Текст книги "Грань бессмертия (сборник)"

Автор книги: Кшиштоф Борунь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

II

Белая вилла утопала в сочной зелени. Уже издалека сквозь ветви деревьев Тин заметила серебристый корпус ионтера, стоящего на небольшой площадке перед домом.

Она поспешно взбежала по лестнице. Еще у двери ее оглушили резкие звуки какой-то старой джазовой симфонии.

В расположенной в мезонине мастерской среди разбросанных на полу больших листов бумаги сидел на корточках Джор. Он был в одних брюках, его загорелая спина казалась еще темнее на фоне разноцветных пятен красочной композиции.

– Джор! – голос Тин потонул в оглушительных звуках музыки.

Она подошла к стене и выключила приемник.

Джор поднял голову и посмотрел на Тин отсутствующим взглядом. Потом быстро вскочил с пола и подбежал к ней.

– Уже приехала? – воскликнул он радостно. – Ты приземлилась раньше? Почему ты мне ничего не сказала?

– Приземлилась по расписанию.

– Как? – удивился он и торопливо взглянул на часы. – Уже 15.16?

– Я думала, что ты прилетишь за мной.

– Ох, где моя голова? – сказал он искренне растроенный. – И ты меня ждала?

– Ждала…

– А я так увлекся, что… совершенно позабыл обо всем на свете… Видишь? – показал он рукой на яркие эскизы. – Новая трактовка! Совершенно новое решение!

– Вижу. Очень интересный замысел, – несколько сухо ответила она и сразу же попыталась это исправить: – Действительно прекрасная идея!

Однако Джор почувствовал нотку неискренности в ее голосе.

– Тебе не нравится? – спросил он обиженно.

– Нет, нет… – возразила она поспешно. – Хеб был прав – прежняя композиция была слабее. Эта мне нравится больше. Конечно, над ней следует еще поработать. Но в ней уже что-то есть. Особенно вот этот фрагмент…

– Это будет «Утро».

– Оригинально ты вписал в композицию это женское лицо. Необычный профиль. Пожалуй, только слишком деформирован…

– Это еще только эскиз… Но мне показалось, – снова заговорил он, – что вначале у тебя были какие-то сомнения…

– Н-нет… Нет. Просто мне было неприятно, что ты не прилетел за мной.

– Какой же я глупец! Но ты не обижаешься на меня? – он обнял Тин за плечи так, чтобы не запачкать ладонями ее платья, и поцеловал в шею. Она прижалась головой к его груди, тихо сказала:

– Разве я могу на тебя обижаться? Нам так хорошо вместе. Мы ведь никогда не расстанемся, правда? Скажи!

On удивленно посмотрел на нее.

– Что это вдруг тебе пришло в голову?

– Ничего. Ничего… Все же очень много значит иметь на свете близкого человека, очень близкого, которого ты любишь и который любит тебя…

– Это и есть счастье, – сказал он, целуя ее в губы.

– Скажи мне, как ты нашел новое решение? – снова заговорила она через минуту уже о работе Джора. – Ты говорил, что на пляже…

– Да, да… Утром позвонил Хеб и сказал, что комиссия отклонила проект. Я очень расстроился. Чтобы как-то успокоиться, пошел искупаться. И вдруг, сам не знаю почему, меня осенило сместить основной аспект композиции в левый нижний угол северной стены. Потом ужо мысли рождались одна за другой…

– А это лицо?

– Именно лицо… Я встретил на пляже девушку. Необычный профиль. Посмотри в этюднике, он там, на столике, а я пока вымою руки.

Он пошел в ванную. Тин села в кресло, рассматривая рисунки.

Из двадцати с лишним эскизов, сделанных в это утро, более чем две трети изображали одну и ту же молодую женщину. В основном это были рисунки головы, хотя встречались наброски и в полный рост. Девушка была очень стройной, но особенно привлекали ее сияющие радостью глаза. Она не отличалась классической красотой, но как бы олицетворяла собою буйную, всепобеждающую юность.

– Я снял ее киноаппаратом, – бросил Джор, останавливаясь за спиной жены. – Можешь убедиться, как она выглядит в жизни.

– Ты даже снял ее?

– Тебя это удивляет?

– Нет, по-моему, модель воистину необычная.

Она в задумчивости смотрела на эскизы.

– Что мы знаем об окружающем нас мире?..

– Почему ты заговорила об этом именно сейчас?

– В Веронском порту и здесь, в Сиднее, все считают меня опытным капитаном, – продолжала она, не отвечая на вопрос. – Это смешно. Мой настоящий жизненный опыт, опыт, который я могу связать с конкретными, относящимися к определенному событию воспоминаниями, охватывает всего лишь неполных пять месяцев. Из них почти четыре месяца – пребывание на Желтом Якубе. Это нелепо, правда, Джор?

Джор сел рядом с Тин и нежно взял ее за руку.

– Это в тебе говорит обида. Я никогда не видел тебя в таком состоянии. Скажи, что тебя расстраивает?

– Не знаю… Так что-то нахлынули на меня мысли о том, что все-таки… плохо не знать о себе… всего.

– Что вдруг на тебя нашло? Ты же понимаешь, что это не имеет никакого смысла.

– Я всегда боялась, что может прийти день, когда я начну жалеть…

– О чем? Ты говоришь вздор.

– Алл утверждал, что у нас никогда не появится желания узнать о той жизни. Его машины внушили нам это. Но он не смог предусмотреть всего…

– Это ребячество, наивное любопытство.

– Нет. Это нечто большее. Это неуверенность…

Он со страхом посмотрел ей в глаза.

Внизу неожиданно раздался звонок видеофона.

– Это, наверное, Хеб, ко мне, – сказал Джор, вставая.

Тин тоже встала.

– Приготовлю обед.

Она прошла в столовую и, достав несколько банок консервов, заложила их в кухонный автомат. Когда она выппмала наполненные тарелки, в дверях появился Джор. Его глаза светились радостью и возбуждением.

– У нас вечером будет гость, – с таинственным видом сказал он. – Ты даже не сможешь угадать кто.

Она ощутила в горле неприятную спазму.

– Кто-нибудь от Алла?

– Нет. Ты знаешь, кто такой Фери Ган?

Она чуть не уронила на пол тарелку.

– Знаменитый телерепортер. Его называют Кишем[2]2
  Эгон Эрвин Киш (1895–1948) – чешский писатель, один из наиболее выдающихся репортеров мира.


[Закрыть] нашего времени. Он, несомненно, заинтересовался моим «Южным солнцем». Это человек, который может сделать меня знаменитым художником, если только захочет написать что-либо о моих работах или сфотографировать их.

– Ты думаешь, что он решил посетить нас в связи с тем, что увидел твои картины в Весенней Галерее?

– А почему еще?

– Этот человек был на Желтом Якубе.

Джор не понял смысла слов Тин.

– Ну и что же? Если Алл обратил его внимание на меня – тем лучше. У нас будет еще одна причина быть благодарными профессору.

Было бы жестоко развеять иллюзии Джора.

«А стоит ли вообще говорить ему о подслушанном разговоре?» – подумала она устало. – «Может быть, так лучше?»

III

Фери Ган приехал в 20 часов. Он был, как всегда, красноречив. Посмотрев красочные эскизы к старому и новому проектам «Южного солнца», он высказывал свои замечания с большим знанием дела и, несмотря на скупость похвал, полностью завоевал симпатии Джора. Он тоже обратил внимание на необычное лицо девушки с пляжа. Ни о Желтом Якубе, ни о цели своего визита он не обмолвился в мастерской ни словом, и Тин с беспокойством ждала момента, когда они сядут ужинать.

Она не ошиблась. Ган хотел войти в доверие к Джору, чтобы вызвать его на откровенность. Однако она не ожидала, что он поставит вопрос так открыто и в то же время ловко, что Джор сам поможет ему.

– Не знаю, догадываетесь ли вы, чем вызван этот мой визит к вам, – сказал он, когда они сели за стол. – Волей случая я летел на той же ракете, которую вели вы, капитан, и вспомнил, что видел вас на Желтом Якубе. Не пытайтесь это отрицать, так как я видел там также и вашего мужа и абсолютно уверен в этом. Все, что связано с работами Алла, чрезвычайно интересует меня. В управлении порта я узнал, где вы живете и кто ваш муж. Скажу откровенно – и прошу вас не сердиться на меня за это, – что в основном я хотел говорить с вами о Желтом Якубе. Однако теперь, когда я увидел ваши работы, положение коренным образом меняется.

– Слушаю, – Джор неуверенно взглянул на гостя.

– Я готовлю цикл телерепортажей под рабочим названием «Портреты людей нашего времени» и, если вы разрешите, представлю в них эволюцию вашего «Южного солнца». Я отнюдь не считаю первоначальный проект стенных панно для Радужного Дворца плохим или слабым, как вы это утверждаете. Ему недостает только того, что связывает все элементы в единое целое. Именно этого вы и достигли в своем новом варианте композиции. Я хотел бы на конкретном примере показать зрителям рождение и преображение творческого замысла в жизни художника. Вопрос о Желтом Якубе я целиком оставляю в стороне. Я знаю, что все возвращающиеся из санатория Алла не любят об этом говорить. Поэтому я не буду вытягивать из вас никаких признаний, поскольку это было бы нечестно с моей стороны. Позволите ли вы время от времени прилетать к вам, чтобы с киноаппаратом наблюдать за вашей работой?

– Конечно, я буду очень рад, – с нескрываемым удовлетворением ответил Джор. – А что касается Желтого Якуба, то мы действительно неделю назад приехали оттуда. Там как раз и родилась моя первая идея «Южного солнца». Этот заказ достал для меня Алл. Кстати, мы ничего не имеем против, если вы будете расспрашивать нас о пребывании на Желтом Якубе. Мы расскажем вам все, что можно. Правда, Тин?

Она кивнула, подумав одновременно: «Какой же Джор наивный».

– А разве профессор не обязал вас сохранять тайну? – спросил Ган.

– Ну, конечно, само собой разумеется, что некоторые факты не должны стать общеизвестными.

– Значит, вы соглашаетесь на опубликование некоторых ваших высказываний?

Джор смешался.

– Смотря каких и в какой форме.

– Об этом вообще нелегко говорить. Особенно нам, – вмешалась в разговор Тин. – Проблема не в публикации. По-видимому, этого не понять тем, кто сам не был на лечении у Алла.

– Я уже сказал, что не хочу ничего у вас выпытывать.

– Да нет, пожалуйста, спрашивайте, – ободряюще сказал Джор. – Я вас слушаю.

– Я не буду утомлять вас сегодня. Может быть, в другой раз при случае, когда прилечу записывать. Меня интересовали бы только некоторые ваши впечатления. Например, действительно ли в вашей памяти ничего не осталось из прежних воспоминаний? Хотя бы детских?

– Смотря каких. У нас нет упорядоченных конкретных воспоминаний, которые относились бы ко времени более шести месяцев назад. Однако это не значит, что у нас нет вообще никаких воспоминаний. Например, я помню стихи или какую-нибудь химическую формулу… И знаю, что эти стихи я декламировал в каком-то большом светлом зале, полном молодежи, а изображение формулы – большие черные буквы – кто-то проецировал на белый экран. Но это только обрывок, фрагмент, лишь одна сцена, причем как бы в тумане. Я помню также своих родителей, но только их поведение, нежность, очертания фигур. Их лиц я не представляю себе. Если бы я увидел фотографию своих родителей, то не уверен, смог ли сказать, кто это…

– Это очень напоминает обычную забывчивость, – заметил Ган. – Я тоже многие события помню, как в тумане. Не могу представить лица тех или иных людей или даже не узнаю их на фотографиях. А ведь я не был на лечении у Алла, и мне всего 26 лет.

– Однако у вас, кроме этих отрывочных, частично стершихся воспоминаний, есть и воспоминания конкретные, упорядоченные, четкие. А у нас их нет совершенно. Моя жена, например, великолепно знает конструкции космических кораблей, разбирается в астрономии, физике, химии, математике, но не могла бы воспроизвести в памяти, где, при каких обстоятельствах она изучила все это. Она хорошо знает географию, более того – помнит, что бывала в том или ином городе, но когда, с кем – все это как бы стерто в извилинах ее мозга.

– Как проходила эта операция? Вы что-нибудь помните?

– Почти ничего. Мне только известно от одного из сотрудников Алла, что во время операции я был в сознании. Человек находится как бы в состоянии гипноза. Врач приказывает ему думать о том или ином, а когда эта мысль появляется, аппаратура, стирающая память, автоматически создает что-то вроде контрколебаний, гасящих информацию. Одновременно происходит утрата сформированных в мозгу комбинаций нервных соединений. Я получаю задание думать, допустим, о своем родственнике, которого очень хорошо знаю. Я вспоминаю, например, его лицо, и под воздействием контрколебаний оно стирается в моей памяти. Врач вновь предлагает мне думать о нем. Я вспоминаю те сцены моей жизни, которые связаны с ним, и тотчас же они расплываются в моей памяти, как и его лицо. Я помню о нем все меньше и меньше, пока, наконец, совершенно перестаю что-либо о нем знать. И теперь называемое врачом имя не вызывает у меня никаких ассоциации, разве что лишь случайные, фонетические. В памяти в этом месте возникла пустота.

– Но все же что-то остается, хотя бы имя, фамилия неизвестного теперь лица, называвшаяся во время операции?

– Нет. Позднее устраняется также и воспоминание о самой операции.

– Говорят, одновременно прививается нежелание к поискам следов прошлой жизни и даже к разговорам на эту тему?

– Весьма возможно. Моя жена еще ощущает какую-то травму в этой связи. Она существует где-то в подсознании, и когда человек старается путем самоанализа извлечь ее наружу, его охватывает все возрастающее беспокойство. Я тоже вначале ощущал это весьма сильно, но теперь уже в значительной мере сумел справиться с этим чувством. Лишь иногда, очень редко, случается, что я переживаю нечто вроде шока…

– Технически такое состояние, по-видимому, вызвать очень просто, – заметил Ган. – Ведь когда в цепи нейронов преобладают, скажем, колебания с частотой шесть циклов в секунду, человек испытывает неприятные ощущения, такие же, как в жизни в минуты опасности. Спокойной атмосфере напряженной работы соответствуют колебания с частотой двадцать четыре цикла в секунду.

Тин посмотрела на Гана с неприязнью. Ей захотелось охладить его ораторский пыл, хотя бы из-за Джора.

– Все это совершенно естественно, – сказала она равнодушным тоном. – Существует тесная связь между чувствами и колебаниями электрического потенциала в цепи нейронов. Достаточно сформировать электрическую структуру памяти таким образом, чтобы определенные мысли путем резонанса вызывали такие неприятные колебания.

– Я вижу, что вы разбираетесь не только в ракетах, – заметил репортер.

– Этот вопрос немного интересовал меня, однако это не меняет того факта, что каждая попытка возвращения к прошлому вызывает у меня именно такие неприятные колебания…

Казалось, Ган не заметил намека.

– Если можно, я еще спрошу вас кое о чем. Ваш опыт, капитан, показывает, что, очевидно, вы летали и до лечения, в прошлой жизни. Это, пожалуй, не подлежит сомнению. А вы, Джор, тоже когда-то были художником? Если да, то ведь картины, которые вы писали до потери памяти, должны носить ту же печать вашей личности, что и написанные теперь?

– Не знаю. Наверное, так должно быть.

– Разве мог ваш талант развиться только сейчас, в течение нескольких месяцев после операции?

Джор задумчиво смотрел в чашку.

– Вы хотите узнать, – произнес он дрогнувшим голосом после некоторой паузы, – можно ли найти мои картины того времени в какой-либо галерее или частной коллекции?

– Да, – Ган пристально вглядывался в лицо художника.

– Этого я не знаю. Не искал и, видимо, не буду искать. Знаменитостью я наверняка не был. Возможно, просто писал для своего удовольствия, как любитель.

– И вы не помните ни одного из своих произведений?

Джор сидел, опустив голову на ладони. Казалось, что он разглядывает поверхность стола, но на самом деле глаза его были закрыты. Мускулы стиснутых челюстей нервно дрожали.

Тин поднялась с кресла. Она больше не могла владеть собой.

– Прошу вас, не спрашивайте об этом, – воскликнула она раздраженно.

Ган, смешавшись, встал.

– Извините, пожалуйста. Я не знал, что… – он неуверенно замолчал. – Я, пожалуй, пойду.

Джор также встал. Лицо его побледнело.

– Это я должен извиниться, – сказал он изменившимся голосом.

– Мне не следовало заводить разговор… – начал репортер и снова не договорил. – До свидания.

– До свидания, – тихо сказал Джор. – Вы к нам приходите еще… Через несколько дней…

Тин проводила гостя до дверей.

– Мне очень жаль, – еще раз сказал Ган.

– Извините нас, – ответила Тин и вдруг порывисто схватила Гана за руку: – Теперь я хочу задать вам один вопрос. Но только ответьте со всей откровенностью.

– Обещаю.

– Слышали вы о супружеской паре, которая распалась и которую снова соединил Алл?

– Слышал.

– Это мы?

– Нет. Кажется, нет, – с удивлением ответил репортер и во второй раз за этот вечер почувствовал, что совершил какую-то страшную ошибку…

IV

На следующий день, возвращаясь из Вероны в Сидней, Тин напрасно ждала звонка от Джора. Из упрямства она решила, что сама не станет ему звонить. И хотя по мере приближения к Земле она нервничала все больше, решения своего не изменила. Однако, к ее удивлению и радости, серебристый ионтер СМ-37 218 ожидал на крыше автолокационной станции. Джор был сердечнее обычного. Он начал объяснять, почему не позвонил через центральный пункт связи порта ТКР, как будто это было его обязанностью.

– Я все утро рисовал. Потом мне пришлось полететь на строительство Радужного Дворца, и я смог вырваться только перед самым приземлением твоей ракеты, – говорил он, заглядывая ей в глаза. – После выхода на посадку звонить нельзя, так что…

В мастерской Тин застала еще больший беспорядок, чем обычно. Эскизов на полу стало, наверное, вдвое больше. Смелые и необычные по своему стилю и сочетанию красок, они поражали взгляд каким-то сумасшедшим и в то же время чарующим танцевальным ритмом. Не было недостатка и в новых набросках головки девушки с пляжа, как включенных в эскизы композиции, так и выполненных на отдельных рисунках. Внимание Тин привлекли две работы, изображающие обнаженную женскую фигуру.

– Я вижу, сегодня ты опять рисовал эту девушку, – бросила она с показным безразличием.

– Да, я пригласил ее в мастерскую.

– Так она была здесь?

– Но ведь не мог же я заставить ее позировать мне голой на пляже, в общественном месте, – ответил он со смехом.

– Ну да, – кивнула она в задумчивости.

Больше она не возвращалась к этой теме и лишь утром, перед самым отлетом, когда он поцеловал ее на прощание, сказала с мягким упреком:

– Не приводи эту девушку в наш дом.

Он был поражен.

– Почему?

– Я прошу тебя об этом, – коротко ответила она и сбежала по лестнице в стартовый туннель.

Этот день был, наверное, самым тяжелым во всей ее шестимесячной новой жизни.

Как накануне, Джор не позвонил. Правда, он встретил ее в порту, но на этот раз ни словом не обмолвился о своих утренних занятиях.

Несмотря на его старание говорить теплым, спокойным тоном, Тин ощущала в голосе Джора какое-то беспокойство. Дома он показал ей несколько новых красочных проектов, развивающих вчерашнюю тему.

– Рисовал ты сегодня эту девушку? – не могла удержаться от вопроса Тин. Он смешался, как мальчик, пойманный на месте преступления.

– Рисовал, – пробормотал он после паузы.

– Она была здесь?

– Нет. Только на пляже.

– Где эти листы?

Он подошел к шкафу и вынул из папки несколько цветных рисунков. Машинально просматривая их, она видела, что он беспокойно поглядывает на нее.

– Почему ты спрятал от меня эти рисунки? – спросила она с холодным укором. Он мрачно смотрел сквозь стеклянную стену на сверкающий среди зелени корпус жжтера.

– Я боялся, что… ты опять будешь недовольна, – ответил он после продолжительного молчания.

– И то хорошо, – бросила она с иронией.

Он взглянул на нее и неестественно рассмеялся.

– Неужели ты ревнуешь?

– У меня есть на это основания.

– Что ты выдумываешь? Ведь это же только модель!..

– Хотелось бы мне верить тебе.

– Твои опасения смешны! Ведь я гожусь этой девушке в отцы!

– Это ничего не значит! Может быть, именно так началось и тогда…

Он был совершенно растерян.

– О чем ты говоришь?!

Она не могла больше скрывать того, что уже несколько дней наполняло ее все возрастающим беспокойством. Коротко она рассказала ему о подслушанном разговоре Гана с пассажиркой ракеты и о том, что она услышала от репортера в холле.

– Ган не отрицал категорически, – сказала она в заключение. – А это значит, что он просто не хотел портить того, что создал Алл. Он не хотел разрушать наше счастье! Однако он слишком честен, чтобы обманывать нас.

Джор воспринял эту новость удивительно спокойно.

– И все же твои подозрения необоснованны. Скорее мне нужно обижаться, что ты скрывала от меня свои огорчения. Как же можно было так легко поддаться внушснию? Неужели ты думаешь, что я изменю тебе сейчас только потому, что я уже якобы сделал это когда-то?

– Существуют врожденные подсознательные склонности, более сильные, чем память о людях или событиях.

– Не возражаю, бывает. Но разве это обязательно должно касаться нас? Прежде всего я даже не могу допустить мысли, что существуют факты, свидетельствующие о том, что та пара – это мы. Ведь на Желтом Якубе познакомились также Зоя и Толь, Фис и Хедо… Сказанного Ганом еще недостаточно для таких выводов.

– Одна только неуверенность может отравить счастье, – вздохнула Тин. – К сожалению, есть и факты, говорящие о том, что мы, видимо, знали друг друга уже много лет. Откуда я, например, узнала, что ты не выносишь устриц?

– Это не доказательство! Многие не любят устриц. Кто-то близкий в твоей прежней жизни тоже с отвращением относился к устрицам. Это воспоминание ты подсознательно перенесла на меня.

– А как ты объяснишь, что я часто заранее чувствую, что ты скажешь, как поступишь?

– И это тоже ничего не значит! Твои доказательства надуманны.

– А можешь ты мне объяснить, почему я могу рассуждать об искусстве и разбираюсь в живописи?

Джор задумался.

– Это, действительно, довольно странно, – ответил он после продолжительного молчания. – А не может ли это быть делом случая?

– Редкий случай… В моей прошлой жизни я была инженером-конструктором, а может быть, как и сейчас, капитаном межконтинентальной ракеты. Я не проявляю никаких способностей к рисованию, даже не люблю рисовать, но могу отличить хорошую картину от мазни, знаю, где допущена композиционная ошибка, в чем заключается слабость игры красок и полутонов.

– Развитая способность восприятия прекрасного!

– Вот именно! Развитая! Где? Когда? Почему? Кем? Откуда столь обширные познания в технике живописи? Откуда берутся в моей памяти туманные воспоминания о каких-то больших полотнах, с каждым днем меняющих свой внешний вид, преображаемых рукой художника? Почему я гораздо меньше разбираюсь в музыке, театре, литературе?

Джор молчал.

– Ты, может, скажешь, что мой отец был художником, – продолжала Тин, – что я навещала друзей-художников? Что человек может разбираться в искусстве, ничего не создавая сам? Да, это вполне вероятно, но менее правдоподобно, чем то, что я была женой художника. Это совпадение фактов и предположений наводит на размышления. На очень серьезные размышления!

Он поднял взгляд на Тин.

– Допустим даже, что наши подозрения оправдаются, что мы действительно являемся той неудачной супружеской парой, которую Алл соединил для эксперимента, – разве сознание этого обязательно и неизбежно должно разрушить наше счастье?

– Должно! Я не смогу так жить! Не смогу жить в непрестанном страхе, что завтра может снова повториться то, что было когда-то… Даже если бы ты старался не давать мне поводов для опасений, сама жизнь – против твоей воли – создаст их тысячи… Этого достаточно для того, чтобы я сама разрушила все прекрасное, что есть в нашей совместной жизни. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня. Если наши подозрения небезосновательны, то нам лучше забыть друг о друге.

– Так какой же ты видишь выход?

– Мы должны узнать правду. Через три дня с пермского космодрома отправляется грузовая ракета на Желтый Якуб… Я полечу к Аллу.