта – всего несколько страниц, исписанных убористым почерком. Их сегодня принесла Дженис. Прежде она не хотела, чтобы я их читал.

Дженис пододвинула мою кровать к окну, и теперь я могу любоваться тенистым парком больницы Финкса. Там по узким аллеям прохаживаются больные – те, которым скоро предстоит выписка. Одни ходят группами, о чем-то разговаривают. Другие просто греются на весеннем солнышке.

Через несколько дней я присоединюсь к ним.

Отчет Шратта читается с трудом. Он написан в спешке, иные буквы нужно расшифровывать, как китайские иероглифы. В двух-трех местах не проставлены даты.

Дженис предложила привести эти каракули в порядок, но мне хотелось видеть их такими, какими они остались после Шратта.

Вот что он написал:

22 ноября

Проникая в сферу повседневного человеческого сознания, наука все меньше постигает смысл бытия. История с Донованом – прекрасный тому пример. Его мысли не имеют ничего общего с осмысленностью. Его цели абстрактны, а действия не укладываются ни в какую органичную систему.

Его по всем статьям можно отнести к числу патологических сумасшедших, а потому и обращаться с ним нужно, как с неизлечимым шизофреником. Методы Патрика, пытающегося исследовать его сознание с помощью рациональных теорий, кончатся катастрофой. Я в этом не сомневаюсь.

Оглядываясь на начало его опасного эксперимента, я все больше убеждаюсь в том, что мозг Донована заведомо не мог приобрести никаких ценных качеств, никаких принципиально новых способностей. Он мог лишь развивать свои извращенные инстинкты до тех пор, пока они не достигнут степени чудовищного надругательства над природой.

Патрик не слушал меня, и мне пришлось пуститься на обман. Соседство с пороком не могло не сказаться на моих поступках. Я обречен, как и все, кто продолжает жить в этом доме.

Окончательное решение я принял в ту ночь, когда Патрик пытался задушить меня, повинуясь телепатическому сигналу бездушного куска плоти, ожившего в стенах его лаборатории.

Наутро мне не стоило никакого труда убедить Патрика в том, что я искренне желаю помогать ему. По странному стечению обстоятельств мозг тоже уговаривал его покинуть дом.

Патрик уехал 21 ноября.

Мне было поручено присматривать за мозгом. Вот уж и впрямь ирония судьбы. Назначить слугой человека, собиравшегося убить его! Но тогда он еще не умел читать мои мысли. С тех пор он приобрел такую власть надо мной, что я уже не смею предлагать свою помощь в этом плане.

Чтобы скрыть от мозга свои намерения, я прибегнул к одной очень простой уловке. В детстве у меня была плохая дикция, и мама велела мне выучить скороговорку, которая в конце-концов исправила мою речь. Теперь, как только зажигается лампочка, означающая пробуждение мозга, я начинаю мысленно повторять это четверостишие: «Во мгле без проблеска зари он бьется лбом о фонари и все твердит, неисправим, что призрак гонится за ним».

Пока я повторяю эту фразу, никакие другие мысли не приходят мне в голову. Следовательно, мозг не может ни в чем уличить меня.

Я подсоединил к лампочке звонок – на тот случай, если прогляжу световой сигнал и буду продолжать писать, когда мозг уже проснется.

Моя постоянная зубрежка явно не создает ему комфортных условий. На энцефалограмме то и дело появляются конгруэнтные дельта-кривые. Значит, мозг время от времени пытается прочитать мои мысли.

Из Лос-Анджелеса звонила Дженис – рассказала о своем разговоре с Патриком, попросила моего совета. Я не могу давать ей никаких инструкций. Не могу подвергать ее опасности, вовлекая в свои действия. Дженис никогда не находила общего языка с Патриком и теперь думает, что ее все бросили. Мне грустно. Нет, не грустно – тоскливо.

Вечером позвонил Патрик. Он хочет вернуться домой. Я убедил его в необходимости оставаться на месте. Если он приедет в Аризону, мои замыслы рухнут.

Справиться с мозгом – не такое простое дело, как я думал вначале. Однажды я уже обжегся, а ведь он еще не продемонстрировал всех своих возможностей.

У меня нет права на риск. Нужно ждать подходящего момента. И в то же время – исполнять обязанности покорного слуги. Кормить его, измерять температуру, читать энцефалограммы.

Выглядит он отвратительно. Сплошная бледно-серая масса, постепенно выползающая из своего стеклянного сосуда. Не удивлюсь, если у него вырастут глаза, уши и рот. Это настоящее чудовище.

5 декабря

Без всякого предупреждения приехала Дженис.

Видимо, у нее сдают нервы. Я сидел напротив нее в спальне, слушал ее жалобы на непонятное поведение Патрика, знал все ответы и не мог ничего сказать ей. Мозг может прочитать и ее мысли, поэтому я посоветовал ей забыть на некоторое время о Патрике. Предложил навестить мать.

Дженис решила вернуться в Лос-Анджелес; ей казалось, что она может понадобиться Патрику. На какой-то момент она даже убедила меня в том, что это будет самым правильным поступком, но я не высказал ей своих мыслей.

Она расстроилась – подумала, что я принял сторону Патрика. Но разве мог бы я бросить ее?

Она задавала мне множество вопросов, и мне приходилось отмалчиваться, изворачиваться, даже лгать. Я не мог допустить, чтобы она догадалась об истинном положении дел. Вскоре она уехала.

Меня утешает мысль о том, что когда-нибудь она меня поймет.

13 декабря

Ситуация усложнилась. Патрик по телефону отдал приказ: прекратить кормить мозг. Он боится! Он хочет погубить его, но уже поздно. Мне пришлось отказаться.

Мог ли я согласиться, когда у меня все равно нет сил сделать то, что он хочет? Если мозг переключит на меня свою телепатическую мощь, я буду вынужден исполнять его желания.

Всю жизнь я пытался понять тайный смысл бытия и наконец постиг: нашел ответ на все свои вопросы! Мои мысли ясны, как никогда. Теперь я не нуждаюсь в религии: путь к Богу лежит через личный человеческий опыт. Это так, и я с каждым днем все больше убеждаюсь в своей правоте.

Когда-нибудь Патрик придет к тому же выводу, ведь нам с ним выпало пережить общую долю.

Я знаю, он поймет меня.

15 мая

Я упустил свой шанс!

Какой-то мужчина ворвался в лабораторию и с куском арматуры в руке набросился на мозг. Это неожиданное нападение отвлекло его внимание от нас. Самое время было убить его! Теперь надо ждать чего-то ужасного; затем его можно будет беспрепятственно уничтожить.

Хорошо, что я так и не рискнул прикасаться к нему. Мне была суждена такая же участь, какая постигла этого человека. Мозг послал ему какой-то телепатический сигнал, и у него остановилось сердце.

Я позвонил Патрику, но он ничего не понял. Пытаться ему что-то объяснить – все равно что разговаривать с мозгом.

Если ему снова понадобится вся его мощь – и если она не будет направлена против меня, – я уже не упущу момента.

17 мая

Я не осмеливаюсь вынести труп из дома или позвонить в морг. Мозг может в любую минуту оказаться беззащитным.

Я не спал больше двух суток – боялся упустить момент.

Патрик часто называл меня неудачником. Я думаю, он был неправ. Иногда человеку нужно прожить много лет, чтобы постичь одну-единственную истину. Покидая этот мир, я хочу высказать то, что мне удалось понять.

Патрик, не ищи Бога в своих пробирках. Вглядись в окружающих тебя людей – и ты увидишь Его!

21 мая

На этом записи обрываются.

Когда мы приехали на узловую станцию Вашингтон, Шратт был уже мертв.

В пути из Калифорнии в Аризону мы с Дженис не говорили о нем. Мы оба догадывались о случившемся.

Когда наша машина остановилась возле дома, к нам подбежал аптекарь Таттл. Увидев меня, он обрадовался. Сказал, что они с Филиппсом уже начали волноваться за Шратта – несколько раз звонили в «Рузвельт-отель». Шратт оставил Таттлу мой адрес на тот случай, если не будет появляться больше трех дней, но при этом запретил входить в дом.

Поблагодарив Таттла, я постарался под благовидным предлогом отделаться от него. Он отошел, но остановился на другой стороне улицы, чтобы видеть, как мы войдем во двор.

Мы прошли через задний дворик. Возле гаража стоял новенький «кадиллак». Как я догадался, последнее прибретение Йокума.

Одно из окон лаборатории было разбито. За шторами горел свет, слышались гудки зуммера.

Я отпер заднюю дверь и велел Дженис оставаться за порогом, пока я не позову ее. Она покачала головой и взяла меня за руку. Ей не хотелось отпускать меня.

В передней лицом к стене лежал Йокум. Вероятно, его перетащил сюда Шратт. У него не было времени даже накрыть труп простыней.

Шратт лежал в лаборатории, уткнувшись лицом в лужу крови. Его руки все еще сжимали мозг. Пальцы глубоко впились в мягкую серую массу – Шратт как будто боялся, что тот может вырваться и продолжить свое мерзкое существование. Рядом валялись осколки лабораторного сосуда. Стены и пол были забрызганы кровяной сывороткой.

Я поднял Шратта и отнес в спальню. Там мы вымыли его лицо и руки.

Восстановить события было нетрудно.

Когда Донован набросился на Дженис в Голливуд-хиллс, Шратт увидел на энцефалограмме такие же резкие отклонения, какие появились в момент смерти Йокума. Шратт понял, что мозг снова хочет кого-то убить.

Он воспользовался этим шансом: подбежал к сосуду и опрокинул его на пол.