Текст книги "На двух планетах"

Автор книги: Курд Ласвиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Исходя из существующей на Земле оценки одной калории и из числа калорий, сосредоточиваемых на поверхности Земли в течение одного земного года, собеседники рассчитали, что человечество должно быть обложено марсианами налогом в пятьсот миллиардов немецких марок ежегодно.

– Чорт возьми! – сказал Зальтнер после небольшой паузы. – В хорошенькое положение попадаем мы с вашими нумэ, любезный Элль!

– Кроме этого, Земля должна будет доставлять воздух воду и минералы, сказала Ла.

– Я вас прошу, Зальтнер, – ответил на это Элль, несколько рассердившись, – не забывать, во-первых, что все это – очень зыбкие проекты, а во-вторых, что если даже Марс будет получать доходы с Земли, то он сделает это так, чтобы Земля и ее культура не страдали от этого. Не придавайте слишком много значения фантазированию некоторых марсиан. Это ведь вполне понятно. Согласитесь сами, что соблазнительно увеличить в десять раз количество солнечной энергии, получаемое нашей планетой.

– Я на это могу вам сказать только одно. Я очень хотел бы дать почувствовать первому марсианскому сатрапу, который явится за моим миллионом калорий, силу моих человеческих кулаков.

Элль пожал плечами. – Это вам мало поможет, – сказал он.

– Но вашим домашним животным я все-таки никогда не стану!

– Слепые! – воскликнул Элль. – Неужели вы не убедились еще воочию, что вы не что иное, как рабы, жалкие рабы природы, предания, самолюбия и ваших собственных законов, и что мы приходим к вам, чтобы вас освободить?

– Я не верю в свободу, которая начинается с насилия.

– Вы рассуждаете, как больной ребенок, который не подчиняется доктору и не хочет принимать лекарства.

Ла слушала разговор молча. Элль несколько раз взглядывал на нее, как бы желая увидать, что она согласна с ним, но ее взор все время был направлен на Зальтнера. Его простой, естественный образ мыслей радовал ей сердце, но все-таки все, что он говорил, больно отражалось в ее душе. Разве не проиграно уже все то, за что он еще сражается? Разве великая судьба, царящая над планетами, не сотрет без следа этих упрямых детей Земли? Конечно, Элль прав: учение нумэ, это – разум, это свобода, и ему обеспечена победа. А затем! Разве великая судьба не принесет еще большего укрепления благородной воли личности? Разве свобода не заключается в возможности управлять всем случающимся ко благу этой же личности? Какую же иную свободу могут дать человечеству нумэ?

– Нет, Элль, – сказала Ла медленно, когда Зальтнер ничего не ответил на последнее замечание. -Нет, нет, – не как ребенок. Зальтнер говорил, как взрослый. Нумэ может лучше все это понять, но лучше чувствовать и хотеть нельзя. И я знаю, что так же будет он и действовать.

Она протянула Зальтнеру руку. Ее темные глаза влажно блестели, когда она сказала:

– Но к чему спорить? Дайте нам испробовать все средства к тому, чтобы нумэ и люди были друзьями. Ведь необходимо, чтобы вы учились, учились не теряя благородства. Дайте нам победить заблуждение и клевету, которые вам сейчас угрожают. Время еще есть! Вы, конечно, этого так же хотите, Элль?

– Чего же большего можно еще хотеть? Желанием всей моей жизни было добиться понимания между обеими планетами, их примирения, объединения их культурной работы. С того момента, как я сам лично узнал нумэ, это желание только еще усилилось. Что нумэ превосходят людей чем угодно – это факт. Если дело дойдет до борьбы, люди должны быть побеждены – это несомненно. Что я в этом случае должен быть на стороне нумэ, это так же естественно, как понятна и противоположная точка зрения Зальтнера. Ненависть к человечеству, проявляемая одною частью марсиан, конечно, не представляет собою ничего справедливого, но эти газеты отнюдь не являются мнением Марсианских Штатов. Я надеюсь, что противоположные голоса должны скоро подействовать. Если бы Зальтнер читал и другие газеты, он, может быть, нашел бы в них что-нибудь менее горькое для себя.

– Я читал и другие, – ответил Зальтнер. – Я занимался газетами все послеобеденное время целиком. Хуже всего то обстоятельство, что очень трудно чем-нибудь обосновать мнение о благопристойности человечества. Тому, что будет сказано за нас, марсиане должны верить на слово, а то, что говорится против нас, подтверждается уже имевшим место случаем единственного соприкосновения марсиан с людьми. Во всем этом виноваты проклятые англичане. Но, конечно, виноваты так же и оба болтливых матроса с воздушного корабля и их сообщники, устроившие эту штуку в театре, Правительство должно было бы принять против этого более энергичные меры.

Элль ничего не ответил на это и вскоре стал прощаться. Уходя, он задержал свой взгляд на Ла, которая смотрела на него смеющимися глазами. Когда он ушел, Ла повернулась к Зальтнеру и, схватив его за руки, проговорила:

– Как радует меня то, что у меня здесь ты, мой любимый, мой милый!

XXX

РЕТРОСПЕКТИВ

Исма отметила в своем дневнике уже 18-е октября. Так как несколько дней перед этим она не делала никаких записей, ей понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и определить дату. Она чувствовала себя очень расстроенной. Ко всем ее заботам присоединилось еще недомогание, явившееся результатом изменения жизненных условий. Ее слабость в последние дни стала так велика, что она уже не покидала своей комнаты. Ее друзья были этим весьма озабочены и даже вызвали Хиля, как лучшего на Марсе знатока человеческого организма, чтобы посоветоваться с ним. Последний должен был проделать для этой цели значительное путешествие от места своего пребывания до Кла. Хиль указал на необходимость постройки для Исмы особого аппарата, который дал бы ей возможность находиться в нормальных условиях земного тяготения и давления воздуха. С тех пор, как она находилась в течение всей ночи и части дня в этом искусственном земном климате, силы ее начали восстанавливаться.

Несмотря на то, что ее друзья и знакомые, прежде всего Ла, всячески старались ее приободрить, несмотря на то, что Зальтнер часто смешил ее добродушными шутками и юмористическими описаниями своих приключений на Марсе, она с тоскою ждала приходов Элля. Он навещал ее ежедневно, а во время ее болезни, насколько это допускалось ее состоянием, разговаривал с ней по телефону. Его отношение к ней продолжало оставаться таким же дружеским и участливым, он попрежнему относился к ней с исключительным вниманием, которым он успел избаловать ее за долгие годы. Он старался угадывать ее желания, почти никогда не приходил без того, чтобы не принести с собою что-нибудь, что, как он думал, могло бы ее заинтересовать – газетную статью, рисунок или один из тысячи любопытнейших образцов марсианской индустрии. И в то время, как она разглядывала принесенное, его взор покоился на ней с прежней нежной привязанностью. Она ни на что не могла пожаловаться и в то же время с болью чувствовала, что между ней и ее другом начинается какое-то отчуждение. В его присутствии это исчезало, но как только он уходил, оно вставало перед ней снова. Она сама начинала искать, чем бы его попрекнуть.

Почему не мог он до сих пор добиться, чтобы ей разрешили отбыть с межпланетным кораблем к южному полюсу Земли? Ее просьба была, хотя и с сожалением, но решительно отвергнута Иллем: обстоятельства не допускали этого. Элль напрасно старался поддержать ее ходатайство – ему разъяснили, что, пока Марс находится как бы во враждебных отношениях с Землею, нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из обитателей Земли был отпущен. Когда же Элль как-то раз в ее присутствии горячо просил своего дядю об ускорении ее отправки на Землю, она почувствовала себя обиженной его усердием. А он хотел оставаться на Марсе! Не было и речи о том, чтобы он ее сопровождал. А ведь теперь его место должно было бы быть на Земле, где он мог бы содействовать примирению! Что же именно удерживало его сейчас?

Ей казалось, что она это знает. Почему вначале он так часто с такою теплотою и с таким восхищением говорил с Ла? А теперь он избегает произносить ее имя... Что произошло между ним и Зальтнером, что они так холодно встречаются? А когда он застает у нее Ла, как странно он на нее смотрит. Она хорошо знает этот взгляд. И зачем говорит он с Ла иногда так быстро по-марсиански, что она не в состоянии следить за разговором? Она уже не могла спокойно глядеть на них, когда они были вместе. Холод проник ей в душу и настроил ее неприязненно как по отношению к Ла, так и по отношению к Эллю. Ей не в чем было их упрекнуть, и все же они ее расстраивали и огорчали. Когда Ла уходила, а Элль оставался у нее и начинал говорить с ней тем же сердечным тоном, каким он только что, как ей казалось, говорил с Ла, ее охватывал гнев – словно у нее отнимают то, что должно бы принадлежать ей одной. Она становилась нелюбезной с Эллем, делала ему упреки, а после его ухода раскаивалась в том, как она говорила, как она смотрела, и чувствовала себя неблагодарной и дурной.

Ах, она знала это состояние, это чувство неудовлетворенности, но не могла ничего изменить. Так бывало всякий раз, когда Эллю нравилась другая. Она убеждала самое себя, что это бессмысленно. Она сама приучила его к тому, что он ни на что большее, как на ее дружбу, не может надеяться. Как же могла она запретить ему любить другую, раз она сама отвергала его любовь? Но каждый раз, как начинала угрожать эта опасность, ее охватывала ревность. Почему же она допустит это теперь, когда она – пленница на чужой планете, больная и одинокая, когда он – единственный человек, который в состоянии ее понять? Почему теперь он... Но в чем же она его упрекает? Почему она сама была не лучше? Почему здесь, свободная от всех человеческих отношений и связей, она не скажет ему, что она не хочет, не может обходиться без него? Почему? Потому что любить его – она не хочет! И почему она не может от него отказаться, раз она любит своего мужа, раз она отправилась искать его в пустынях полярной ночи, раз она стремится к нему через мировое пространство? А что, если Торма уже нет? Что, если вернувшись во Фридау, она будет так же одинока, как здесь?

Ее печальные размышления были прерваны звонком, возвещавшим посетителя. Она слышала, как экипаж остановился перед верандою. Это был голос Элля: он разговаривал с Ла. Исма поправила волосы, взглянула на себя в зеркало и осталась недовольна своим взволнованным видом. Сейчас же вошел Элль. Она, улыбаясь, встала ему навстречу.

– У вас опять хороший вид, – сказал он, посмотрев на нее.

Он задержал ее руку в своих. В ее глазах он мог прочесть большую радость. Это был один из тех дней, когда она не умела скрыть, насколько он ей мил.

– Я не знаю, – ответила она. – Я, собственно, чувствую себя не вполне хорошо. Никак не могу отделаться от неприятных размышлений.

– Так поедемте со мною, Исма. Вы увидите нечто такое, чего мы давно ждем. Опыты с ретроспективом дали блестящие результаты – мы сможем увидеть подлинную битву канонерки с воздушным кораблем, которую мы когда-то пережили.

– Ах. Элль, еще раз эта ужасная история! Я больше этого не хочу!

– Я думал, торжество техники вас заинтересует. Заглянуть в прошлое...

Исма заметила, что она обрадует Элля, если поедет с ним.

– Ну, хорошо, – сказала она. – Раз вы хотите, поедем.

–

В большом зале был уже погашен свет, когда Исма и Элль вошли. Освещенный экран представлял побережье Земли Гриннеля – место англо-марсианского столкновения. Можно было ясно разглядеть лейтенанта Прима и двух матросов, высадившихся на берег. Ясность то увеличивалась, то уменьшалась, то одна, то другая часть картины затемнялась, расплывалась. Тем не менее при помощи бинокля Исма могла узнать того офицера которого она видела с воздушного корабля на палубе английской канонерки. В безмолвном напряжении следил зал за тем, как с матросами случилось несчастье, как марсиане пришли им на помощь, как возник конфликт...

Марсиане были удовлетворены: недоразумение разъяснялось. Англичане действительно могли принять их за врагов.

Высадив пленных марсиан на берег, разбитая канонерка двинулась к югу. Перед зрителями проходили плавучие льдины, бухты и фьорды. Исме казалось, что она опять на воздушном корабле, что она ищет следов Гуго в этом так быстро покинутом краю.

Вот, в одном из проливов появилась лодка, потом другая, третья...

Исма схватила Элля за руку. – Смотрите, смотрите туда!

– Действительно! – воскликнул Элль. – Это эскимосские лодки, так называемые "умиаки". Надо задержать картину на месте!

Лодки, очевидно, были уже замечены кананеркой, и на ней ждали их приближение. Наконец "Сторожевой" спустил шлюпку с восемью матросами. Шлюпка и один из умиаков быстро плыли друг к другу навстречу. На носу эскимосской лодки стоял человек и махал меховой шапкой. Его светлое лицо было обрамлено белокурой бородою – это был не эскимос.

– Гуго! – раздался громкий возглас. Марсиане удивленно повернулись, не понимая, что это значит.

– Это – Торм! – крикнул Элль, обращаясь к Иллю и поддерживая упавшую к нему на руки Исму.

XXXI

РАЗРЫВ

– Нет, Зальтнер, нельзя!

Элль вернул Зальтнеру письмо. На маленьком запечатанном конверте рукою Исмы был надписан адрес Торма.

– Я не могу этого сделать, – повторил Элль, видя, что Зальтнер ничего не отвечает.

– Даже в том случае, если г-жа Торн заверит вас, что письмо не содержит ничего политического, никаких сообщений об операциях или намерениях марсиан?

– Даже и в этом случае нельзя. Мы не можем отправить с этим кораблем ни одного письма от жителей Земли, которое не могло бы быть открыто показано властям. Г-жа Торм и вы требуете от меня невозможного – я должен нарушить для этого закон. Сейчас – военное положение. Вы хотите, чтобы я совершил такой поступок, который может быть рассмотрен, как измена, и сердитесь на меня за то, что я принужден вам отказать. А г-жа Торм даже настолько рассержена, что не хочет ни видеть меня, ни разговаривать со мною? Она пользуется вами, чтобы повторить мне свое желание? Но она же написала открыто своему мужу, целый том. Это письмо лежит здесь, оно разрешено к отправке. Чего же ей еще надо?

– Это личный секрет. Раз г-жа Торм не желает его сообщить вам, как же может он быть мне известен? Впрочем, она ничего не знает о моей попытке обратиться к вам. Она только просила меня прибегнуть к помощи Ла.

– Ла? Причем же здесь Ла?

Она посылает Грунте обещанные ею ареографические материалы и разъяснения по некоторым техническим вопросам. Это маленькое письмо отлично может войти в пакет.

– И Ла, разумеется, отказалась пойти на этот обман?

– Я еще не спрашивал ее об этом. Я не мог застать ее дома. А кроме того, я предварительно хотел поговорить с вами, как с человеком и другом. Теперь я вижу, что это совершенно бесцельно. Вы, конечно, не возьмете и моего письма к Торму, так же, как и моего письма к матери?

Элль покачал отрицательно головой. – Вы все уж писали обоим.

– Но только открыто. Бывают вещи, которых не хочется говорить при других. Где же ваша прославленная свобода, обещанная свобода, когда вы лишаете нас права высказывать свои мысли?

– Должны же вы понять, что так обстоит дело только сейчас, когда все еще не выяснены наши отношения к Земле. Это – исключение. Это – несчастие, которое заставляет нас итти против основ нравственности, против личной свободы. Но нравственные противоречия всеобщий тягостный удел, они неизбежны. Наш высший долг – установление взаимоотношений между планетами требует от нас принесения в жертву интересов отдельных личностей.

– Однако, все это вытекает из одного только недоверия марсиан к людям.

Элль внимательно посмотрел на Зальтнера.

– А вы можете дать мне честное слово, – спросил он, – что в ваших письмах нет ничего, касающегося наших намерений?

– Нет! – ответил тот.

– И вы требуете от меня...

– Я требую то, что вправе требовать человек от человека, а тем более немец от немца – помощи в защите против сильнейшего противника.

– А я на стороне этого противника, который на самом деле не противник, а лучший друг.

– Тогда нам не о чем больше разговаривать, я хотел только убедиться, что нам, людям, нечего ждать от вас.

– Вы не хотите меня понять...

– Всего хорошего!

Зальтнер больше не слушал Элля. Он вышел. Элль вздохнул. Вот и он, честный Зальтнер, против него! Может ли это быть? Но что теперь ему в этом, после того, как он потерял её. Мрачно нахмурился его лоб. Это – ее благодарность, благодарность за все, благодарность Исмы!

Когда она узнала на картине ретроспектива своего мужа, когда увидела, как он из эскимосского умиака машет английской шлюпке, на мгновение силы оставили ее, но только на мгновение. Она сейчас же оправилась и продолжала следить с лихорадочным вниманием. Можно было видеть, как обе лодки пристали к борту "Сторожевого", как Торм поднялся на корабль и представил капитану свои бумаги. Видно было, как вокруг него собрались офицеры, как эскимосов наделили подарками и как удалилась их лодка, "Сторожевой" продолжал свой путь на юг. Очевидно, машины и руль не были повреждены или были уже исправлены, так как канонерка двигалась легко и быстро. Ее очертания делались все менее ясными. Наступали сумерки. Скоро нельзя было ничего различить, кроме ее огней. Без сомнения, Торм в непродолжительном времени должен был достигнуть берегов Англии.

Итак, Тори спасен. Конечно, он уже извещен об исчезновении Исмы. Во Фридау не могли не позаботиться о том, чтобы представить это обстоятельство под соответствующим углом зрения. А она, которая не хотела оставаться без него во Фридау, должна была теперь его покинуть...

Исма провела бессонную ночь. Затем, с утра, она, вновь решила добиваться того, чтобы ее взяла на межпланетный корабль. Но всё было тщетно. По крайней мере должны были взять письмо. На это согласились, но письмо обязательно должно было быть открытым. Она написала, но это ее далеко не удовлетворяло. То, что у нее было сказать ему – этого никто не должен читать. Она знала, как она должна ему писать, она знала, что только так он ее поймет. И это было запрещено. А тут еще удар со стороны Элля! Она умоляла его позаботиться о ее письме. Из этого ничего не вышло. Она просила его самого совершить путешествие, чтобы объяснить ее мужу все, что могло быть для него неясным. Он отказался, говоря, что теперь не хочет возвращаться на Землю. Может быть, марсиане и согласились бы на его поездку, но он не хотел этого сам. Но почему? Потому что он не хотел оставлять одну ее, Исму? Она этому не верила, она подозревала иную причину, которую она не могла ему простить. Она сказала ему много горького. Она больше не хотела его видеть. И он ушел. Конечно! Ла сумеет его утешить...

Элль тоже думал всю ночь о том, что могло происходить в душе Исмы. Чувство горечи скоро у него прошло, он больше не мог уже сердиться. Осталась только грусть, глубокая грусть.

И все-таки он обязан перенести это. Все остальное было немыслимо. Если она связана с Землею, то он – с Марсом. Этой бездны не одолеет никакой межпланетный корабль.

И если даже планеты примирятся, найдет ли он ее опять?

Он глубоко вздохнул. И странно – рядом с образом Исмы перед ним встал образ Ла. Это был родной ему марсианский образ. Здесь все было свободно от тех оков, которые тяготеют на Земле. Он вспомнил пленительные часы, проведенные с нею.

Сейчас Зальтнер на пути к ней. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы она согласилась исполнить его просьбу... Вообще...

Внезапно ему пришло в голову, что она, может быть, сейчас не в Кла. Она нераз говорила, что, должно быть, уедет. Зальтнер напрасно расчитывал увидеть ее сегодня. Элль захотел удостовериться, дома ли она. Он позвонил ей по телефону. Ла была дома, но заявила, что она очень спешит. Элль сообщил ей, что Зальтнер собирается прийти к ней с просьбой, исполнение которой невозможно. На это не последовало никакого ответа, несмотря на то, что он повторил свой вопрос. Наконец, послышался как бы принужденный, голос: "Не беспокойтесь ни о чем. Прощайте"! Ни слова, ни слова больше. Элль не знал, что об этом думать. Он вернулся к рабочему столу и зажег свет. Ему хотелось забыться за работой, и он погрузился в изучение бюджета Марсианских Штатов.

XXXII

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЛА

Зальтнер ехал к дому Фру. Дорога проходила парком. Управляя марсианским самодвижущимся экипажем, Зальтнер думал об отношениях Марса к Земле и об отношениях между им и Ла... Она любит его, прекрасная марсианка, – разве это не счастье? И все же ее слова: "Не забывай, что я нумэ", сказанные ею, когда они вдвоем смотрели вниз, на Землю, не выходили у него из головы, озабочивали его и оставались для него непонятными. Вспоминая об этом, он не мог сейчас прийти к определенному решению: обращаться ли ему к Ла с просьбой о пересылке писем? Он уже два дня не видался с нею. Его последнее время завалили делами. Комиссия по делам Земли все время запрашивала его мнения по тем или иным вопросам. Кроме того, он имел несколько продолжительных разговоров с г-жей Торм и потратил очень много времени на писание писем на Землю. Два раза он звонил Ла по телефону, но оба раза не заставал ее дома. Он не мог придумать, чем она могла быть так занята. Она уже неделю оставалась вдвоем со своей матерью, так как Фру отбыл на полюс подготовлять отправку межпланетного корабля. Фру, как исключительный знаток Земли, должен был ехать с экспедицией, и на него была возложена вся техническая сторона дела. Сперва было решено, что с ним поедет и Ла. Мысль о разлуке больно сжала сердце Зальтнера, и он вздохнул свободнее лишь тогда, когда Ла заявила о своем желании остаться на Марсе. Он ласкал себя мыслью, что именно ее любовь к нему была главною причиною ее отказа принять участие в экспедиции. Так почему же его теперь одолевали сомнения? Почему он не мог найти времени повидаться с ней?

Он не мог скрыть от себя, он ревновал. В последнее время почти каждый раз, как он приходил к Ла, он заставал там Элля. Если же Элля не было у нее, то каждый раз он вызывал ее к телефону. А как она встречала Элля! Они тотчас понимали каждое слово, каждый взгляд другого; он не мог следить за их разговорами. Это были два нумэ. Они беседовали, они нравились друг другу, они... – ведь не могло же быть сомнения том, что каждый, узнавший Ла близко, должен был ее полюбить. И как мог он, Зальтнер, соперничать с сыном марсианина? Он начинал ненавидеть этого Элля, называл его изменником человечеству и похитителем его счастья. Но разве можно называть изменником человека, вернувшегося в свое отечество, у которого он был украден судьбой? А потом, какое он сам имел право на Ла? И как могло бы осуществиться его счастье? Она была марсианка, и, любя ее, он должен считаться с правами марсиан, – а он был человек.

Зальтнер уже приближался к широкой улице, на которой жила Ла. Погруженный в свои мысли, он совершенно не заметил, что навстречу ему двигался транспорт общества перевозок. Едва-едва успел он направить свой экипаж в сторону и пропустить транспорт мимо себя. При помощи особого механизма на полозьях двигался целый дом. Окна его были закрыты, и в доме было темно. Обитатели его, очевидно, спали. Когда они проснутся завтра, дом их уже будет находиться за много сотен километров. Когда дорога освободилась, Зальтнер вновь поехал по широкой улице, освещенной по обеим сторонам полосами флуоресцирующего света. Еще минута, и он достигнет дома Ла. Удастся ли ему поговорить с ней сегодня? Ведь уже довольно поздно. Вот уже и соседний дом. Зальтнер задержал экипаж.

Дом Фру исчез. На пустом месте высилась доска с надписью содержащей только следующее: "Отбыли 29, 36 в Мари, Зей 614".

Зальтнер оцепенел. 29, 36 – обозначало момент отбытия. Он посмотрел на календарь, который составил себе для перевода марсианского времени на земное. На его часах сейчас было 29, 37 – т. е. со времени отбытия прошло всего десять минут. Это, значит, и был дом Ла, который он только что встретил. Он не знал, что делать. Если он даст полный ход своему экипажу, и он, может быть, еще догонит транспорт, пока тот не перешел на каток, где разовьет большую скорость. Зальтнер хотел уже пускаться в путь. Но к чему это послужит? Ведь не может же он будить Ла ночью, а поехать в Мари он поспеет и завтра. Он конечно не знал, где находится этот округ или штат, но это его не останавливало. Итак, завтра в путь на поиски Ла. Он с полудня не был дома; конечно, там он найдет объяснение неожиданному исчезновению Ла.

Дом Зальтнера был совсем поблизости. Когда он открыл дверь и зажглись освещающие комнату лампы, первое, что бросилось ему в глаза, была записка со следующими немецкими словами: "Я говорила в граммофон. Ла".

Зальтнер поспешил к аппарату, раздался мелодический, низкий голос Ла. Зальтнеру казалось, что он видит ее перед собой, что это она сама говорит ему с нежным упреком:

"Где же ты прячешься, мой милый Заль? Я тебе три раза звонила, искала тебя у госпожи Торм, – тебя нигде не было. Наконец, я сама заехала к тебе, и у меня есть время только для того, чтобы сказать тебе несколько слов в граммофон, чтобы ты не подумал, что твоя Ла уехала, не захотев с тобою проститься. Ну, так слушай! Через полчаса мы выезжаем в Мари, Зей 614. Мари лежит на югозапад отсюда, на восточном краю пустыни Голь. Я еду неохотно, я так хотела бы остаться около тебя в нашем прекрасном Кла. А во всем этом виноваты все-таки вы, злые люди! В Голь будут произведены опыты по противодействию наших воздушных кораблей обстрелу из человеческих орудий, и туда приедет с полюса мой отец. Мы едем туда, чтобы проститься с ним еще раз перед его отъездом на Землю. Приехать в Кла у него не будет времени. Там же увидим мы еще раз Зэ. Итак, прощай, мой милый друг! Мы можем каждый день разговаривать друг с другом. Завтра между тремя и четырьмя я буду звонить тебе – будь непременно дома. Я не жду тебя сейчас в Зей, так как твое появление там было бы встречено с большим неудовольствием. Но потом, когда межпланетные корабли улетят, у нас будет спокойнее, и ты сможешь нас посещать. Мы задержимся в Мари, так как там прохладнее, а это привлекает мою мать. Еще раз прощай до завтрашнего разговора. Твоя Ла".

Зальтнер заставил аппарат повторить еще раз прощальные слова Ла и задумался. Он вспомнил, как Ла показывала ему пустыню Голь, когда они приближались к Марсу на межпланетном корабле. Это было большое светлое пятно не очень далеко от южного полюса. Астрономы земли называют его островом Туле I. Его путь от полюса в Кла проходил недалеко от пустыни Голь, так как прямой путь был в то время года еще неудобен из-за снегов. Насколько Зальтнер помнил местность, виденную им из окна экспресса, ее характер очень подходил для опытной артиллерийской стрельбы. Но почему же Ла так поторопилась со своим отъездом? Она говорит, чтобы проститься с отцом. Значит, Фру ожидается там очень скоро, может быть, уже завтра – а отсюда следует, что межпланетный корабль отправится тоже очень скоро. Ему, следовательно, нельзя совершенно терять времени, если он хочет поговорить лично с Ла до отбытия корабля. Зачем же только снялись они со всем своим домом, если уехали только для свидания с Фру? Еще рано спасаться так далеко на юг от летней жары. И почему он не должен ехать к ней?

И что значит это мельком брошенное замечание относительно Зэ?

Зальтнер непоколебимо решился немедленно ехать. Кроме всего прочего, он обещал Исме прибегнуть к помощи Ла и должен был сдержать свое слово. Однако, сам он был озабочен еще более важным делом. Он считал своим долгом предупредить государства Земли о марсианских намерениях. Он помнил слова Грунте, что они должны быть разведчиками, от которых может зависеть судьба цивилизованной Земли. Он должен предупредить человечество не столько о правительственных мероприятиях, сколько о взглядах, царящих в партии антибатов. сделать еще попытку послать на Землю письма, не прошедшие через руки марсиан.

Ла сказала:

– Я не жду тебя сейчас в Зей, так как твое появление там было бы встречено с большим неудовольствием. – Он заставил аппарат повторить еще раз эти слова. Ведь это могло быть личным мнением Ла, может быть, советом, но здесь не заключалось прямого запрещения. Почему она не выразилась с большею ясностью? Может быть, она следовала чьему-нибудь желанию? Кто это может встретить его с большим неудовольствием: правительство, марсиане, Илль... Элль? Нет, что бы там ни было – в Мари!

XXXIII

В ШТАТЕ МАРИ

Претерпев целый ряд затруднений, преодолеть которые помогла ему неожиданная встреча с Зэ, Зальтнер попал, наконец, в штат Мари и достиг Зей.

Когда он входил в комнату, Ла как раз собиралась звонить ему по телефону.

– Я сам здесь! – вскричал он. – Я должен был видеть

тебя!

Ла несколько секунд стояла молча. Затем она глубоко вздохнула и, крепко сжав руки, тихо проговорила:

– О, мой друг! Зачем ты это сделал?

– А почему бы мне этого и не сделать? Я по тебе соскучился, Ла, а потом мне нужна твоя помощь.

– Моя помощь!.. – Одну минуту Ла надеялась, что дело могло итти совсем не о том, чего она боялась. – Если только я буду в состоянии это сделать, с какою охотою я постараюсь тебе услужить. – Она потянула его к себе и усадила рядом с собою. Он крепко держал ее руку.

– У меня к тебе большая просьба, от госпожи Торм и от меня.

Ла откинулась назад. – Не высказывай ее. Я прошу тебя, не высказывай ее, чтобы меня не тяготила необходимость отказать тебе.

– Ты знаешь?..

– Я знаю, в чем дело.

– От Элля?!

– Через него. Ведь это же невозможно. Как ты, там, на северном полюсе Земли, стремился выполнить свой долг по отношению к своему отечеству, так не могу и я нарушать ради тебя закон. А закон воспрещает людям какие бы то ни было бесконтрольные посылки на Землю.

Зальтнер почти не слушал ее объяснений. Он мрачно смотрел вперед.

– Элль! – горько промолвил он, наконец. – Конечно, это все через него! Ты с ним говоришь, он всегда у тебя, ты его слушаешь больше, чем меня.

Ла вздохнула.

– Я знала, что это будет так. Ах, если бы ты послушал моего совета и не ездил сюда!

– Я тебе не буду мешать; как только Элль придет, я сейчас же уйду.

– Это почему? Он, правда, придет. Но на что ты сердишься? Разве ты заметил, что я тебя меньше стала любить?

– Но ведь ты его любишь?

– Как можешь ты спрашивать, – гордо сказала она, – о том, о чем не может, пожалуй, спрашивать даже собственное я? Но тут выражение ее лица вдруг стало бесконечно печальным и нежным. Она схватила его руки и наклонилась к нему.

– Но как я могу сердиться на тебя? – сказала она. – Я должна бранить только себя. Ведь я тебе говорила: не забывай, что я нумэ! Ах, а я-то забыла, что ты – человек и что ты не знаешь, что я тебе говорю, не знаешь и сейчас, что значит, когда я говорю: любовь должна быть всегда свободна! А ты хочешь сделать меня несвободной! Ты хочешь, чтобы я запрещала своему чувству?