Текст книги "Гнилушкина гать (СИ)"
Автор книги: Ксения Кулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– Это как же так, Тась? Что за морок? – Недоумевал Савка.
Травница растеряно посмотрела в ответ и отрицательно покачала головой.
Гнилушки кипели от новостей и сплетен, что котелок с наваристыми щами на огне. Народец шушукался и перешептывался: «...Трое утопленников – где же такое видано! Может не сами они, может разбойники завелись, что, кум, думаешь? ...А вы слыхали? Мельник-то сдурел, чуть Онисима и детишек его не изрубил. Сидит теперича на своем дворе – самогон глушит, не просыхая. Как бы в будущем году без хлеба не остаться! ...А Таська-то, Таська – Радку похоронить не успели, а она уже вдовца к себе в избу повела, к рукам прибрала. Вот уж тихоня! ...Да не, куда там. Я вот мимо Таськиного двора проходила, так там такой крик стоял, чуть ли не драка! А Таськи-то на улице и не видно теперь. Жива ли?»
Кирка давно уже привыкла не обращать внимания на пересуды и косые взгляды. Но в этот раз она и сама была уверена, что мать и дядька Сава что-то знают о том, что случилось с теткой Радушкой и ее детьми. Дело в том, что когда Тася велела дочери выйти из избы, та, конечно же, не ушла далеко. Не могла она оставить мать одну с ошалевшим Савкой. Так что девушка тихонько обошла дом и остановилась у торца, готовая в случае необходимости прийти на выручку. Кирка, вообще-то, не собиралась подслушивать, но, ожидая криков помощи или других признаков опасности, поневоле разбирала отдельные фразы и обрывки разговора, доносившиеся из-за бревенчатой стены. И чем больше она понимала, тем сильнее ее снедали любопытство и обида за то, что мать так долго держала от нее все в секрете. А ведь Кирка уже не маленькая, она поняла бы! Но Тася так ей ничего и не рассказала о той ночи, когда родился Ванька. На все догадки мать всегда отвечала уклончиво и всячески пыталась избежать расспросов. Неужели и правда думала, что Кира просто обо всем забудет? Теперь же выяснилось, что Тася ходила ворожить с подачи Савки, который и сам не понимает, как так вышло. Что за ерунда?! Или Кирка что-то не расслышала, упустила? Все это не укладывалось в голове. Девушке хотелось бы расспросить обо всем названную мать, но как теперь признаться, что она подслушала их с Савкой разговор? Да и не расскажет ничего Тася, в очередной раз велит помалкивать да и все. Эх... Ну а дядьку Савелия же Кирка и видеть не хотела. Да и чтобы он смог поведать, кроме очередной пьяной байки?
Однако очень скоро девушке стало не до мелких обид и раздумий.
После злополучного вечера Тасю стал мучить сильный кашель, от которого не смогло избавить ни одно из известных травнице средств. И с каждым днем женщине становилось все хуже, пока она окончательно не слегла. Так что Кирка выбросила из головы все свои вопросы и подозрения и взяла на себя всю домашнюю работу и заботу о матери. Девушка старалась помочь хоть чем-то – варила болеутоляющие снадобья, меняла компрессы. Она очень боялась, но старалась не подавать при матери вида. И только белохвостый Игренька поддерживал девушку по-своему, по-кошачьи, ластясь и утешая одним присутствием.
Каждый день Кира отлучалась ненадолго из дому, чтобы посетить святилище Велесия. Ну как «святилище» – маленький сарайчик из необтесанных бревен да ряби из полос подгнивших досок и заплаток из свежей древесины. Внутри постройки находился плоский валун с углублением в центре. По краю этого углубления аккуратным полукругом были расставлены фигурки вырезанные из камня: две побольше, размером с локоть – Велесий и Яролика, и множество небольших, размером с ладонь – родовые духи. Желающему о чем-то попросить следовало принести небольшой подарок – пучок из разных растений, и сжечь его в углублении камня-алтаря. Затем нужно было взять статуэтку, представляющею обережного духа рода, или самих богов, и мысленно высказать свою просьбу или благодарность. Потому поверхность каменных идолов была отполированная сотнями касаний и мягко поблескивала в тусклом свете свечей. Раньше Кирка редко тут бывала, поскольку своего родового духа у нее не было, а обращаться к самим богам, как наставлял хранитель Филимон, можно было только по очень веской причине, чтобы не навлечь на себя или деревню гнев и без того занятых Хозяина и Хозяйки. Но теперь был тот самый случай, девушка не сомневалась. Она приносила очередной пучок трав, сжигала его, а потом брала в руки статуэтки обоих богов и просила их лишь об одном – о здоровье матери. Но раз за разом возвращаясь домой, Кира понимала, что ни Велесий, ни Яролика ее не услышали.
И в один из дней Тася больше не смогла встать с полатей. Встревоженная Кирка сидела на лавке, вслушиваясь в тяжелое, хриплое дыхание матери, и крепко обнимала Игреньку. Так прошел еще день. Целый день! На следующий девушка не выдержала и забралась на печку, ближе к женщине.
– Матушка Тасюта, – тихо позвала Кира.
Женщина приоткрыла глаза.
– Матушка, может все-таки за лекарем городским послать? – В очередной раз предложила девушка. – Сборы, запасы наши пообещаю – может согласится.
– Если бы можно было эту хворь исцелить, сами бы излечили. Не мы ли с тобой лучшие знахарки в округе? – Слабо улыбнулась Тася. – Нет, дочка. Пустое. Помнишь, говорила тебе, что со всякой травкой, с каждым корешком обращаться надобно бережно и почтительно, потому как то, что может быть лекарством, может сделаться и отравой?
Кирка кивнула.
– А как просыпались они на меня, перемешались – вот и пожгли нутро. Сильно, слишком сильно.
Кирка не хотело в это верить, не желала признавать, что ничего сделать больше нельзя. Она сжала кулаки.
– Тогда... Тогда скажи мне, как ты помогла тетке Раде с Ванечкой? Как спасла? Я на тебя поворожу, скажи! – выпалила девушка. – Или я у дядьки Савы спрошу. Он тоже что-то знает, я слышала!
– Нет! – Тася приподнялась на одной руке, а второй вцепилась в Кирину одежду и дернула так, что девушка вскрикнула от испуга.
Женщина постаралась вложить в свои слова всю оставшуюся у нее силу и твердость.
– Не смей! – Борясь с приступом кашля, гневно хрипела травница. – Думать о том не думай, девка. Обманет тебя божок. Как меня да Савку обманул. Заберет завсегда больше, чем отдаст. Слышишь? Да ты на меня, на меня гляди. Вот чем твоя ворожба кончится! Не потому лекарства мне не помогли, что хворь сильна, а хворь так сильна, потому что это наказание мне. По делом! Вот только Велесий побранит, да Яролика пожалеет. Пусть уж так... Но моя глупость – моя расплата. А ты... ты не смей! Обещай. Сделаешь – сама тебя прокляну!
Девушка растеряно смотрела на мать. Она никак не могла понять, о чем та говорит. Кирка хотела было возразить, объяснить, что она не может просто смотреть, как ее матушка Тасюта умирает здесь, сейчас, у нее на глазах, что пусть ее обманут, накажут, раз так надо, но она не хочет остаться одна, что...
– Обещай мне, Кира, – неожиданно мягко произнесла Тася.
Девушка посмотрела на измученное лицо матери: похудевшее, серое, все в рытвинах из глубоких морщин, будто с начала болезни прошли не три недели, а все двадцать лет; посмотрела в усталые, выцветшие глаза, в которых отражалось всего одно требование... нет, не требование – мольба.
– Хорошо, матушка.
Тася облегченно выдохнула, но тут же захрипела и снова зашлась тяжелым кашлем. Когда приступ прошел, Кирка помогла матери лечь. И вдруг девушке почудилось, что по лицу Таси промелькнула странная тень. Она резко обернулась. Но рядом никого не оказалось. Только Игренька, недовольно урча, выбежал в сени.
– Дочка, ты еще послушай, – сиплым голосом продолжила женщина. – Ты из подпечья дрова убери да кочергой там пошуруй. Коробок найдешь, с монетами. Немного там, что смогла собрать. Ты дождись как Филимон приедет да скажи, что в Вороничах жить решила. Он поможет добраться. Пожитков-то не много у нас да еще Игренька – и пол телеги не займешь. Жизни тебе в Гнилушках все одно не будет, дочка. Думала вот, вместе уедем, да видишь как оно все...
Кира отвернулась, пряча слезы.
– Знаю, о чем думаешь, – слова Тасе давались с трудом, после каждой фразы она делала вынужденную паузу. – Но ты забудь его. Не будет от Васьки добра, дочка. Послушай меня, езжай в Вороничи. Там примут тебя. Будешь людям помогать. Благодарны будут. Хорошей знахаркой станешь. А здесь... одна маета тебя ждет. Одна маета...
Девушка не стала спорить. Она поправила одеяло и подождала, пока мать уснет. Затем осторожно спустилась с полатей и, стараясь не шуметь, проверила подпечье. Там действительно оказался коробок, а в нем – пригоршня медных полушек, копеек да пятаков, но и несколько серебряных рублей. Кирка в жизни не держала в руках такого богатства. Она пересчитала монеты. Наверное, купец Матвей Борисович сказал бы, что сумма все же была небольшая, но девушка была уверена, что этого достаточно, чтобы сподвигнуть городского лекаря добраться до Гнилушек.
Кирка поспешила к старосте. Она полагала, что кто-то из деревенских собирается в Днесьгород и передаст весточку целителю. А вдруг есть у него чудодейственное снадобье, которое сможет помочь?! Пусть маленькая, но надежда. Но Тимофей Федорович лишь развел руками: «Так ведь самая пора распутицы. Дороги все раскисли, никто не рискнет сейчас ехать даже до гарнизона, не то что до города». И сникшая Кирка вернулась домой.
На столе в свете лучин холодно поблескивали бесполезные металлические кругляши.
Тася впала в беспамятство. Ее лихорадило: от кожи шел ощутимый жар, а бледное, изнуренное лицо покрыла мелкая испарина. Временами в бреду она что-то неразборчиво говорила, плакала. Один раз только схватила Кирку за рукав и вполне ясно сказала: «Я тут боурь-траву нашла. А сберегла ли?» Но прежде чем девушка успела ответить, Тася снова провалилась в забытье.
Однако ближе к ночи сон женщины стал спокойнее.
И хоть девушка сильно устала за этот тяжелый день, она не решилась лечь спать – вдруг мать очнется и ей что-то понадобится? Потому Кира поставила на стол глиняный подсвечник с горящей свечой, села на лавку и продолжила вслушиваться в тяжелое, но мерное дыхание матери. Игренька подбежал к хозяйке, удобно устроился на ее коленях и успокаивающе заурчал. А на его неторопливо вздымающейся и опускающейся грудке плавно сменяли друг друга рыжие и белые полоски. От этой незатейливой в выражении кошачьей преданности Кирке стало чуть легче на душе и она с благодарностью погладила любимца. Вот только раздумья все равно не давали ей покоя. Девушка злилась на мать за то, что та не сказала раньше о деньгах. Придумала себе какое-то наказание! Да если бы Кирка знала раньше, она бы сразу упросила кого-то съездить в город за лекарем, наверняка две недели назад дорога бы еще выдержали лошадь без телеги. И вообще, Тася что, решила умереть? А как же она, Кирка? Почему она должна остаться одна? Нет, нет – матушка Тасюта должна выздороветь! А еще она обязательно должна понять, какой хороший на самом деле Василек, что он такой же веселый и добрый как была тетка Радушка. А все остальное – пустые наговоры на бедного парня, брехня. Уж им ли самим не знать, какие злые у местных языки. «Матушка Тасюта, пожалуйста, пожалуйста, поправляйся!»
Неожиданно заскрипели доски. Кирка подняла голову. В тусклом освещении она разглядела силуэт женщины, сидящей на полатях. Спина ее была прямой, лицо обращено к девушке, хотя глаза прикрыты.
– Матушка, ты очнулась! Что-то принести? Помочь спуститься? – разволновалась Кира, поднимаясь с лавки и беря в руки подсвечник.
Но женщина ничего не ответила. Девушка протянула руку со свечей вперед. Слабые отблески огня скользнули по силуэту. Мать по-прежнему сидела с закрытыми глазами. Но теперь Кира заметила, что в противоположность натянутой будто по струнке спине руки женщины были слишком расслаблены, скорее даже безвольно свисали, вынуждено опираясь несуразно вывернутыми кистями о лежанку. Да и сама Тася сейчас больше походила на игрушку с ярмарочного представления, чем на живого человека...
И еще одно обстоятельство настораживало – было слишком тихо. Ни хрипа, ни кашля – никаких звуков, кроме собственного дыхания Киры. Девушке стало не по себе.
– Матушка? – Она безотчетно сделала шаг назад, к лавке.
Незрячая голова женщины неестественно резко дернулась и повернулась вслед за движением девушки. Кирка вздрогнула и застыла на месте. На какие-то мгновения комнату заполнила безумная пляска света и теней от растревоженного пламени свечи.
– Ты... ты что... Ты пугаешь меня, – пролепетала Кирка, но фигура на печке осталась недвижимой.
«Нужно выйти на улицу, позвать кого-нибудь», – девушка, стараясь не шевелиться, взглядом нашла дверь. Одна проблема – печь совсем рядом с выходом, а значит придется пройти мимо этого... существа, что притворилось ее матерью. Страшно! Но оставаться тут еще страшней. Кира уже почти решилась на рывок, как вдруг...
...Вдруг пол под ногами пошатнулся. Будто кто-то ударил его снизу, из-под земли. Кирка охнула. Еще толчок, более сильный. Девушка едва не упала и, выронив подсвечник, поспешила схватиться за край стола. Свечной огонек беспомощно затрепыхался где-то у ее ступней и погас. Кира растеряно заозиралась по сторонам, судорожно соображая, что, собственно, произошло, и пытаясь разглядеть в потемках – тусклая луна за окном осталась единственным источником света – путь к двери. Страха добавляли то жалобно скрипящие, то затихающие старые половицы. И тут последовал новый удар. Да такой, что содрогнулся весь дом! Раздался громкий, невыносимый, отвратительный скрежет и треск ломающихся, крушащихся, крошащихся в мелкие щепки досок. Девушка не смогла удержаться. Ее с силой отбросило к стене. Она ощутимо ударилась левой рукой о бревна и правой ногой о лавку. Но вспышка острой боли заняла внимание Киры лишь на мгновение. Уже в следующую секунду в противоположной части комнаты она заметила, как из-под пола вынырнул... рыбий спинной плавник! Крупный, склизкий и шипастый он двигался вдоль стены. Каждую половицу на своем пути жуткий костяной веер с легкостью раздирал в труху. Будто это были вовсе не деревянные доски, а клочок земли, который вспахивал чудовищный плуг. Плавник то исчезал под поверхностью, то вновь появляясь, кромсая и уничтожая все, с чем он сталкивался. Дикий ужас охватил девушку. Кирка исступленно заорала, не в силах оторвать взгляд от кошмарной картины. Она кричала и кричала, а шипастый плавник двигался все быстрей и быстрей, периодически поворачивая и подбираясь все ближе и ближе к Киркиным босым ногам.
В то же время комнату стала заполнять вода. По началу она медленно сочилась в местах пролома пола. Однако, если бы девушка не впала в панику, то очень скоро заметила бы, что из-под земли стали пробиваться мощные ключи. Их становилось все больше и вода прибывала все интенсивней. Но все Киркино внимание было приковано к чудовищному плавнику. Но тот вынырнул совсем рядом и снова скрылся, целиком окатив перепуганную насмерть девушку ледяной волной. И вот тогда она наконец пришла в себя и ошеломленно осмотрелась.
Вода уже доходила до колен и продолжала быстро прибывать. Рядом снова показались шипы плавника. Девушка спешно запрыгнула на стол. Но тут же подскользнулась и растянулась на столешнице. Старенькая мебель не выдержала удара. Раздался хруст и стол резко накренился, вполне определенно намекая на неизбежное разрушение. Кирка только и успела, что зажмуриться. Но стол не рухнул. Его сломанные части подхватил бурлящий поток, закружил и разнес в разные стороны, а крышка, с распластавшейся на ней девушкой, осталась на плаву. Кирка сообразила, что произошло. И как бы не хотелось ей всего этого видеть, но, одновременно и опасаясь, что столешница вот-вот столкнется со стеной, и надеясь, что ее все-таки вынесет к окну или двери, девушка открыла глаза. Казалось бы, куда уже пугаться или удивляться больше, однако от представшей взору картины Киркина челюсть так и отпала – никаких окон, дверей и даже стен поблизости не было. Крышка стола, словно утлый плотик, дрейфовала посреди широченной реки.
Девушка боязливо огляделась. Вдали, справа и слева были едва различимы полоски берегов, а вокруг – одна лишь шумно плещущаяся вода. Лунный свет, касаясь ее неспокойной поверхности, разбивался в дрожащую мелкую рябь. И вот в этой ряби, довольно близко, над пучиной появился и быстро пропал знакомый шипастый плавник. А уже в следующее мгновение там же в воздух взметнул огромный рыбий хвост. Бесцеремонно окатив девушку порцией ледяных брызг, он стремительно ушел под непроницаемо-черную воду. Столешницу закачало, закрутило в поднявшихся волнах. Явственно ощутив, что разогнанный чудовищной рыбиной водоворот запросто может опрокинуть и утянуть на дно спасительную деревяшку вместе с ней самой, Кирка поняла, что пережитые до этого страсти – это еще не предел ужаса, который можно испытать. Она прижалась к крышке настолько крепко, насколько только могла, и мысленно, а может уже и в слух, взмолилась Велесию и Яролике.
Несколько очень долгих минут прошло, прежде чем девушка поверила, что несмотря на то, что плотик все еще кружило и шатало, он все-таки останется на плаву. Вода понемногу успокаивалась.
Но не успела Кирка выдохнуть, как над рекой раздалось громкое хриплое карканье. Измученная девушка с трудом повернулась в сторону звука – вниз по течению над водой высился большой бело-черный валун. Кирка настороженно пригляделась. Нет, это не камень... это... кажется, это... печка?! Да это же печь из их с матерью избы! Только почему-то огромная. Вон и знакомый узор из черной копоти. Да откуда же она тут взялась?
Снова раздалось карканье. Девушка сделала усилие и, присмотревшись внимательнее, увидела на вершине странной печки внушительных размеров ворона с разинутым клювом. Птица будто поняла, что ее заметили, и закаркала еще громче и наглее. Да нет же! Это вовсе не карканье, это... хохот! Именно так – ворон взахлеб гоготал, он буквально давился собственным смехом.
– Да что же это творится! – Не выдержав, ошалело заорала девушка, чем вызвала новый приступ птичьего хохота.
И тут Кирка заметила, что течение реки многократно усилилось. Плот неуклонно набирал скорость и несло его прямиком на риф-печку. Бело-черный массив, оседланный издевательски ржущим вороном, стремительно приближался...
Девушка закричала и вскочила с лавки. Сердце ее бешено колотилось. Испуганный Игренька шмыгнул под стол. Кирка непонимающе огляделась: избу освещало утреннее солнце. Стол, лавка, печь – все на своих местах. Пол – досочка к досочке, цел и невредим. Девушка присела, потерла ладонями заспанное лицо. «Батюшки-светы, привиделось все! Приснилось! Это же надо...» – успокоилась она. И тут же опомнилась: «То же мне, помощница... мать больная лежит, а она тут дрыхнет! Ох, надо скорее трав заварить да воды принести...»
– Матушка Тасюта, утро уже. Как твое самочувствие?
Не дожидаясь ответа, Кира нашла кружку и черпак и неуклюже засеменила к кадушке. Девушка набрала немного воды и отпила прямо из ковшика. Остатками влаги она намочила свободную ладонь и с удовольствием освежила лицо, тут же ощутив прилив бодрости. Вспомнив теперь свои ночные кошмары, Кирка едва не рассмеялась: ну надо же такому почудиться! Девушка зачерпнула новую порцию воды и перелила в кружку.
– Матушка, я сейчас попить принесу. Сейчас я, – приговаривала она, аккуратно поднимаясь по приставной лесенке. – Матушка Тасюта, просыпайся, водички испей... Матушка?..
Кружка с грохотом полетела на пол, расплескивая вокруг уже не нужную воду...
5. Березовый сок
Денек выдался погожий: чистое небо, легкий ветерок, ласковое поздневесеннее солнышко. И все зелено, свежо от утренней росы. «Куда ни глянь – сплошное благолепие», – не без удовольствия отметил Василек, привычно погоняя коров да овец к пастбищу. Жаловаться, действительно, было не на что: завтракал пастушок яблочным пирогом, который для него вчера умыкнула с хозяйской кухни мамка, потом, прогуливаясь по деревенской улочке, паренек подмигнул соседской девчонке и та вынесла ему крынку свежего молока, а теперь гуляет он по лугам да полям, наслаждается чудесной погодой. И ведь сам себе голова, коровы-то ему не указ! И все бы так, да только два обстоятельства все ж таки омрачали Васькину жизнь.
Первое – это Кирка. А ведь как хорошо все шло... Цветов подарил, слов добрых сказал, на дуде поиграл – все, как мамка учила, и точно, влюбилась девка. У Василька-то, выбор не большой, никто из деревенских дочь свою за него не отдал бы: голытьба, мол, бездельник. А ему на кой ляд на пахоте спину надрывать, когда можно так ладно на дудке музыку коровам играть? Нашли дурака! Так что или сделаться ему бобылем, или Кирку в жены зазвать – к ней-то местные свататься тоже не торопились. А уж тогда можно было бы и приданное запросить, курей, к примеру, и с ремесла Киркиного барышей наварить, а может и вовсе в женину избу вместе с мамкой перебраться. Что же делать-то, коли своя халупа почти уж сгнила? «А теща твоя ничего, подвинулась бы», – так ему мамка сказала. Вот жизнь была бы, да... А теперь что? Оставит ли староста за Киркой избу? Мамка все понятно объяснила: имущество деревенское, передано знахарке в пользование. А ну как решит Тимофей Федорович, что без своей матери девушка с обязанностями целительницы не справится, да и отберет дом? Эх... Но и это бы еще полбеды.
И вздумалось же тетке Таисии помереть аккурат после утопленников! Вся деревня о том шушукалась. Поговаривали даже, что это Таська Радушку с сыновьями извела, чтоб Савелием завладеть. За это Велесий ее смертной хворью и наказал. Вот и мамка сказала, что бабы – они такие! И как теперь на Кирке жениться? Боязно же. Так-то девка вроде ничего: работящая, тихая. Да только она хоть и приемная, а все-таки Таське дочь, вдруг тоже чего учудит? Кто их, травниц этих, разберет, может и правда – все они ведьмы! Парень уж и у мамки спросил, что, может, и не надо ему тогда жениться. «Ой, сыночек, помощница мне нужна. Чтобы убирала, стирала да готовила. Да и куры бы пригодились, – ответила тогда Марфа.– Давай-ка мы обождем. Посмотрим, что и как с двором сложится, а там уже и решим». Василек согласился, мамка ведь дурного не посоветует! Да только одно плохо – как же и обождать, и Кирку от себя окончательно не отвадить? Устал он уже выдумывать как от встреч отвертеться. Эх... Одни заботы-хлопоты с этими бабами!
Ну а второе обстоятельство – это увязавшийся сегодня за Васильком Миханя, сын Егора Ефимовича. Наверняка будет всю дорогу чем-то хвастать, он это любит. Как в позапрошлом году отец его в купеческую гильдию вступил, так только и слыхать, какие сладости приятель на ярмарке едал да диковины видал. А какие сапоги ему Егор Ефимович подарил – красные, на солнце так блестят, что все девки оборачиваются! Да, красота... Василек досадливо покосился на дружка: «Вон, как довольно лыбится... Сейчас хвалиться начнет. Чтоб ты споткнулся да в грязи растянулся!» Но Миханька падать и не думал. Бойко да ловко он перешагивал кочки и перепрыгивал канавки. И пока помалкивал.
Наконец парни завели стадо на дальний выгон. Скотинка довольно пощипывала свежую травку и не выказывала желания никуда разбредаться. Так что ребята отошли к краю поляны, на опушку леса, где молодые березки приветливо колыхали зелеными веточками. «Хорошо-то как», – остановился и потянулся Василек, пожевывая сорванную по пути былинку.
– А я, Васек, жениться надумал. – Нарушил безмятежную тишину Миханя.
– Ох, ты ж! На ком это?
– Да на Любови свет Матвеевне.
– Брешешь, – хмыкнул Василек. – У нашей Любаши губа не дура, ей царевичей да королевичей подавай. Куда тебе.
Дружок паскудно ощерился. Он неспешно улегся под березой, подложив под голову ладони, и подставил наглую рожу мягкому майскому солнцу.
– Раньше может и царевичей, раньше может и королевичей, а теперича и Миханька, Егоров сын, подойдет, – не говорил, мурлыкал самодовольный гад. – У нас с отцом дела в гору идут. И раньше второй по богатству двор в деревне был, а скоро, может, самого Матвея Борисовича опередим.
Васька прислонился плечом к дереву, под которым расположился приятель.
– А она что же, не против?
– С чего бы ей противиться? Дело решенное, летом сватов зашлю. Эх, а глаза у нее и правда цвета лазуревого, – мечтательно протянул парень, глядя в высь.
Васька выплюнул разжеванный с досады стебелек. Любаша... Самая завидная невеста в деревне. С богатым приданым. Первая красавица – грудастая, широкобедрая. Вся такая.... такая... как пирожок с картошкой. Нет, с яблоками. Пироги с яблоками Василек любил больше. «И глаза цвета... как там он сказал? Цвета зазу... глазу... Тьфу ты. Забыл. Да, какая разница, какого они там цвета? Сдались Миханьке глаза эти. Нашел к чему присматриваться», – вздохнул про себя юноша. В памяти, как назло, всплыл образ Кирки – худосочная, с острыми чертами лица, в неизменном сером льняном сарафане. «Точно прошлогодний ржаной сухарь. И глаза у нее уж точно не зазу... В общем, не такие у нее глаза как надо. А если еще и без приданого, то на что она мне нужна?» – Подвел итог своим невеселым раздумьям парень.
Над ухом противно запищал комар. Васька дернулся и хлопнул себя по щеке. Но комар оказался шустрее, и уже приноравливался цапнуть пастушка за нос. Парень попытался отмахнуться от назойливого насекомого. Да куда там! Разве этот кровопийца отстанет. Тогда Васька решил отломать березовую ветку, чтобы отгонять комаров уже ей. Но молодой прутик гнулся, крутился, а отрываться никак не хотел. Подлое насекомое больно ужалило беззащитного Василька за руку. Парень с такой злостью дернул неподатливую веточку, что не только ее оторвал, но и надломил сам сук.
– Эй! – недовольно заворчал Миханька, смахивая с лица посыпавшийся ссор и отодвигая в сторону повисшую на полоске коры обломанную ветвь.
– Да вот, от мошкары, – показал березовое опахало пастух.
Василек бодро обмахивался прутиком, радуясь, что хоть так смог насолить приятелю. Даже про комаров забыл. Но и этой малости не суждено было длиться долго.
– Ух ты! – Миханя присмотрелся к слому ветви.
– Что там?
– Сок березовый! – С мерзкой, сияющей улыбочкой пояснил приятель.
– Брешешь! Сбор закончился уже, лето скоро, – Васька подошел поближе к ветке.
А Миханя тем временем уже приноравливался ловить на язык зачастившую капель. «Да что же это? И Любка ему, и сок березовый – тоже ему?!» – Васька не стерпел такой несправедливости и толкнул дружка в бок.
– Ты чего это? – округлил глаза Миханька.
– Посторонись, вот чего! – Передразнил Васька. – Я ветку сломал, значит и сок мой.
Приятель рассмеялся и сам подвинулся. Что ему сок с березы, когда дома брага заморская есть. Пусть голытьба радуется. А пастушок, довольный победой, улегся на Миханькино место, приподнялся на локтях и принялся ловить ртом прозрачные капли. Вода-водой, а все равно – сладко! Аж прищурился от удовольствия.
Вдруг вместо очередной капли сока Ваське попалось что-то гадкое. Парень поморщился, поскорее повернулся на бок и сплюнул. Но тут же ему за шиворот потекло что-то жидкое, вязкое и дурно пахнущее. Васька смачно выругался. Он потянулся к шее рукой и машинально стал поворачивать голову наверх, к источнику неприятности. Еще в процессе движения пастушок краем глаза заметил, что лицо сидящего рядом приятеля исказилось гримасой отвращения, а сам Миханька, нервно отталкиваясь от земли руками и ногами, принялся отползать в сторону. Васька сообразил, что случилось что-то совсем не хорошее, но он уже не успевал остановить собственное действие – ведь все это происходило в одно мгновение. И как только лицо пастушка открылось небу, Васькины глаза и нос залило багряной тошнотворной жидкости. От испуга и неожиданности парень, к своему несчастью, заорал и липкая жижа тут же затекла ему в рот, заставляя бедолагу давиться и харкаться этой мерзостью.
Кровь! Из сломанной березовой ветви лилась бурая, гнилостная кровища!
Ошалевший от ужаса пастушок вскочил на ноги и рванул прочь от проклятого места. Он бежал не разбирая пути, не видя ничего вокруг, судорожно отплевываясь, откашливаясь и безуспешно пытаясь руками и рукавами смахнуть размазанную по лицу жижу. Наконец парень споткнулся, подвернул ногу и упал. Его вытошнило. Еще раз. Заливаясь слезами и слюной, Васька кое-как сел и отодвинулся от отторженного содержания желудка. Трясущимися руками он нарвал травы и попытался вытереть ею лицо.
– Куда?! В деревню, в деревню бежим! – Раздалось где-то за спиной.
Васька огляделся и заметил за деревьями Миханьку. Тот еще что-то выкрикнул, махнул рукой, указывая направление, и побежал. Тогда только пастушок сообразил, что со страху ломанулся в лес да к старому погосту! В деревню надо бежать, в деревню. К людям. К мамке!
– Мамка-а-а, – в голос завыл детина.
Он поднялся и, прихрамывая на ушибленную ногу, поспешил вслед за приятелем.
И снова неспокойно в Гнилушках. Народец стягивался к двору старосты: люди переминались с ноги на ногу, шептались, охали да ахали. «Трое утопленников, смертная хворь, что уже и гадать было, что нечисть объявится? Ты как думаешь, кум?», «А что тут и думать, кума, так оно и есть. Что делать-то только теперь?», «И то правда, как бы откупиться, чтобы всем не пропасть».
И Кирка пришла – серая с лица, исхудавшая. Встала в сторонке, будто тень. Никто ее и не заметил: кому какое дело до сироты, когда такие дела творятся?
– Слышно что? – вопрошали новопришедшие.
– Собор у них. Матвей Борисович выходил, велел обождать. Что-то там думают, решить не могут. – Откликались из первых рядов.
– А чаво думать? Чаво голову ломать? Что Ваську, что Егорова сынка – в топи свести! Так-то оно надежнее, – проскрипела старуха Авдоха.
– И тебя вперед! Нечисть как тебя заслышит – сама стрекача задаст. Так и одолеем! – Загоготал молодой мужской голос. И по толпе прокатился одобрительный смешок.
– Охальник! Чтобы тебе пусто было. Тьфу на тебя! – недовольно заворчала Авдоха.
Сам совет проходил внутри старостиных хором. В комнате расположись все главы видных и уважаемых деревенских семейств, в том числе и Матвей Борисович, и Егор Ефимович. Собравшиеся люди образовали полукруг, обращенный к хозяину дома. Сам староста с посохом в руках восседал на лавке. Рядом с ним в карауле стоял Онисим. Среди почтенных мужей «беловой вороной» выделялись Марфа, держащая в руках упитанного гуся и виновники переполоха, стоящие посреди комнаты. Насупившийся Миханька с обидой поглядывал на окружающих, а Василек, который, к слову, уже успел умыться и переодеться, смотрел в пол и периодически шмыгал носом.
