Текст книги "Гнилушкина гать (СИ)"
Автор книги: Ксения Кулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Савки у калитки не было. Видимо, мельник очнулся и ушел досматривать свои пьяные сны в избу. Псы тоже не выбежали на встречу.
У порога мельницы Кирка помедлила. Девушка набралась духу и вошла в здание, готовясь снова услышать жуткий Хор одного Голоса. Но внутри оказалось очень тихо, даже мыши куда-то делись. А еще – совсем темно. К лестнице Кирка дошла практически на ощупь и также поднялась на второй этаж.
Показавшаяся из-за облаков луна, совсем маленькая и тусклая, уже успела переместиться по небосклону, и ее скудных, жидких лучей хватало лишь на узкую – едва в аршин вдоль да в пол аршина поперек – полоску света у окна. Кирка, безотчетно сжимавшая в липкой от крови ладони кошачье ухо, была рада и этому – хоть немного света, хоть столько.
В этом лунном островке девушка опустилась на колени. Она попыталась аккуратно, бережно положить Игренькино ушко на пол, но вышло неловко – кусок мертвой плоти вывалился из занемевшей руки и упал в пыль, подняв вокруг себя серую взвесь. Кирка с силой сжала кулаки.
– Ценная жизнь за ценную жизнь. Прими мой подарок, – осипшим голосом прошептала девушка.
Граница лунного островка на противоположной стороне знакомо задрожала. Какое-то мгновение и из полумрака вытянулась темная четырехпалая рука. Она неспешно поползла к уху. Черные полосы-пальцы ловко обхватили «подарок» и медленно потащили его во мрак.
Кирка недвижно сидела в тишине, не сводя глаз с тонкого кровавого следа, оставшегося на дощатом полу.
Наконец Голос ответил.
– Мало! Отдай еще! – Зазвучали со всех сторон слова. Но в этот раз слажено, не так громко.
– Мало?..
– Мало. Нужно еще. Подароч-ч-ек. Ценная жизнь за ценную жизнь. Плоть – человеческая, кровь – человеческая, – вкрадчиво зашептал Голос.
– Человеческая? – Ошарашенно повторила Кирка. Такого она не ожидала.
– Я помогу. Близко. Спит. Не проснется. У тебя есть нож. Принеси подарок! Подароч-ч-ек... – Ласково, заискивающе пропел Хор одного Голоса.
Кирка не сразу поняла, о чем толковал неведомый божок. А затем в ужасе замотала головой:
– Нет, нет! Так нельзя!
– Немного отдай, совсем чуть-чуть, – обиженно проворчал хор и умолк.
А Кирка все повторяла и повторяла, что так нельзя, и беспомощно смотрела на кровавую дорожку на полу. Что же, все было зря?
– Василек...
Полоска света неказисто накренилась и совсем сузилась.
Тишину разбил тихий, прерывистый смех. И если бы кто-то услышал это безумное хихиканье, то наверняка осенил бы себя знаком Велесия и помчался бы прочь, не оборачиваясь и никогда не возвращаясь к проклятой мельнице.
– Вот как оно было, матушка. Вот как! – Смеясь, приговаривала Кирка.
Она сняла платок, сложила его вчетверо и постелила на полу, а сверху прижала его ладонью левой руки. Нож легко выскользнул из-за пояса. Его холодные бока все еще были измазаны кровью, но серебристая полоска лезвия сияла готовностью доказать свою остроту. Девушка горько хмыкнула, поднесла к мизинцу режущую кромку и, не раздумывая, надавила со всей силой.
Да, наточен инструмент был отменно. Боль налетела не сразу. Кирка крепко прижала ткань к ране. Отсеченный палец скатился с платка на пол.
– Я принесла тебе подарок. – Стиснув зубы, проговорила девушка.
Она ожидала вновь увидеть руку-тень, нарушающую границу света. Но случилось другое. Очертания предметов, тонкие контуры, которые кое-как можно было различить в темноте, сначала исказились, а затем исчезли, будто растворились в плотной черноте. Воздух стал холодным, вязким – Кирка почувствовала, как тяжело теперь давался каждый новый вдох. Полоска лунного света, в которой она сидела, напротив, ярко засияла, так, что девушка даже зажмурилась.
– Принесла, – зашуршал, зашушукался Хор одного Голоса. – Дар, подарок, подароч-ч-чек.
Кирка открыла глаза и вскрикнула в испуге. Прямо перед ней стоял божок – жуткое, невозможное существо. Голова – пожелтевший череп крупной рыбы – крепилась, видимо, к птичьему скелету, но с коротким хребтом и треснувшими, поломанными ребрами. Верхние конечности тоже были птичьими – от вилочковой кости, сгибаясь в иссохших суставах так, будто их все еще удерживали невидимые мышцы, расходились кости размашистых крыльев. Грудная клетка божка была набита глиной, мхом и тиной, которые серо-зеленой паклей свисали из зазоров в разбитых ребрах, а также измазанными грязью кусками шерсти и еще чего-то, вроде ракушек. Нижняя половина туловища существа оказалась еще более странной: костей видно не было, содержимое грудины – вся эта тина, грязь и шерсть – будто расплавленное, выливалось на пол, создавая форму похожую на длинную темную юбку с бахромой. Ближе к полу «юбка» перекрывала своей чернотой даже окружающий мрак.
Неожиданно «бахрома» зашевелилась и по доскам поползли знакомые четырехпалые ленты. Несколько рук-теней добрались до окровавленного пальца. Кирка в оцепенении наблюдала, как они ощупывали, исследовали «подарок». Потом подтянулась еще одна лента, на которой оказалось всего два отростка. Она осторожно приблизилась к отрубленному мизинцу, медленно наплывая на срезанный край. Палец дернулся и, почернев, врос в свою новую ладонь. Девушка медленно подняла голову и с ужасом поглядела на божка. Один из клоков грязно-серой шерсти, торчащий из груди существа, лениво заворочался, отчего на пол посыпались кусочки подсохшей глины. Он еще несколько раз медленно наклонился в разные стороны, освобождаясь от налипшей грязи, а затем развернулся, будто росток папоротника, и обрел форму. Козье ухо, это было козье ухо!
– Нагляделась? – с отстраненным спокойствием полюбопытствовал Голос.
Ответить Кирка не успела. Плоские ленты поднялись с пола, пальцы-отростки зашевелились, будто пытаясь что-то ухватить. Заискрился воздух. А еще через мгновение девушка, трясясь от страха, беспомощно наблюдала, как меркнет световое пятно, в котором она сидела. Когда от островка почти ничего не осталось, она еще успела разглядеть, как черные пальцы с бешеной скоростью рвут последние лучики света будто струны, и те мгновенно тускнеют и опадают полупрозрачными нитями на пол. Еще мгновение – и весь мир погрузился в полный мрак.
– Забирай, что просила. Откроешь, когда нужда в том настанет. – Равнодушно проскрипел, прогудел Голос.
Рядом с Киркиными ногами что-то упало.
И тут же девушку обдало ледяным холодом. От неожиданности она задержала дыхание, а когда попыталась вдохнуть снова, то поняла, что не может этого сделать. В панике она пыталась хватать воздух ртом, хаотично размахивая руками и крутя головой, будто надеялась найти в этой морозной тьме место, где еще оставался кислород. Вот сейчас, повернуться чуть левее или чуть правее – и можно дышать. Ну же, ну!
Но ничего не получалось. Кирка задыхалась.
И все же, когда борьба за жизнь была почти проиграна, легкие вдруг вспыхнули огнем от щедрой порции кислорода. Сипя и кашля, сгибаясь от боли, девушка жадно втягивала свежий воздух. И ей все казалось, что ни конца ни края не будет этому кошмару, что не сумеет она отдышаться, что так и останется корчиться здесь, на полу, пока не умрет. Но вот еще вдох, и еще – и дыхание стало ровнее. Отпустила жгучая боль.
– Прошло, все прошло, – со слезами прошептала измученная девушка.
Немного придя в себя, она устало подняла голову.
Божка нигде не было. За окном занималась заря, светлело. Вдоль стен все так же лежал знакомый хлам. Пол был покрыт слоем многонедельной пыли. Поскрипывали мельничьи крылья. С первого этажа доносился мышиный шорох. Обычное утро на обычной мельнице.
Кирка могла бы поверить, что всех этих ночных ужасов с ней приключалось, и ей опять все приснилось, если бы не нарастающая боль в обрубленном суставе и не лежащий у ног, перевязанный серебристой нитью холщовый мешочек.
7. Чудище
Утро разбудило спящего на полу Василька не соловьиным пением и свежестью весеннего воздуха, а раскатистым храпом Матвея Борисовича, чередующимся с прерывистым посапыванием старосты и крепким, пробирающим до самого костного мозга, смрадом перегара, доносящегося от дрыхнущего рядом Онисима. Лучи рассветного солнца настойчиво пробивались через, будь оно трижды не ладно, красное оконце, и, отражаясь от лежащего на столе пузатого бутыля, беспощадно били по Васькиным глазам, будто розги по пяткам. Содержимое стеклянной тары разливалось, расплескивалось окияном боли и страдания в похмельной голове парня, а на поверхности сего необъятного водоема разрозненными кусочками мозаики мельтишили смутные воспоминания о вчерашнем застолье – «честном пире во славу удалого воина Василия», как торжественно назвал его Тимофей Федорович. Юноша поморщился и осторожно приподнялся, опираясь на локоть – с груди скатились зачерствевшие ошметки варенного картофеля и подсохшие сопли из квашенной капусты. Нутро скрутило подкатившей тошнотой.
Но Васька стерпел. Всю хворь как рукой сняло, когда он заметил приоткрытую дверь в сени. И, судя по бодрящей прохладе, то и дело пробивающейся сквозь затхлую вонь ночных возлияний, входная дверь тоже была распахнута. Парень воровато огляделся. «Тюремщики» все так же беспробудно спали. Молясь Велесию и Яролике, чтобы не скрипнула половица, Василек осторожно поднялся. Лишняя минута ушла на то, чтобы с помощью стола обуздать ускользающий из-под ног пол. Наконец, достигнув равновесия, парень медленно двинулся в сторону двери. Шаг, еще один. Улыбка сама собой расползалась по изрядно помятому лицу – свобода близко! Ну же, еще каких-то три– четыре шажка и... Но тут Василек зацепился за что-то ногой, пошатнулся, не удержался и полетел вниз, попутно приложившись лбом к краю лавки. Перед тем как погрузиться в темноту, парень еще успел заметить, как дверь, будто крышка гроба, с душераздирающим скрипом захлопнулась под порывом сквозняка.
Онисим хмыкнул и убрал сапог из-под Васькиной лодыжки, а затем повернулся на другой бок и продолжил отдых.
Следующее пробуждение было не менее неприятным. Все так же болела голова, саднила кожа на лбу, противно ныла затекшая нога.
Рядом о чем-то спорили знакомые голоса.
– Как же ты так, Онисим? Прибил ведь парня!
– Дак он удрать хотел, вот я его за ногу слегка и подцепил. Кто же знал, что этот малохольный так навернется?
– Ну смотри, не очухается, сам пойдешь в болота. Или Петька твой.
– Как бы не твоему Миханьке идти – то.
– Да хватит вам! Очнулся, поди, соколик наш, – цыкнул на спорщиков староста.
Пастушок приоткрыл глаза. Он лежал на лавке, и прямо над его лицом нависали лыбящиеся морды деревенских. Единственный сочувственный взгляд достался пареньку от жреца Филимона, который уже успел прибыть из Вороничей. В доме было светло и прибрано. Василек прикинул, что времени уже далеко за полдень.
– Ну! Я же говорил, крепкий парень, что с ним станется! – ощерился Онисим и одним рывком усадил Василька.
Пастушок застонал от резко накатившей головной боли.
– Поосторожней ты, – проворчал Тимофей Федорович.
– Да ничего, не долго мучатся-то осталось, – «подбодрил» мужик.
Деревенские закашлялись, а Филимон неодобрительно покачал головой. Онисим простодушно пожал плечами, мол, а что я такого сказал?
– Да не боись ты! Гляди, что я принес – кольчуга моя. Я в ней две битвы прошел. Было время. – Онисим поднял лежащую на другом конце лавки груду ржавого железа и с гордостью продемонстрировал ее пареньку.
Лязг и скрежет металлических колец горной лавиной пронесся в гудящей Васькиной голове.
– Она же давно проржавела, дядька Онисим, – жалобно простонал паренек.
– Ишь, умник! – Недовольно проворчал мужик, сапогом отодвигая под лавку осыпавшиеся сегменты. – Лучше уж такая, чем никакой. Еще спасибо скажешь. Ну-ка, подыми ручонки-то. Сейчас примерим. Вот, хорошо сидит. Как влитая!
Под весом железяк Василька согнуло пополам.
– Мда... – Озадачено произнес Матвей Борисович. Он хотел было сказать что-то еще, но передумал. Вместо этого купец взял прислоненные к стенке вилы и протянул их пастушку. – Вот еще что, меча в нашей деревне не нашлось, но вот тебе оружие куда более грозное. Работники мои зубья на совесть заточили. И черенок крепкий, добротный, не подведет!
Парень обреченно принял «грозное оружие». Потревоженная кольчуга жалостливо заскрипела и новая порция ржавчины осенней листвой полетела на пол.
В комнате повисла тишина.
– Поторапливаться бы пора. Солнце уже к закату клонит, – не зная, куда спрятать глаза, заметил Егор Ефимович.
– Да. Вот, Василек, мы тебя напоили, накормили, в бой снарядили, и ты нас не посрами. Покажи уж этому чудищу, чего Гнилушкинские молодцы стоят! – Грозно потряс костлявым кулаком Тимофей Федорович. – Хранитель, а тебя просим, даруй воину сему благословение на праведный бой.
– Что же, у каждого своя ноша. – Скорбно возвестил Филимон и осенил бедолагу святым знаком. Он достал из своей сумы берестяной амулет, на котором рунами были вырезаны имена Хозяина и Хозяйки, и повесил его Васильку на шею. – Знай, что истинная вера и искренняя молитва завсегда чудо сотворить могут. Так что ступай без страха в сердце, чему бывать, того уж и не миновать.
Василек хлюпнул носом и затравленным взглядом обвел окружающих.
– Мамка... С мамкой хоть дайте повидаться, – попросил он.
Староста крякнул и извиняющееся развел руками:
– Ты уж извини, Василий, но Марфу-то мы пока заперли – уж больно бедовая она у тебя, сам знаешь. Ничего доброго от вашей встречи не будет.
Пастушок окончательно скис.
– Ну, пошли, хлопец. – Онисим поднял парня с лавки и легонько подтолкнул к двери.
Василек обхватил надежный черенок и, опираясь на вилы, послушно побрел наружу.
Пока парень, тяжело кряхтя, пытался спуститься по ступенькам с крыльца, Матвей Борисович подхватил Онисима под локоть и тихонько шепнул на ухо:
– Ты бы ,может правда, снял с парня ржавчину свою. Вон, еле ногами перебирает. А ведь последние часы живет.
– Ага, а как он сбечь удумает? Я его на хромой ноге ловить буду? Или мне его связать да при всем честном народе за веревку что телка тащить? – Ответил мужик. И напутственно добавил: – Понимать надо!
Матвей Борисович почтительно кивнул головой -смекалку купец уважал. Но тут уже его и самого за локоток потянул Егор Ефимович:
– Чего меч-то в гарнизоне не купили? Скинулись бы на такое дело. Что он там, с вилами-то...
– А с мечом чего? Что уж и деньги тратить! – Возмутился Матвей Борисович. – И так вилы какие отдал. Хорошие вилы-то. Еще мой батюшка их приобрел. Сносу нет. А черенок какой! Какой черенок! Э-э-х...
Егор Ефимович согласился и сочувственно вздохнул. Вилы, да с хорошим черенком – вещь действительно ценная, жалко, что пропадет.
Главная деревенская улица быстро пустела. Мужики, еще издали завидев горемычного пастушка и его конвоира, вдруг вспоминали, что не наточены косы или не наколоты дрова на зиму, и, почесывая затылки, разбредались по своим дворам. Бабы вели себя расторопней – с криком и руганью они созывали ребятню в дом и в спешке запирали за собранной детворой ворота. Некоторые сорванцы, правда, все норовили забраться на забор и оттуда поглазеть на скорбную процессию, а то и скорчить дразнящую рожицу, за что неминуемо отхватывали подзатыльники метко запущенными кем-нибудь из домашних утиральниками. Василек шмыгал носом и обреченно перебирал ногами, не отрывая взгляда от земли. Онисим, напротив, зорко поглядывал по сторонам, насвистывая мотив незатейливой песенки. Не то, чтобы он верил, что кто-то воспротивится решению собора, скорее проявлял бдительность по многолетней привычке.
Однако, как старый вояка и предполагал, никто из соседей не решился вступиться за паренька, так что деревню парочка покинула, так и не обронив ни с кем ни единого слова. И все-таки Онисим немного, но ошибся, потому что сразу за околицей их поджидала Кирка. Серая с лица, что льняная скатерка, она крепко сжимала в руках маленький узелок. Даже костяшки на пальцах побелели.
– Вот блаженная, – тихо проворчал себе под нос мужик.
– Ты чего здесь? – Без особого интереса, скорее от неожиданности спросил Василек.
На бледном девичьим лице загорелись темно-фиолетовые глаза.
– Я помочь пришла, Василек. Вот, возьми с собой. Как чудище встретишь – развяжи да брось в него. – Кирка протянула пареньку узелок.
Пастушок озадаченно уставился на спасительный... хм... «чудоснаряд»?
– А с рукой что? – Василек заметил повязку на левой кисти.
Кирка не успела ответить. Онисим воспользовался замешательством и выхватил мешочек.
– Отдай! – Воскликнула девушка.
– Что же за волшебный узелок такой, что самому чудищу с ним несдобровать? – Ухмыльнулся мужик и взвесил мешочек на руке. – Дай-ка погляжу...
– Не открывай! – Опасно сверкнула темными глазищами Кирка. – Травы там, заговоренные, зачарованные. Не в нужный час откроешь – хворь навлечешь на себя. Ни один лекарь не поможет!
– Ишь ты, «ни один лекарь», – передразнил Онисим, но открывать мешочек передумал. – Мать что ли научила? А все говорила, что колдовства не творит.
Девушка поспешно забрала выменянный у божка дар.
– Да только уж сколько и богатырей, и волхвов царь посылал. Никто с этим чудищем справиться не смог. Неужто ты думаешь, что заговоры деревенской знахарки-недоучки помогут? Разве что нечисть со смеху лопнет, когда вместо острых вил в поддых пучок сена от молодца получит, – загоготал мужик.
Василек опираясь на вилы будто на посох, устало прислонился лбом к древку.
– Прав дядька Онисим. Какая от тебя помощь, Кирка. Ступай домой, – вяло пробормотал он. – Что уж теперь...
– Тогда я с вами пойду.
– Вот дуреха. Куда собралась? На бой с чудищем? – Заржал мужик. – Ты его точно решила смехом уморить!
– Все равно пойду.
– Да и шут с тобой, иди. – Легко согласился Онисим. Какое ему, в конце-то концов, дело?
Василек ничего не ответил. Даже смотреть на Кирку не стал. Зашагал себе дальше.
И все же дружеская поддержка приободрила парня. Понемногу он приноровился к своей железной «рубахе» и вскоре зашагал хоть и тяжело, но верно. Онисим, старый вояка, оценивающе поглядывал на приосанившегося «узника» – хмурился, щурился да и забрал у того вилы. От греха.
– Вот навязалась на голову, – буркнул он себе под нос.
– Симольцы псоватые, все из-за них! – Вдруг зло процедил Василек. – Надо было Гороху все царство ихнее победить, а колдунов поубивать! Чтоб неповадно было на людей честных проклятия насылать.
– «Честных», – передразнил паренька Онисим и скривился так, что и без того уродливый шрам на его лице сделался корявой, глубокой рытвиной. – Чтобы ты понимал. И какой он тебе «Горох», дурья башка? Ингвар Оох – так величали государя-то нашего. Не весинец ведь он был, а Стевольский княжич. А как женился на царевне нашей, так и стал царством править. И Стеволье с той поры весинской землей стало. Только для нашего слуха «Ингвар Оох» – очень уж непривычно конечно. Вот такие глупендеи как ты, что языком за каждый зуб зацепляются, и стали его Горохом звать.
– Да ну! – Василек остановился и, похоже, от удивления вообще позабыл куда идет.
Кирка тоже с любопытством смотрела на старого вояку. Онисим хмыкнул и скомандовал короткий привал – уж очень разнылось сегодня больное колено.
– Вот тебе и «ну»! – Засмеялся мужик, присаживаясь на поваленное дерево. – Ты, вот, дальше слушай. Тогдашний симольский царек, Ульвар, братом двоюродным нашему Ингвару приходился. А братья, они ведь как поссорились, так и помирились. Только весинцы с симольцами сколько соседями были, столько искоса друг на друга и поглядывали, оценивали у кого земли богаче да бабы краше. Берут завидки на чужие пожитки-то. Война тогда с того и началась, что «добрые» соседи друг другу хорошей жизни не простили. А после Ингвар решил, что больше на брата войной не пойдет, не по нутру ему это было. Вот и взял за победу одну лишь симольскую деревню вместе со всеми жителями, ту, что раньше на месте Гнилушек стояла. Выбрал из отличившихся воинов пару десятков тех, что победнее, подарил каждому тяжелый от монет кошель, да повелел им селиться в той деревне вместе с симольцами – взять себе пустой двор да отремонтировать или новый поставить. И никакого ропота и недовольства слышать тогда не хотел. Думал, в соседних дворах жить станут – подружатся.
Наши-то смурнее тучи ходили, но перечить государю побоялись. Но сговорились меж собой, что не станут дворы строить, а просто у симольцов все отнимут, а их самих выгонят. Только ведь и жители трофейной деревеньки не поверили, что весинцы с ними бок о бок спокойно жить будут. Да и сами такого соседства не желали. И уйти бы симольцам сразу, но пожалели врагу добро оставлять – принялись скот резать, все ценное прятать или уничтожать. Думали, что все успеют. Не учли только, что вестовой, что им указ от царя принес, в дороге сильно задержался, и «новые соседи» прибыли в тот же вечер. Ну наши вояки, прадеды твои, как увидели, что деревня разорена и поживиться ничем не удастся, так и осерчали, конечно. Всякого натворили.
Ну а уж когда государь про ослушание прознал, то в такой гнев впал, что... С горяча собирался тех мужиков на дыбу отправить, а семьи их в рабство продать. Но советники, люди мудрые, – его отговорили. Разумею, что правильно отговорили-то.
Тогда Ингвар наложил на каждого провинившегося штраф, так что награду, выданную ранее, они вернуть. Затем повелел им все равно селиться в той деревне, точнее в том, что от нее осталось, и запретил оттуда переезжать и самим воинам, и детям их, и внукам, и правнукам. А мальчиков из их родов приказал в войско не брать как склонных к ослушанию.
Так что «честных» в этой истории ищи – не найдешь. Так-то.
– Брешешь ты все! – огрызнулся хмурый Васька. – Не так у нас сказывают. Из-за чудища нам нельзя из деревни уезжать было.
– Так промеж собой можете любые байки сочинять, – хмыкнул Онисим. – Проклятье-то ваше, оно позже проявилось, да кстати пришлось. А так каждый десятник войска царского, коим и я был, знает, отчего из Гнилушек никого на службу принимать нельзя.
– А у нас сказывают, что служил ты не в царском войске, а в лихом, – насупился пастушок.
– Так жизнь – она долгая.
Василек хотел было возразить, но жуткий оскал, застывший на лице Онисима, заставил паренька замолчать и втянуть голову в плечи.
– Но Фильку же взяли, – задумчиво произнесла Кирка.
– То другой разговор. Старшего Савкиного сынка не иначе как сам Велесий одарил: ловкий, меткий и умом не обделенный. Лучшего охотника я в жизни не видал. А жизнь-то у меня, как я уже и говорил, долгая, не чета некоторым, – старый вояка покосился на Василька и хищно ощерился. – Да и чудища-то давно не видно было, вот и рискнул воевода, взял на службу парня. Эх, девонька, вот за кем бегать надо было, а не за Васькой – пастушком.
Кирка смущенно отвела глаза.
– Ладно, в путь пора.
Онисим поднялся и легонько подтолкнул парня в спину. Васька, согнувшись в три погибели, покорно засеменил по тропинке.
– Дядь Онисим, – робко окликнула девушка. – А проклятие это... что же его никто одолеть не смог? Почему Велесий и Яролика не заступились?
– Кирка, я же не хранитель Слова, чтобы знать как Хозяин с Хозяйкой рассудили, – пожал плечами мужик. – В этих краях я на пограничной заставе несколько лет провел. Каждый холмик, каждую полянку знаю – куда ходить, где места гиблые; из которой деревни и в какой год призыв вести, коли потребуется, а откуда отроков на службу не брать и почему. Ну и кое-чему из воинской истории ученый. Вот это мне ведомо, а не замыслы божие. Правда, что мне еще известно, так что при царе Горо... Тьфу ты! В общем, когда чудище двух богатырей и волхва царского извело, один мудрый старец-хранитель Ингвару и подсказал, что проклятие это и к земле, и к крови привязано. Так что справиться с ним могут только сами гнилушкинцы.
– А дядька Сава еще что-то про реку рассказывал. Вроде бы должна она снова наполниться, чтобы проклятие исчезло...
Онисим махнул рукой:
– Хе-хе, Савелий и не такое наболтает, лишь бы кто чарку налил. Брехня это все. Вот предстанет Васька перед чудищем, явит ему свою доблесть да отвагу, победит супостата, тогда и чары божков симольских пропадут! Недолго избавления ждать-то осталось, – издевательски загоготал мужик.
Кирка нахмурилась и отвернулась.
Вечерело. Густые, вязкие тени сделали лес более плотным, неприветливым, дремучим. С каждый новым шагом по сырой, дышащей влагой и холодом тропинке самые обычные, знакомые звуки – будь то шорох травы от убегающей полевки, скрип надломленной сосновой ветви под порывом ветра, шелест и хлопанье крыльев потревоженной птицы, – заставляли путников все чаще и тревожней оглядываться по сторонам.
Наконец под ногами глухо заворчали, заходили ходуном истоптанные, но все еще крепкие бревна гати. Кирка сильнее сжала в руках узелок. Когда впереди показался перекресток, идущий во главе группы Василек остановился и, повернувшись, беспомощно посмотрел на Онисима.
– Так, ну вот и прибыли, – сам себе кивнув, невесело произнес мужик. – Теперь, Кирка, мы с тобой повернем, пойдем в деревню. А тебе, Василий, туда, дальше.
Поверенный старосты махнул в сторону зарослей, где изо мха скалился гнилыми зубами остов Старой гати. И в тот же миг, будто подчиняясь движению руки Онисима, там, впереди с протяжным, заунывным стоном, накренился и рухнул наземь трухлявый ствол давно уже иссохшей березы. Онисим осенил себя охранным знаком Велесия, а Кирка невольно попятилась и спряталась за спиной мужика.
Пастушок побледнел, мелко задрожал и вдруг плюхнулся в ноги конвоиру.
– Дядька Онисим, отпусти! Отпусти! Не могу я туда идти! Боюсь я, боюсь! – Заревел навзрыд Василек, и кольчуга скорбно заскрежетала под его содроганиями.
Старый вояка опешил.
– Да ты что, парень? – Он легонько подтолкнул бедолагу носом сапога в бок. – Хоть бы девки постеснялся. А ну, подымайся! Подымайся говорю, а то раньше времени тумаков получишь.
Но Василек продолжал кричать и молить о пощаде. Поднялся на ноги только после ощутимого пинка от быстро рассвирепевшего мужика. Пастушок посмотрел на старого вояку, быстро перевел взгляд на растерянную девушку и, поджав губы, резко отвернулся.
– Так то лучше. Знаешь же сам, не сбежать тебе от этой судьбы! – Рыкнул Онисим.
Кирка потихоньку подошла к парню, который в это время пытался вытереть лицо рукавом, но позабыл, что одет в кольчугу, а потому довольно грубо оцарапал себе щеку.
– Василек! Не бойся, Василек, ты обязательно победишь! Вот, возьми узелок, он волшебный, правда. Сделай как я говорила. Ну поверь же мне!
– Да отстань ты! – Парень не глядя отмахнулся и больно ударил девушку по руке, так, что та выронила «подарок» божка.
Кирка понурила голову.
– Что же ты мне не веришь?.. – Почти беззвучно прошептала она.
И вдруг все вокруг стало для Кирки каким-то неважным, безразличным. Как-то разом навалилась на нее усталость от страшной, бессонной ночи, заныла, заломила рана на покалеченной кисти. И Игренька. Игренька...
Онисим поглядел на парочку будто на убогих и, тяжело вздохнув, протянул пастушку вилы.
– В брюхо бей, – посоветовал старый вояка. – Или в голову.
Все еще шмыгая носом, Василек взялся за черенок. Кольчуга снова заскрежетала и, освободившись от очередной горсти проржавевших звеньев, стала окончательно похожа на кусок видавшего виды закидного невода. Но парень не обратил на это внимание, а покорно побрел вглубь болота. Онисим и Кирка некоторое время наблюдали за тем, как его силуэт исчезает в зелени плотно растущего кустарника.
– А и захочет сбежать, нечисть-то теперь уже не даст. Савкины-то сыновья и зимой не заблудились, прямехонько к логову вышли. Уж тогда понятно было, что не спроста. – Задумчиво произнес мужик, когда юноша совсем пропал из вида.
Эти слова будто разбудили девушку:
– Дядька Онисим, так это чудище их завлекло?
– А кто же еще? – Онисим снова нарисовал в воздухе знак Велесия.
– И тетка Радушка... – Кирка растерянно посмотрела на лежащий во мху узелок.
Поверенный старосты лишь пожал плечами.
– Все. Пошли, девонька, в деревню. Смотри как темнеет быстро. А Васька твой, если уж победит, – хмыкнул он, – то и сам воротится.
Онисим похлопал девушку по плечу и зашагал по тропинке в сторону Гнилушек.
– Да ты идешь? – Окликнул он Кирку.
Вместо ответа девушка схватила с земли узелок и поспешила за Васильком, ловко прыгая по кочкам и избегая хлестких ударов веток кустарника.
– Вот дуреха! Куда?! – Мужик кинулся было за ней, да и махнул рукой. Какое ему, собственно, дело?
Онисим вынул из-за пояса топор и покрепче ухватил топорище. Чутко вслушиваясь и вглядываясь в окружающий лес, быстро настолько, насколько позволяла хромая нога, старый вояка зашагал в деревню, где, как он знал, ждали и беспокоились о нем Петька и маленькая Варенька.
Под ногами недовольно чавкал пресыщенный влагой мох и плескалась ржавая болотная жижа. Кирка звала Василька, но тот не откликался. Лучи вечернего солнца – тягучие, медовые – лениво сочились сквозь майскую зелень. Мерцая между густыми, но прерывистыми тенями, они нещадно слепили глаза. Девушка болезненно щурилась и молила Яролику обуздать расшалившихся «зайчиков», голова у нее и без того гудела и раскалывалась от разрозненных мыслей: смерть Таси, гибель Савкиной семьи, странный божок, проснувшееся вдруг чудище, Василек... Что-то здесь было не так... Нет, неправильно. «Не так» здесь было, конечно же, все, но как бы поверх этих событий, было еще что-то важное. Неуловимое, но очень важное. Кирка теперь это чувствовала.
Вдруг девушка остановилась. Погрузившись в свои размышления, она и не заметила, что болотные заросли стали намного гуще и никаких следов Старой Гати в поле зрения не было и в помине. Кирка тревожно огляделась и еще раз позвала Василька, но и в этот раз пастушок не ответил. Сомнений не осталось – она заблудилась! Вечером, на болотах. Девушка аж завыла в голос – теперь она не только не поможет Васильку, но и сама бессмысленно погибнет, попадет в трясину и утонет! Кирка запаниковала и, не прекращая выкрикивать имя пастушка, побежала, не разбирая дороги, куда-то вперед, где за зеленой стеной виднелся просвет. Взъерошенным воробьем она металась в тростнике, путалась в цепких кустарниках и, вырвавшись наконец на открытое пространство, едва не угодила в топь, лишь в последний момент ощутив опасное движение земли под ногами и заметив совсем рядом через чур яркую зелень – частый признак трясины. Кирка замерла и осторожно передвинулась обратно в дебри, из которых так хотела выбраться.
