Текст книги "Аферистка"
Автор книги: Кристина Грэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Многие мои новые знакомые нюхали кокаин, чтобы постоянно находиться в приподнятом настроении. Геральд не прибегал к наркотикам, опасаясь привыкнуть. Он боялся незаметно для себя перейти ту невидимую грань, которая отделяет победителя жизни от проигравшего, аутсайдера. Я тоже иногда нюхала кокаин, чтобы стать еще беззаботнее в этой лишенной всяких забот жизни. Однако я отдавала предпочтение алкоголю – прекрасному способу легального бегства от трезвых мыслей.
Иногда я скучала по гамбургскому порту, по боксерской груше и перчаткам, которые мне подарил Генрих. По встречам, которые начинались не с поцелуев в обе щеки, по людям, которые слушали меня, а не высматривали кого-то за моей спиной. А порой я скучала по тишине и молчанию.
Тем не менее я была счастлива. Геральд любил меня. И к тому же он был щедрым, богатым человеком. По натуре он собственник и постоянно ревновал меня. Он хотел знать, где и с кем я была и что делала. Я полностью принадлежала ему. Он разрешал мне ходить на курсы, пока сам занимался делами. Я делала покупки, пользуясь его пластиковой карточкой, посещала фитнес-клуб, чтобы держать себя в форме, и брала уроки игры в гольф. Но Геральд не одобрял мои визиты в Гамбург. Он не желал посещать моего отца в тюрьме.
– Не сердись, дорогая, но я страшно боюсь тюрем, – говорил он.
И я не сердилась на него, однако невольно сравнивала Геральда с отцом и находила между ними большое сходство.
В конце второго года нашей совместной жизни началась фаза критической переоценки ценностей. Вероятно, Геральд испытывал похожие чувства. Но мы говорили о чем угодно, только не об этом.
Я люблю тебя. Сделай мне, пожалуйста, коктейль. Куда мы пойдем обедать? Ты прекрасно выглядишь. Я люблю тебя. Какая скучная вечеринка. Ина лучше выглядела до лифтинга. Может быть, купим дом в Тоскане? За твое здоровье, любовь моя. Я люблю тебя. Как идут дела? Все в порядке, любимый. Съезди отдохнуть на побережье. Я люблю тебя. Я тебя тоже. Значит, все в порядке. Конечно, все в порядке. Ты можешь помассировать мне затылок, Фея? У меня был трудный день.
Среди строительных подрядчиков, агентов по продаже недвижимости и спекулянтов земельными участками ходили слухи о строительстве нового аэропорта. Повезло тем, у кого имелись свои источники информации в административных кругах, высокопоставленные сплетники, преследовавшие собственные интересы. Информаторы работали не бескорыстно и получали неплохие деньги. Информация ценилась на вес золота. У Геральда тоже были свои люди в министерствах и ведомствах. Используя полученные сведения, он брал кредиты в банках и скупал земельные участки.
То, что я являлась владелицей одного из его обществ с ограниченной ответственностью, было чистой формальностью. Геральд дал мне подписать какие-то бумаги, которые я не удосужилась прочесть, и мы часто шутили, что он теперь получает мои деньги. В день рождения – мне исполнился двадцать один год – он подарил мне кольцо с большим бриллиантом. Мои знакомые, которых я называла подругами, восхищенно охали и ахали, рассматривая подарок.
Вечером того же дня Геральд изменил мне с Моной, темнокожей красоткой, подружкой одного музыканта, безудержно увлекающегося кокаином. Они совокуплялись прямо в нашей гардеробной комнате. Прижатая к шкафу, в котором хранилось мое белье, Мона стонала и вскрикивала. Но лицо ее выражало не страсть, а триумф. Она не закрывала глаза во время соития и внимательно рассматривала мою одежду, висевшую в гардеробной на обтянутых шелком плечиках. Геральд во время занятий любовью никогда не выключал свет, однако незадолго до оргазма он закрывал глаза, чтобы лучше сконцентрироваться. Он не видел меня, но Мона заметила, что я наблюдаю за ней, и улыбнулась. То была улыбка удовлетворения, и вместе с тем Мона как будто говорила мне, что не стоит воспринимать все это всерьез, что все мужчины – идиоты и надо пользоваться их деньгами, властью или любовью.
Мы, словно две сообщницы-аферистки, улыбались друг другу, хотя в этот момент я ненавидела Мону. Геральд был пьян, однако это служило всего лишь объяснением его поведения, но никак не оправданием. В последнее время он много пил, стал нервным и раздражительным. Свое дурное настроение он объяснял стрессом. У него возникли какие-то проблемы со строительством офисных зданий в центре города. Геральд не хотел посвящать меня в подробности возникших затруднений. Тем временем темп движений Моны увеличился, а ее крики стали громче. Я тихо вышла из спальни и спустилась по лестнице к гостям. Вслед мне неслись стоны и крики оргазма. Вероятно, в кульминационный момент Геральд укусил Мону в грудь, как всегда это делал, когда хотел приправить акт соития каплей боли.
Внизу вечеринка в честь моего дня рождения была в самом разгаре. Гости веселились, смеялись, шутили. Молодые красавицы выставляли свои тела напоказ, танцуя в вестибюле дома перед восхищенными зрителями – немолодыми мужчинами, потягивающими спиртные напитки. Они говорили о деньгах, а думали о сексе. Говорили о политике, а думали о власти. Налив себе виски, я заговорила с сыном одного баварского магната. С виду он походил на свинью. Сынок стал расхваливать мое серебристое платье и деловые качества моего супруга. На это я сказала, что мы с Геральдом не женаты и живем в грехе. Тогда он заявил, что хоть сейчас готов жениться на мне. Предложение пришлось мне по вкусу, так как я знала, что у его отца большое состояние.
– Назовите мне место и время бракосочетания, и я приду.
Мои слова испугали его, я видела это по выражению его лица. Мужчины не любят, когда их треп воспринимают всерьез. Любое проявление искренности или правдивости вызывает у них панику. Мой собеседник стал растерянно озираться, как будто взывал о помощи. Заметив знакомого режиссера, он бросился к нему с такой радостью, словно давно уже искал встречи с ним. Стараясь подавить в себе закипавшую ярость, я двинулась дальше, приветливо улыбаясь гостям, ведь я была хозяйкой праздника. Меня возмущало, что Геральд и Мона не спускаются вниз. Неужели они после полового акта разговорились и не спешат к гостям? Это уже слишком.
Музыкант, друг Моны, сидел на ступеньках лестницы и явно скучал. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не недовольное выражение лица. Жизнь вызывала у него отвращение, общество тоже казалось ему омерзительным. Он пришел сюда только потому, что надеялся найти две вещи, которые еще интересовали его в этой жизни, – женщин и кокаин.
– Какая ужасная музыка, – промолвил он, когда я присела рядом с ним.
– Но она считается популярной. А под твою музыку невозможно танцевать. Кстати, Мона и Геральд трахаются сейчас наверху, в гардеробной.
Я хотела посмотреть, как музыкант отреагирует на эти слова. Но он и бровью не повел. Должно быть, от недостатка кокаина он страдал больше, чем от недостатка верности. Впрочем, само слово «верность» звучало довольно странно в нашей среде, где главной целью считалось удовольствие. Серьезные отношения здесь не приветствовались.
– Ты их видела? У Моны замечательное тело, но у нее не хватает мозгов. Мона знает это и страдает от комплекса неполноценности. И чтобы компенсировать свой недостаток, она постоянно увеличивает число партнеров по сексу, считая это своим завоеванием. Не надо относиться к подобным вещам слишком серьезно и драматизировать ситуацию. Кстати, у тебя в доме есть кокаин?
Я тряхнула головой и предложила ему выпить мое виски. Музыкант с видимым отвращением осушил мой стакан.
– Какая дрянная вечеринка, – промолвил он, и на этот раз я была с ним полностью согласна.
Мне исполнился двадцать один год, но всем – даже Геральду – глубоко безразлично, что это мой праздник, мой день рождения. Никому нет никакого дела до причудливых мертвых омаров, до двухсот перепелов, которых, чертыхаясь, целый день фаршировали повара, до взмокших от усталости официантов и, наконец, до того, что на вечеринке отсутствует хозяин дома. Жизнь представлялась моим гостям бесконечным праздником. Мне стало зябко, и я поняла, что чувство холода будет еще долго преследовать меня.
Мона наконец спустилась к нам в вестибюль.
– У тебя шикарные тряпки, – заметила она, не обращая внимания на друга-музыканта, который все свои гонорары тратил на кокаин и не покупал ей роскошных нарядов.
Я пошла к бару, чтобы налить себе еще виски. Алкоголь оглушал и усыплял чувства, он стал верным спутником моей жизни. Он согревал меня и смягчал выражение лиц окружающих. Я пошла танцевать с толстым, откормленным, похожим на свинью сыном магната. Его руки шарили по моей обнаженной спине, и я позволяла ему это, потому что мне было очень холодно и я хотела согреться. Мона завладела всеобщим вниманием. Танцуя, она кривлялась и извивалась в животной страсти. Вообще-то она мало напоминала боксерскую грушу. Но если закрыть глаза…
Я сжала кулаки. Однако мой партнер по-своему истолковал мое настроение. Он решил, что меня охватило сексуальное возбуждение, и просунул свое жирное колено между моих ног. Все мы были отвратительны и мерзки.
Мне казалось, что все мы испытываем страх. Мы боимся опасных мыслей, боимся одиночества, которое начнется за порогом ярко освещенного помещения. Боимся снять маску удачливых беззаботных людей. Я вспомнила Вондрашека, который сидел в тюрьме, и Клару, продававшую театральные билеты и жившую в меблированной комнате. Она безболезненно простилась с Клер и своей мечтой стать актрисой. Я довольно чувствительна к боли, и мне надо учиться быть выносливой и сдержанной. Вскоре у стойки бара появился Геральд. Я выпила с ним, пытаясь вспомнить того мужчину, которого любила.
Ты находишь это безвкусным, потому что это произошло во время празднования твоего дня рождения или потому, что это само по себе омерзительно? И то и другое. Это для меня так унизительно. Ты совсем еще ребенок, Фея. Думаешь, мне было не скучно спать три года с одной женщиной? Ты больше не любишь меня! Почему ты не хочешь сказать об этом прямо? Я терпеть не могу сцен, Фея, и неприятных разговоров, таких как этот, например. Ты терпеть не можешь все, что не приносит деньги или наслаждение. Ну и что? Ведь при этом тебе вовсе не плохо живется со мной. Мне очень одиноко в твоем мире, Геральд. О Боже, как я устала! Когда-то тебе было хорошо со мной, ты забавляла меня. Так, как Мона? Мона ко всему относится легкомысленно. Она рассматривала мою одежду, когда ты совокуплялся с ней, как безмозглый бык. Правда? Все равно она очень сексуальна. В таком случае возьми ее к себе в дом, бессердечный негодяй. Я ухожу от тебя. Ну что ж, уходи. Возвращайся к своему боксеру или поезжай к Кларе. Но верни мне кольцо с бриллиантом. Это была инвестиция, а не подарок. Забирай свое дурацкое кольцо, шубу и побрякушки. Если хочешь, я могу оставить всю свою одежду, чтобы Моне было на что пялить глаза во время секса с тобой. Хорошо, договорились, а теперь ты дашь мне поспать? Я смертельно устал. Лучше бы ты действительно умер. Пистолет лежит в шкафчике, Фея. Если ты меня убьешь, тебя, возможно, посадят в ту же тюрьму, в которой сидит твой отец, мошенник. В соседнюю камеру. Мерзавец! Я могу себе позволить так обращаться с тобой, Фея. Такие, как ты, должны вести себя любезно и покорно. Я не кукла, с которой ты можешь играть, как тебе заблагорассудится. Ошибаешься, моя радость, ты – кукла. И если ты этого не понимаешь, тебе надо сменить профессию. Спокойной ночи, Фелиция.
На следующий день я действительно сменила профессию. Когда Геральд был в офисе, я собрала чемоданы, захватив с собой все, что он когда-либо мне дарил, в том числе и кольцо с бриллиантом. Я оставила только кредитную карточку, поскольку Геральд все равно мог заблокировать ее. У меня было несколько сот марок и банковский счет, на котором лежали сбережения, сделанные мной еще в Гамбурге. Приехав на вокзал, я некоторое время в нерешительности стояла перед расписанием движения поездов. В конце концов я купила билет во Франкфурт, поскольку именно туда шел ближайший поезд.
Швейцар гостиницы «Франкфуртер хоф» был со мной очень любезен. Мои огромные чемоданы едва уместились в номере. Я позвонила Кларе и узнала от нее, что отец лежит в тюремной больнице с воспалением легких. В голосе Клары звучало беспокойство. Дав портье сто марок, я уговорила его присматривать за моими чемоданами, а сама на следующий день отправилась в Гамбург.
Клара встретила меня на вокзале, и, взяв такси, мы поехали в больницу. Я слишком привыкла к комфорту, и Клара упрекнула меня за то, что я бросаю деньги на ветер. По дороге она спросила о Геральде, и я вкратце рассказала ей историю своей любви, закончившейся полным разочарованием. Клара сказала, что Геральд звонил ей и требовал вернуть кольцо.
– Он был в ярости, Фея. Отдай ему бриллиант, и он оставит тебе другие драгоценности. Он заявил, что ты обокрала его.
– В сейфе не было денег. Я взяла только его подарки. Он настоящая свинья, Клара. С каких это пор ты боишься подобных людей?
– Я научилась плавать на спине. Когда смотришь снизу вверх, все кажется большим и опасным.
Клара заметно постарела. Она как будто решила больше не притворяться и теперь небрежно одевалась и почти не пользовалась косметикой. Ей больше не нужно было ни перед кем играть. С мужем она виделась раз в неделю, и это свидание длилось один час. Нынешняя Клара совсем не походила на прежнюю Клер, несгибаемую женщину. Ее жизнь вместе с жизнью Вондрашека шла под уклон, и все революции отошли в дальние дали.
Отец с трудом узнал нас. Мы сидели у его больничной койки в палате с серыми стенами и молчали. Он показался мне крохотным, съежившимся под серым одеялом. Его улыбка превратилась в гримасу. Я чувствовала запах смерти, и мне было страшно холодно, несмотря на стоявшую в больнице духоту. Отец взял мою руку в свои ладони. Он как будто хотел сказать мне то, что не успел за эти годы, но упущенных возможностей не вернешь, и он промолчал. Отец был слишком слаб. Я тоже хранила молчание, а Клара без умолку говорила, используя для выражения своей любви и заботы, как всегда, самые неподходящие слова.
Врач сказал нам, что пациент сдался и нет никакой надежды на выздоровление. Красивое оправдание собственной профессиональной беспомощности. Клара тяжелее восприняла эту весть, чем я. Все дело, как мы обе знали, в моей бессердечности, о которой она, правда, не обмолвилась ни словом. По-видимому, ее вера в свою непогрешимость и бессмертие была слишком велика. А моя – слишком мала.
Когда отец заснул, Клара положила сигару на его ночной столик, хотя она ему была больше не нужна. А потом мы ушли.
Некоторое время жизнь еще теплилась в отце, и это позволило мне вернуться во Франкфурт, чтобы подыскать квартиру и работу. Я сняла маленькую убогую комнатку в доме, расположенном на красивой улице в западной части города, а потом сдала экзамен на знание топографии Франкфурта и стала водителем такси. Я работала по ночам, потому что в это время суток можно больше заработать. Кроме того, город нравился мне больше в неоновом свете огней, чем при беспощадном свете дня. Утром, вернувшись с работы, прежде чем лечь спать, я тренировалась с боксерской грушей. Во второй половине дня я занималась бегом трусцой. Мне требовалось постоянно находиться в движении, хотя оно не имело никакой цели.
Бегая по улицам города, я не обращала внимания на прохожих, а с пассажирами такси никогда не разговаривала на посторонние темы. Я не хотела сближаться с миром. Адвокат Геральда посылал мне на адрес Клары юридически грамотно сформулированные угрозы и требования вернуть бриллиант. Я игнорировала его письма до тех пор, пока однажды не пришло послание, заставившее меня серьезно задуматься.
Я почти забыла о тех бумагах, которые Геральд однажды подсунул мне на подпись. Я не придала тогда никакого значения тому, что согласно им становлюсь владелицей одного из его обществ с ограниченной ответственностью. Геральд говорил, что это чистая формальность, которая обеспечит ему налоговые льготы. И я, как покорная овца, пошла под нож. Я подписала бумаги, даже не ознакомившись с ними! Мы доверяем тем, кого любим. До тех пор, пока любим.
В своем письме адвокат сообщал, что у Геральда возникли финансовые затруднения и сейчас он находится за границей. Из-за нарушения условий договора моей (!) строительной фирме грозит судебное разбирательство. Я должна вернуть в банк три миллиона марок. Адвокат спрашивал, когда я рассчитываю погасить этот долг? К своему письму он приложил подписанное мной кредитное соглашение. Я внимательно прочитала его, сидя в такси и ожидая клиентов. Кто-то постучал в окно моей машины, и я крикнула, чтобы он убирался к черту.
Этот человек ни в чем не виноват. Он стоял на холоде и чертыхался. Мне стало жаль его. Я открыла дверцу и сказала, что, пожалуй, подвезу его за три миллиона марок.
Глава 5
Большинство людей живет только для того, чтобы состариться. Мужчины делают это по правилам мужского общества, женщины – по своим правилам. Тот, кто не обманывает, сам попадает в сети лжи. Кто не защищается, бывает повержен. Маски прирастают к лицам, и их уже невозможно снять. Размышляя над катастрофическими переменами, которые произошли в моей жизни, я подумала, что, быть может, мне следует надеть маску на маску. Я больше не могла выносить состояние неопределенности.
– Не попадайся, – сказал мне как-то отец.
Не попадайся в сети бедности, одиночества и отчаяния. Лучше умри, но не смей обременять мир своими печалями. Не думай, что он простит разыгранную тобой второсортную трагедию.
– Не вешай нос, – сказала мне Клара по телефону.
И я решила не падать духом и не терять голову.
Мой адвокат посоветовал мне под присягой дать заверение в том, что у меня нет имущественных ценностей, а в будущем зарабатывать только такую сумму, которая не превышала бы прожиточного минимума. Подпись – опасное свидетельство глупости.
– Как вы могли сделать такое? – спросил он, барабаня пальцами по кредитному соглашению у него на столе.
А я в это время размышляла над тем, как смогу существовать на прожиточный минимум и сколько поездок мне нужно сделать, чтобы заработать сумму в три миллиона марок.
– Голой женщине не залезешь в карман, – промолвил адвокат, раздевая меня похотливым взглядом.
По-видимому, он нравился себе в роли соблазнителя. Посмотрев на его обувь, я пришла к заключению, что этот человек не добился в жизни особого успеха. Адвокат Геральда в отличие от моего покупал себе обувь в Лондоне. У богатых больше прав, чем у бедных. Я видела своего адвоката насквозь. Письмо противника произвело на него большое впечатление. Кроме того, он про себя уже прикидывал, как я выгляжу без одежды.
Я перевернула кольцо на пальце камнем внутрь. С голой женщины нечего взять. Я решила, что ни за что не отдам бриллиант. Мне нравились его холодный блеск, его непреходящая красота, его надменная искрящаяся сущность. Этот камень превратил меня в падкую на все сверкающее ворону. И теперь меня трудно остановить.
– Значит, я до конца жизни вынуждена буду жить в нищете?
– Кредиторы подали на вас иск, и их претензии будут в силе еще тридцать лет.
Долг в три миллиона… Тридцать лет нищей жизни… У меня нет будущего. Адвокат стал объяснять, что размер моих обязательств зависит от размера имущества несостоятельного должника. Он говорил долго и сыпал непонятными терминами. Из его слов мне стало ясно лишь то, что большое значение имеет поведение доктора Геральда Фрайзера. Чтобы облегчить мое положение, ему следовало вернуться в Германию и распорядиться в мою пользу оставшимися имущественными ценностями. Где бы Геральд сейчас ни находился, я от души желала ему только одного – чтобы его разорвали гиены, утащили на дно крокодилы или растоптало стадо слонов. В газетах писали, что он уехал из страны, но цель его поездки неизвестна.
Я решила, что Геральд скорее всего отправился в Восточную Африку, где у него были друзья и партнеры по бизнесу. Его, конечно, встретят там с распростертыми объятиями, поскольку Геральд повез с собой деньги. Тому, кто путешествует с миллионами в кармане, требуется охрана. А той, на которой висит долг в несколько миллионов, требуется хороший адвокат, вот только она не в состоянии оплатить его услуги.
Когда адвокат спросил о моих доходах, я ответила, что денег мне хватает лишь на оплату жилья, счетов за электричество и еду. Да еще на джинсы, кожаные куртки, сигареты, пару книг, кассетный магнитофон и поездки в Гамбург, правда, в вагонах первого класса. Ноги сами несли меня туда, где проезд стоил дороже. Я не могла отказать себе в комфорте и тепле. Я мерзла в зимнем Франкфурте, мне было холодно в комнате, которую я снимала и которая едва ли больше ванной в доме Геральда. И потому я всегда ходила в норковой шубе. Кто даст женщине в норковой шубе чаевые? Во время работы я возила ее в багажнике машины. Пассажиры жаловались на «африканскую жару» в салоне такси, и я вынуждена была включать кондиционер. Они радовались, а я мерзла.
– Снежная королева, – говорили обо мне коллеги-таксисты.
Они неплохо относились ко мне, пока я придерживалась установленных правил игры и покорно ждала своей очереди на стоянках, чтобы посадить клиентов. Однако хорошее отношение сохранялось до тех пор, пока я не попыталась претендовать на более выгодные стоянки, за которые шла борьба. В этом мире люди точно так же расталкивают локтями друг друга, стремясь к своей цели, как и в мире Геральда. Различие состоит только в том, что таксисты не ходят в кашемировых пиджаках.
На прощание адвокат сказал мне, что хороший совет дорогого стоит. Вот комик! Однако я так много смеялась в Мюнхене, что смех набил мне оскомину. В нынешней моей жизни не было ничего смешного. Водитель такси общается с множеством людей: молчаливых, словоохотливых, пьяных, трезвых, благоухающих, дурно пахнущих, щедрых, жадных. Но всех их объединяет одно – они спешат. Мужчины с портфелями, мужчины без портфелей, мужчины в кожаных куртках, женщины, жующие жевательную резинку. Часы тикали, драгоценное время моих клиентов бежало, а я останавливалась у светофоров, жала на педали и рулила. Вождение машины – механическая монотонная работа, похожая на работу на конвейере.
Когда пассажиры сидели на заднем сиденье, я чувствовала на затылке их нетерпеливые взгляды. Порой их молчание казалось мне угрожающим. Если поездка длилась долго, я размышляла о том, как зовут моего пассажира, чем он занимается, что его ждет в конце пути – радость или печаль. Я всегда испытывала страх во время работы в ночную смену и носила за голенищем сапога нож, над которым насильник или грабитель, наверное, только посмеялся бы.
Неужели вы не боитесь ездить по ночам? Нет. А чего мне бояться? Но ведь вы такая красивая молодая женщина… Мало ли что может случиться? Я верю в человеческую доброту. Вы студентка? Нет. Но вы совершенно не похожи на профессионального водителя такси. А как они, по-вашему, должны выглядеть? Ну, не знаю. Чем вы занимаетесь в свободное время? Сплю. Одна? Нет, у меня есть приятель, он боксер-тяжеловес. Ах, вон оно что! Не могли бы вы ехать быстрее? В таком темпе мы никогда не доберемся до места. Заплатите мне три миллиона марок, и я помчусь, не обращая внимания на красный свет.
У меня из головы не выходили эти проклятые три миллиона, а мне давали чаевые от тридцати пфеннигов до трех марок. И только Маркус Фест проявил по отношению ко мне подлинное великодушие. Добрый человек, полезный член общества, Маркус стал дорожным указателем на моем пути и положил конец моим скитаниям. Общаясь с ним, я поняла, что ложь может заменить собой действительность и что она – чудесное оружие, побеждающее жизнь. Говорите безобразной женщине, что она прекрасна. Хвалите блюда, приготовленные плохой хозяйкой. В разговоре с матерью назовите ее ужасного ребенка ангелом. Заявите грубому полицейскому, что никогда в жизни не встречали такого любезного блюстителя порядка. Больше лгите мужчинам, и они будут любить вас за это. Правда тупа и скучна, она – слепое зеркало жизни, в которое мы неохотно смотримся. Я была дочерью своего отца и многому научилась у него, хотя и не всегда признавала это.
Сев ко мне в такси, Маркус Фест попросил отвезти его на вокзал, откуда он собирался отправиться в Висбаден. Мне понравилось, что он не жаловался на включенное в салоне отопление. Маркус так же, как и я, любил тепло. Кроме того, он попросил у меня разрешения закурить, и я отметила про себя, что у него приятный голос. Мы сидели в тепле и уюте, а за окнами проносились фонари, освещавшие холодные промерзшие улицы.
Я думала о том, что Геральд сейчас живет в жаркой Африке и, наверное, пользуется кондиционерами. Я от души желала ему сгореть в адском пламени и замерзнуть в арктических льдах. Он, конечно же, не захочет вернуться в Германию и подвергнуться процедуре банкротства. Он не вернется, чтобы спасти меня, потому что не желает рисковать своей шкурой. Возможно, Геральд взял с собой Мону, чтобы приятно проводить в изгнании время. Впрочем, это уже все равно. Настоящую боль причиняла мне лишь мысль о том, что Геральд бессовестно использовал меня, глупую наивную девчонку.
– Как вас зовут?
– Вондрашек. Фелиция Вондрашек.
– Я понимаю, фрейлейн Вондрашек, что вы моложе меня лет на сорок. Но несмотря на свой пожилой возраст, я хотел бы еще пожить на свете. Вы слишком быстро едете. На дорогах гололед.
Голос Маркуса выдавал человека, принадлежащего к сильным мира сего. Правда, он был слегка хрипловатым от курения и возраста. Я терпеть не могла, когда пассажиры указывали, как мне ехать. Время – деньги, и он должен бы знать это. Чтобы наказать пассажира за критику, я резко нажала на тормоза, и машину занесло на скользком шоссе. Я крутанула руль, чтобы выправить положение, но колеса заблокировались, и машина неслась прямо на боковое заграждение. Я ничего не могла сделать и, выругавшись, смирилась со своей судьбой. Мне показалось, что с заднего сиденья донесся вздох.
Пассажир, виноватый в том, что я сделала этот идиотский маневр, молчал. Я была совершенно спокойна и ждала неизбежного – когда бампер такси столкнется с заграждением и тишину ночи разорвет металлический скрежет.
Ремень безопасности спас меня от травм в момент столкновения. Интересно, был ли пристегнут пассажир? Жив ли он? Не следовало так резко тормозить.
– Вы живы?
– По-моему, да.
Я была рада слышать его голос. Он звучал довольно сдержанно, без истерики. Я обернулась и увидела, что мой пассажир собирается закурить. Типичная реакция заядлого курильщика на стресс.
– Вы понимаете, что мы могли перевернуться? И все по вашей вине!
Он убрал зажигалку.
– Почему по моей?
– Вы сказали, что я еду слишком быстро. И потому я затормозила. На дороге было скользко, и мы врезались в заграждение.
– Это логика водителя такси или образец женской логики?
– И то и другое. Как вас зовут?
– Маркус Фест. Статс-секретарь.
Он действительно был лет на сорок старше меня. Статс-секретарь не пострадал, лишь очки слегка сбились набок.
– Ваш некролог напечатали бы во «Франкфуртер альгемайне». А о моей смерти не написали бы ни строчки.
Маркус заявил, что я должна доложить об аварии диспетчеру и вызвать для него другое такси. Рация работала, но передняя часть машины превратилась в металлическое месиво. Мы вышли и остановились перед обломками, над которыми поднимались струйки дыма. Маркус сказал, что взрыва опасаться не следует. Я озябла, и он накинул мне на плечи свое пальто. Таких людей, как Маркус, согревает внутреннее тепло, происходящее от уверенности в своей правоте.
– Вы должны сменить профессию, – сказал он, вынимая из багажника аварийный знак.
Маркус достал также мою норковую шубу, я надела ее и вернула ему пальто.
– А вы не должны так много курить. В вашем возрасте нужно следить за своим здоровьем.
– Большое спасибо за совет.
Маркус пожевывал незажженную сигарету. Вскоре прибыли полиция и буксировочная служба. У моего нового знакомого были очень хорошие зубы и седые, коротко подстриженные «ежиком» волосы. Покрытое морщинами лицо хранило надменное выражение. Этот человек привык повелевать. Полицейские обращались с ним иначе, чем со мной. Проверив наши паспорта, они стали называть его «господин статс-секретарь», и Маркусу это явно нравилось. Стражи порядка заявили мне, что при таких погодных условиях нельзя резко тормозить, и Маркус взял меня под защиту.
Маркус обращался с полицейскими как со своими подчиненными, а я робела и чувствовала себя виноватой. Всю свою жизнь я испытывала страх перед представителями правопорядка. А вот Маркус не боялся ничего, кроме смерти, что, конечно, тоже является признаком глупости. Причиной его бесстрашия была мужская уверенность в себе, своеобразная маска эмоционального иммунитета.
Я не знаю, почему он пригласил меня поехать с ним. Может быть, потому, что я дрожала от холода, или потому, что молода и хороша собой. Маркус говорил, что я похожа на его дочь. Возможно, он просто хотел соблазнить меня. Пока мою разбитую машину грузили на эвакуатор, я села в его такси, и мы поехали в Висбаден, к нему домой.
Маркус жил в одном из однотипных, стоящих в зеленой зоне зданий, построенных в стиле загородной виллы. Высокий забор, кованые ворота, во дворе разбиты клумбы. Эти похожие друг на друга особнячки с двойными гаражами – цитадели буржуазии, отлитые в цементе манифесты крепости семейных уз. Долгое время я мечтала о собственном доме, в котором могла бы поселиться наша семья. Но постепенно на примере Маркуса убедилась, что собственный дом может стать тюрьмой для человека, клеткой, ограничивающей его мечты и дерзания.
Мы сидели в гостиной и пили чай с ромом. Обстановка комнаты была одновременно роскошной и мещанской. С потолка свешивалась хрустальная люстра, а на натертом до блеска паркетном полу лежал пушистый персидский ковер. На рояле стояла ваза с цветами, на дубовых полках аккуратно расставлены книги. Столик у стены покрывала кружевная скатерть. Над ним висел выполненный маслом портрет жены Маркуса. В гостиной мягкая мебель в стиле бидермейер, а за стеклом шкафов красовался мейсенский фарфор.
Тот, кто переступает порог чужого жилья, обычно молчит почтительно или насмешливо. Что было бы со мной, если бы я выросла в подобном доме? Я знала ответ на этот вопрос. Я бы сейчас твердо стояла на ногах и была студенткой с малолитражным автомобилем, пианисткой, образованной девушкой, прочитавшей всего Томаса Манна.
Маркус гордо посматривал на меня. За чаепитием его щеки раскраснелись, и он ослабил узел галстука. Маркус не понимал, почему я все еще мерзну и кутаюсь в шубу, не желая снимать ее. Я сказала, что мерзнуть меня заставляет неизбывная печаль. Маркус, конечно, потребовал объяснений. О, я с удовольствием поведала бы ему свою грустную историю, исповедовалась бы перед этим образованным человеком, живущим в маленьком замке, возведенном в стиле бидермейер. Его руки покрывали старческие пигментные пятна, а его самого окутывал ореол не побежденного жизнью человека.
