Текст книги "Игра в аду (СИ)"

Автор книги: Ксения Пашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Отлично! – восклицает мужчина.

Зайдя в дом, мы идем по коридору. Здесь пахнет сырниками. Этот запах напоминает мне о детском саде.

– Кстати, меня зовут Джамиль. – представляется мужчина, остановившись у деревянной двери в конце коридора. – Вот ваш номер.

Мы оказываемся в небольшой, но уютной комнатке. Бежевые обои и светлый потолок. Просторная двуспальная кровать, по бокам которой тумбы с лампами. У стены стоит небольшой комод, над которым висит зеркало.

– Что скажете? – интересуется Джамиль.

– Мне нравится, – отвечает Макс.

– Мне тоже – говорю я, быстро кивая головой.

Я остаюсь в номере, пока Макс и Джамиль уходят договариваться насчет оплаты.

Все происходящее кажется таким странным, но безумно волнительным. Меня окутывает приятная тревога перед предстоящим отдыхом.

Макс возвращается с чемоданом и моей небольшой сумкой. Он ставит их рядом с комодом, после чего усаживается рядом со мной на кровати.

– Хочешь отдохнуть? – спрашивает он, заметив, как я тру сонные глаза.

– Не больше тебя, – отвечаю я.

– Тогда поспим несколько часов. А, когда проснемся, пойдем плавать.

Я слегка киваю. Стыдно признаться, но плавать я не умею. Каждый раз, когда мне приходиться об этом говорить, я сталкиваюсь с недоумевающими взглядами. Именно из-за такой реакции окружающих люди начинают считать себя неправильными. Несколько косых взглядов и человек уже чувствует себя неполноценным.

Учитывая изобилие косых взглядов в мою сторону за последний год, я начала ощущать себя крайне неполноценной, в некотором роде, даже ущербной.

Проснувшись, я с трудом осознаю, где нахожусь.

Макс лежит на противоположной стороне кровати. Кажется, что он вот-вот рухнет на пол. Так не хотел меня притеснять, что повис на самом краю.

– Ты спишь? – шепотом спрашиваю я.

– Не-а-а. – протяжным сонным голосом отвечает мне сосед.

– Я должна кое-что рассказать.

Макс поворачивается ко мне лицом.

– Что такое?

Он начинает часто моргать своими светлыми глазами. Кажется, тревога за меня моментально взбодрила его. Перестанет ли он хоть когда-то переживать?

– Я не умею плавать, – тихо говорю я, лежа на спине.

– Хочешь, чтобы я научил тебя?

От его вопроса я нахожусь в растерянности.

– Нет… то есть… я не знаю. Просто решила тебе сказать.

Макс поднимается с кровати и направляется в ванную комнату.

– Собирайся, – говорит он перед тем, как скрыться за дверью.

Я достаю свой черный закрытый купальник. Кажется, ему уже года четыре. Но надевала я его лишь однажды.

Такое странное ощущение снова оказаться одетой в него. Он, словно старая, сброшенная мной, кожа. И как не пытайся снова влезть в нее, эта часть меня уже давно отмерла.

Макс возвращается из ванной в пляжных шортах с гавайской расцветкой. Какой же он забавный.

– Готова? – спрашивает он, рассматривая меня.

Я пытаюсь намотать на себя парео, но получается какая-то ерунда. Ткань не держится на моих костлявых бедрах, а завязанная узлом на шее буквально начинает душить меня. Раздраженная неудачными попытками, я сбрасываю его с себя на пол.

– Идем! – громко говорю я.

Макс хихикает.

– Это не смешно, – я тычу пальцем ему в лицо.

Он поднимает руки.

– Простите. Я не хотел вас обидеть, мисс «ненавистница парео».

– Замолчи, – улыбаясь, я толкаю его в коридор.

Джамиль рассказывает нам, как добраться на пляж. Макс внимательно слушает его, пока я глазею на семью, обедающую в беседке.

Они напоминают мне мою семью. Родители и две дочери. Такие счастливые, необремененные и совсем не сломленные. Хорошо, что есть семьи, не расколотые на части произошедшей трагедией, как это случилось с моей собственной.

– Он говорил, что идти минут десять. А мы уже полчаса плетемся, – возмущаюсь я, смахивая со лба выступивший пот.

– Это потому, что мы заблудились, – отвечает Макс.

– Не мы, а ты, – поправляю его я.

– Кто ж тебе не давал слушать Джамиля, когда он рассказывал дорогу.

– Да ну тебя, – я отворачиваюсь, хотя понимаю, что не могу на него по-настоящему обидеться.

Через пятнадцать минут мы все же находим набережную. Когда я, спустя три года, снова вижу море, в голове не укладывается, что я обходилась без него так долго.

В воду мы заходим медленными осторожными шагами. Кое-где попадаются камни с острыми краями, наступив на которые я непроизвольно начинаю громко ойкать.

Макс ведет меня все дальше от берега. Прохладная вода уже касается груди. Чем больше глубина, на которой мы оказываемся, тем сильнее я сжимаю руку соседа.

– Умеешь задерживать дыхание? – спрашивает Макс, когда вода уже касается наших плеч.

– Ага. На две секунды, – отвечаю я, поворачиваясь к нему лицом.

Неожиданно нас накрывает волной. На плечах остается морская пена, а в приоткрытый рот попадает соленая вода.

– Ты точно хочешь моей смерти, – начинаю возмущаться я, закончив выплевывать воду.

– В следующий раз, когда подойдет волна, задержи дыхание, – спокойно говорит сосед.

– Ты издевае…? – я не успеваю договорить.

Волна снова накрывает меня с головой, да еще и сбивает с ног. Я хватаюсь руками за Макса и в страхе прижимаюсь к нему. Когда остатки волны уже доходят до берега, я поднимаю глаза на соседа. Ощутив неловкость, я разжимаю замок из рук за его шеей.

– Извини, – бросаю я, и, нащупав ногами дно, быстро отхожу от него.

Но внутри меня что-то успевает встрепенуться. Надеюсь, от страха.

В ожидании следующей волны, я поглядываю на Макса. На его профиль, на эти мокрые волосы, которые давно пора подстричь, на эту чересчур длинную шею. Как так вышло, что мы стоим здесь вдвоем и держимся за руки?

После того, как я смогла задерживать дыхание и опускаться с головой под воду, Макс уложил меня на поверхность воды.

И пока я с закрытыми глазами лежу на ней, раскинувшись в позе звезды, думаю, что похожа на поплавок. Я бы хотела быть унесенной волной в открытое море. Там я бы смогла затеряться навсегда.

Но стоит мне немного удалиться от Макса, как он, схватив меня за ноги, снова возвращает к себе.

– Теперь, ты знаешь, что море не позволит тебе утонуть, – говорит сосед, поддерживая меня руками под живот.

Его руки. Они для меня – спасательный трос. Каждый раз, когда он их убирает, я начинаю паниковать. Барахтаюсь ногами, пытаясь поскорее нащупать ими дно. Бью руками по воде, словно хочу за нее схватиться.

Но единственная опора, которую я нахожу – это Макс.

Через час безуспешных попыток, он сдается.

– Идем отдыхать.

Оказавшись на берегу, я начинаю выжимать из волос воду, а Макс стоит в стороне и смотрит на горизонт. Кто бы сомневался, что он окажется любителем закатов и морских пейзажей. Но я и сама такая, поэтому встаю рядом с ним.

– Никогда не понимала, почему при первой возможности люди едут на море, – говорю я, смотря на барахтающегося в море ребенка.

– А сейчас понимаешь? – спрашивает Макс, продолжая смотреть на удаляющееся солнце.

– Нет, но есть в этом что-то такое… От чего чувствуешь себя свободным, – задумчиво отвечаю я, и Макс молча берет меня за руку.

29 глава

После игры

Я, словно заново рождаюсь на свет. И так же, как в первый раз, рядом со мной находится мама.

Она сидит на стуле с запрокинутой головой. Мне, будто снова десять лет, когда я лежала в больнице с воспалением легких.

– Мам…ма… – отрывистым хриплым голосом произношу я.

Она подскакивает и за доли секунды оказывается рядом со мной. Берет меня за руку и крепко ее сжимает.

Взглянув в ее заплаканные глаза, я моментально все вспоминаю.

– Нет, я… Нет, я… – хватая ртом воздух, я пытаюсь подняться, но грудная клетка буквально разрывается от боли.

Задыхаясь, я сжимаю в кулаках простынь. В палату уже вбегает несколько человек. Снова шприц, игла, укол и разливающаяся по телу жидкость. Когда медсестра отходит от меня, я смотрю на маму, а у самой по щекам текут слезы.

Она подходит ко мне и дрожащими руками достает из кармана бумажный платок. Я вижу, каких сил ей стоит держать себя в руках.

В палате появляется мужчина в форме. Неужели, меня заберут в тюрьму прямо с больничной койки?

– Оставите нас? – обращается он к маме.

– Я скоро вернусь, – шепчет она, целуя меня в лоб дрожащими губами.

Мужчина усаживается на стул.

– Вы в состоянии ответить на несколько моих вопросов? – спрашивает он своим мужским баритоном.

Для него – я всего лишь рядовой случай. Еще одно дело в его практике.

– У вас серьезные травмы, но врач разрешил мне провести небольшую беседу без протокола.

Он пытается заглянуть мне в глаза.

– Помогите мне понять, что вы там делали.

Наконец, я поворачиваюсь и бросаю на него отрешенный взгляд.

– Играла, – мой голос звучит как-то иначе.

Вместо звонкого девичьего голоса, я издаю незнакомые глухие вздрагивающие звуки.

– Во что?

Пока я снова отвлекаюсь на собственные мысли, следователь терпеливо ждет. Он представился, когда вошел в комнату, но я не слушала. Тогда все, что я могла делать – это смотреть на маму.

– Аделина, если вам трудно говорить, я зайду в другой раз, – начинает он – но, поймите меня правильно… У нас есть дом, буквально набитый трупами и оружием. Люди были убиты в странных кабинках, а одно тело мы нашли на электрическом стуле. И на текущем этапе расследования вы – единственная, кто может нам помочь.

Он выглядит растерянным и даже напуганным. Уверена, это самое сложное дело за всю его практику. А, учитывая, пробивающуюся седину на его темной голове, их было немало.

Мне не хочется с ним говорить. И не потому, что я стала настолько циничной, что не хочу помочь. Все дело в цепенящем страхе, появляющемся при мысли об игре. Из-за него мой голос становится таким неживым, словно звучит из-под земли.

– В середине июля Анжелика, моя подруга, наткнулась на объявление. Мы часто играли на учебе в мафию и… – я начинаю шмыгать носом – Не знаю… В этом не было ничего подозрительного. Каждому из нас нужно было отправить заявку на участие по электронной почте. Спустя неделю нам пришли приглашения.

– На электронную почту?

Вытирая слезы, я отрицательно мотаю головой.

– Нет. В почтовый ящик.

– Мы нашли в ваших джинсах черную карточку. Это и есть приглашение?

Я киваю.

– Сколько было участников в игре? – задает он очередной вопрос, постоянно делая какие-то пометки в блокноте.

– Тринадцать, – отвечаю я вибрирующим голосом.

– Сколько игроков вы знали лично?

Я не могу произнести их имена, которые, как острые кости, застревают в горле. Кажется, если начну говорить, они разрежут меня изнутри.

– Пятерых, – отвечаю я спустя несколько минут.

– Не было ничего такого, что вызвало у вас подозрения до начала игры?

– Мне показалось странным место, где проходила игра.

– Вы раньше бывали в том районе?

– Нет.

– Когда вы заподозрили неладное?

– Когда увидела в ее руке пистолет.

Воспоминания о Софии вызывают во мне целый букет эмоций. Но мысль о ее смерти для меня лучше любого обезболивающего.

– О ком вы сейчас говорите?

– Об организаторе игры – Софии.

Я замечаю на его лице тень удивления. Да, мне тоже было непросто поверить, что тот ад организовала женщина.

– Аделина, – начинает он, – мы нашли семь тел с ножевыми ранениями.

Я понимаю, к чему он клонит.

– И… – он выдерживает паузу перед тем, как напомнить мне, что я сделала, – Мы нашли нож с вашими отпечатками.

– Вы уже сказали маме? – спрашиваю я.

– Аделина, вас никто ни в чем не обвиняет. Я просто хочу быть уверен в правильности собственных выводов. Для меня важно воссоздать картину случившегося. И вот, что я хочу сказать дальше… Мы нашли в домах жертв камеры слежения. Вы знаете, что за вами следили?

Знаю, но ни слова об этом не скажу.

– Нет, – отвечаю я.

Мой голос даже не меняется, когда я вру.

– В заявке на участие вы указывали свой домашний адрес?

Как же тошно от мысли, что я сама открыла Софии дверь в свою жизнь.

– Да.

Я ожидаю увидеть взгляд «вы сами во всем виноваты», но вместо этого он сочувственно кивает и принимается делать очередные пометки в блокноте.

Человеку свойственно попадать в подобные ловушки. Он думает, что его окружают такие же люди, как он сам. Именно это, в конце концов, его и губит.

Следователь задает еще вопросы о ролях, кабинках, казни на электрическом стуле. Я терпеливо отвечаю на каждый, стараясь не думать, что я – часть произошедшего.

– Как вам удалось выбраться?

Если мне удалось оттуда выбраться, почему чувство такое, словно я там умерла?

– Там был парень… Он… – я зажмуриваюсь, вспомнив, как хладнокровно он расстрелял всех, кто остался в доме, – Он убил всех охранников и говорил что-то о зачистке.

Услышав последнее слово, следователь заметно напрягается.

– Зачистка? Есть мысли, почему он оставил вас в живых?

Потому что убить меня было бы слишком великодушно.

– Не знаю, – отвечаю я, отворачиваясь.

– Помните, как он выглядит?

– Смутно, – отвечаю я, хотя помню каждую его черту.

– Поможете нам составить его фоторобот?

Я молчу. Этот парень, кем бы он ни был, оставил меня в живых. А теперь они хотят, чтобы я его сдала? Мне кажется это неправильным.

– Аделина… Он не убил вас только потому, что у него не было соответствующих указаний. Вы же не думаете, что в нем проснулось чувство жалости или сочувствия? Он сделал ту работу, за которую ему, вероятно, заплатили приличную сумму. И, пока есть такие люди, как он…Такие, как вы и ваши друзья, будут страдать и умирать.

Я ощущаю себя нашкодившим щенком. Он, будто тыкает меня носом в мои же испражнения и заставляет ненавидеть себя еще больше. Если его целью было меня пристыдить, у него это получилось даже слишком хорошо.

– Я спрошу еще раз… – строгим тоном начинает он, – Поможете нам составить его фоторобот?

Смотря на него невидящими от пелены слез глазами, я киваю, все сильнее сжимая простынь в кулак.

30 глава

Спустя год, два месяца и четыре дня после игры

Помимо красивых морских пейзажей, здесь есть своя непередаваемая атмосфера. Если бы я была из тех, кто верит в чудеса, назвала бы ее волшебной.

Эта магия моря особенно ощущается, когда мы с Максом гуляем по ночной набережной.

– Мы, словно герои одной из тех мелодрам, которые крутят по субботам вечером, – говорю я с улыбкой на лице.

– Не говори ерунды, – говорит Макс, легонько толкая меня локтем.

– Почему ерунды? – спрашиваю я с интересом.

– Актеры нашего уровня не играют в столь посредственных картинах, – отвечает он, вздернув кверху нос.

Я издаю легкий смешок. Как же приятно снова смеяться. И пусть смех все еще сдержанный, он все равно свободный. Ведь его больше ничего не сдерживает: нет той клетки, в которую я его заточила и велела не высовываться.

– Мы часто говорим обо мне… – начинаю я, – Может, расскажешь мне что-то о себе?

– И с чего такая просьба? – спрашивает сосед, смотря себе под ноги.

– Я не до конца тебя понимаю, Макс.

Говорю не до конца, хотя на самом деле не понимаю его вообще.

Я всегда твердила себе: не связывайся с теми людьми, которые выглядят, как ходячая загадка, так и требующая себя разгадать. Нырнув в такого человека, можно затеряться навсегда. Такие люди – бездонные сосуды, набитые тайнами. И как бы они меня не манили, я всегда говорила себе – стоп... До встречи с Максом.

– Помнишь, когда мы собирались на кладбище, я кое-что искал, – говорит Макс тревожным голосом.

Увидев мой быстрый кивок, он продолжает.

– Я подслушал, куда ты хочешь поехать… – начинает он, а сам смотрит на мою реакцию.

Я пожимаю плечами

– Ничего страшного. Продолжай.

– В том городе и на том кладбище похоронен мой отец. Когда я услышал, что ты собираешься туда, не сдержался и напросился отвезти тебя. Выглядело так, будто хочу помочь, но на самом деле, я тогда думал лишь о себе.

Его последние слова, словно ножи, вонзаемые в спину.

– Мы родились в одном городе? – спрашиваю я, стараясь говорить спокойно.

– Выходит, что так, – отвечает Макс.

– Выходит, что так? Ты знал об этом с самого начала! Почему не сказал? – мой голос разрывается от негодования.

Мимо нас проходят люди, а мы стоим неподвижно и смотрим друг другу в глаза.

Единственное, что я слышу, пока осколки доверия режут меня изнутри, это – разбивающиеся о берег морские волны. Сейчас, как никогда, хочется утопиться.

– Я хотел отвезти на его могилу вещь, которая у меня от него осталась.

– Что за вещь? – спрашиваю я требовательным тоном.

– Его фляжка, из которой он беспробудно пил, пока мама его не зарезала.

Я даже не знаю, что ему сказать. Может быть, что одним этим предложением он пристыдил меня настолько, что захотелось выколоть свои бесстыжие глаза, только бы не смотреть на него.

– Мне было семь лет, когда она убила его на моих глазах. Я видел в ней беспросветное отчаяние. Она долго терпела… Годами… Но в какой-то момент больше не смогла с этим мириться.

– Что случилось в тот день? – спрашиваю я робким голосом.

Хотя ответ итак очевиден. Когда родным грозит опасность, не встать на их защиту – вот самое страшное преступление.

– Он и до этого поднимал на меня руку, но в тот день бил так, что из глаз летели искры. Удары следовали друг за другом, пока мама… – он поджимает дрожащие губы – не прекратила это раз и навсегда.

Я смахиваю со щек слезы и подхожу к нему, чтобы обнять.

В голове звучит голос Бель: "Каждому поступку есть объяснение. Уверена и у него есть. Может, однажды он расскажет тебе свою историю".

И вот теперь, когда он все рассказал, я не могу от него оторваться. Обнимаю так крепко, словно хочу сказать: мне жаль, я понимаю, ты не один, я помогу.

Он приглушенно плачет, уткнувшись лицом в мое плечо.

– Все в порядке… – произношу я ненавистную фразу, пока поглаживаю его по спине, – Все в порядке…

Видеть его, моего жизнерадостного, всегда веселого, и такого забавного Макса, в слезах – самое грустное, что мне доводилось видеть в жизни.

31 глава

Спустя месяц после игры

Я сижу за столом и мешаю ложкой грибной суп.

– Он горячий. Пусть остынет, – предостерегает меня мама, уходя с кухни.

– Куда ты? – спрашиваю я.

– За Лизой в садик. Придем через полчаса.

– Ладно.

Дождавшись, пока она уйдет, я беру тарелку и выливаю похлебку в раковину. Взяв пульт, включаю первый попавшийся канал и принимаюсь мыть посуду.

Услышав в новостях об игре на выживание, я с тарелкой в руках подхожу к телевизору. А уже через мгновенье на его экране появляется мое лицо.

– Единственная выжившая в ужасающей игре на выживание, – читаю я подпись под своим фото.

Страшно представить, сколько людей сейчас это смотрят. Пялятся на мою физиономию и обсуждают каждый сделанный на игре шаг. Интересно, сколько из них считают меня убийцей?

Когда на экране появляются фотографии участников игры, тарелка выпадает из рук. Звук разбивающейся на осколки посуды доводит меня до немой истерики.

Я сажусь спиной к шкафу, в котором хранятся мамины заготовки: маринованные помидоры, огурцы и грибы.

Внутри появляется знакомое ощущение. Тоска окутывает меня ядовитой паутиной. Это тяжелое, мучительное, разрушающее изнутри, чувство. Вместе с охватившим меня отчаянием, они становятся смесью, способной разъесть мое щемящее сердце.

Целый месяц она порывами налетает на меня, напоминая о бесполезности существования. Все за, что я боролась, все, к чему шла, и даже те, ради кого жила – все сгинуло.

Когда боль становится невыносимой, я хватаюсь за сотовый. А потом вспоминаю, что все, кому привыкла звонить – мертвы.

Мне некому звонить. Некому писать. Все, что у меня осталось – родители на грани развода и Лиза, которая всегда будет сестрой той самой «единственной выжившей».

Это сосущая неистовая боль. Она будет глодать, пока от меня не останутся только кости. Интересно, а до какого состоянии разложились мои друзья?

Я беру в руки осколок тарелки. Как же меня трясет, когда я подношу его к запястью.

Вместе с вытекающей теплой кровью появляется ощущение засасывания в воронку. Кажется, я сделала что-то глупое, но уже необратимое.

Пока дрожащее тело окутывает холод, а в глазах начинает темнеть, в мыслях, несмотря на спутанность сознания, я нахожу это забавным.

Единственная выжившая истекает кровью на собственной кухне. Как же это иронично.

Во всяком случае, в этом есть некая справедливость по отношению к остальным.

Слышится звук открываемой входной двери. Какая же я дура. Лиза не должна это увидеть.

Раздаются приближающиеся шаги. Только бы не сестра, думаю я, перед тем, как потерять сознание.

32 глава

Спустя год, два месяца и пять дней после игры

– Поднимайся, соня. – Макс пытается меня разбудить, но я не поддаюсь.

– Сколько времени? – спрашиваю я сонным голосом.

– Уже десять. Вставай давай, – он продолжает меня толкать.

В ответ на его попытки я с головой зарываюсь под одеяло.

– Слишком рано, – буркаю я.

– У меня есть для тебя сюрприз, – говорит он таинственным голосом.

Его старания подкупают. Никто, кроме родителей, так не напрягался ради меня. Он не добивается моего расположения и уж точно не лезет из кожи вон, чтобы понравиться. Все, что делает Макс – это пытается заставить меня лишний раз улыбнуться. Ежедневно он дарит мне новый повод для радости.

Глупый Макс. Даже не догадывается, что сам является для меня отрадой.

– Слишком рано для сюрпризов, – говорю я, хотя уже решила, что через пару минут встану.

– Аделина, я прошу... Нет. Я приказываю вам подняться! – строгим голосом требует он.

Я выглядываю из-под одеяла и смотрю на него своими заспанными глазами.

– Что за сюрприз? – спрашиваю я, чувствуя, как внутри разгорается любопытство.

– Увидишь. Собирайся.

Только бы не начать воспринимать его и все, что он делает, как должное.

Когда я собираюсь выходить из номера, Макс останавливает меня.

– Лучше накинь что-то еще.

Я смотрю на него с подозрением.

– А что не так с моим купальником? – опустив глаза, я начинаю проверять все ли с ним в порядке.

– Ничего. Просто надень что-то еще. Например... – он подбегает к моей сумке и вытаскивает лежащий сверху салатовый сарафан, – Вот его. Надень его.

Он протягивает мне сарафан, а я смотрю на него недоумевающим взглядом.

– Макс, что происходит?

– Это часть сюрприза. Просто надень.

Я закатываю глаза, но поддаюсь на его уговоры.

– Как будто на прием собралась, – возмущаюсь я, пока вожусь с завязками сарафана на шее.

На набережную мы буквально бежим.

– К чему такая спешка? – спрашиваю я, задыхаясь от жары.

– Так надо, – отвечает Макс.

Коротко и ясно. Только вот мне ничего не ясно.

– Я устала, – жалобно заявляю я.

– Сама виновата, – отрезает он.

– Я?

– Ну, не я же.

– А что я сделала? – спрашиваю я, хотя знаю ответ.

Но Макс не отвечает, потому что мы уже на пляже.

– Идем, – он тянет меня за руку куда-то в сторону.

Когда я понимаю, куда мы идем, то не верю своим глазам. Прямо на пляже сидит портретист с мольбертом. Заметив Макса, он начинает нам приветливо махать.

– Я – Александр, – представляется мужчина, когда мы оказываемся возле него. – Вы, должно быть, Ада.

Я неуверенно киваю.

– Присаживайтесь, – он кивает мне в сторону плетеного кресла под пляжным зонтиком.

Повернувшись к Максу, я смотрю на него испепеляющим взглядом. Мог бы и предупредить меня. Я бы хоть ресницы накрасила. Хитрый лис.

Он в ответ лишь пожимает плечами и невинно улыбается, а затем тоже начинает кивать в сторону кресла.

Осознав, что у меня нет выбора, я сдаюсь и усаживаюсь. Интересно, сколько мне предстоит здесь просидеть.

– Опусти немного голову и глаза, – раздается голос Александра.

– Нет проблем, – отвечаю я.

Отец говорит, что опущенные глаза – признак забитости и неуверенности в себе. Но, как по мне, это признак нежелания человека соприкасаться с другими людьми даже взглядом.

Поднимается ветер, и я буквально чувствую, как волосы спутываются в узлы. Наверное, мало приятного писать портрет с растрепы. Но я не могу поднять глаза, чтобы посмотреть на лицо Александра.

Может быть, поэтому у меня появилась привычка опускать глаза? Потому что не хочу видеть реакцию, появляющуюся у людей при виде меня.

Погруженная в мысли, я не замечаю, как пролетает два часа.

Когда Александр заявляет, что портрет готов, я не сразу реагирую. А когда до меня доходит, я с трудом поднимаю затекшую голову.

– Моя шея... – я начинаю массировать затылок.

– Зато, какой результат! – восклицает Александр.

Я поднимаюсь с кресла и направляюсь к мольберту.

У меня давно была такая глупая мечта: заказать себе портрет. Но, стыдясь и боясь показаться самолюбивой, я давно зарыла ее с остальными грезами.

И вот, он передо мной. Мой потрет на фоне необъятного светло-синего моря. У меня не хватает слов, чтобы выразить свой восторг и благодарность. Я даже не знаю, кому из них двоих мне больше хочется сказать "спасибо".

– Потрясающе! Это просто невероятно красиво! – я чувствую, как у меня спирает дыхание.

Я уже давно не испытывала подобного радостного возбуждения. Что вообще со мной происходит в последнее время?

Александр обещает, что через два дня мы сможем забрать портрет уже в рамке.

Отойдя от него, я бросаюсь к Максу, чтобы в очередной раз его обнять.

Он взъерошивает мне волосы. Я поднимаю на него глаза и вижу его широкую улыбку.

– Тебе понравилось? – спрашивает он.

– Еще спрашиваешь!

– Значит, ты не зря сегодня так рано встала.

Улыбаясь, я быстро снимаю с себя сарафан и бегу в воду. Макс быстро догоняет меня, и мы вместе плюхаемся в воду.

Наш смех – лучший звук, что я слышала. И, что самое интересное... Мой смех по отдельности не так греет душу, как его смесь со смехом Макса. Вместе – они нечто особенное и идеально сочетающееся.

Когда мы довольно далеко отходим от берега, я беру его за руку.

– Однажды я сделала кое-что глупое.

Макс поворачивается ко мне и берет за вторую руку.

– Что? – спрашивает он.

– Я не рассказывала, но после игры для меня, словно потух свет. И где бы я ни оказывалась, куда бы ни заходила и с кем бы ни говорила, все вокруг казалось тусклым и мрачным. Даже, когда происходило что-то хорошее, я не радовалась. И иногда... На меня нападала тоска по той жизни, которая у меня была до игры. Я считала, что мое лучшее время позади. И в один день я просто устала ждать, когда эта боль прекратится. Я сама решила это закончить. Не знаю, почему именно в тот день и почему таким способом. Но я сделала то, что сделала. Мама нашла меня без сознания на полу в кухне. Даже думать не могу о том, как это выглядело со стороны. И еще страшнее представить, каково это – видеть свою дочь со вскрытыми венами.

В море падают капли моих слез. Макс прижимает меня к себе.

– Не думай об этом. Хорошо?

Я издаю негромкое "угу".

– Я знаю хороший способ убрать с твоего лица слезы, – заявляет Макс.

– И какой же, умник? – спрашиваю я, улыбаясь.

– Нужно нырнуть. Готова?

Он берет меня за руки. После моего кивка он начинает отсчет.

– Три, два, один, – говорит он, а после мы синхронно погружаемся под воду.

33 глава

Спустя два месяца после игры

После попытки суицида меня перестали водить по психологам. Теперь, мама искала подходящего психиатра.

Сейчас мы на приеме у третьего специалиста. С предыдущими двумя я отказалась даже разговаривать.

– Здравствуйте, – седой мужчина в круглых очках протягивает мне руку в знак знакомства.

Я смотрю на него исподлобья своим равнодушным немигающим взглядом.

Он прищуривается, оценивая меня с ног до головы.

– Я – Игорь Андреевич. А ваше имя я и без вас знаю. Присаживайтесь.

Он усаживается за свой стол. И даже не делает приглашающего жеста рукой.

– Я не хочу говорить, – говорю я озлобленным голосом.

Игорь Андреевич поднимает на меня глаза и смотрит недоумевающим взглядом.

– Я, по-вашему, кто? Психолог? У меня нет цели разводить с вами душевные беседы. Я задам ряд вопросов, на которые хочу получить честные ответы, – говорит он холодным и абсолютно безучастным голосом.

– Например? – спрашиваю я.

– Проявляете ли вы агрессию, отсутствует ли у вас интерес к жизни, думаете ли вы о суициде, страдаете ли вы бессонницей.

– Вы перечисляете симптомы депрессии.

– И что? – спрашивает он раздраженным голосом.

– Я итак знаю, что у меня депрессия, – отвечаю я.

– Очень рад за вас. Но, чтобы назначить медикаментозное лечение, мне нужно немного больше, чем ваш самостоятельно поставленный себе диагноз.

Спустя час Игорь Андреевич выдает мне рецепт на антидепрессанты и транквилизаторы. Помимо депрессии он диагностирует у меня острое посттравматическое стрессовое расстройство.

Когда я уже собираюсь уходить, он окликает меня.

– Аделина!

Я поворачиваюсь к нему. Интересно, что еще он не успел мне сказать.

Больше всего меня раздражает наигранная приветливость. Когда врачи или обычные люди встречают меня с натянутой улыбкой, они не поднимают настроение, а добивают меня еще сильнее. Своими счастливыми лицами, пусть даже фальшивыми, они, словно вбивают гвозди в крышку гроба. И иногда становится интересно, кто из них забьет последний, прикончив меня окончательно.

– Вы же знаете, что впереди целая жизнь?

Его голос становится проникновенным.

– Я хочу вас кое-с-кем познакомить, если вы не против.

Я неуверенно киваю.

Мы идем по коридору несколько минут, пока Игорь Андреевич не останавливается.

– Видите того человека?

У окна стоит темноволосый высокий мужчина, ничем не отличающийся от десятка других.

– Я не могу раскрывать историю его болезни. Но предлагаю вам с ним поговорить.

– Зачем мне это?

– Может быть, незачем. Но иногда нужно просто сделать. До следующей встречи, Аделина. – на прощание он касается моего плеча и уходит.

Я смотрю на того мужчину. Пытаюсь приметить нечто такое, что может вызвать у меня интерес. Но он самый обычный.

Так мне кажется, пока я смотрю на его профиль. Но стоит ему повернуться лицом, его безжизненные запавшие глаза заставляют меня вздрогнуть.

Заметив мой пристальный взгляд, он сам направляется ко мне. Хочется убежать, но ноги, будто залиты бетоном.

– Вы тоже пациентка Игоря Андреевича? – спрашивает он каким-то трескуче-сухим голосом.

– Да, я – Аделина.

– Иван.

Мы жмем друг другу руки, хотя видно, что обоим некомфортно от происходящего.

– Мне стыдно, что я пялилась на вас, – я стараюсь не встречаться с ним глазами.

Боюсь, что заметит в них знакомую бездонную пустоту.

– Вы хотели что-то спросить?

У него такой слабый голос. Будто он на смертном одре, когда каждое слово приходиться вытягивать из себя силой.

– Я бы спросила, но это будет крайне невежливо. Я бы даже сказала грубо.

– Я не боюсь грубостей. Спрашивайте, что угодно.

– Какой у вас диагноз?

Мне стыдно задавать подобные вопросы, но любопытство сильнее. Ведь есть же причина, по которой Игорь Андреевич мне на него указал.

Иван, должно быть, видел и слышал в жизни нечто такое, после чего утратил всякую способность удивляться. Он даже не меняется в лице после моего вопроса.

– Я страдаю посттравматическим стрессовым расстройством. Это началось, когда я вернулся с войны.

В горле у меня появляется ком.

Мое патологическое чувство вины не сравнится с синдромом «выжившего» после войны.