Текст книги "Гнилушкина гать (СИ)"
Автор книги: Ксения Кулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
– А ежели и Кирка! И спасибо ей. Вот хочешь, Васенька, сама схожу к ней, в ножки поклонюсь. Да только если разок помогла, так что же теперь, всю жизнь с ней за то расплачиваться?
Парень молчал.
– И вообще, ей что ли самой хотелось в лапах чудища погибать? Ты сам подумай, – стояла на своем Марфа. – Нет, сына, никакая она не благодетельница. Нашла способ как на молодого парня хомут накинуть, змея! Или ты и правда бы Кирку выбрал, а не Любашу, коли сразу бы такой разговор был?
Одна из работниц прошла рядом с подносом полным горячей выпечки. Васька печально проследил за проплывающими мимо него пышущими жаром яблочными пирогами.
– Так что, нечего эту девку и благодарить, – заключила мать. – А про то, как дело было, кто кроме вас двоих знает? Твое слово супротив ейного. Кто же поверит, что это не добрый молодец, урожденный гнилушковец чудище победил, а девица, да еще без роду, без племени? Вот, то то и оно!
– Ну а коли я с военным делом не сдюжу? – Вяло отпирался сына.
– Да как же не сдюжишь? Тех стрельцов в дозор отправить все равно, что коров на пастбище! Скомандуешь «Пошли!», и пойдут. Ох, Васенька, будем жить с тобой в городе, да при жаловании, да на Любкиного батюшки гостинцах.
– Ну а коли... коли Кирка на меня в отместку порчу нашлет?
– А пущай только попробует! Уж я ей тогда, – Марфа воинственно погрозила кулаком куда-то в глубь комнаты.
Там как раз стоял Миханька, внимательно наблюдающий за нежданным соперником. Не слыша разговора, он воспринял угрозу Марфы на свой счет, нахмурился, задрал нос и отошел подальше.
– Но я ведь обещал... – Совсем уже тихо и робко промямлил Василек, так, что мать даже не заметила, что он что-то сказал.
В то же самое время в горнице проливала горючие слезы Любаша. Как мамки-няньки не старались, а успокоить девицу не могли. Пришлось Матвею Борисовичу брать дело в свои руки.
– Что же ты плачешь, доченька? Может хочешь слезами русло Добромысли наполнить? – Пошутил купец.
– А-а-а-ы-ы-ы... – пуще прежнего зарыдала Любаша.
– Ну полно тебе. Как такая зареванная к жениху на глаза покажешься?
– Тоже мне «жених» – ни кола, ни двора, – нахмурив бровки и скривив губки, фыркнула красавица. – Я за Миханьку замуж хочу, а не за твоего Ваську!
– Ишь ты... Вот только Васька-то не мой, а уже почти твой, – беззлобно захохотал Матвей Борисович. – Ну ладно, ладно, не сердись. И не реви больше, а отца своего послушай. Ты же знаешь, что Василек чудище поборол, деревню нашу от проклятия спас?
– Ну и что! А зато Миханька...
– Не перебивай отца! – Осадил ее купец. – Сдался тебе этот пасечник, тоже мне принца нашла. Ты лучше дальше слушай, да пальцы загибай. Первое – по царскому приказу тому, кто нечисть сможет одолеть вознаграждение положено, мне Тимофей Федорович сказал. Хотели мы с ним поначалу часть той деньги за собой удержать – за стол праздничный там, вилы опять же... да не важно уже. А важно то, что от градоначальника весть пришла, а это уже дело серьезное – будет у Васьки и статус, и власть, и жизнь городская, а не просто копеечка. Ну что, хватает пальцев на руке? Тогда еще одно. Вестовой при мне старосте сказал, что градоначальник донесение о добром молодце, нечисть поборовшем, к самому царскому двору отправил. А там, чем черт не шутит, глядишь и до столицы пастушок наш доберется. Вот и думай, девка, хочешь ли ты замуж за пасечника своего и всю жизнь комаров Гнилушкинских кормить, когда у тебя под боком такой удалой молодец есть? Сейчас решай, как парень до города доберется – там свои охочии найдутся. Знаю я тех баб, как вцепятся... Эх... – договаривать Матвей Борисович не стал, только тяжело вздохнул и задумался о чем-то своем.
Любаша прекратила рыдать и даже больше не хлюпала носом, а заинтересованно разглядывала каждый согнутый пальчик на своей пухленькой ладошке.
Со двора Матвея Борисовича доносились громкие, веселые голоса. Когда Кирка подходила к забору, из незапертой калитки на улицу вывалилась орава ребятни. Девушка успела ухватить одного сорванца за руку.
– А что там за шум? – Кивнула она в сторону терема.
– Любашку сватают! Там и староста наш, и хранитель даже из Вороничей приехал, и полный терем гостей. Да пусти уже! – Крикнул мальчишка, вырвался и сломя голову побежал догонять товарищей.
– Вон оно что, – улыбнулась Кирка и направилась в дом.
– Кирка? А ты чего тут? – Удивился Онисим, столкнувшись с девушкой в сенях.
– К Васильку я. А что тут за веселье? Никак смотрины у Любаши? – За спинами собравшихся людей она смогла разглядеть дочь купца в парчовом сарафане, расшитом жемчугом и золотой нитью, и в не менее богато украшенном кокошнике.
– Ох, и красота, глаз не оторвать! – Искренне восхитилась девушка. – А что же Миханька рассказывал, что только в будущем году свататься будет?
Впереди стоящий парень обернулся. Кирка удивлено ойкнула, узнав в нем предполагаемого жениха.
– Это потому, Кирка, что не я сватаюсь. – На лице Миханьки заходили желваки.
– Как же это...
– Что это у тебя? – Парень быстрым кивком указал на сверток в руках девушки.
Кирка смущенно улыбнулась.
– Дядь Онисим, ты позови мне Василька.
Поверенный старосты тоже теперь заметил вышитую рубаху и озадаченно потер ладонью шрам на носу. Он намеревался уже подхватить Кирку под руку и вывести во двор, но Миханька его опередил.
– А чего его звать, когда он и так здесь? Васька! Эй, Васька! – Громко выкрикнул парень.
– Ну чего тебе? Угомонись уже окаянный. Не мешай счастью чужому! – Рявкнула в ответ Марфа.
– Да разве же я мешаю? Совсем наоборот, – ощерился Миханька. – Тут, Марфа Харитоновна, у Василия Игнатовича, как оказалось, еще одна невеста есть. Стоит, позвать жениха стесняется. Вот я и помогаю, счастью-то.
Шум в избе разом стих. Гости все как один повернулись в сторону ухмыляющегося парня.
– А ну, народ, расступись! Дай невесте на жениха поглядеть.
Девушка непонимающе посмотрела на Миханьку. Но люди действительно потеснились, освобождая ей обзор на дальнюю часть комнаты, где чуть в стороне от Любаши стоял Василек. Будто маковые цветы в пшеничном поле, красовалась на пастушке алая рубаха в золотых узорах.
Кирка так и застыла.
Василек тем временем, не зная куда деться, попятился ближе к матери. Любаша же, хлопая красивыми голубыми глазами, уставилась на нежданную гостью как на снег посреди лета.
– Это что еще за невеста такая? – Первой, поставив руки в боки, откликнулась Марфа. – Ты что, девка, белены объелась? Кто тебя сватать приходил?! Вот уж гляньте на нее, навыдумывала! И не стыдно?
Желчные слова женщины вывели Киру из ступора.
– Как же «навыдумывала»? Он сам ведь мне обещал. Василек, что же ты молчишь?
Парень потупил взгляд в пол, не собираясь ничего отвечать.
– Я же тебя от чудища спасла. Я же из-за тебя... Ты ведь сам говорил, Василек!
– Брехня! Вся деревня знает, что это мой сынок нечисть поборол! – Перешла на визг Марфа. – Да вы гляньте, гляньте, люди добрые, ай-ай, ведь врет и не краснеет. Гнать таких из Гнилушек надо! Поганой метлой гнать, чтоб другим неповадно было!
– Не вру я. Василек, скажи им как взаправду все было!
Все перевели взор на жениха, но тот тянул с ответом. Марфа дернула сына за рукав.
– Я чудище победил. Вилами, – не подымая взгляда от пола промямлил парень.
– Вот! Слышали? А эту врушку вон из деревни!
Возникла пауза. Народец растеряно перешептывался, а Кирка не могла больше сказать ни слова. Она стояла и смотрела на прячущего глаза парня. И мерещилось ей, будто у ног Василька сидит Игренька... а с нарядной рубахи парня на светлую кошачью шерстку стекает алая кровь.
– От чудища спасла! – Вдруг громко расхохотался Онисим. – Это тем пучком сена, что с собой таскала, что ли? Или может, это ты с вилами на него пошла?
Вслед за старым воякой засмеялись и все гости.
– Не держите зла на девицу, люди. И ты, Марфа. – Раскинул в умиротворяющем жесте руки Филимон. – Видно, повредилось умом чадо. Оно и не мудрено, такого страха натерпеться. Да... Ты, Кирочка, ступай-ка домой. Подлечиться бы тебе еще надо, отдохнуть. А завтра приходи к святилищу, вместе Яролике помолимся, глядишь, и уладится все.
Толпа одобрительно закивала. Конечно, умом тронулась, как же еще? Онисим осторожно взял девушку под руку, развернул и повел из избы. Кира не сопротивлялась, не оборачивалась – просто шла, куда ведут. Гости снова весело зашумели. Праздник продолжался. Только Марфа злобно поглядывала вслед несостоявшейся невестке.
За порогом Онисим отпустил Кирку и велел ей идти домой. Он проводил ее взглядом до калитки, а затем облегченно выдохнул и вернулся в дом, не желая пропускать веселье.
Едва Кира шагнула на улицу, как ее окликнул Савелий. Мельник плелся вдоль забора, покачиваясь и хватаясь за плохо отесанные доски. Позвав девушку, он пошатнулся и, навалившись спиной на деревянное полотно, сполз на землю. Пьяный смех всполошил мошкару и кузнечиков в придорожных сорняках.
– Что, Кирка, тропок в Гнилушках много, а путь-то всего один? – Савка помахал початым бутылем и, закатив глаза, отхлебнул очередную порцию самогона.
Но девушка прошла мимо, не только не услышав его слов, но и не заметив его самого. Ожесточенно палило полуденное солнце. Яркий свет слепил глаза до боли, до слез. До тошноты.
Щурясь и прихрамывая, Кирка медленно брела по пыльной деревенской дороге. Мимо знакомых с детства дворов. Мимо собственного опустевшего дома. Ноги сами вели за околицу. И чем дольше она шла, тем больше деревьев появлялось вокруг. И чем гуще становился лес, тем надежнее скрывали мир от солнца его пышные кроны. И чем тусклее был свет, тем все легче становилась дорога. И ни кочка, ни камушек, ни корешок не встречались на пути девушки. Все звуки вокруг слились в мерный шелест листвы, в кроткий плеск воды. И ни единый голос не окликнул. А если кто и позвал, то слова те не сумели перекричать тишайшее дыхание леса.
Так Кира и добралась до болотного перекрестка. А там кустарники, взъерошенные тьмой цепких веток, услужливо расступились в стороны, трухлявые бревна старой гати вдруг окрепли и послушно разостлались до самого омута – иди Кира, иди, куда ведет тебя дорога. И она шла. Шла без устали до самой поляны-острова. И только там остановилась.
«Кто это?» – Удивляется Кирка. – «Люди?»
Нет, эти бледные образы, что стоят на поляне чуть правее тропинки, вовсе не люди – призраки, мороки. Воспоминания. Вот Ванечка в новеньких валенках и слишком большом тулупе. Рядом с ним Ярошка в отцовском армяке. И тетка Рада в своей длинной сорочице. Она держит сыновей за руки. Крепко держит. Чуть дальше стоит Тася. С тревогой глядит она на названную дочь. А еще дальше, левей от тропинки, – божок. Застыл – не шевельнется, будто и не живой вовсе. Будто кто пугало из костей и тряпья собрал.
Но Кирка не испугалась – нечего ей больше бояться, – не убежала, не вскрикнула. Помедлила разве что, всматриваясь в знакомые лица, а затем продолжила свою дорогу.
Несколько шагов – и она рядом с мальчиками и их матерью. Ванечка протягивает руку к девушке. Маленькая ладошка слегка касается Киркиного запястья. И мир вокруг вдруг меняется.
Снег. Покров еще тонкий, из-под белой пелены выглядывают зеленые шапки мха. Гнилыми зубьями торчат остовы старой гати. Листва уже опала и за росчерками оголенных веток хорошо видно поляну и сам омут, чью темную воду уже затянула ледяная корка. К берегу тянутся две цепочки следов: одни козьи, другие – детские. В конце этой вереницы, у самого «окна» стоит Ванечка, а чуть поодаль на льду – Манька. Одноухая Манька. Мертвая... Сукровица грязными потеками засохла на ее морде. Но Ванечка не понимает. Он смеется. Коза блеет, цокает копытцем. Подзывает. Мальчик тянет к ней ручки и делает шаг на тонкий лед. По корке разбегается паутина из трещин. Поляна заполняется опасным хрустом. Еще один шаг дальше от берега. И еще. Лед выдерживает. Но Манька вдруг мотает головой, становится на дыбы и с силой бьет копытами по поверхности. Полмгновения, и ребенок уходит под воду. В стороны разлетаются брызги и осколки льда. В то же самое время на поляну выбегает Ярошка. Он видит, что случилось и кидается к берегу. Ванечка не успел отойти далеко, и старший брат, упав на колени, в последний момент хватает тулуп за воротник. Ему тяжело, болотная тина не отпускает добычу, но паренек изо всех сил пытается вытянуть малыша на берег. Медленно, но у него получается – над водой показалась голова Ванечки. Мальчик кашляет, плачет, слабо машет руками. Еще чуть-чуть, еще ближе к берегу. И вдруг ребенок резко уходит под воду! Рывок такой сильный, что Ярошка едва сам не оказывается в омуте. Очухавшись, паренек кричит, всматривается в черную воду, безуспешно пытаясь отыскать брата. Неожиданно из глубины «окна» появляется козья голова. Манька пастью вцепляется в лицо Ярошке и рывком увлекает того на дно.
Плещется вода. По поверхности омута разбегаются хаотичные волны, раскидывая осколки льда и разбивая отсвет пасмурного неба на десятки тонких лоскутов. Но понемногу все утихает.
Снег растаял.
Кирка снова на поляне рядом с призраками. Ванечка все еще держит ее за руку. Рада что-то рассказывает, объясняет, но ее звонкий когда-то голос звучит лишь далеким, неразборчивым эхом. Девушка осторожно освобождает руку и идет по тропинке дальше. Туда, где ее уже ждет Тася.
Лицо приемной матери изломано глубокими морщинами, руки скрещены и прижаты к груди. Не такой хочет помнить ее Кирка. Но вот Тася здесь, а ее бледная кожа покрыта предсмертной испариной. Девушка сама протягивает руку, касается ладонью щеки своей матушки. И мир меняется.
Комната. Полумрак. В глиняных мисках медленно истлевают подожженные стебли лекарственных трав. Растрепанная Рада с огромным животом мучается от болей на собранной из сена лежанке. Рядом с подругой суетится Тася. Она растеряна и напугана. Чуть поодаль на лавке сидит Савелий – прячет лицо в дрожащих ладонях.
Роды никак не могут разрешиться.
Но Кира сейчас видит больше, чем мог бы человек. Она видит саму утробу, видит нерожденного еще Ванечку. И четырехпалую руку-тень, обвившую своими черными отростками пяточку младенца. Мертвая хватка – малышу не появиться на свет... И еще Кира видит, как рядом с дядькой Савой появляется божок – сгущается в воздухе уродливой тенью, так же, как и когда-то на мельнице. Но здесь никто его не замечает. Рыбий череп тянется к голове мужчины. Подступается близко-близко, к самому уху. Шевелятся белесые кости рыбьей пасти, но слова произносит мельник. Он что-то шепчет Тасе. Женщина удивленно смотрит и мотает головой в ответ. Но Савелий продолжает говорить, показывает на Раду. Та уже еле дышит. Знахарка растеряно глядит то на подругу, то на уже упавшего перед ней на колени Саву. И в конце концов обреченно кивает.
А божок вдруг поднимает голову и пристально смотрит на Киру.
Девушка в испуге одергивает руку.
Напротив стоит Тася. Она испытывающе глядит на дочь.
– Хитрость все, дочка, злые козни. Не твоя воля, что ты здесь, то божок всех обманул – ничего взамен не отдал, но все отнял! – Сбивчиво рассказывает женщина. – Потому и мы с Радой здесь. Упросили Хозяйку, Матерь всех детей, – отпустила Милосердная. Всего на часок отпустила. Тебя повидать, правду показать. Ты воротись дочка, не твоя это дорога. Воротись!
И Тася крепко обнимает дочь, прижимает к груди.
Кирка не сопротивляется. Она всего-то и хочет голос родной услышать. Хоть еще один разок! Но в неясном шуме ей уже не различить, где человеческая речь, а где шелест листвы.
– Что же ты меня покинула, матушка, – роняет девушка слова, что слезы в колодец – гулким эхом раздаются они в душе матери, частой рябью разливаются по больному сердцу.
С горькой беспомощностью Тася выпускает из объятий отстраняющуюся от нее Киру. И хотелось бы матери броситься к дочери, силком заставить ту повернуть! Да только нет у мертвых власти над волею живых. Вот и смотрит она вслед девушке, вот и шепчет не миру, не богам, но самой себе: «Не уберегла я тебя, моя боурь-травушка. Не уберегла...»
Кира идет по гати дальше, а за ее спиной таят, исчезают воспоминания.
Вот уже и божок рядом: рыбий череп глядит пустыми глазницами, с торса сыпется крошка из засохшей грязи. И шевелятся, ворочаются между ребрами разномастные уши – слушают.
– А я ведь вспомнила тебя, – медленно произносит девушка. – Ты помог мне спрятаться в лесу. Давно, когда погибли мои родители. А потом вывел меня к дороге...
Божок молчит.
– ...Но вначале привел разбойников к нашему ночлегу, – бесцветным голосом продолжает Кира.
Нечисть клацает острозубыми челюстями:
– Ты ведь уже знаешь, кто я. Мне душегубству потворствовать – одно удовольствие.
Холодный огонек разгорается в фиолетовых очах.
– Так зачем же спас, если хотел загубить? – Тихо спрашивает Кирка.
– Слугу себе подыскивал. Прежний злость свою растерял, а вместе с ней и силу. Да ты встречалась с ним недавно, здесь же, – посмеивается нечисть, скрежеща костями.
И вместе с ним глумливо хохочет Хор одного Голоса, но быстро затихает.
– Вот я загодя и задумался о ком-то... более способном. Тебя присмотрел.
Рыбья голова тянется ближе к девушке. Мерно щелкают шейные позвонки. Кирка остро чувствует запах сырой земли и тлена.
– И как же ты мог знать, что я стану тебе служить? – Совсем тихо шепчет девушка.
– Я и сейчас не знаю, слово пока еще за тобой. Но мне такой риск по нраву, – без обиняков признается нечисть, – ведь все мои карты крапленые.
Неожиданно из-за спины божка выскакивает одноухий кот. С шипением он бросается к девушке. Но Кирка так и стоит – не смеет пошевелиться, ведь это ее Игренька. Мертвый Игренька. Из-за нее мертвый! Между тем взъерошенный кошара цепляет за рукав свадебную рубаху, стаскивает ее наземь и неистово полощет по ткани когтями, рвет на мелкие лоскуты. Успокаивается только тогда, когда от ненавистной ему одежды остаются лишь бесформенные клочки, – садится на тряпье и принимается умываться. Девушка с удивлением смотрит на остатки рубахи, не понимая, зачем же она несла эту тряпку всю дорогу. И вдруг прыскает смехом. Так вдруг весело ей стало!
– Ну так что, изменишь свой путь? – Вкрадчиво спрашивает божок.
– Да куда же я пойду? Нечисть ты и ведешь себя как нечисть. Как же легко с тобой! А там, – хихикая, она машет рукой в сторону деревни, – люди. Называют себя так, но вот поступают...
– И я такая же как они. – Чуть уняв приступ смеха, продолжает Кирка. – Но хотя бы в одном стану лучше – буду честнее. Вместо радости пусть будет мне безудержное веселье, вместо терпения да доброты – неистовая ярость! Стану служить тебе, буду нечистью как и ты! Только не обмани меня божок, теперь не обмани!
Бушует пламя в глазах, лицо искажает злобная ухмылка. Девушка уверенно идет к кромке воды, в последний раз глубоко вдыхает сырой воздух и с хохотом падает в омут.
И весь мир, наконец, заполняет черная вода – холодная и глубокая как Киркина обида.
***
В Гнилушках снова беда – одним часом протухла вода в колодцах. Тем, кто вовремя углядел неладное – повезло, а вот Онисим с похмелья не присматривался, не принюхивался, а сделал богатырский глоток из ведра, только что самолично поднятого из колодца. Закашлялся, заплевался, да поздно. Еле успел он добежать до укромного места, а потом едва дополз до порога собственного дома. Так же, как и он, слегло еще несколько человек с разных дворов. Деревенские бросились было разыскивать Кирку, но девушки и след простыл. Пришлось посылать гонца в гарнизон, упрашивать лекаря хоть бы и втридорога, но приехать в деревню и помочь хворым. Выздороветь, правда, суждено было не всем. Но Онисим жив остался – так заботливо за ним ухаживали Петька и Варенька, с таким усердием молились они Велесию о здоровье отца.
Не успев оправиться от первого страха встречи с нежданным бедствием, деревня впала в настоящую панику. Люди ведь быстро сообразили, что воды в Гнилушках больше нет, а без нее долго-то не протянешь. Когда еще колодцы очистятся? И очистятся ли вообще?.. Была, конечно, еще речушка. «Но ходить с ведрами за версту, да с горы, да в гору – особенно не находишься: попить наберешь, а огороды, а скотинка?» – Хватались за головы жители деревни. Однако Тимофей Федорович на то и староста уж какой десяток лет – быстро сумел людей успокоить и в тот день же день собрал совет.
Стали почтенные мужи кумекать, как теперь быть да с кого за напасть эту спросить. «Да что тут думать? Ясно же, нечисть это куражится!» – Высказал общее мнение один из собравшихся. «А не ясно другое – новая это напасть объявилась или соврал Марфин сынок, и это все то же чудище балует?» – Добавил Егор Ефимович, с хитрым прищуром поглядывая на Матвея Борисовича. «Да хоть так, хоть эдак, все одно парня снова на болота отправить надобно», – не скрывая досады, буркнул в ответ купец. Тимофей Федорович на оглашении решения всей деревне так и сказал: «Поборол одно чудище – справится и со вторым. Ну, а коли набрехал, обманул нас пастушок, то тем более в топи ему дорога!» Марфу заблаговременно заперли в сарае, Василька снарядили как и раньше, только провожать его до гати вызвалась почти вся деревня – попробуй сбеги!
Но и в этот раз на смертный бой парень шел не один. Миханька, поняв, что поход на чудище повторится, во всеуслышание заявил о своем желании стать Васильку соратником. Не от заботы о приятеле, конечно, а с той надеждой, что после победы сможет вернуть себе выгодную невесту. Ну и стать начальником городской охраны тоже бы не помешало. «Подумать только, какой-то пастушок чуть не лишил меня всех этих благ!» – Все еще злился Миханька. Егор Ефимович попытался сына отговорить, но слово – не воробей. Толпа с радостью поддержала боевитого парня и слух о втором смельчаке молниеносно разнесся по Гнилушкам. Особенно старалась Авдоха. «А и правильно!» – Скрипела старуха. – «Может чудище потому и не сгинуло, что в прошлой раз одного только Ваську заслали. А ведь под кровавой-то березой вдвоем они были! Пожалели Миханьку, пожалели соколика, а теперь вся деревня страдает. Люди от отравы мрут!» Ну и все, обратного пути уже не было. Тогда Егор Ефимович расстарался, кинул клич да собрал сынку какое-никакое, а снаряжение: за сходную цену нашлись в деревенских закромах и меч годный, и дощатая броня. И как вышел Миханька на главную улицу в доспехах да при оружие, так деревенские и ахнули: «Ни дать ни взять гнилушкинский воевода! А железки-то, железки на солнце так и светятся, так и сияют. Загляденье!»
Через пару дней по отблескам-то этим во мху да болотных кустарниках Миханьку по частям и собирали... Не все нашли правда. Но отрезанный язык, пригвождённый к стволу дерева годным мечом, впечатлил даже видавшего вида Онисима. Егор Ефимович как про это прознал – рассудка лишился. После похорон вышел за околицу и больше не вернулся. А тем же вечером Авдоху нашли в собственном доме зарубленную топором...
Матвей Борисович объявил дочери, что выдаст ее замуж за Тимофея Федоровича, так как иной достойной кандидатуры в деревне не осталось. И сколько бы Любаша не ревела, под венец ее все-таки отвели. Но радовался староста своей новой жизни не долго. На следующий же день дед скатился с лестницы и свернул шею. Завистники поговаривали, что оступился Тимофей Федорович не без помощи молодухи. Но свидетелей тому не было. Матвей Борисович почесал затылок да и пошел оценивать привалившее богатство.
Ну а Василек... Сколько пастушка не искали, даже лаптей от него не осталось. Бросила Марфа в пустую сыновью могилу его любимую дудочку, да и вслед сама бездыханная свалилась. Так и похоронили.
Со временем все в Гнилушках пришло в норму. Вода в колодце очистилась, речушка продолжила мелеть, болото – разрастаться, а деревенские, посокрушавшись о том, как же это все вышло, вернулись к своей обычной жизни. Жизни с привычным проклятием.
