Текст книги "Аферистка"

Автор книги: Кристина Грэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17

Мне было тридцать три года, и я еще не готова была умирать. Я улыбалась, потому что улыбка оказалась моим единственным оружием против Йоханнеса Бреннера, который грозил мне ножом. Я лежала на расстеленной клеенке. Такие клеенки обычно используют в больницах для страдающих недержанием мочи. Мои руки были скованы наручниками, глаза закрыты. Я знала, что ни в коем случае нельзя кричать. Бреннер начал расстегивать брюки. А затем я ощутила, как кончик ножа впился в мой левый сосок. Я приказала себе открыть глаза и взглянуть на своего мучителя. В лице Бреннера слились все мужчины, с которыми я когда-либо имела дело.

– С Новым годом, Фиона Ленцен, – проговорил этот сумасшедший и засмеялся.

Я с удовольствием посмеялась бы вместе с ним, но его юмор был слишком злым. Я боялась выдать свой страх и поклялась себе скорее умереть, чем показать, что смертельно испугалась.

– Спасибо за поздравление, но сейчас мне срочно нужно в туалет.

Звучит довольно пошло, однако мои слова заставили Йоханнеса Бреннера убрать нож. Я поднялась с кровати, радуясь крохотной отсрочке. Смертельный холод сковал мои мысли.

– Вот бабы, всегда с ними так, – недовольно пробормотал Бреннер и кивнул в сторону оклеенной цветастыми обоями двери.

У меня подкашивались колени, ноги не слушались. Неужели это конец?

– Поторопись!

У Бреннера оказался прекрасный туалет, однако двери не запирались изнутри. И окна в туалете тоже не было. Я села на унитаз. О Боже, я не выношу вида крови! Что будет со мной, если он начнет осуществлять свои угрозы? На смывном бачке сидела одна из голубоглазых кукол Бреннера. Нет, ею нельзя воспользоваться как оружием. Мыло. Полотенца. Флакон духов. Я открыла воду в умывальнике и с размаха бросила флакон в раковину, но он не разбился. Почему Бреннер не приходит за мной? Казалось, я провела в туалете целую вечность. Это было прекрасное, теплое, безопасное помещение. Клара половину юности провела в туалете, сидя на унитазе и читая Брехта. В туалет не проникали звуки из спальни, где мать развлекалась с очередным клиентом.

Я посмотрела на себя в зеркало. Кто я? Всего лишь номер счета в Цюрихском банке. Плачущий ребенок. Мне всего лишь тридцать три года. Пожалуйста, найди меня. Куда, черт возьми, запропастился Бреннер? Почему он не приходит, чтобы положить конец моим страданиям?

– Ты всегда был круглым идиотом! – услышала я женский голос.

Он принадлежал пожилой женщине. В моей душе вспыхнула надежда. Я подошла к двери и прислушалась.

– Где она? Надеюсь, ты не зашел слишком далеко?

Я слышала, как Бреннер тяжело вздохнул. Хороший знак. Новый год наступил, и произошло чудо. Я перевела дух и приоткрыла дверь. Неужели я спасена?

– Ну, слава Богу! – воскликнула старуха, увидев меня.

Она была маленькой, толстой, ее лицо, обрамленное фиолетовыми кудрями, походило на мордочку злобной обезьяны. И все же она показалась мне самой красивой женщиной на земле. Йоханнес застегнул молнию на брюках. Теперь он выглядел как нормальный человек, но, по-видимому, ему было не по себе. Я едва сдержалась, мне хотелось наброситься на него и выцарапать ему глаза.

– Познакомьтесь, это Фиона Ленцен, а это моя мать. Она неожиданно вернулась домой из поездки по святым местам.

Представлять нас в такой ситуации было настоящим абсурдом, тем не менее я изобразила на лице нечто вроде улыбки.

– Поездка была просто ужасной! – пожаловалась мать Бреннера. – Группа состояла сплошь из стариков. Рада познакомиться с вами, дорогая.

Вся сцена выглядела так нелепо, что я больше не могла сдерживаться и расхохоталась. Я смеялась и не могла остановиться. Бреннеры молча смотрели на меня, а потом старуха дала мне пощечину и извинилась. Она просто хотела помочь мне успокоиться.

– Нельзя так нервировать гостей, Йоханнес.

Йоханнес упорно молчал, как это делают непослушные упрямые мальчики. Я всем сердцем ненавидела его.

– Жаль, но я не могу пожать вам руку, – сказала я старухе, показав свои скованные наручниками запястья.

Она покачала головой.

– Сними сейчас же эту гадость, – приказала она сыну тоном, не терпящим возражений.

Йоханнес Бреннер бросил на мать испуганный взгляд и с жалкой улыбкой достал ключ из кармана. Подойдя ко мне, дрожащими руками снял наручники. Я хотела придушить его, но он быстро спрятался за спину матери.

– Простите его, пожалуйста, у моего мальчика довольно странный юмор, но, в сущности, он совершенно безобиден. Ему необходима подобная прелюдия. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Йоханнеса испортила его бывшая жена, эта мерзавка.

– Оставь ее в покое, мама.

Она бросила на сына суровый взгляд, и он тут же сник.

– Твоя жена была мазохисткой. Прекрасная, как ангел, она тем не менее оказалась извращенной женщиной. Вам нехорошо, дитя мое? Присядьте, пожалуйста. Хотите, Йоханнес принесет вам что-нибудь выпить?

Я опустилась на стул:

– Коньяку.

Йоханнес принес мне коньяк, а потом, опустившись передо мной на колени, стал массировать мне запястья.

– Надеюсь, я не причинил тебе боли? Все это было шуткой, как сказала мама.

Я молчала, меня душила ярость.

– Счастливого Нового года, дети, – улыбнулась мать Йоханнеса и подняла бокал с шампанским.

Было шесть часов утра. Ночь сменилась серым, пасмурным утром. Фильм, в котором мы только что снимались, достоин премии «Оскар». Впрочем, лучше бы уничтожить его. Вся жизнь, от начала до конца, была чередой сцен, поставленных безумным, жестоким, странным, жаждущим власти режиссером, который эксплуатировал тщеславных актеров, играя на их чувствах. Бреннер не был тем, кем казался, я тоже не такая, какой кажусь окружающим. Железная мать Бреннера оказалась старой одинокой алкоголичкой, отправлявшейся в поисках любви в паломничества по святым местам. Оба они – каждый на свой лад – были сумасшедшими людьми. Богатство спасало их от возможных неприятностей, но не от самих себя и не друг от друга.

Мать Бреннера предложила мне компенсацию в пять тысяч марок за моральный ущерб и увеличила сумму до пятнадцати тысяч, видя, что я тру запястья. Я могла бы выкачать из них больше, но у меня не было сил торговаться. Я чувствовала себя смертельно усталой, и мне хотелось только одного – добраться до гостиницы и лечь спать. Я отказалась от приглашения позавтракать и выпить шампанского, сославшись на то, что обычно никогда не ем утром. Мать Бреннера выразила по этому поводу сожаление. Я подумала, что орангутанги, наверное, лучше понимают чувства людей, чем эта странная парочка. Возможно, мать Бреннера действительно понимала, что ее сын – настоящее чудовище, перед которым я испытывала ужас. Я боялась даже подумать о том, как далеко он мог бы зайти, не останови его старуха. Если бы произошло самое страшное, она, наверное, помогла бы своему чаду избавиться от трупа.

Они боялись оставаться наедине, а я стремилась быстрее покинуть этот дом. Я подождала, пока старуха выпишет чек. Все это время я избегала смотреть на Йоханнеса. Если бы я подняла на него глаза, то, возможно, у меня началась бы истерика, или меня вырвало бы, или я набросилась бы на него. Я не сказала хозяйке дома, что ей следовало бы показать своего сына психиатру или лучше стерилизовать его. А она не сказала мне о том, что считает меня алчной шлюхой, которая ни у кого не вызывает жалости и сочувствия.

Ее сын гладил куклу. Он не стал объяснять мне, что произошло бы, не вернись мать столь неожиданно домой. Новый год начинался со старой лжи, и так было всегда.

Йоханнес Бреннер, провожая меня до двери, старался не смотреть на меня. Кроме чека, я получила в подарок маленького плюшевого медвежонка из его коллекции. В ухе игрушки поблескивала серьга с небольшим бриллиантом. Мать Бреннера пожелала мне на прощание «Нарру New Year». Во время поездок по святым местам она выучила несколько английских слов. При других обстоятельствах эта старуха показалась бы мне смешной и нелепой. Я отшатнулась, когда Бреннер хотел на прощание поцеловать меня в щеку.

– Не все можно купить за деньги, – заявила я.

Меня обрадовал его испуг. Бреннер захлопнул за мной дверь, замок негромко щелкнул. С таким звуком захлопываются двери в домах богатых людей.

Водитель такси выглядел устало. Ему надоело развозить людей по улицам города. Я подарила ему плюшевого медвежонка с бриллиантом. Я не хотела владеть им, как и миллионом Геральда. Его долговая расписка все еще была у меня, но я не собиралась взыскивать по ней деньги. Геральд и Герман потерпели неудачу, осуществляя свой новый честолюбивый проект. Я получила эти сведения от частного детектива, которого наняла, чтобы навести справки о своих старых знакомых. Оба предпринимателя исчезли, оставив после себя строительные площадки и долги. Впрочем, я была рада, что Геральд вновь оказался банкротом. Хотя и не сомневалась, что он снова возьмется за старое, опять ввяжется в какой-нибудь проект.

Я надеялась, что мы больше не встретимся в этой жизни. Тот, кто не любит меня, является моим врагом, а значит, весь мир для меня населен врагами. И я обманываю их, хотя мое собственное положение довольно безнадежно, несмотря на то что на моем банковском счете в Цюрихе лежат три миллиона двести семьдесят пять тысяч марок. Если бы Бреннер осуществил свою угрозу, все эти деньги пропали бы. Стали бы собственностью банка. Мысль об этом ужасала меня.

На улицах было тихо, мимо меня прошли несколько пьяных, сильно шатаясь и что-то напевая себе под нос. Белые заснеженные улицы и серые дома. Снег в городах никогда не бывает девственным, он всегда грязный. Но только в городах я чувствую себя как дома. Пластиковые карточки защищают меня от холода, а чистые теплые постели в гостиницах манят своим уютом. Таксист поинтересовался, весело ли я провела новогоднюю ночь. Я рассмеялась, и у меня на глазах выступили слезы. Коэн писал песни о «прекрасных неудачниках». Нет, я больше не надеялась на то, что он найдет меня. Ведь мне шел уже тридцать четвертый год.

Глава 18

Кубинцы посадили в память о Кларе дерево и прислали мне его фото. Кроме дерева, на снимке были изображены улыбающиеся дети на фоне мемориальной доски. Очень трогательная фотография. Свой тридцать четвертый день рождения я отпраздновала вместе с Карлом, который специализировался на межпозвоночных хрящах. Он стал моим лечащим врачом и в свободное от работы время – любовником. Карл, конечно, женат, как большинство мужчин в его возрасте. Он очень трепетно относился к гонорарам и считал каждый пфенниг.

Карл установил, что жена дорого обходится ему. Ночь с ней (а он занимался с супругой сексом дважды в месяц) стоила, по его расчетам, семь тысяч марок. Он называл жену фригидной и слишком дорогой женщиной. На платоническую любовь Карл был не способен.

С тех пор как я приняла решение жить честно и праведно, у меня начались сильные боли в позвоночнике. Кроме того, я страдала от бессмысленности жизни. Карл называл мои боли психосоматическими. Я была для него интересным случаем в его медицинской практике и к тому же скромной любовницей, довольствовавшейся малым. Апартаменты в гостинице «Рафаэль» я оплачивала сама. Квартира Карла располагалась поблизости.

Карл был очень практичным человеком. Он находил удовольствие во всем, чем бы ни занимался. Болезнь и одиночество заставили меня сблизиться с ним. Карл очень увлекательно рассказывал о заболеваниях позвоночника и относился ко мне заботливо и предупредительно. Ко дню рождения он подарил мне корсет, украшенный дорогими кружевами. Одновременно красивый и полезный для здоровья подарок. Корсет способствовал прямой осанке. Никто никогда не проявлял обо мне подобной заботы.

Я понемногу тратила свои деньги и ничего не требовала от любовника, скромно живя в роскошной мюнхенской гостинице. Я проводила время в ленивой праздности и считала, что работа мешает людям предаваться удовольствиям и задумываться о том, кто они и какими хотели бы стать. Впрочем, на эти вопросы я не смогла бы дать ответы. Я стремилась только к одному – избавиться от боли. Ради этого я терпела уколы, массажи и занималась лечебной физкультурой. Постепенно благодаря искусству Карла я одержала победу над болью. А может, боль прошла сама собой. Похоже, Карл сам не знал, чему именно я обязана своим исцелением, но всем своим видом давал понять, что является всеведущим врачевателем, способным совершить чудо. Я заметила, что врачи часто обладают актерскими способностями.

У меня не было друзей. Я проводила время, читая книги, делая покупки, обедая с Карлом. Время от времени звонила в Цюрих и интересовалась ценами на акции. Я жила на проценты от вкладов. Мюнхен – город с тысячей соблазнов. Здесь можно вести роскошную жизнь. Со времен Геральда здесь ничего не изменилось. Правда, с тех пор у меня поубавилось наивности, зато возросла степень свободы. У меня появились деньги, которые позволяли не воспринимать мужчин всерьез и относиться к ним так, как они того заслуживали.

У Карла имелся загородный домик на озере Штарнберг, где обычно отдыхала его жена. Она ненавидела супруга за его постоянные измены, но разводиться не хотела, поскольку привыкла жить в достатке. Карл тоже ненавидел жену, поскольку она заставляла его притворяться и изворачиваться, но тоже не собирался подавать на развод, так как не желал делить имущество. Все упиралось в деньги. Когда речь заходила об имуществе, удовольствия отходили на второй план. Карл утверждал, что самое важное для человека – здоровье. И это неудивительно, ведь он делал на нем деньги. В клинику стекались пациенты, чьи крестцы и позвоночники не выдерживали напряжения жизни. И Карл творил настоящие чудеса, особенно если лечил симпатичных молодых пациенток.

Я не допускала даже мысли о том, чтобы превратить Карла в одну из своих жертв. Я поклялась себе больше никогда не шантажировать мужчин с помощью секса. Йоханнес Бреннер на всю жизнь отбил у меня охоту заниматься подобным бизнесом. В благодарность за это я часто звонила ему на мобильный и служебный телефоны и оскорбляла непристойными словами. Так я изводила садиста, любившего нагонять на женщин смертельный страх. Я грозила кастрировать его с помощью ножниц, изнасиловать с помощью искусственного пениса, нашпигованного гвоздями, исполосовать ему язык лезвием бритвы. Мне доставляло удовольствие приводить его в смятение. Я чувствовала, как мой голос повергает его в панику. Эти звонки помогали мне избавиться от кошмарных воспоминаний о той новогодней ночи.

Вылечив позвоночник, я сменила любовника. Теперь я встречалась с Бернгардом, продюсером, который всем своим любовницам обещал роль в фильме. Мне он тоже дал подобное обещание, хотя я была значительно старше его пассий и совершенно независима в материальном отношении.

Бернгард был очень занятым человеком, он говорил быстро и употреблял в своей речи массу английских выражений. Его мобильный телефон то и дело звонил, и Бернгард вел переговоры, сыпля кинематографическими терминами. С ним невозможно спокойно поговорить. Впрочем, в этом не было никакой необходимости. Бернгард радушно принимал в своем доме всех, кого считал друзьями и полезными людьми. Он обращался на ты ко всем звездам и считался гением в своей области. Я поддерживала с ним отношения, потому что, во-первых, он обещал дать мне роль в кино, а во-вторых, секс с ним не казался мне обременительным. Обычно я садилась верхом на него, и это уменьшало нагрузку на позвоночник. Бернгард быстро достигал оргазма, потому что не любил тратить время впустую. Быстрота и скорость – девиз его жизни. Он ел и пил так же быстро, как и говорил, и любое промедление приводило его на грань нервного срыва. Бернгард владел виноградником в Тоскане, но мне так и не довелось побывать там. Моя карьера киноактрисы тоже не состоялась. Я не прошла пробы. Опытная мошенница и талантливая актриса в жизни растерялась перед кинокамерой. Это привело к разрыву наших отношений, потому что Бернгард не терпел рядом с собой ничего несовершенного. Я отомстила, бросив его мобильный телефон в аквариум с рыбками в итальянском ресторане, где у нас состоялся прощальный ужин.

Я поняла, что не создана быть актрисой или подругой человека творческой профессии. Леопольд, оперный певец, считал меня немузыкальной и бессердечной. Макс, профессор философии, упрекал меня в том, что я недостаточно образованна и не способна к абстрактному мышлению. Когда меня спрашивали, чем я занимаюсь, я отвечала: «Ничем». Это удивляло и даже пугало моих новых знакомых. Ответ «ничем» ассоциировался у них с капитуляцией перед всеми общественными нормами, представлялся им эксцентрическим. У каждого человека должны быть цели и задачи, определяющие его бытие. Какой смысл имеет существование человека, который ничем не занимается?

Никакого. Впрочем, мне было безразлично, какое впечатление я произвожу на окружающих. В свои тридцать четыре года я не приносила обществу пользы, но и никому не вредила. Я пребывала в состоянии великого глухого миролюбия. Впрочем, возможно, у Йоханнеса Бреннера и Берн-гарда, приславшего мне счет за новый мобильный телефон, имелось другое мнение. Но этих двоих я считала мелочными людьми, для которых большим открытием стало то, что не все женщины подставляют левую щеку, когда их ударят по правой.

Би писала мне из Дублина, что Джордж завел роман с молоденькой официанткой. Би собиралась свести счеты с жизнью, но пока не могла решиться, каким способом сделать это. Все прежние попытки самоубийства оказывались неудачными. Получив от нее столь трагическое письмо, я позвонила в Дублин и узнала, что Би встретила слепого русского поэта, гения, которому она надеялась заменить глаза и для которого мечтала стать музой. Би из тех женщин, которые подставляли мужчинам для удара обе щеки. Но я не могла спорить с ней по телефону. Мне стало жаль пятидесяти фунтов, но я не могла напоминать о деньгах женщине, захлебывающейся от счастья. Би сказала, что ее новый друг получает стипендию от одного из культурных фондов, и это несколько успокоило меня. В конце длинного монолога она спросила, как у меня дела, и положила трубку прежде, чем я успела ответить.

О, как я завидовала ее способности испытывать сильные всепоглощающие чувства! Как завидовала ее смешной, нелепой жизни! Я сидела пьяная и одинокая в баре гостиницы «Рафаэль», и, наверное, у меня был очень жалкий вид. Во всяком случае, бармен с сочувствием посматривал на меня, а пианист заиграл бодрый, веселый мотив, стараясь вывести меня из подавленного состояния. Я почему-то вдруг вспомнила Фрейбург и покончившего с собой Бруно. Мы все – убийцы. Мы убиваем в себе человека. Единственным моим другом теперь, после смерти Клары, был алкоголь, он смягчал душевную боль и наводил грусть. Честностью и порядочностью привлечь мужчин невозможно. Я отдала бы миллион за то, чтобы меня кто-нибудь полюбил. Чтобы кто-нибудь обнял меня за плечи, отвел в номер, лег вместе со мной в постель, любил меня всю ночь, а потом навсегда остался рядом. Я отдала бы миллион за то, чтобы Клара была сейчас жива, за ее смех, за ее тепло. Почему никто из тех мужчин, которых я любила или которых я обманула, не удержал меня, не захотел, чтобы я осталась с ним?

Сейчас бы у меня был свой домик, семья, монотонный быт… А потом начались бы ссоры, появилась первая ложь, за ней последовал бы обман. Тьфу, какая гадость! Нет, я никогда не хотела так жить. Маленькое счастье не для меня. Но тех, у кого нескромные запросы, жизнь наказывает. У них могут быть деньги, но не бывает любви.

Я сидела за стойкой бара, свободная и одинокая. Передо мной бутылка «Дом Периньон». Только идиотки покупают такое дорогое шампанское, тем более что я терпеть его не могу. Рядом не было Клары, которая утешила бы меня. Она сказала бы, что мне везет: я все еще живу, у меня есть деньги и я здорова. Меня не преследуют власти и дух Бруно. Никто, кроме Клары, не мог сказать мне этого. Я огляделась по сторонам. Люди в баре пристально смотрели в свои стаканы. Все они хотели быть любимыми. Забудьте Венецию! Гондолы – слишком ненадежное транспортное средство. И в конце их покрывают черным бархатом, и они везут вас в последний путь. Для меня то будет путь в ад, потому что я сделала в жизни слишком мало добра. Впрочем, это никого не касается. Обманутые мной мужчины молчали, а Бруно покончил с собой. Нет истца, нет и судьи. Лишь изредка по ночам мучают кошмары.

Я готова честно и искренне полюбить, но вокруг не находилось никого, кто честно и искренне примет такую любовь. Впрочем, что за дурацкое слово – «любовь». Глупые женщины верят в силу чувства. Сколько надо проявить покорности и смирения, как нужно обманывать себя, чтобы не потерять эту слепую веру. Мой банковский счет пополняло много мужчин. Может быть, кто-нибудь из них действительно любил меня? Я подписала счет, который принес мне бармен, встала с высокого табурета и, стараясь не шататься, направилась к лифту.

На следующий день я встретила Йорга Бауэра. Он окликнул меня на улице. Услышав свое имя, я чуть не сорвалась с места и не бросилась бежать. Я едва сдержала себя и, не оглядываясь, быстро пошла вперед. Однако вскоре чья-то рука опустилась мне на плечо. У меня упало сердце. Я решила, что меня догнал один из тех, кого я когда-то обманула. Однако, обернувшись, я увидела мужчину, который недавно самым бессовестным образом использовал меня. Полицейского, сыгравшего в Цюрихе роль моего сутенера.

– Вот так встреча! – воскликнул он радостно. – Что ты делаешь в Мюнхене? Играешь в местном театре или занимаешься менее почтенным ремеслом?

Он был в клетчатом пиджаке бежевых и зеленых тонов и коричневых брюках. Каштановые волосы, карие глаза – все в этом человеке коричневых оттенков. Меня тошнило от него. Хорошо, что меня уже вырвало сегодня утром в номере.

– Оставь меня в покое. Я вернула тебе все долги в Цюрихе.

Я двинулась дальше, но Йорг зашагал рядом со мной.

– Какая злопамятная, – сказал Йорг Бауэр.

Я опустила глаза и увидела, что он обут в черные спортивные ботинки. О Боже, какая безвкусица! Как он может появляться в таком виде в центре города, на Максимилиан-штрассе?

– Заткнись, легавый, и проваливай отсюда!

– И какая вульгарная!

Я шла по улице, не поднимая на него глаз.

– Эй, послушай, я больше не полицейский. Меня выгнали из полиции. Дела в Цюрихе не заладились. Одним словом, зло снова победило добро.

Я остановилась.

– Это радует. Я всегда была на стороне зла, так удобней жить.

Йорг Бауэр засмеялся. У него были ровные здоровые зубы.

– Я знаю это, дорогая моя. Оставшись не у дел, я стал изучать твое прошлое. Надо же было хоть чем-то занять себя. Надо сказать, тебя непросто найти. Ты постоянно переезжаешь с места на место.

Значит, наша встреча не случайна. Может, следует толкнуть его под проезжающую машину? Йорг как будто догадался о моих намерениях и крепко вцепился в мою руку.

– Успокойся, радость моя. Я не собираюсь заявлять на тебя в полицию. Я больше не отношусь к миру добра и справедливости, понимаешь?

Я несколько раз глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание. У меня дрожали руки. Время неумеренного потребления спиртного не прошло бесследно. Пора с этим завязывать. Йорг Бауэр представлял для меня несомненную опасность. Безработному бывшему полицейскому нужны деньги, и он решил шантажировать меня.

– Может, выпьем кофе? – спросила я ровным голосом.

Мое спокойствие, казалось, встревожило его.

– Нет. Я предпочитаю пиво и телячьи колбаски.

В пивной уже собрались алкоголики, пришедшие с утра пораньше опохмелиться. Йорг Бауэр старательно очистил для меня колбаску от оболочки. Он, по-видимому, решил проявлять заботу о своем будущем источнике финансирования.

– Чего ты хочешь от меня? У меня нет денег, я почти все истратила. И в данный момент я тоже безработная.

На его лице заиграла белозубая улыбка. Я отметила про себя, что у него красивые руки. Вероятно, обнаженный он выглядит лучше, чем в одежде.

– Я почти на мели, честное слово, – продолжала я. – После той истории в Цюрихе я завязала. Это было так противно, что мне не хочется пережить подобное еще раз.

– Мне очень жаль, что тогда все так вышло, – сказал Бауэр. – Я использовал тебя, чтобы пробраться в номер к Хосе. Он застал меня во время обыска и вызвал полицию. Вышел страшный скандал. Оказалось, парень два года работал под прикрытием, а я спутал ему карты и все испортил.

– Жаль, что Хосе не шлепнул тебя прямо на месте, – сказала я.

Йорг снова засмеялся. В Цюрихе он был серьезен и вел себя очень сдержанно, а теперь в нем ощущались легкость и беззаботность – спутницы отчаяния.

– Я совершил ошибку, Фея, и поплатился за это. Нужно с достоинством переживать поражения.

Я осушила бокал пива и вытерла пену с губ. Мне было неприятно вспоминать ночь, проведенную с Хосе.

– А сейчас ты хочешь, сохраняя достоинство, шантажировать меня.

Он заказал еще два бокала пива. Выпив, я почувствовала себя значительно лучше. Руки перестали дрожать. Это, наверное, и называется опохмелкой.

– За твое здоровье, Фея. Ты ошибаешься. Я не собираюсь шантажировать тебя. Мне не нужны твои деньги. Я хочу предложить тебе одно дело.

– Я не работаю с партнерами. И потом, я давно отошла от дел.

– Речь идет о десяти миллионах.

Я задумалась. Деньги на моем счету быстро таяли, я не могла жить только на проценты. Мне хотелось покупать дорогие ювелирные изделия и жить в роскоши.

– Каждому?

– Каждый получит пять миллионов. Риск минимальный.

– Значит, из рядов стражей порядка решил перейти в ряды преступников?

– Перестань ерничать, Фея. Я предлагаю хорошее дело. Конечно, оно не совсем законное и слегка аморальное. Но крупные дела всегда носят подобный характер. Это дело можно провернуть только вдвоем, так что я сразу же подумал о тебе. Ты мне подходишь. Ты очень жадная до денег. И ты не подведешь меня, не предашь.

– Откуда ты знаешь?

– Я доверяю тебе. Один пожилой берлинец рассказал мне красивую историю о женщине, вернувшей ему его сбережения, которые он хотел дать ей в долг.

– Как трогательно! Оказывается, ты следил за мной.

Жуя соленые крендельки, я окинула его испытующим взглядом. У Йорга был чуть кривой нос, как у боксера. По его галстуку помойка плакала.

– А что это за история с Бреннером? На тебе лица не было, когда ты утром вышла из его дома. В ту ночь я чуть не замерз.

Итак, Йорг все последнее время следовал за мной, словно тень. А я была слепой. С такой невзрачной внешностью он, конечно, мог незаметно раствориться в толпе.

– Я тоже чуть не замерзла. Он хотел убить меня. Этот парень оказался извращенцем. Меня спасла его полусумасшедшая мать. С тех пор я прекратила заниматься своим бизнесом, как говорится, отошла от дел. Он что-то разрушил во мне. И прежде всего мою веру в превосходство над мужчинами. А если мужчины почувствуют мою слабость, мою неуверенность в себе, мне несдобровать.

Меня удивляла собственная откровенность. Зачем я открываю душу перед чужим человеком? Заметив на кончике его носа пену, я смахнула ее. Десять миллионов лучше, чем пять. Не нужно переоценивать чужую доброту.

– Наше дело никак не будет связано с сексом, Фея. Хотя твоя привлекательность не повредит. Ты не красавица, но в тебе что-то есть.

– У меня есть вкус, – сказала я. – А тебе в такой одежде никто никогда не даст десять миллионов. Ты должен выглядеть так же, как те, у кого мы будем их изымать. Должен говорить на их языке и вести себя со сдержанной надменностью. А в этом прикиде ты похож на налетчика.

Мои слова задели Йорга за живое. Он молчал, наблюдая за юной девушкой с красивыми длинными ногами. Женщины без прошлого кажутся такими жизнерадостными. Она улыбнулась ему, проходя мимо. В голове у меня прояснилось. Я была готова ввязаться в дело, сулившее мне по крайней мере пять миллионов. Йоханнес Бреннер отошел в прошлое, а Йорг Бауэр символизировал мое будущее. У них одинаковые инициалы, и я сочла это добрым знаком.

– Если мне понравится твой план, я приму участие в деле. А теперь пойдем, купим тебе одежду и обувь.

Йорг взглянул на свои спортивные ботинки. У него были бархатные коровьи глаза и длинные густые ресницы.

– Если мой план понравится тебе, ты заплатишь за мой новый гардероб, – заявил он.

– Хорошо. А потом, когда разбогатеешь, мы рассчитаемся.

Мы рассмеялись. Как это здорово – от души смеяться вместе с другим человеком! Настоящее счастье. Однако совместный смех не стоил пяти миллионов, и я решила, если представится возможность, забрать себе все деньги.

Йорг тем временем начал излагать мне свой план.