Текст книги "Мозг Донована"

Автор книги: Курт Сиодмак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Через несколько месяцев Екатерина уступила ухаживаниям Донована: вышла за него замуж. Сразу после свадьбу они переехали в Лос-Анджелес.

Позже она узнала правду. О случившемся ей рассказал сам Донован – когда понял, что она по-прежнему любила Роджера.

С того дня Донован держал ее в постоянном страхе. Он заставлял Екатерину рожать детей – одного за другим, хотя почти все умирали, едва появившись на свет. Екатерина не могла уйти от него. Она принадлежала ему, и он бы не смирился с ущербом, нанесенным его собственности.

Сломленная и обессилевшая, Екатерина замкнулась в себе. Единственной отрадой и самым большим утешением ее жизни была дочь, которую она сознательно воспитывала в ненависти к отцу. На Говарда Екатерина не рассчитывала: тот был таким же подавленным существом, как и она.

Донован никогда не давал сыну карманных денег; его жена и Хлоя их тоже не видели. Деньги – это свобода, они делают людей независимыми.

У Говарда не было даже своего ключа от дома. Ему приходилось звонить в дверь наравне с почтальоном или посыльным из офиса, а слуги записывали время каждого его прихода и ухода. Они не смели покрывать проступки своего несовершеннолетнего хозяина, поскольку за ними тоже велась слежка.

Когда Говарду исполнилось пятнадцать лет, он начал собирать почтовые марки. Деньги на них он добывал, потихоньку вынося из дома и продавая различные отцовские безделушки: табакерки, серебряные пепельницы, перочинные ножи.

Донован не разделял сыновьего интереса к этим разноцветным кусочкам бумаги, однако относился к нему толерантно до тех пор, пока мальчику удавалось убеждать отца в том, что свою коллекцию он пополняет за счет умелой торговли.

Через какое-то время увлечение Говарада вызвало у Донована ревность. Чтобы посрамить сына на филателистическом поприще, он купил несколько дорогих альбомов – разумеется, для себя, как доказательство своего превосходства в этой области.

В результате сопоставления двух коллекций оказалось, что у Говарда были несколько филателистических раритетов, не попавших в распоряжение Уоррена Донована. Тогда отец попросту забрал их у сына, не спросив разрешения и даже не поставив в известность о своем поступке.

В семнадцать лет Говард набрался смелости и удрал из дома. На финансирование его путешествия пошли самые ценные марки из отцовской коллекции. Оставив записку с подробным изложением причин своего побега, Говард улетел в Европу и на несколько лет обосновался в Сорбонне. Учился он с упорством, получил степень по экономике, а затем вернулся в Штаты и принялся искать работу.

К его удивлению, с работой не заладилось. Его всюду принимали, но нигде не держали дольше одного месяца. Он не знал, что отец оказывал давление на работодателей, вынуждая их увольнять его.

Донован хотел, чтобы Говард вернулся домой, – и, как всегда, добился своего.

Говард вернулся сломленным и опустошенным. Вопреки ожиданиям, отец встретил блудного сына с распростертыми руками. Объятие было символичным: сын снова был в его власти.

С тех пор Говард работал на отца – без выходных и без зарплаты. Как тогда говорили, без ставки. Лишь изредка ему перепадали кое-какие деньги – в форме подачек бедному родственнику. Уоррен Донован так и не простил сыну его дерзкого поступка. Он никогда не умел прощать.

Впрочем, кое-что Говард все-таки унаследовал у отца, а именно – упрямство и хитрость, столь необходимые для начинающего бизнесмена. Поэтому Говард не только не сдавался, но и рассчитывал на реванш. Он собирался обратить против Уоррена Донована единственное оружие, бывшее у него в распоряжении, – время! Если бы он проявил терпение и дождался отцовской старости, победа была бы на его стороне.

Екатерина умерла, когда Хлое исполнилось четырнадцать лет. К ее удивлению, отец тяжело переживал эту потерю. Она не понимала причины его страданий. Смерть отняла то, что было достоянием Донована. Не взяла на время, а унесла, чтобы никогда не возвращать. Ему казалось, что он стал жертвой величайшей несправедливости.

Хлоя еще больше возненавидела отца, осознав всю меру его эгоизма.

Она перепробовала множество способов мести. В частности – имевшие целью опозорить его имя.

В четырнадцать лет у нее были любовные связи со слугами, о которых неизменно становилось известно отцу (что также не обходилось без ее участия). Глубоко оскорбленный поведением дочери, Донован трижды определял ее в школы для девочек, практически не отличавшиеся от мексиканских детских тюрем, но ей всякий раз удавалось сбежать из этих исправительных учреждений.

В шестнадцать лет она вышла замуж за тренера по классической борьбе, в восемнадцать – за боксера, в девятнадцать за шофера своего отца.

Ее планы достигли предела изощренности, когда она решила стать похожей на свою мать. Строгая диета помогла ей похудеть на двадцать фунтов, пластическая операция изменила форму носа, а воспоминания и фотографии позволили в точности воспроизводить манеры и даже мелкие привычки Екатерины. Она изо всех сил старалась сразить отца своим сходством с его покойной супругой. Ее усилия не увенчались успехом.

Донован насквозь видел все козни и происки своих детей. Разгадав их общую цель, он задумался об ответных мерах. Медицинский диагноз, не оставивший ему надежд, на будущее, ускорил принятие окончательного решения.

Он собирался пустить их по миру. Какое они имели право ненавидеть его? Он не сделал им ничего плохого – так пусть получат по заслугам!

Предвидя подобный исход событий, Донован уже давно откладывал деньги. Секретный счет в банке он открыл на имя Роджера Хиндса, единственного человека, перед которым признавал себя провинившимся. Примерно год назад он продал почти всю свою недвижимость, а управление фирмой передал сыну. В документах ни словом не упоминалось о праве наследования – только о ведении коммерческих операций.

Следующим шагом он намеревался отдать долг Роджеру, уже больше сорока лет покоившемуся на кладбище в Сан-Хуане.

Он по всей стране разыскивал родственников Хиндса, но удалось найти только троих. Он хотел облагодетельствовать их. В его представлении деньги и счастье были синонимами.

Когда один из троих обнаруженных Хиндсов угодил в тюрьму и был обвинен в убийстве, Донован воспрянул духом. У него появился шанс отплатить равной монетой за жизнь, лежавшую на его совести.

Направляясь в Рено, чтобы навестить Джеральдину Хиндс, он попал в авиационную катастрофу, помешавшую осуществлению его планов.

Выслушав рассказ Хлои, я вдруг ужаснулся.

Судя по ее словам, Донован никогда не останавливался перед препятствиями, вставшими на его пути. Встречаясь с ними, он их безжалостно уничтожал и шел дальше. С моей помощью ему удалось преодолеть даже тот барьер, который воздвигла перед ним смерть! Теперь он был сильнее смерти!

Нужно было положить конец неестественному и жуткому существованию его мозга – уничтожить, зарыть на десять футов в землю!

– Я хочу, чтобы Кирилла Хиндса повесили, – сипло прошептала Хлоя. – Его нельзя выпускать на свободу! Иначе мой отец одержит победу над нами.

Я взял ее руки в свои и мысленно взмолился о том, чтобы хотя бы на эти несколько секунд у меня не отнимали свободу воли.

– С нами случается только то, что мы желаем себе, – сказал я. – Становясь мудрее, мы находим силы подавлять наши инстинктивные желания. Послушайте моего совета, постарайтесь на время забыть об этом человеке – он недостоин вашей ненависти. Сейчас вы живете его чувствами и желаниями. Но не лучше ли прислушаться к голосу вашей собственной натуры?

Хлоя повернулась и удивленно посмотрела на меня. Она слишком долго страдала – это заставляло ее находить удовольствие в своих страданиях. Теперь она с трудом вспоминала те времена, когда ей хотелось жить ради счастья.

Изо всех сил стараясь удержать на себе ее взгляд, я наклонился к изголовью и добавил:

– Обещайте мне уехать отсюда. В Рио, в Буэнос-Айрес куда-нибудь, где люди будут говорить не о вашем отце, а о вас. Вы – важнее всего, важнее всех на свете. Слышите? Важнее всех!

Казалось, мои слова произвели на нее то действие, на которое я рассчитывал. Выражение ее бледного лица немного смягчилось. Губы слегка разжались.

– Пусть пережитая вами боль научит вас понимать людей, – сказал я. – Тогда вы не будете ненавидеть жизнь. Вы полюбите ее. А это и есть самое большое счастье на земле.

Хлоя закрыла глаза и улыбнулась. Ее тело расслабилось.

Я держал ее руки до тех пор, пока она не заснула.

Затем вернулся в отель.

– Сэр, вас тут дожидается один джентльмен, – сказал портье.

С этими словами он показал на Йокума, стоявшего в углу холла.

Йокум ухмыльнулся и подошел ко мне. На нем были белый пиджак с накладными плечами, широкие черные брюки, такие же черные лаковые туфли и дорогая серая шляпа с необъятными полями.

– Привет, док! – протягивая руку, радостно воскликнул он.

– Что вам угодно? – сухо спросил я.

На его лице вновь появилась ухмылка – более широкая, чем прежде.

– Всего лишь хочу показать вам, как я устроился. Вот и все!

Его голос окреп – видимо, сказалось хорошее питание, однако темные круги под глазами обозначились еще резче, издали напоминая оправу роговых очков. Судя по ним, его дни были сочтены. Я бы не дал ему больше трех месяцев.

– Вам следовало бы лежать в клинике, а не расхаживать по городу, – сказал я.

Йокум пожал плечами.

– Ну, может, я и лягу в нее – потом! Но сначала я желаю насладиться жизнью. Знаете, это как доброе вино после долгого воздержания. Хочется напиться впрок.

Он прищурился и оценивающе оглядел меня – так, словно я был подержанным автомобилем, выставленным на продажу.

– У вас преуспевающий вид, – с удовлетворением отметил он.

Цель его визита была очевидна.

Мы отошли к дивану, стоявшему в углу холла. Внезапно меня осенило: этот человек может принести мне кое-какую пользу!

Усаживаясь, Йокум поддернул брюки – боялся испортить складки. Затем извлек из кармана пожелтевшую от дыма фотографию. На ней был изображен Донован. Виднелись кафельные стены морга.

– Нашел на пепелище моего дома, – пряча фотографию в пиджак, небрежно бросил Йокум.

– Ну и что? – спросил я. – Вы хотите, чтобы я купил ее?

– Не будьте так безжалостны, док, – улыбнулся Йокум. – Вы еще не заплатили за причиненный мне ущерб!

Я молча поднялся на ноги – всю его наигранную спесь как рукой сняло. Лицо мгновенно побледнело, руки задрожали.

– Послушайте, док, – угрожающе прошипел он. – Я ведь могу продать эту фотографию Говарду Доновану!

– Вот как? В таком случае, желаю удачной сделки, – сказал я.

В моем голосе было столько безразличия, что Йокум испугался.

– Не понимаю! – воскликнул он. – Всего неделю назад вы были готовы выложить за нее пять тысяч…

Я снова сел.

– Йокум, вы меня утомляете, – сказал я. – Вам хочется и тут поживиться, и там своего не упустить. Ну, ступайте к Доновану! Только не забывайте о такой возможности – он поедет на станцию Вашингтон и найдет самый обыкновенный мозг, хранящийся в лабораторном сосуде. Что тогда? Хотите знать? Вас посадят в тюрьму за вымогательство!

– Ну, нет! – нетвердо произнес Йокум. – Те деньги вы мне дали добровольно.

– Скажите это судье, а я посмотрю, поверит ли он вам. И, кстати… – Я пристально взглянул на него. – Если вас посадят за решетку, мои деньги вернутся ко мне.

– Деньги? – жалобно пролепетал он. – Какие деньги? Вы ничего не докажете!

– У меня сохранились ваши негативы, – сказал я.

– Вы сожгли мой дом! – Осознав уязвимость своей обороны, Йокум пошел в наступление.

– А где улики? – спросил я. – Кому поверит суд – вам или мне? Вы ведь уже побывали в тюрьме, не так ли?

Я бил наугад, но не промахнулся.

– Откуда вы знаете? – опешил он. – Это было давно, и меня оправдали. Фотографировал без разрешения!.. Тоже мне, преступление.

– Вам придется объяснить судьям, на какие деньги вы купили новый костюм и новую машину. А негативы и мозг будут работать против вас, – веско произнес я.

Его дрожащая рука полезла в карман и снова извлекла на свет пожелтевшую фотографию.

– Ладно, ваша взяла, – порвав ее на мелкие клочки, вяло проговорил он. – Забудем об этом, док.

– Нет, я не забуду. Вы еще услышите обо мне!

Я встал и пошел к лифту.

Когда я оглянулся, Йокума в холле не было.

15 мая

За прошедшие пять месяцев к моим наблюдениям не прибавилось ни одной строчки. С той минуты, когда Йокум выбежал из «Рузвельт-отеля», я уже не принадлежал себе. Моя воля была сломлена, как соломинка под ногой великана.

Мне довелось испытать нечто более ужасное, чем участь парализованного человека, продолжающего видеть и слышать, но не подающего никаких признаков жизни.

В детстве я читал о множестве безвестных средневековых узников: объявленные казненными, они еще долго влачили жалкое существование в подземельях, не имевших сообщения с остальным миром. Моя пытка была страшнее. Я не только не мог никому сказать о своих муках, но и не знал, что в следующий момент сделает мое тело.

Я кричал о помощи – а с моего языка слетали слова, которых я не желал произносить, и руки делали то, что я не хотел делать. Мой разум был пойман в ловушку.

Мы с Донованом как бы поменялись ролями. Кремированный и погребенный на кладбище, он получил возможность ходить по земле, разговаривать и осуществлять свои планы. Я же лишился всего, что имел и чем дышал в этой жизни.

У меня появились страхи, о существовании которых я прежде не знал. Днем меня пугал солнечный свет, ночью – сиянье луны и звезд. Я медленно сходил с ума и знал, что никогда не выберусь из камеры, в которую меня насильно заточили.

Я молил Бога о смерти. Она была моей единственной надеждой, но сам я не мог ничего – ни вскрыть вены, ни выброситься с десятого этажа «Рузвельт-отеля».

Между тем разум Донована обитал в сферах бытия, лежащего по ту сторону материального мира. Ему не удалось покинуть наше четырехмерное пространство, но время для него текло по-другому. Казалось, будущее он видел так же просто, как мы вспоминаем прошлое. Он заранее знал, какие вскоре произойдут события, и отвечал на них действиями, смысла которых я не мог постигнуть. Я не знал того, что было известно ему.

Тело человека – всего лишь преходящая, временная форма его существования.

Мое тело принадлежало не мне. Меня не существовало, я был всего лишь безучастным зрителем того, что делало существо, воплотившееся в моем облике. Чудовищный плод моих экспериментов, оно вернулось сюда из потустороннего мира и безжалостно вышвырнуло меня из жизни.

Жалкий, безмолвный наблюдатель, я вынужден называть это существо именем, с которым была связана часть его бытия: Уоррен Горас Донован.

Итак, спустя несколько минут после бегства Йокума, Уоррен Горас Донован вышел из отеля и направился в автосалон на Айвар-стрит, где взял напрокат автомобиль, седан с восьмицилиндровым двигателем.

Клерк попросил водительское удостоверение, но Донован сказал, что забыл его дома. Вместо этого документа он выложил из кармана несколько лишних денежных купюр.

В журнале он написал: «Герб Йокум, Шоссе Кирквуд». Если бы клерк вздумал навести соответствующие справки, его любопытство было бы в какой-то степени удовлетворено.

Припарковав машину у заднего угла отеля, Донован взял такси и поехал в офис Фаллера.

В пути у него разболелись почки, и он посмотрел в зеркало, установленное над лобовым стеклом такси. Лицо было бледное, с желтоватым оттенком. Как человек, испытывающий фантомные боли после ампутации ноги, Донован не мог избавиться от ощущений, свойственных его прежнему телу.

Расплатившись с таксистом, он поднялся в приемную Фаллера.

Через несколько минут из кабинета вышел Фаллер. Чтобы скрыть неприязнь к Доновану, он сразу напустил на себя деловитый вид.

Они прошли в библиотеку и сели за длинный полированный стол.

Фаллер начал разговор с упрека:

– Мне бы хотелось услышать какое-нибудь объяснение вашей вчерашней выходки. Если это была шутка, то я ее не совсем понял. Мне казалось…

– Ваше мнение, Фаллер, вы можете оставить при себе, – перебил его Донован. – Я нанял вас для того, чтобы вы вытащили из тюрьмы Хиндса, а не критиковали мои поступки.

Фаллер покраснел, но продолжил все тем же озабоченным тоном:

– Ну, я не думаю, что вообще возьмусь за это дело. Оно абсолютно безнадежно. Хиндс – хладнокровный убийца. Советую вам обратиться к какому-нибудь другому адвокату.

Донован усмехнулся. Затем встал и отодвинул небольшую декоративную панель, прикрывавшую потайное углубление в стене. Там было несколько выключателей. Повернув их, Донован снова сел за стол.

Фаллер наблюдал за его действиями молча, с перекошенным лицом. Он не мог поверить своим глазам – но понимал, что за поведением Донована крылось нечто сверхъестественное.

– Вы всегда так предусмотрительны? – с явной угрозой в голосе спросил Донован.

В глазах Фаллера мелькнул ужас.

– Откуда вы?.. – начал он.

– Неважно, – отрезал Донован. – Я не хочу, чтобы наш разговор записывался на пленку. Вам тоже от меня не скрыться! Если хотите, я вам напомню о деле Ралстона и Трумена. Как видите, мы можем говорить начистоту и не играть в прятки.

Он повторил выражение, которое Фаллер употребил накануне.

Фаллер побледнел. Судя по его лицу, он был готов упасть в обморок.

Не глядя на него, Донован добавил:

– Пальс не работает, а занимается вымогательством. Проследите за ним. И скажите ему, что я желаю с ним поговорить. Сегодня же!

Фаллер даже не пробовал сопротивляться. Он пододвинул к себе телефон, снял трубку и сказал несколько слов секретарю. Разговаривая с ней, он выгадывал время. Когда он нажал на рычаг, его лицо было почти спокойно.

– Окружной прокурор делает ставку на одного свидетеля, который не фигурировал в материалах следствия, – пытливо взглянув на Донована, сказал он. – Если ему удастся представить этого свидетеля суду, мы проиграли.

– Ну так помешайте ему, не дайте вывести этого свидетеля, – со сдержанной злостью произнес Донован.

На лбу Фаллера выступили капли пота.

– Вы хотите, чтобы я помешал правосудию? – тихо спросил он. – Это невозможно. Невозможно!

– Это в ваших силах, Фаллер, – твердо сказал Донован. Хиндс должен быть выпущен на свободу.

Фаллера охватило отчаяние, но он все еще не сдавался.

– Откуда у вас такой интерес к этому человеку? Он вам не родственник. Прежде вы даже не видели его!

– Это не ваше дело, – высокомерно произнес Донован. – Ваше дело – освободить его.

– Но этого свидетеля нельзя подкупить! – воскликнул Фаллер.

– Я заплачу столько, сколько он пожелает, – ответил Донован.

– Это всего лишь тринадцатилетняя девочка. Я не могу предложить ей денег! Она просто не поймет меня!

В голосе Фаллера прозвучало даже не отчаяние, а тоска.

Некоторое время они сидели молча. Наконец Фаллер снова заговорил:

– Это маленькая девочка из Сан-Франциско. Она убежала из дома, чтобы стать кинозвездой. Добиралась на попутных, спала где придется. Когда Хиндс совершил наезд, она пряталась у входа в соседнее здание и видела, как все произошло. Все случилось на ее глазах – пожилая женщина, лежавшая на тротуаре, узнала шофера и крикнула: «Кирилл!». Она просила позвать врачей. Но Хиндс дал задний ход и задними колесами раздавил в лепешку ее лицо и ноги.

Последние слова Фаллер произнес с таким видом, будто в случившемся обвинял Донована.

– И она не пошла в полицию? – спросил Донован.

– Она боялась, что ее отправят домой, – насупился Фаллер. – Ее поместили в детский приют на Лома-стрит.

– Тогда уговорите родителей забрать ее отсюда. Позвонить-то вы можете им?

– Они здесь, – сказал Фаллер.

– Прекрасно! Заплатите им столько, сколько потребуется, чтобы вывезти ее за границу штата. А окружному прокурору скажите, что несовершеннолетние беглянки не могут быть надежными свидетелями обвинения. Они слишком истеричны, у них воспаленное воображение.

– Но она слышала, как женщина назвала шофера Кириллом! – воскликнул Фаллер.

Донован встал.

– Так она прочитала об этом в газетах! – с досадой произнес он. – Мне ли вас учить тому, что нужно говорить в подобных случаях? Кто здесь адвокат – вы или я? Кажется, мне придется взять дело в свои руки.

Он заковылял к двери. Фаллер бросился следом.

– Послушайтесь моего совета, Фаллер, верните девчонку в родительский дом. Посодействуйте воссоединению ее семьи, ваши услуги будут щедро оплачены. И учтите, что в противном случае я буду считать вас не только слизняком, но и полным кретином.

Донован вышел в приемную.

Фаллер не осмелился возразить ему.

Немой свидетель этой сцены, я хотел закричать во весь голос. Фаллер мог услышать мой крик… Но у меня не было ни языка, ни гортани, ни даже легких. Я был не более чем мозг в лабораторном сосуде…

В приемной стоял Пальс. Увидев Донована, он с озабоченным видом произнес:

– Здравствуйте, доктор Кори. Я был в отеле, но не застал вас. Кажется, вы желали поговорить со мной?

Затем Пальс бросил пытливый взгляд на адвоката и вполголоса добавил:

– Я только что встречался с семьей девочки…

– Хорошо, ступайте за мной, – грубо перебил его Донован. – Побеседуем на улице.

Опешив от такой бесцеремонности, Пальс некоторое время стоял неподвижно, но потом опомнился и бросился вслед за Донованом. Тот уже вызвал лифт.

– Вы на машине? – спросил Донован.

Пальс кивнул. Он сам не понимал, почему так беспрекословно подчинился этому человеку.

– Отвезите меня к отцу этой девчонки, – приказал Донован, когда они сели в машину.

Устроив за рулем свое слоноподобное тело, Пальс нахмурился.

– Ситуация чрезвычайно деликатна, – объяснил он. – Ее отец священник.

– Я слышал, в церкви тоже берут деньги, – невозмутимо заметил Донован. – В свое время там даже продавали прощение грехов.

Пальс оторопел. Затем грузно повернулся к пассажиру.

– Я бы попросил вас не впутывать в это дело религию, – неожиданно твердым голосом произнес он. – Люди должны стремиться к добру, стараться быть похожими на Христа.

– Вы его только послушайте! Сразу видно, недавно побывал у священника, – засмеялся Донован. – А ну-ка, отвезите меня к нему – увидим, возьмет ли он деньги. Впрочем, заранее могу сказать – возьмет. Все священники берут на лапу, просто у них такса больше, чем у других людей, вот и все. Неужели вы так религиозны, Пальс?

Пальс не ответил. Его очки съехали с переносицы, и он с сердитым видом поправил их.

– Или хотите заключить пари? – саркастически добавил Донован. – Ставлю парочку кубинских сигар.

Последние слова, вероятно, напомнили Пальсу о деньгах, причитавшихся лично ему. Он сказал – прежним, миролюбивым тоном:

– В общем-то дела идут неплохо, доктор Кори. Нам удалось заполучить пять судей. Пять голосов будут на нашей стороне!

– Не так много, если учесть девчонку, – пробормотал Донован. – От нее нужно избавиться – любой ценой.

Он уставился в ветровое стекло. Казалось, его мысли были устремлены в будущее.

– Вперед, живо! – вдруг закричал Донован. – Быстрей, быстрей!

Пальс, опешивший от его крика, сам не заметил, как нажал педаль газа. Машина помчалась по бульвару Беверли.

– Отец девочки остановился в гостинице Уэтерби, на мысе Ван, – сказал Пальс.

Донован не слушал его. Он продолжал напряженно всматриваться в ветровое стекло.

Заточенный в своей ментальной тюрьме, я чувствовал какой-то необъяснимый страх, и этот страх нарастал по мере приближения к мысу Ван. Я знал, что схожу с ума; мои мысли потеряли ясность, затуманились.

Надежда на избавление, желание вновь обрести власть над своим телом – все это слилось в беззвучный крик отчаяния.

Только бы Шратт убил этот мозг! Если бы ему удалось перевернуть стеклянный сосуд или отключить электричество!

Шратт должен был догадываться о том, что творится со мной. Энцефалограмма не могла не зарегистрировать электромагнитные колебания новой формы – а он, опытный медик, не мог не расшифровать их.

Но, с другой стороны, он тоже мог находиться под влиянием мозга!

– Вот здесь, – сказал Пальс, показав на большое белое здание у дороги.

– Остановите машину, – приказал Донован. – И пересаживайтесь на пассажирское сиденье.

Пальс, помедлив, уступил ему, и они поменялись местами. Донован устроился за рулем, а Пальс обошел машину и сел справа.

– Чего мы ждем, доктор Кори? – внезапно насторожившись, спросил Пальс.

Он не мог понять странного поведения Донована, сначала торопившего его, а теперь тянувшего время. Донован не ответил – продолжал всматриваться в ветровое стекло. На его лице появилось испуганное выражение – оно-то и встревожило Пальса.

– Почему бы нам самим не сходить к отцу девочки? Я представлю вас, и, может быть, он согласится поговорить с вами.

Снова молчание. Пальс беспокойно поерзал на своем сиденье.

На улице не было ни одного человека.

Внезапно из-за угла гостиницы вышли двое: пожилая женщина в черном пальто и худенькая девочка лет тринадцати.

Донован вдруг переключил передачу и до отказа нажал педаль газа. Взревел двигатель, машина выскочила на тротуар и помчала прямо на женщин.

Пальс на мгновение оцепенел. Затем, испустив вопль отчаяния, вцепился обеими руками в руль и направил машину на проезжую часть. От такого маневра его новенький купе едва не перевернулся. Сделав головокружительный пируэт, автомобиль понесся в сторону Мелроуз-авеню.

– Остановите машину! – хрипло закричал Пальс.

Донован подрулил к обочине и выключил двигатель.

– Вы чуть не сбили их! – выпалил Пальс.

Его оторопь начала уступать место ярости.

– Вы пытались совершить убийство! Вы хотели убить девочку!

Донован вылез из машины.

– Нам нужно избавиться от нее, – устало произнес он и, словно в трансе, медленно побрел прочь.

– Но не на моей машине! – истерически закричал Пальс. – Не на моей машине!

Он не сводил глаз с удаляющегося Донована. По его лицу текли слезы.

Донован, прихрамывая, прошел до следующего перекрестка, где через несколько минут поймал такси. Плюхнувшись на заднее сиденье, он сказал:

– «Рузвельт-отель», чаевые за скорость.

На лбу Донована блестели крупные капли пота. Он обеими руками держался за бок – у него нестерпимо болели почки.

Внезапно он постучал в стеклянную перегородку, отделявшую его от водителя.

Таксист остановил машину.

Донован зашел в бар и купил бутылку джина, которую после нескольких безрезультатных попыток все-таки умудрился засунуть во внутренний карман пиджака.

Затем он снова сел в такси и вернулся в отель.

Я увидел Дженис в тот момент, когда Донован вошел в холл. Он тоже ее увидел – но прошел мимо, даже не поздоровавшись.

Дженис резко повернулась. Сначала она хотела догнать Донована – уже сделала два-три шага, – но остановилась и с недоумением уставилась на его правую прихрамывавшую ногу. Донован постоял у лифта. Дверца открылась, он вошел в кабину. У него была походка старого больного человека.

Поднявшись в номер, Донован сел на постель и стал ждать.

Он знал, что она придет.

Я молил Бога, чтобы она пришла.

Напряжение, не отпускавшее меня все последние дни, становилось невыносимым. Мне хотелось кричать, плакать, биться в истерике. Я крепился из последних сил. Нужно было сосредоточиться, чтобы сообщить ей о случившемся со мной.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал Донован.

Дженис вошла в комнату и внимательно посмотрела на него.

Я надеялся на ее интуицию. Она не могла не почувствовать, что перед ней сидит не Патрик Кори, а Уоррен Горас Донован!

– Патрик, – мягко, но как-то не совсем уверенно произнесла она.

Ее зрачки были расширены – как у человека, всматривающегося в темноту, – но я не мог понять, что происходило за ними, у нее в голове.

Она стояла неподвижно. Мне показалось, что ей было страшно, но я верил в ее мужество. Дженис никогда не отступала. И главное – она не боялась страха.

Ее решимость придавала ей какой-то высокомерный вид. На Донована она смотрела пристально, как будто впивалась в него глазами.

– Чего тебе? – грубо спросил Донован.

В этот миг я понял, скорее даже почувствовал: мозг испуган. Он избегал этой встречи – не хотел вступать в поединок с равным противником!

Она могла лишь смутно догадываться о причинах тех странных перемен, которые произошли с моим телом, – но знала, какое влияние оказывал на меня мозг Донована. Сопоставив эти два факта, она бы все поняла. Она всегда была проницательной женщиной.

Я взывал к ней. Я пытался докричаться до нее – сказать, что в письменном столе лежит журнал наблюдений за Донованом. Жена медика, она должна была вспомнить о нем. Вспомнить, а потом прочитать и сообразить, как уничтожить чудовище, выползшее на свет из стеклянного сосуда в моей лаборатории.

Я кричал изо всех сил, но знал, что она меня не слышит. Я уповал на ее интуицию.

– Чего ты хочешь? – повторил Донован.

Она вдруг улыбнулась.

– Побыть немного с тобой. Я приехала, чтобы помочь тебе.

– Лучше скажи – чтобы шпионить за мной, – огрызнулся Донован. – Ты мне не нужна. Поезжай домой, к матери – или куда угодно, только оставь меня в покое.

Эти слова он произнес без всякого выражения – как люди, страдающие от какой-то мучительной болезни. Прислушавшись к его голосу, она подошла ближе.

– Тебе больно, – сказал она.

Донован вскочил с постели и с угрожающим видом двинулся ей навстречу.

– А ну, пошла отсюда! – заорал он. – Вон! Ты меня слышишь?

Она продолжала смотреть ему прямо в глаза – будто хотела увидеть то, что было скрыто за ними.

Донован не выдержал ее взгляда и отступил.

– Убирайся вон! – хрипло повторил он.

Дженис повернулась и вышла из комнаты.

Внезапно я успокоился.

Теперь у меня не было никаких сомнений. Я знал: Дженис все поняла. Мы слишком долго жили вдвоем – без друзей, без знакомых – и она хорошо изучила мой характер. Бывали случаи, когда она угадывала мои мысли раньше, чем я сам осознавал их.

Сейчас я мог положиться на нее. Пусть мы жили не лучшим образом – иногда между людьми существует связь, незримо поддерживающая каждого из них. Эти люди могут не любить или даже ненавидеть друг друга, но их души все равно связаны одной нитью. Эта нить не зависит ни от пространства, разлучающего их, ни от времени, влекущего их к смерти. Она и после смерти продолжает соединять их – хотя и не здесь, не на земле.

Иногда люди даже не подозревают о том, как крепко они связаны друг с другом. Лишь в минуту величайшей опасности у них открываются глаза – они прозревают, а вместе с тем и обретают силы, о которых прежде не имели ни малейшего представления.

Донован снова сел на постель, извлек из кармана бутылку джина и со вздохом откупорил ее. Затем принялся пить – прямо из горла, почти не переводя дыхания. Он хотел забыться, заглушить спиртным свою фантомную боль в почках.

Не отрывая горлышка бутылки ото рта, он встал и запер дверь.

Если бы он напился, я получил бы свободу! Тогда я смог бы позвать Дженис – или кого-нибудь, кто помог бы мне!