Текст книги "Игра в аду (СИ)"

Автор книги: Ксения Пашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Потрясающе! – я улыбаюсь, потому что прежде не встречала столь увлеченного человека.

– Если бы я только мог угостить тебя хоть чем-то из тех запасов, – с некой горечью в голосе задумчиво произносит сосед.

– Я и за мятный благодарна.

Парень кладет на мою руку свою ладонь и робко улыбается.

Я встаю, и чашка падает на пол, разбиваясь на несколько крупных осколков. Хочется кинуться их собирать, но Макс бросает на меня строгий взгляд. Поэтому, я остаюсь на месте, откуда наблюдаю, как сосед собирает то, что осталось от его чашки. Затем он вытирает пол от остатков приготовленного им для меня чая. Мне кажется, что в этот момент он вообще жалеет, что рассказал мне про свой интерес.

Закончив, он поднимает на меня глаза и снова улыбается. Как ни в чем не бывало.

– Спасибо за то, что посидела тут со мной и послушала. Спокойной ночи.

Он уходит в свою комнату, а я остаюсь на кухне. Смотрю на то место, где несколько минут назад лежала ладонь Макса на моей руке. Я хочу улыбнуться, но почему-то становится так грустно, что хочется заплакать.

16 глава

Спустя год, месяц и две недели после игры

Макс пьет чай из красной кружки с рисунком совы. Даже стань я слепой, узнала бы ее наощупь.

– Это подарок на день рождения, – громко говорю я.

Сосед едва не подпрыгивает на стуле, услышав мой голос.

– Прости, что взял ее.

Он встает и направляется к раковине. Я догадываюсь, что он хочет сделать и останавливаю его прежде, чем он выливает весь чай в сток.

– Можешь допить. Я не против.

Макс смотрит на меня с недоверием, но медленными шагами идет назад к столу.

– Карина всегда олицетворяла меня с совой, и в тот день рождения подарила блокнот, свитер и эту кружку. Все с изображением сов. Блокнот затерялся, свитер стал мал, а кружку удалось сохранить. Я пила из нее всего несколько раз.

– Она была с тобой в тот день?

– Я потащила ее туда с собой. Хотела, чтобы она развеялась, отвлеклась от учебы. Только Карина умела так всецело поглощаться во что-то и полностью отдавать себя делу.

– Такие люди заслуживают уважения, – тихо говорит Макс.

Он боится задеть мою память о подруге, поэтому я решаю перевести тему.

– А где ты работаешь?

Его удивляет этот вопрос, и он без стеснения выпучивает глаза.

– Я сушист.

Я приподнимаю брови, потому что с трудом могу представить соседа в белом костюме на кухне в суши-ресторане.

– В основном готовлю роллы, суши занимается мой коллега, – продолжает он.

– И как так вышло? – спрашиваю я, присаживаясь напротив соседа.

Микки пожимает плечами.

– Само собой как-то. Еще подростком попробовал японскую кухню и с первого ролла влюбился в нее. Свои первые роллы я сготовил в семнадцать лет. Купил в магазине все необходимое, а когда оказался на кухне, то осознал, что даже не умею варить рис. Тогда мои навыки были далеки даже от уровня чайника. Роллы вышли невкусными. После этого я еще год не возвращался к попыткам научиться. А, увидев вакансию в местном японском ресторане, не сдержался и зашел внутрь. Мне так понравилось белое одеяние сушиста, работающего за прозрачным стеклом, и его черная шапочка на голове с красным иероглифом посередине. Он так быстро готовил, что я даже не успевал заметить, как он раскладывает начинку и щедро смазывает ее сыром. Стоя там, я вспомнил, как мои роллы разваливались, и каким резиновым был на вкус рис. Чем дольше там находился, тем больше понимал, что хочу стать сушистом. Затем все пошло своим чередом: обучение, многочисленные неудачные попытки, снова обучение, снова попытки. И так до тех пор, пока вкус и форма моих роллов не стали приближенными к идеалу.

– Надо же. Я и понятия не имела.

– Тебя это мало интересовало.

– Прости, что не проявила банальной вежливости.

Макс улыбается, и эта его улыбка говорит, что он уже привык к дикости моего поведения.

– Хочешь попробовать?

– Твои роллы?

– Да, можешь пойти со мной. Сегодня моя смена.

Я молча смотрю на соседа и не знаю, что ответить. В последний год, когда стоял выбор между да-нет, идти-идти, согласиться-отказать, я всегда выбирала отрицательные варианты.

– Ничего, есть люди, которым японская кухня не по душе. Я понимаю. – Макс опускает голову и начинает убирать со стола.

– Нет-нет, – подскакиваю я с места – Люблю. Просто уже даже и не помню, когда в последний раз ела.

– И не надо помнить. Попробуешь снова, сегодня же. Собирайся.

Работа Макса в двадцати минутах езды от нашего многоквартирного дома. Мы едем в автобусе и всю дорогу молчим, а когда выходим из него, сосед с подозрением смотрит на меня.

– Давно не ездила на общественном транспорте?

– По мне так заметно?

Он улыбается. Похоже, его забавляет моя отстраненность от остального мира. Ему кажется смешным, что я выстроила вокруг себя зону комфорта, из которой больше не выхожу.

В ответ я смотрю на него по-детски наивными глазами и слегка пожимаю плечами, как бы призывая принять меня такой, как есть.

Макс хватает меня за руку и тянет к японскому ресторану в темно-красной расцветке.

Стены внутри светлые. На них, похоже ручная, роспись сакуры. Я оглядываюсь по сторонам: все столики свободны. Словно, прочитав мои мысли, сосед поясняет, что по утрам клиентов почти не бывает.

Я сажусь в дальний угол ресторана, а за моей спиной на стене – опадающие лепестки сакуры. Макс приносит мне меню, но я откладываю его в сторону.

– На твой вкус.

– Если тебе что-то не понравится, ты не станешь кидаться в меня роллами?

Я хочу засмеяться, но не могу. Каждый раз, когда хочется зайтись в приступе смеха, я вспоминаю о своих друзьях, и думаю, что это неправильно: вот так смеяться, когда они мертвы.

– Не стану.

Макс кивает и уходит на кухню. Пока его нет, я смотрю по сторонам и пытаюсь представить каково это – иметь место работы, где ты можешь заниматься любимым делом.

В голове я рисую образ соседа, общающегося с коллегами. Представляю его, склонившегося над листом нори, и укладывающего на него свежесваренный рис. Я задумываюсь о том, почему от него, приходящего домой, не пахнет лососем и имбирем. Неужели я не замечаю таких очевидных вещей, как запах японской кухни?

Макс появляется с деревянным подносом, на нем возвышаются три порции роллов. Он ставит их передо мной, и у меня просыпается аппетит.

– Здесь три вида: кани тараба, унаги онигара и татаки филадельфия.

Макс указывает мне пальцем на первый вид, и пока я пробую его, рассказывает мне его состав.

– В составе кани тараба: снежный краб, японский омлет, сливочный сыр, тобико и особый соус, мое личное ноу-хау.

Когда он заканчивает описание, я как раз проглатываю второй ролл из этой порции и перехожу к следующей.

– Унаги онигара – мой любимый вид. Внутри: копченый угорь, сливочный сыр, унаги соус и сверху кунжутная посыпка.

Я слышу, как кунжут хрустит на зубах и вспоминаю, что когда-то это были и мои любимые роллы. Это такая взрывная смесь для моих вкусовых рецепторов, что я готова застонать от удовольствия.

– Последний вид – татаки филадельфия: опаленный лосось, сливочный сыр, огурец и авокадо.

– Я не очень люблю авокадо.

Макс с улыбкой на лице кивает. Похоже, он и сам не фанат этого фрукта.

Сливочный сыр обволакивает рот и остается на губах, которые я с жадностью облизываю. Мне кажется, что я могу съесть все в одиночку, но уже через несколько роллов, чувствую, как разбухает живот от каждого съеденного кусочка. Макс принимается мне помогать. Вдвоем мы доедаем все примерно через двадцать минут. Хоть он и работает здесь, по нему видно: он не разучился получать удовольствие от такой пищи, она по-прежнему в его приоритете.

– Я уже давно столько не ела. Не роллов, а еды в принципе.

Сосед кивает. Он знает, что и в каких количествах я ем, ведь проводит на кухне больше времени, чем мы с Бель вместе взятые. Это его территория, поэтому, ни одна тарелка или макаронина не пройдут мимо него.

– Очень вкусно. Ты потрясающе готовишь. У меня даже нет слов.

Кажется, его поражает мой искренний восторг.

– Хотелось бы мне так разбираться в чем-то, – задумчиво, и даже с грустью, заявляю я.

– А в чем ты хороша? – спрашивает Макс, вытирая салфеткой губы.

В голове крутится лишь один ответ: в убийствах.

Но я ничего не отвечаю, лишь поднимаюсь с места, чтобы попрощаться. Увидев на лице соседа огорчение, я решаюсь на шаг, который уже давно ни к кому не делала.

Я обнимаю его так крепко, что чувствую через одежду ребра и бьющееся за грудной клеткой сердце. Пусть оно бьется вечно…

Когда я разжимаю свои объятия, парень выглядит смущенным, на его щеках легкий румянец, а губы расплываются в улыбке.

Я ухожу, на прощание коснувшись краями пальцев стола, за которым в одиночестве остается сидеть Макс.

17 глава

На игре

Мне не удается прийти в себя еще несколько минут. Теперь все еще больше походит на сон. Из-за вколотого охранником лекарства, у меня заметно притупляются эмоции. Я ощущаю себя странно. Внутри пугающе пусто. Словно ничего и не произошло. Но сознание все помнит и напоминает мне о мертвой подруге каждую мучительную, терзающую душу, секунду.

Мне удается приподнять голову и снова взглянуть на панель. Правда, уже без всякой надежды. Ведь имя Карины не исчезнет с экрана, а тело так и продолжит, остывая, лежать в кабине.

Ночью был убит Тимофей – мафиози.

Выходит, я не ошиблась!

Что-то действительно ликует во мне. Даже хочется закричать о своей маленькой победе, словно убийство человека для меня – пустой звук.

Правая щека начинает гореть, будто ее прожигают взглядом. Я медленно поворачиваю голову и вижу Марию. Она сверлит меня глазами. И даже, когда я это замечаю, не думает их отводить.

Почему она смотрит на меня с таким подозрением? Неужели она разбирается в людях настолько хорошо, что определила мою роль? Или она заметила на мне кровь?

Я смотрю на измазанные кровью руки. Это не кровь Владимира или Тимофея. Я испачкалась, когда пыталась помочь Карине.

Нет. Не может быть, что она догадалась.

Мы смотрим друг другу в глаза до тех пор, пока не наступает очередная игровая ночь. Когда двери захлопываются, я уже знаю, кого навещу.

Я даже не колеблюсь, доставая нож. Поднимаю его на уровень глаз, смотря на лезвие, словно в зеркало.

Плотно сжав рукоять в правой руке, левой я надавливаю на кнопку открытия дверей в кабинку Марии.

По девушке заметно: она не удивлена. Как только я вхожу, она отлипает от задней стены и направляется ко мне. От столь неожиданной дерзости с ее стороны, я отступаю на шаг. Но Мария продолжает сокращать дистанцию между нами.

– Ты настоящий игрок и убийца, – заявляет она, остановившись в шаге от меня.

Непоколебимость неожиданно сменяется обуревающим гневом. Я наношу ей два удара в живот: один за другим.

Пронизывание ножом живой плоти напоминает мне прокалывание воздушных шаров.

Мария отшатывается. Я бросаю нож и хватаю ее за плечи.

– У меня нет выбора! – кричу я, пока трясу ее тело из стороны в сторону.

– Ты спасаешь только себя, – отвечает она сквозь хрипы, держась за живот.

От ее слов я застываю на месте. Она не имеет права так говорить.

Я снова хватаюсь за нож. Хочу ударить ее в шею или даже лицо. Но, замахнувшись, мне становится так больно, что я сгибаюсь пополам, издавая отчаянный крик.

Мария отползает к задней стене, а я сижу на коленях в центре кабинки. Смотрю на ее раны и бледнеющее лицо. Кажется, теперь, мои страдания не уменьшит даже успокоительное в шприце. Сожаление настолько сильное, что внутри начинает ломить.

– Возвращайся к себе, – раздается голос Софии позади меня.

Снова этот едкий нарочитый тон. А может мне убить и ее?

Но, пока я поднимаюсь, рядом с ней появляется охранник, заслоняющий ее своим телом.

Вернувшись в кабину, я снова усаживаюсь на пол. Все становится таким цикличным. Настоящий замкнутый круг. Ощущаю себя хомяком, бегающим в адском колесе.

Снова этот визг. Кажется, что с каждым разом панель издает все более громкие, режущие слух, звуки.

Я не понимаю, как действуют остальные. Не знаю, кому из мафиози пришла идея убить Карину. Или почему сейчас на экране я снова вижу знакомое имя.

Анжелика играет за мафиози. Ночью были убиты: Римма – гражданин, Мария – доктор.

Смотреть на живую подругу даже тяжелее, чем на очередного зарезанного мной человека.

Пока Анжелика неподвижно стоит у панели, София почти на носочках подбегает к электрическому стулу и начинает хлопать в ладоши. Улыбка при этом у нее самая счастливая из всех, что я видела.

Может быть, в своем сумасшествии она нашла счастье?

– У вас есть пять минут, чтобы проголосовать. Анжелина была плохим человеком. Она убивала людей! Так давайте ее накажем! – София расставляет руки в стороны, словно прося аплодисментов за свою речь.

Это невыносимо. Смотреть на подругу, содрогаясь от мыслей о ее судьбе.

Мне всегда казалось, что двадцать – это много, но, смотря на Анжелику, начинаю понимать, насколько же это ничтожно мало. Двадцать лет – пустой звук, особенно, для того, кто живет полной жизнью. Я никогда не радовалась жизни так, как это делала она. Не такой человек, как Анжелика должен умереть. Это просто неправильно. Но разве здесь это хоть кого-то интересует?

Все голосуют против нее, словно она прокаженная, даже не задумываясь, что она на самом деле за человек.

Охранник хватает Лику за руку, но она вырывается.

– Я могу идти сама, – заявляет подруга, уверенными шагами направляясь к Софии.

Последняя потирает ладони и, не прекращая, улыбается. Как у нее еще не свело скулы?

Когда, после приглашающего жеста Софии, Анжелика усаживается на электрический стул, я замечаю на ее лице не только страх. В ее глазах заметно облегчение. Наверное, у меня бы и самой оно было, окажись я сейчас там.

А, может быть, мне повезет, и я буду следующей?

18 глава

Спустя год, месяц и три недели после игры

Делая фотографии со своими друзьями, я не думала, что когда-то буду заливать их слезами.

Что может быть глупее перебирания открыток, фотографий и тетрадей, оставшихся после учебы. Мало того, что я не решилась их выкинуть, так еще и притащила с собой в другой город.

Эти вещи должны были хранить мои самые светлые воспоминания, а вместо этого стали напоминанием о самом темном дне жизни.

Я верю, что есть люди, которые меня понимают. Наверняка, кто-то, подобно мне, прямо сейчас сидит на полу в своей комнате, обложенный памятными вещами, и безутешно над ними рыдает.

В дверь стучат в тот момент, когда я рассматриваю фотографию с Анжеликой: мы на учебе в белых халатах прижимаемся друг к другу так, словно хотим слиться воедино.

К своему стыду, я смотрю на дверь с надеждой, что сосед уйдет. Мне не стоило узнавать его интересы, и уж точно не следовало его обнимать.

Стук повторяется.

Моя одичалость дает трещину, когда я слышу его удаляющиеся от двери шаги. Спотыкаясь, я налетаю на дверь и стукаюсь об нее лбом.

– Чтоб тебя! – ругаюсь я вслух.

Держась за надувающуюся от удара шишку, я открываю дверь и вижу соседа. Он стоит с испуганными глазами прямо передо мной.

– Ты упала? – спрашивает он беспокойным голосом.

Я отрицательно мотаю головой. Терпеть не могу такие неловкие ситуации.

– Я тут разбираю кое-какие вещи… Можешь присоединиться, если хочешь.

И с чего я решила, что ему есть дело до моего хлама. Конечно, нет.

– Конечно. Я… Я с удовольствием! – отвечает он, быстрыми шагами заходя в комнату.

Смотря на Макса, усаживающегося у ног моей кровати, во мне начинают бороться два желания: прогнать его и оставить до конца дня с собой.

Я сажусь рядом с ним и некоторое время мы сидим в тишине. Ненавижу тишину.

– Никогда не думала, что все это вызовет во мне столько эмоций, – начинаю я, беря в руки одну из тетрадей.

Макс, не отрываясь, наблюдает, как я ищу нужную страницу. Господи! Какой же он терпеливый!

– Видимо, она нарисовала его, когда я отвернулась, – я провожу пальцем по сердечку на полях, в центре которого красуется подпись: Твоя Ната.

– Сколько же друзей ты там потеряла? – спрашивает сосед.

– Всех, что у меня были, – отвечаю я, бесшумно закрывая тетрадь.

Может показаться, что мне нравится себя добивать. Но правда в том, что мое измученное сердце не желает отпускать ни одну из этих вещей.

Макс берет в руки учебник по фармакологии.

– Похоже, это важная книга.

– Я ее несколько раз прочла.

Он открывает учебник на первой попавшейся странице. Видимо, хочет проверить мои знания.

– Не стоит этого делать, – отрезаю я.

Сосед хмурится, но захлопывает книгу и откладывает ее в сторону.

Теперь, он тянет руки к одной из открыток. Я даже не знаю от кого она, но вижу, что подарена в мой восемнадцатый день рождения. Его я праздновала с размахом. Тогда собрались все друзья и родственники. Родители арендовали два помещения в ресторане. Если закрыть глаза и сосредоточиться на этом воспоминании, в ушах начинает играть громкая музыка и раздаваться голоса близких, произносящие в мою честь тосты.

– Здесь написано, что это в день твоего восемнадцатого дня рождения от Карины.

Я представляю ее аккуратный почерк. Наверняка, подпись сделана разноцветными ручками. Возможно, каждая буква разным цветом. Я беру у Макса открытку и убеждаюсь в своих догадках. Карина уже никогда не изменится. Она будет жить исключительно в моей памяти и там навсегда останется такой.

– Зачем ты возишься в этом? Разве, это не тяжело? – спрашивает несмело сосед.

Я пожимаю плечами.

– Нравится делать себе больно? – этот вопрос Макс задает с большим напором.

Я вижу, что он не одобряет происходящего. Он не желает в этом копаться, и не хочет, чтобы это делала я. Мне кажется, что сосед посоветовал бы мне все это сжечь и навсегда забыть. Но я так не могу.

– Это все, что осталось от них, – отвечаю я единственное, что приходит в голову.

– Твои воспоминания о них – это то, что у тебя действительно осталось. А вот это все... – он небрежно берет горсть открыток и подносит их к моему лицу – Это всего лишь напоминания о том, что произошло. Все это для того, чтобы ты не забывала, ценой чьих жизней ты сейчас живешь.

Я начинаю часто моргать, чтобы не заплакать. Запрокидываю голову назад, укладывая ее на край кровати.

– Прости за то, что тогда ушла, ничего не сказав. Не знала, как тебя благодарить за то, что ты в очередной раз вывел меня из дома.

– Перестань. – Макс тоже запрокидывает голову. Теперь, мы оба смотрим на потолок.

– Я раздражаю тебя? – спрашиваю я, поворачиваясь к нему лицом.

Он поступает аналогично. Мне ничего не остается, как рассмотреть его лицо: светлые глаза, цвет которых, похоже, зеленый, но с крапинками светло-голубого оттенка. Ресницы такие длинные, что тень от них падает на щеки. И пусть, у него не самые правильные черты, он все равно красив.

– Ты вовсе меня не раздражаешь. Я… можно сказать, переживаю о тебе.

Когда это у него началось? С какого момента он решил, что забота обо мне ложится на его плечи. С чего он вдруг решил, что я позволю ему это делать?

Но ведь я действительно позволяю, иначе бы он здесь не сидел.

– Давай уберем все это? – спрашивает Макс с таким сочувствующим выражением лица, что я не могу не кивнуть.

Он берет коробку и начинает аккуратно складывать туда мои вещи. Вещи, в которых боли больше, чем во мне самой.

Но я, в отличие, от них, как губка, впитываю новые эмоции и создаю новые воспоминания, которые и дают мне сил жить дальше.

19 глава

На игре

На этом свете Анжелику держит лишь одно: я все еще не отдала против нее свой голос. Даже Натали и Анна сдались несколько минут назад, хоть им и было также тяжело.

Тяжело. Что это вообще за слово. Разве оно отражает наше безысходное положение? Показывает ли оно, каково это, быть абсолютно безвольным? Могут ли другие, услышав слово «тяжело» почувствовать страх за возможные последствия от наших действий?

Своим поведением я подвергаю опасности Лизу. Она может поплатиться за мою неспособность нажать на кнопку. Кажется, что нет ничего проще. Но для меня это сложнее, чем пырнуть незнакомого человека ножом.

– У тебя две минуты! – процеживает мне, покрасневшая от злости, София.

Анжелика поднимает опущенную голову. У нее выпученные, почти не покрытые веками глаза. Они безостановочно вращаются из стороны в стороны. Губы двигаются так, словно она задыхается. Кончики пальцев беспомощно скользят по подлокотникам деревянного стула, после чего ее руки сжимаются в кулак.

– Электрический стул – самое подходящее приспособление для приведения в исполнение смертных приговоров, – произносит София, словно заученный заранее, текст.

Снова этот преподавательский тон. Я больше не могу молчать.

– Только у тебя нет никаких прав приговаривать кого-то к смерти! – испугавшись собственной дерзости, я хлопаю себя ладонью по губам, а после плотно зажимаю рот, чтобы не ляпнуть чего-то еще.

Организатор смотрит на меня с язвительной ухмылкой.

– А у тебя есть?

Я вздрагиваю, и она видит мой испуг. Всего несколько слов, но их достаточно, чтобы выдать мою роль и сделать следующей жертвой.

– Как и у остальных, отдавших свой голос против нее? – продолжает она, отводя от меня подозрения – И, между прочим, это один из самых гуманных способов умерщвления.

– Что гуманного в поджаривании мозгов? – спрашиваю я, ощутив от Софии вызов.

– Ты бы предпочла гильотину? – усмехается женщина, и у меня появляется желание плюнуть ей в лицо.

Непонятно в какой момент, но все происходящее превращается в наше с Софией противоборство. Мы пристально смотрим друг другу в глаза. Кажется, она даже забыла о Лике. А, может быть, подумывает посадить меня на ее место?

Наконец, София, словно вспомнив, где находится и что происходит, резко поворачивается к Анжелике. Две минуты, которые ей отвели, уже закончились.

Терпение Софии лопается. Она сама крепит руки подруги к подлокотникам, а ноги к креплениям ножных контактов. Туловище фиксирует дополнительными ремнями, а на лицо опускает маску.

Когда на голову Лики надевают шлем, я больше не могу стоять на месте.

– Не надо! – кричу я и, окончательно обезумев, срываюсь с места.

София поворачивает на меня голову. Склонившаяся над Анжеликой, она напоминает хищника, никого не подпускающего к своей добыче.

– Давай! Сделай еще один шаг и увидишь, что будет с твоей Лизой! – шипит женщина, обнажая передо мной гиеновый оскал.

Услышав имя сестры, я, как участник игры «Морская фигура, замри!» застываю на месте.

София довольно улыбается, а затем кивает охраннику.

Легкий кивок, но именно он ознаменовывает начало казни.

Он поворачивает рубильник, и все видят, как сотрясается в конвульсиях тело Анжелики, подаваясь вперед так сильно, что если бы она не была пристегнута, то, должно быть, отлетела бы на несколько метров.

Страшно представить, какое напряжение проходит через подругу, но после яркой вспышки пламени, все помещение заполняется запахом паленого мяса. От ее головы идет пар, а голые ноги становятся черно-фиолетового цвета. Все остальное тело раздувается и приобретает темно-красный оттенок.

Я представляю, что находится под маской: возможно, лопнувшие глаза и струящаяся из них кровь, почерневшие губы и пена изо рта.

Больше не в силах видеть этого, я отворачиваюсь, но понимаю, что приступ рвоты мне не сдержать.

Никто не сдерживается. Подвал заполнен кровью и рвотой, ставшей неотъемлемым атрибутом каждой кабинки.

Согнувшись пополам, я представляю, как закипела кровь внутри тела подруги, и как она буквально сгорела, сидя в этом деревянном кресле.

Через пару минут стул с Анжеликой перетаскивают в дальний угол подвала, но этот отвратительный запах проникает в меня и заполняет все внутри.

20 глава

Спустя год и два месяца

Я захожу на кухню и сразу улавливаю запах жареного мяса. Бель готовит курицу, обваленную в каких-то специях, отчего на вид она вся красная.

Я нервно сглатываю ком, подступивший к горлу. Нельзя позволить какой-то курице вызвать у меня рвоту.

– Будешь есть? – с улыбкой спрашивает соседка.

– Я больше не ем жареное мясо, – отвечаю я.

Да, тогда в подвале пахло совсем не жареной курицей, но мое сознание само создало эту фобию. И я ничего не могу с этим поделать.

Бель ничего не понимает. Да и никто бы не понял. Хотя бы потому, что факт казни одного из игроков на электрическом стуле, непонятно откуда взявшемся у Софии, тщательно скрывается и по сей день.

Должно быть, сейчас, спустя целый год, расследование тронулось с той мертвой точки. Наверняка, у них полно фактов о произошедшем и не так много загадок, как в самый первый день. Полицейские готовы держать меня в курсе событий, но я держусь от этого подальше. Они волнуются, что такое может повториться, но какой мне от этого прок?

Я уже побывала там, а предотвратить подобное просто не в силах.

Никто не в силах, хотя после произошедшего подобные игры и прочие квесты в закрытых комнатах, теперь на особом контроле. Их проверяют строже, чем Роспотребнадзор общепиты.

– Я могу сготовить то, что ты любишь, – прерывает мои размышления Бель.

В этот момент входит Макс и легонько касается моего плеча.

– Она у нас любит роллы. И только у меня есть право кормить ее ими.

Он улыбается, кажется, довольный тем, что мы сближаемся. А я почему-то снова начинаю об этом жалеть. Хочется извиниться за смуту, которую я навела в его голове.

Но все, что я могу делать в этот момент – смотреть на жареную курицу, чувствуя, как волнами подкатывает тошнота. В глазах появляется образ обугленного тела Лики, и я уже не могу себя сдерживать.

– Мне нужно... – я бегу к туалету, умоляя саму себя немного подождать.

Позади слышатся шаги: Макс бежит вслед за мной.

Когда я оказываюсь над унитазом, и все съеденное за день начинает вылетать из моего рта, сосед подхватывает мои волосы и держит над головой, чтобы я их не запачкала.

Я думаю, что все закончилось, но этот запах теперь исходит, словно из меня самой. Будто бы он у меня внутри.

Снова открывая рот, мне начинает казаться, что, если сейчас не прекращу думать о подруге, меня стошнит собственными органами.

– Я не могу остановиться... Я... – снова открываю рот, но в желудке больше ничего нет, поэтому я лишь сжимаюсь от рвущейся наружу боли. На глазах выступают слезы.

Макс берет меня за плечи и усаживает на пол.

– Я взял отпуск. Небольшой, всего пять дней, но этого хватит, чтобы убраться подальше отсюда, к морю. Ты поедешь со мной?

Я смотрю на него и не могу понять смысла доносящихся до меня слов. Он куда-то меня приглашает, пока я в самом неприглядном виде сижу на полу в туалете, держась правой рукой за унитаз

– У меня не так много денег. Родители присылают на аренду комнаты и еду. Я не могу просить еще.

– Я сам все оплачу. Да и какие тут расходы. Поедем на моей машине.

– А на еду...

– Ты ешь не больше, чем птенец.

Я искренне улыбаюсь, и он проводит ладонью по моим влажным волосам.

– Идем в ванную, умоешься. Выезжаем завтра. Как только отдохнешь, начинай собирать вещи. Договорились?

Я послушно киваю головой и совсем не потому, что у меня нет сил с ним спорить.

21 глава

На игре

Когда я только оказалась в этом подвале, мне было дико страшно. Но тогда во мне все еще кипела жизнь, я даже оставалась прежним человеком, помнила собственное имя.

Сейчас, к четвертой игровой ночи, я впадаю в бездонное отчаяние. Из головы не выходит образ Анжелики. И хоть ее лицо было скрыто маской, мое больное воображение рисует перед глазами ужасные картины, от которых я никак не могу избавиться.

То ли у меня наступает апатия, то ли я уже настолько привыкла к своей кровавой роли в этой игре, но на очередное убийство я иду без дрожащих рук.

Осунувшаяся, согнувшись как старуха, я стою перед кабинкой парня по имени Гарик. Он выглядит таким сломленным и разбитым, будто это его подругу сейчас поджарили на электрическом стуле, а не мою.

Хочется по-звериному зареветь: Это не тебе здесь плохо! Это мне, мне здесь плохо!

Парень сидит на полу и качается, словно маятник. Его губы то сжимаются, то искривляются в истерической улыбке. Руки обхватывают прижатые к груди колени.

Заметив меня, он, словно в бреду, протягивает ко мне руки и называет мамой. От неожиданности я отшатываюсь. Кажется, теперь, я знаю, как выглядят люди на грани сумасшествия.

– Сколько тебе лет, Гарик? – спрашиваю я, подползая к нему на четвереньках.

Парень смотрит на меня сверкающими от слез ореховыми глазами. Его мальчишеский невинный взгляд заставляют меня проникнуться к нему всем сердцем. Я сажусь рядом с ним и обнимаю правой рукой.

Сначала я хотела остановить его покачивания, но вместо этого начала качаться вместе с ним: вправо-влево, вправо-влево. Гарик склоняет на мое плечо голову. Я взъерошиваю его лаково-черные волосы, после чего он неожиданно останавливается.

Гарик поднимает голову и подносит губы к моему уху.

– Мама никогда не простит меня.

Я поворачиваюсь к нему, не прекращая поглаживать по голове.

– Почему? – спрашиваю я.

– Она такая набожная… Она… – его голос начинает дрожать – Как ей жить, зная, что сын – убийца?

Я начинаю быстро кивать, желая его успокоить. Гарик разворачивается всем телом и впивается пальцами в мои плечи.

– Если выберешься, обещай, что она не узнает, – он давит с такой силой, что на его руках проступают вены.

Если убийца забирает грехи убиенного, то Гарику будет все прощено?

Но какая разница, куда мы попадем после смерти, если прямо сейчас мы уже на игре в аду?

Я хватаю его за волосы на затылке и тяну к себе. Теперь, когда его лоб соприкасается с моим, я могу наконец-то ему ответить.

– Обещаю, – совершенно безумным голосом шепчу я, хватаясь рукой за нож.

Впервые за игру я зажмуриваюсь, когда убиваю. Причем так сильно, будто хочу выдавить глаза.

Когда наступает очередной день, я удивляюсь тому, как тихо. Первое, что я делаю, смотрю на Марка. Облегчение от того, что он жив, не сравнится ни с чем на свете.

Эта игра отличается скоротечностью. Мы не успеваем осознать смерть одних, когда к ним добавляется еще пара трупов.

Натали играет за граждан. Ночью были убиты: Натали – гражданин, Гарик – мафиози.

Я присоединяюсь к вышедшей из кабины Анне. Вместе мы подходим к Натали. Мои глаза скользят по кровавым пятнам на ее безупречно-белой блузке.

Анну начинает тошнить. Опустившись на корточки, я поглаживаю ее скрюченное тело по спине.

– Что нам делать? – спрашивает подруга, пытаясь подняться на ноги.

Я пожимаю плечами, помогая ей встать. Потеря еще одного близкого человека – это слишком для моего разума. У меня не получается следить за происходящим, в котором один за другим из жизни уходят мои друзья.

– Нам нужно вернуться в кабины, – говорю я подруге тоном прилежной школьницы.

Когда мы проходим около Софии, она одобрительно кивает мне, одаривая при этом ехидной улыбкой.

Нас остается четверо. Помимо меня, Анны и Марка, остался парень по имени Константин. Он пришел на игру вместе с Марией, и мне кажется правильным отправить его следом за ней.