Текст книги "Гнилушкина гать (СИ)"
Автор книги: Ксения Кулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Тимофей Федорович покрутил головой по сторонам. Густые, мохнатые брови старика с возрастом опустились на глаза так низко, что, казалось, полностью перекрыли ему поле зрения. Но присутствующие в зоркости старосты ни минуты не сомневались. И Егор Ефимович не сомневался, а потому, когда голова старосты оказалась обращена к нему, – небрежным жестом положил ладонь на пухлый кошель, подвешенный к поясу. Но и Марфа-то тоже баба глазастая – дернула гуся за перо, чтоб тот подал голос и перевел внимание деревенского головы на себя. Тимофей Иванович, оценивая перспективы, заходил бровями, замял губы, зашевелил редкозубой челюстью.
– Ты чего это, Марфа, с гусем-то пришла? – деланно удивился Онисим, чем вызвал приступ кашля у старосты.
– Тимофей Федорович, никак простыл? – «Забеспокоился» вредный мужик.
– А Савелий что же не пришел? – Отмахнулся от ухмыляющегося Онисима староста.
– Звал. Лыко не вяжет.
Староста понимающе покивал головой и, кряхтя, поднялся с лавки.
– Что же, люди добрые, повод для собора у нас невеселый, да куда деваться – придется разобраться. – Дед двумя руками оперся на свой посох. – Как вы уже слышали, произошло в наших краях событие природному естеству и закону Велесия противное – закровоточила ветвь березовая. И тому есть два свидетеля: Василий, Марфы сын, и Михаил, Егора Ефимовича сын.
Миханька кивнул, Василек шмыгнул носом.
– Стало быть, случилась злая ворожба, – вздохнул староста. – А причина той ворожбе, сами знаете кто. Надеялись мы, что ослабло, исчезло проклятие, пропало чудище, да, видать, поторопились радоваться-то. Да... Поторопились...
– Да что вы, люди! Да брешут мальчишки! Подрались они, подрались. По шеям не хотели за озорство получить, вот и брешут! Вон у Васьки и синяк, и царапины. А чудища никакого и в помине не было! Подрались они, Тимофей Федорович. – Заверещала Марфа, быстро подошла к сыну и отвесила тому подзатыльник. – Ну, сознавайся, балда, так ведь дело было?!
Парень ничего не ответил, только опустил голову еще ниже.
– А ты что расскажешь, Матвей Борисович? – Спросил староста.
– Послал я к пастбищу работников, скотинку забрать. Молодцы они крепкие, но близко к той опушке, на которую Миханька указал, побоялись подходить. Сказали, гнилью с того места на полверсты смердело, а трава, деревья, что там растут – все багряное да бурое, издали видать. Так что, смекаю я, Тимофей Федорович, что все так, как ты говоришь. Чудище это. Ты-то лучше знаешь, но и я кое-что помню: мальцом я еще был, когда оно в последний раз объявилось, за Андрейкой-то Плешивым, но и тогда странные дела в деревне творились.
– Да, и в тот раз без ворожбы не обошлось, и до того. Это вроде метки у чудища-то. – Окунаясь в воспоминания, произнес старик. – Пошел тогда Андрейка в баньку. Облился первым ковшом – хорошо ему, облился вторым – опять хорошо, а как всю кадушку на себя опрокинул, так и выскочил из баньки в чем мать родила. Бежит по улице, орет, а у самого по всему телу пиявки колышутся, да так много, что и живого места не видно. И здоровые ведь твари, с палец! Я тогда молодой еще был, бойкий, заглянул через окошко в баньку-то, а там этими пиявками все кишмя кишит. Так и сожгли ее, жалко было, а что делать. А от Андрейки и отдирать ничего не стали, сразу в топи свели. Да, Андрейка-то последний в роду своем был, после него чудище и затихарилось... до сего дня.
Собравшиеся тревожно зашептались. Кто-то удивленно разводил руками, кто-то утвердительно кивал, кто-то расстроенно качал головой, но все, даже Марфа, согласились с тем, что кровоточащая береза – это результат ворожбы подлой нечисти.
Когда разговоры поутихли, староста продолжил:
– А значит, нам теперь с вами нужно рассудить справедливо – на кого из двух молодцов нынешняя метка пала, и, следовательно, кого к чудищу на съе... кхм... на честный бой нужно отправить – Василия или Михаила. Оба ведь они под той березой сидели.
– Да на Миханьку-то и капли не попало. – Сразу откликнулся Егор Ефимович.
– Так потому не попало, что Василек мой сынка твоего случайно подвинул. Миханьку чудище выбрало, – возмутилась Марфа.
– Может и случайно, да покуда Васька под ту ветку не сел, с нее только сок березовый капал, обыкновенный, – зарычал Егор Ефимыч.
– Обыкновенный, березовый... – передразнила Марфа. – Это в конце весны он обыкновенный?!
– Да что плетешь, баба! – Грозно забасил мужчина, косясь на старосту и похлапывая рукой по кошелю.
– Баба! Да не дура! На Миханьку первая капля с той березы попала – вот и метка! – Уперев одну руку в бок, зашлась в крик Марфа.
Гусь, почувствовав, что сковывающая его хватка ослабла, дернулся и вырвался из рук хозяйки. Соборный люд вынужден был отложить судьбоносные решения и бросился на поимку птицы. Но вкусивший свободы гусь и не собирался сдаваться или покидать поле боя. На какое-то время в избе сотворился полный бедлам: ругань, гогот, топот.
– Лови его, лови! – Свирепо орали одни.
– На улицу, на улицу гоните! – Вразумляли другие.
– Зараза, за руку цапнул! – Белугой выл в уголке поверженный Матвей Борисович.
Мужики размахивали руками, птица – крыльями, и во все стороны разлетались пух, перья и мелкие предметы обстановки.
– Поймал! В сенях, поймал. Уже почти во двор выскочил, – Онисим подтолкнул обратно в комнату сникшего Василька.
Суматоха тут же прекратилась. Марфа ловко схватила все еще шипящую птицу и злобно зыркнула на чересчур бдительного мужика. Тот только хмыкнул.
– Вот гусь! – Оценил смекалку Матвей Борисович.
– Ловко ты. Сбежал, а я отдувайся, – процедил сквозь зубы Миханька и больно наступил пастушку на ногу, когда тот снова встал рядом.
– Как могу, так и кручусь. Не у каждого папаша с тяжелым кошелем, – огрызнулся в ответ Васька и ощутимо ткнул приятеля локтем в ребра.
– А ну, цыц! – Два смачных леща от Онисима пресекли очередную потасовку на корню.
Тимофей Федорович, который весь переполох так и сидел на лавке, покачал головой. Почтенные мужи, ворча и бранясь на Марфу, ее сынка и всю их родню, приводили себя в порядок.
– А может, того-этого – обоих их к чудищу? А то ведь ошибемся, так потом расхлебывай. – Дождавшись, когда все успокоятся, предложил Онисим, чем заслужил полный ненависти взор уже со стороны Егора Ефимовича.
– Ты, Онисим, погоди, – заерзал на лавке Тимофей Федорович.
Марфа и Егор Ефимович с нескрываемой надеждой и с не менее нескрываемыми аргументами воззрились на старика.
Староста поводил бровями с Василька на Миханьку, с неспокойной птицы на купеческий кошель, пошевелил челюстью, покряхтел. Наконец, он встал, постучал посохом, призывая к тишине, и промолвил:
– Вот, как я смекаю. Оба парня были у березы, это правда. На одного попал сок, которого не должно было быть, на другого – кровь, которой и тем паче не следует с берез лить. Но с чего начался и сок, и кровь? Со сломанной ветки! А кто ту ветку изломал? Марфин сын. Значит, с него все началось, его метка, ему и на съе... кхм... на бой с чудищем отправляться. Все ли со мной согласны?
Почтенные мужи, изрядно притомившиеся и взъерошенные после ловли птицы, спешно закивали бородатыми головами. Вообще говоря, они были готовы поддержать любое решение, лишь бы поскорей разойтись по домам.
Миханька приосанился, а у Василька жалостливо задрожал подбородок.
– Стало быть, дождемся завтра хранителя и...
– Да ты что, Тимофей Федорович! Сыночка моего сгубить?! – Так грозно зашипела Марфа, что даже все еще ерепенившийся в ее руках гусь проникся и притих.
– Марфа, не дури! – Староста отпрянул назад, но уперся в лавку. – Знаешь же, порядок не мной писан: или он, или мор по деревне.
– Не допущу! – С яростным криком рванула вперед взбешенная женщина.
И остаться бы Тимофею Федоровичу без последних зубов да с плешивой бородой, но вовремя подоспел Онисим – обхватил разъяренную Марфу, прямо вместе с гогочущим гусем, приподнял и вынес из избы. Васькина мать брыкалась, костерила мужика на чем свет стоит, но вырваться так и не смогла.
Когда странная троица оказалась на крыльце, столпившийся во дворе народец замер в изумлении.
– Расступись! – Пыхтя и обливаясь потом, гаркнул Онисим.
– Ну, чего таращитесь?! – Во дворе Марфа оставила попытки освободиться и только злобно огрызалась на провожающих ее взглядом деревенских.
Неожиданно женщина заметила в толпе Кирку.
– А-а-а, и ты тут! Да только какой прок от тебя? Хорошая бы невестка у меня была! Сыночка моего, Васеньку – к чудищу, а она тут ворон ловит! – Успела съехидничать Марфа, прежде чем Онисим вынес ее за ворота.
– Как к чудищу? – Не поверила девушка.
6. Мельница
Староста вышел на крыльцо и огласил решение собрания. Толпа в ответ пошумела, поохала-поахала над несчастливой Васькиной судьбой, да и согласилась с тем, что деревенский совет рассудил верно. «Что уж тут поделать, коли выбор на парня пал? Против нечисти не попрешь», – вздыхали одни. «Да и кому охота своим животом рисковать? Не нами заведено, не с нас и спрос», – бубнили другие. Под мерный гул и шушуканье народец разбредался по домам, а Кирка, сама не понимая, на что она надеется, растеряно вглядывалась в лица проходящих мимо людей, пока наконец не заметила около ворот помощника и охранника Тимофея Федоровича – Онисима. Он толковал о чем-то с Егором Ефимовичем и Миханькой. Она робко подошла ближе.
– Онисим, куда Марфу-то дел? – Купец жестом подозвал хромого мужика в сторонку.
– Так отвел во двор Матвея Борисовича, а там в сарае пришлось запереть. Побоялся я, что учудит что-нибудь Марфа, уж так разошлась-разбуянилась баба...
– А-а-а... Ну это правильно, правильно. – Покивал купец. Он достал из кошелька несколько монет и протянул их мужику. – Ты вот что, Онисим... ты за Васькой еще пригляди хорошенько. Ну, чтобы не сбежал он никуда. Чтобы надежно все было, понимаешь?
Мужик мельком глянул на Миханьку, ковыряющего носком сапога землю.
– Понимаю, чего уж тут не понятного, – хмыкнул Онисим и спрятал полученные деньги. – Не боись, Егор Ефимович, не сбежит.
– Вот и ладно. Ну, бывай тогда, Онисим.
– Бывай, Егор Ефимович.
Купец подтолкнул сына в спину, и мужчины разошлись.
– Ну, а ты чего стоишь? Окончен собор. – Заметив поджидающую его – и наверняка подслушавшую часть разговора – Кирку, Онисим нахмурился и страшный шрам на его лице недобро изломился.
– Дядь Онисим, пусти меня Василька повидать, – попросила девушка.
– Не велено, – отрезал мужик и направился в терем.
Кирка засеменила рядом.
– Да пойми, глупая, тут ведь кому что на роду написано, – раздраженно ворчал Онисим. – Все решено уже, иди домой. Или, если хочешь, в святилище сходи – Велесию помолись.
Когда они были уже у крыльца, девушка с неожиданной решительностью вцепилась в рукав мужика, вынуждая Онисима остановиться.
– У меня деньги есть. Пять рублей и копейки еще. Больше было... за похороны надо было отблагодарить, распутица ведь – тяжело хоронить... – Сбивчиво объясняла она. – Но ведь пять рублей еще есть. Я их все тебе отдам! Ты только отпусти его, помоги!
Онисим быстро осмотрелся. Убедившись, что никого рядом нет, он удивленно поглядел на девушку. Ее темные, цвета спелых ягод черемухи, глаза горели ярче любого костра. Лихим, отчаянным пламенем горели. Дурным пламенем. Старый вояка поморщился.
– Ну вот что. Таисия, матушка твоя, хорошая знахарка была, дельная. Не раз и меня, и детишек моих от хворей избавляла. Потому и я ей через тебя добром отплачу. Так что ты, Кирка, меня слушай внимательно. Деньги свои спрячь хорошенько да никому больше о них не рассказывай. Судьбу не искушай, неразумная! И ступай теперь же домой. А о дурне своем и думать забудь. И не спорь. Ай-ай, столько лет в Гнилушках живешь, а людей совсем не знаешь... – покачал он головой.
С этими словами Онисим довольно грубо высвободил свою руку, зашел в терем и закрыл за собой дверь.
Кира вернулась домой. Пустая изба встретила хозяйку сиротливым скрипом половиц и холодной безучастностью. Даже Игренька убежал куда-то по своим кошачьим делам. Сама не своя девушка присела на лавку, сложила руки на стол и уронила на них тяжелую, будто чужую, голову. Ей очень бы хотелось и самой побыть сейчас пустой тишиной, чтобы не тревожил ни один, даже самый слабый звук, ни одна, даже самая крохотная мысль. Но разве это было возможно?
Кирка просто не могла поверить, что все происходит по-настоящему. Чудище?.. Да как же так! Ведь это байка, сказка которой пугали детей, чтобы те не шастали одни на болота. И вот теперь эта злая сказка оказалась правдой, грозящей отнять у нее единственного близкого человека – Василька. И пусть последние месяцы она с ним практически не виделась, это ничего. Ведь парень все объяснил еще пару недель назад, когда они случайно встретились на деревенской улице: сначала похороны ее матери, потом приболела его матушка Марфа, затем началась посевная, а там уже и первые выпасы стада – до свиданий ли ему?
Теперь-то уже нет. Вот теперь уже точно – нет... Наступит завтрашний вечер, отведут Василька на болота и больше Кирка никогда его не увидит. Никогда, никогда...
Девушка очнулась из своей горестной полудремы. Рядом на лавке, прижавшись к бедру и слегка подергивая ухом, спал Игренька – она и не заметила, когда кот вернулся. В доме не хватало света, а с улицы через проемы открытых дверей тянуло вечерней сыростью. «Зябко как», – поежилась Кирка, разминая затекшие руки. Разбуженный кот шмыгнул под стол.
Посидев еще немного, она встала со скамьи и направилась к сундуку с вещами. Девушка достала уже убранную до следующих холодов душегрейку и теплый платок. Звякнул монетами коробок, который после оплаты похорон она сама положила на дно ящика. Краткий взгляд. Быстрая мысль, что этих денег и теперь вполне хватило бы, чтобы обосноваться на новом месте в Вороничах... но Кира закрыла крышку сундука. Она собрала пучок высушенных трав из подходящих к концу прошлогодних запасов, прихватила со стола холщовый мешочек с огнивом и вышла во двор.
Нет, она не пойдет больше в святилище. Многие дни она приносила дары Велесию и Яролике и просила их лишь об одном – исцелить мать. Но Хозяин с Хозяйкой так и не откликнулись. А теперь у Кирки совсем нет времени, так стоит ли надеяться, что боги услышат ее новую просьбу с первого раза? Нет, она знает способ вернее. Знает, куда отнести свой дар на этот раз. ...Ну, может, не совсем знает, а только догадывается по тем обрывкам фраз, что подслушала когда-то из разговора Тасюты и Савки. Но ведь уже завтра Василька поведут на болота! Стоит попробовать. Стоит рискнуть.
И Кирка отправилась к мельнице.
Девушка поднялась на вершину холма, где находился двор покойной тетки Рады и сама мельница. Отсюда хорошо было видно близлежащие окрестности: вокруг сплошные поля. Особенно далеко они простирались на восток: поля пахотные, посевные; поля луговые, кормовые; поля, поля... на сколько хватит взора. С севера и юга же эти разноцветные лоскуты довольно скоро подпирала темная стена леса. На западе было два пшеничных поля, которые оканчивались около самой деревни. А за Гнилушками – снова лес: сначала жиденький, светлый, перемежающийся полянами и небольшими лугами, но ближе к границе с Симольским царством это уже были матерые, непролазные дебри.
Солнце скрылось за горизонтом, и какие-то мгновения девушка наблюдала, как там, далеко на западе, оранжевые и розоватые отблески заката медленно истаивали на темном брюхе огромной одинокой тучи. Кирка закусила губу, запоздало ругая себя за то, что не подумала взять с собой ни свечи, ни лучины. Ладно, хоть огниво прихватила.
Площадка на вершине холма было небольшой. Мельница стояла обособленно, но совсем недалеко от двора. Кирка неуверенно зашагала вдоль забора, напряженно вглядываясь в проемы между неплотно расположенных досок. Она не желала попасться на глаза хозяину – хоть Тася и говорила, что сама была причиной случившейся с ней беды, девушка помнила по чьей вине мать надышалась просыпавшимися порошками. Однако идти в обход, продираясь сквозь заросли жгучей крапивы и карабкаясь в сумерках по склону, будто заправская тать, ей хотелось еще меньше. Да и собаки все равно услышали бы.
И они, конечно же, услышали. Первым проснулся Пряник, а за ним и Серёдка – любимец Ярошки. Но их грозный, тревожный лай быстро сменился на приветливое, ласковое тявканье – узнали Кирку. Псы подбежали к забору со стороны двора и засуетились, радостно маша хвостами и пытаясь втиснуть морды в зазоры между досками. Девушка шепотом поздоровалась с охранниками, намереваясь поскорее их успокоить.
– Эй! Кто эт там?
Входная дверь избы распахнулась и на пороге показался Савелий. Неверной походкой мельник направился в сторону шума.
– Чего мол... ик...чишь? А ну, значит, отзвись! А не собак... нет, не то собак... От-зо-вись, не то собак спущу! – Путаясь в словах и поправляя сам себя, бормотал мужик. – Кирка? Ты, значит, чего тут... Куда? Куда?! Не пу... не пщу... Не-пус-чу!
Он запрещающе замахал руками. Кирка не стала отвечать, а поспешила к мельнице. Она хотела добраться до здания первой, чтобы запереться изнутри. Ну или просто попробовать спрятаться.
Девушка оглянулась. По ту сторону забора, почти вровень с ней, прыгая и озорно тявкая, трусили псы. За ними, спотыкаясь и раскачиваясь, торопился как мог Савка. Кирка снова посмотрела вперед – совсем рядом ровную череду заборных досок нарушала приоткрытая дверца калитки.
Неожиданно мужик сделал рывок, расталкивая мешающихся под ногами собак, и оказался около дверцы первым. Он выскочил на улицу и резко протянул руки, желая схватить перепуганную девушку. Но Савка потерял равновесие, не удержался и рухнул на землю.
– Не пщу... не пщу... – лежа в траве, промямлил несколько раз мельник. И притих.
Пряник с Середкой подбежали к хозяину. Псы грустно заскулили и принялись лизать Савкины руки и лицо, которые почему-то оказались вымазаны сажей.
– Дядька Сава? Дядька... Ты живой ли?
Он не ответил.
После недолгих раздумий, Кирка осторожно приблизилась к мужчине. Как бы она к нему не относилась, но бросить человека в беде юная знахарка не могла – стыдно было перед памятью о матушке Тасюте. Мельник не шевелился. Девушка наклонилась, чтобы его осмотреть, как вдруг раздался громкий протяжный звук. И еще – запах. Эта вонь смогла перебить даже смрад перегара. Кирка отпрянула и недовольно поморщилась. Мужик что-то еще буркнул, поежился, подтянул ноги и руки к животу и прерывисто захрапел. Пряник и Середка улеглись рядом с хозяином. «Тьфу ты! Нашла о ком беспокоиться», – смутилась девушка.
Зато путь к мельнице теперь был открыт, и уже никто не мог помешать Кирке исполнить задуманное.
Вот оно – высокое деревянное здание с двумя парами массивных крыльев. Сейчас они располагались с противоположной стороны башни и дощатые лопасти были видны лишь частично. Погода стояла тихая, и крылья не вращались, а лишь слегка ворочались, издавая негромкий повторяющийся скрип и стук. Вход внутрь здания располагался выше земли, к дверям вели две деревянные ступени.
Еще поднимаясь на холм, Кирка почувствовала легкий запах гари. Возле мельницы он многократно усиливался. В предночных сумерках девушка все-таки смогла разглядеть, что трава рядом со зданием сожжена, а его стены местами покрыты копотью. Под испачканными сажей досками валялись потухшие головешки и угольки, слегка припорошенные белесым пеплом. «Как только дядька Сава не сгорел? Как пьяный сумел потушить пожар?» – удивилась девушка.
Немного помедлив, Кира поднялась на ступень и потянула дверь за пустую замочную проушину. Деревянная створка распахнулась с неожиданной легкостью и на улицу стремительным потоком, будто черная жижа из разбитой бочки, выплеснула темень. Девушка инстинктивно отвернулась и зажмурилась, вскинув перед собой руки в защитном жесте – вот сейчас ее снесет этой плотной, густой чернотой! Сердце испуганно заколотилось.
Но прошла секунда, другая – и ничего не произошло. Тишина. Разве что все так же мерно постукивали мельничные крылья. Кира осторожно приоткрыла глаза. Отворенная дверь, и не так уж и темно внутри: сквозь пустой проем виден потертый бок жернова, дощатый пол, лестница, ведущая на второй этаж. «Почудилось», – немного успокоилась девушка.
Она зашла и огляделась. Пол на втором этаже был настелен не полностью. Пустоты между оголенными балками заполнял серебристый лунный свет, проникающий внутрь здания из окна, расположенного высоко на противоположной от входа стене. Его мягкое сияние довольно сносно освещало участок первого этажа от того места, где девушка сейчас стояла, и до лестницы наверх. Остальное пространство скрывала темнота, и чем ближе к стенам – тем надежнее. Там, во мраке, лишь кое-где контуры предметов намечали редкие, ломанные полоски света, сочащегося сквозь неплотно подогнанные доски потолка. И оттуда же, из глубины помещения, доносился тихий, нервный шорох и хруст. Кира с сомнением посмотрела в темноту и пару раз топнула. Шум прекратился. «Мыши», – утвердилась в догадке девушка. – «Ну уж этим меня не напугать». Ничего необычного вокруг больше не было.
– Эй?! – Робко позвала Кирка.
Девушка достала из кармана передника пучок засушенных трав и, стоя на месте и держа букетик в раскрытой ладони вытянутой руки, медленно повернулась вокруг себя. Она понятия не имела, что ей нужно говорить или делать, чтобы привлечь внимание духа, и надеялась лишь на то, что он сам заинтересуется ее подношением и появится. Кирка постояла еще пару минут в пятне лунного света, но ничего так и не произошло. «Можно было бы просто сжечь „подарок“ прямо тут, на полу, и сказать, чего я хочу. Так же, как в святилище», – рассуждала она. – «Но ведь я не знаю имени этого духа, как же он поймет, что я обращаюсь к нему? Вдруг он меня не услышит? ...Не услышит – не поможет. А Василек завтра погибнет...»
Кирка еще раз обернулась вокруг себя – ничего. Подумав немного, она неспешно направилась к лестнице, ведущей наверх. В унисон с постукивающими мельничными крыльями заскрипели старые деревянные ступени. Взвесь из муки и пыли, растревоженная Киркинами шагами, поднялась в воздух и заискрилась в лунных лучах.
Второй этаж. Окно – пустой проем с рамой и тяжелыми, распахнутыми наружу ставнями – теперь близко. Около него самый освещенный участок на этом ярусе. Но темнота вокруг не такая густая как внизу. Кирка без труда разглядела сваленный у стен хлам – доски, мешки, даже колесо от телеги. На центральном столбе мельницы она смогла различить непонятные части поворотного механизма. Девушка подошла вплотную к окну. Обзор частично загораживало мельничное крыло, но Кирка увидела и кусок поля, и зубастый силуэт леса, и черное небо с яркой луной и росчерками тонких, выцветших полосок – облаков. Обычный пейзаж, обычная ночь, обычная мельница... Внизу зашуршали осмелевшие мыши.
– Эй!.. дух мельничный, появись, покажись. У меня подарок есть, – девушка еще раз вытянула руку с пучком из трав.
И снова никто не откликнулся.
«Нет, никакая это не нечисть», – подумала Кирка. Сколько раз она слышала, что всякий злой дух только и ждет, чтобы добрый человек покинул свой дом в дурной час да пришел в худое место. «Все пугали, рассказывали, как русалки завлекают не в меру любопытных юношей, как Аука забавляется над потерявшими друг друга из виду грибниками. А уж об упырях и подумать страшно! А тут ищи – не найдешь, зови – не дозовешься. Нет, не нечисть это. А если божок вдруг и симольский, так ведь не обязательно, что злой. Что же у них добрых духов нет? У кого же они тогда помощи просят?» – рассуждала девушка. – «А может и нет его вовсе, духа этого. Может привиделось матушке. Или я чего-то не поняла, не расслышала... Но ведь завтра уже Василька поведут к чудищу. Оно-то есть!»
Кирка позвала еще раз, погромче, посмелее – безуспешно. Ничего больше не придумав, она еще раз осмотрелась и нашла в ближайшей груде хлама глиняную плошку с отколотым боком, сохраненную бережливым хозяином. Девушка взяла ее и поставила на пол, в центре освещенного луной участка, а сама села рядом. Затем она положила травяной букетик в плошку, достала огниво и попыталась сжечь «подарок», загадывая свою просьбу. Кирка методично ударяла кремнем о кресало, и искры послушно вспыхивали и осыпались на сухие листья и стебельки. Но отчего-то сразу же гасли, обиженно шипя и выпуская блеклые клубочки дымы. Огонь не занимался. «Ну что же ты? Давай, разгорайся!» – Кирка взяла пучок и положила его прямо на пол, а плошку отодвинула в сторону. Она застучала камнем о железку сильней и усердней, временами больно попадая по пальцам. Но как бы она ни старалась, ничего не выходило – трава не горела.
Кирка хлюпнула носом: «Права Марфа, ни чем я Васильку помочь не могу. Ни чем...» Она убрала огниво и с трудом поднялась. Кирка глубоко вздохнула, но не выдержала. Спрятала лицо, уткнувшись в рукав согнутой в локте руки, и так и стояла, вздрагивая от беззвучных рыданий и пытаясь унять поток горьких слез. А капли все катились и катились по щекам, и, то и дело срываясь с подбородка, падали на запыленные доски и бесполезный букет.
Наконец девушка успокоилась. Сильно прижимая ладони к мокрому, разгоряченному лицу, она вытерла слезы и собралась уже уходить. Как вдруг замерла. Немигающим взглядом Кирка уставилась на часто меняющийся, дрожащий контур лунного пятна на полу. Девушке показалось, будто это огромная змея незаметно окружила, объяла своим телом островок света, и теперь, извиваясь и крутясь, причудливо коверкала и искривляла его границы. Но в какой-то момент лихорадочная пляска прекратилась и по освещенному участку пола поползла длинная полупрозрачная тень. Девушка отпрянула и нервно закрутила головой. Но рядом никого не было. А тень, лишенная хозяина, продолжала свое медленное продвижение: словно пролитая смола, она затекала в щели между досками, а потом снова показывалась на поверхности, и лунный свет уступал ей дорогу. Кирку колотило от страха. К вящему ужасу она вдруг поняла, что не может ни пошевелиться, ни крикнуть, ни хотя бы отвести взгляд от этой жуткой черной полосы.
Тень почти добралась до лежащего на полу букета, но остановилась. Ее край задрожал, зашевелился, а затем разделился, разошелся в стороны четырьмя отростками. Каждый из них судорожно дернулся и, будто ощупывая поверхность, потянулся к травинкам. «Это же чья-то рука!» – Ужаснулась девушка. Тень накрыла «подарок» четырехпалой ладонью, обхватила его со всех сторон, а затем поползла обратно, туда, откуда появилась, увлекая за собой добычу. Сухие растения, цепляясь о шероховатости дощатого пола, едва слышно шуршали и оставляли за собой фрагменты хрупких листьев и цветков. А когда букет достиг края светового пятна, то стал будто бы укорачиваться, растворяться в темноте, пока полностью не исчез! А Кирка все стояла завороженная, подрагивая, будто отравленная муха в паучьей сети.
– Чего желаешь? – Отовсюду и из ниоткуда вдруг засвистели, запели, завыли, зашипели, заорали, зашептали десятки голосов... и в тоже время только один.
У Кирки нестерпимо закружилась голова. Ее мысли путались, а воспоминания разбивались на тысячи бессвязных фрагментов. А вопрос чужого божка снова и снова грохотал, звенел, раздавался эхом, расплывался, мутнел, прояснялся, обретал форму и снова ускользал.
– Я... я... – пыталась ответить Кира, но слова давались с трудом. Она задыхалась и хватала воздух ртом как рыба. – Василек... Помоги!
Жуткий Голос ненадолго стих, но лишь для того, чтобы налететь с новой силой:
– Ма-а-а-ло... Мало! Отдай еще! Еще!
– Мало... – Едва шевеля губами, прошептала девушка. – А что?.. Чего ты хочешь?
– Подарочек, подароч-ч-чек. Ценная жизнь за ценную жизнь. Це-е-енная... – Ласково, певуче, заискивающе затянул Голос. – Знаешь, ты все знаешь...
– Что знаю? Что? – Не могла понять Кира.
– Знаешь! – Неожиданно злобно гаркнул Голос.
Кирка вскрикнула от боли и схватилась за голову. В тот же миг поняла, что снова может двигаться, и со всех ног бросилась прочь, на улицу, лишь чудом не слетев с лестницы. А вслед ей звучал Хор одного Голоса: «Мало! Мало!»
Но стоило девушке пересечь порог мельницы, как все тут же прекратилось: голос стих, а боль отступила. Только что-то мешало под носом и на губах. Она поднесла дрожащую руку к лицу – по бледной ладони растеклось липкое темное пятно. С минуту Кира смотрела на измазанные кровью пальцы, а потом решительно пошла во двор покойной тетки Рады, нервно впечатывая каждый свой шаг в землю. Да, она знала. Знала еще до того, как отправиться на мельницу, о чем может попросить ее дух. Даже девушка не была в этом до конца уверена, она ведь вполне догадывалась, что ей придется совершить. Так ведь? В эту долгую мрачную ночь у Кирки не осталось ни сил, ни желания скрывать от самой себя, что она была согласна на эту жертву изначально.
Мельник так и лежал около калитки, оберегаемый верными Середкой и Пряником. В своем пьяном забытье он, конечно, не заметил проскользнувшую за калитку девушку. Кирка же сразу отправилась в хлев, вывела наружу старую лошаденку и отправилась домой верхом.
Луна стала меньше и бледнее, а ее диск наполовину заштриховали темные полосы облаков. Ворота были распахнуты настежь. Девушка завела лошаденку внутрь своего двора и направилась в избу. Игренька встречал уже на пороге, добродушно мурлыкая и ластясь к хозяйским ногам.
А дальше все для Кирки произошло как во сне...
Вот она берет Игреньку на руки и выносит за торец дома. Не обращая внимания на растерянное кошачье мяуканье, достает из ножен на поясе подаренный когда-то матерью нож. Сумасшедше колотится сердце. Кратко блестит лезвие. Тельце животного дергается и безвольно опадает. Еще один резкий росчерк – и дрожащие пальцы держат отрезанное кошачье ухо. Ночь милосердно скрывает краски. Но тошнота все равно подступает к горлу. Лучше бы сейчас подавиться, захлебнуться содержимым собственного желудка! Нет сил смотреть, нет смелости понимать. Только одна мысль в оправдание – завтра вечером Василек погибнет, чудище разорвет, убьет его, если Кира не попытается, не сможет помочь. И нет ни слез, не истерики. Она убирает лезвие в ножны, крепко сжимает свой «ценный подарок» в кулаке. Темно. Вокруг так темно! Лошаденка, оставленная у ворот, испуганно стрижет ушами и бьет копытом сырую землю. Чует. Кровь чует, смерть. Кобыла недовольно фырчит, но все же везет опасного человека обратно на мельницу.
