Текст книги "Унесенные войной"

Автор книги: Кристиан Синьол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Чего ему еще недоставало в этом огромном городе, где он чувствовал себя затерянным, так это деревьев, их дыхания и тяжелого аромата, контуров лесной тени, пространства, в которое уводили тропинки, чувства, что вокруг обитаемый мир, без единой стены, каким-либо образом нарушающей его бесконечность. Пьера мучило уродство старых улиц, по которым он поднимался на холм, поворачивая затем на улицу Сен-Жак, угнетали гнилостные запахи этих старых кварталов, в которых билось сердце большого города, но ему совсем не в тягость была его жизнь в лицее. Годы учебы в лицее подготовили Пьера к небольшим неприятностям студенческой жизни. К тому же учеба не казалась ему сложной, несмотря на большую, чем в Тюле, конкуренцию, и он все еще оставался в числе лучших учащихся класса.

Нет, больше всего страдал Пьер от странного чувства неполноценности. В Тюле, как, собственно, и в Аржанта, он жил с детьми из семей такого же, как у него, достатка, а положение родителей делало его одним из привилегированных учеников. В Париже все было наоборот: учащиеся, посещающие лицей Людовика Великого, были в большинстве своем выходцами из высших слоев общества – некая парижская элита, понимающая свое превосходство и требующая соответствующего отношения к себе. Такое положение вещей отражалось не только в речи, жестах, но и, конечно же, в манере одеваться. Пьеру всегда казалось, что его одежда вполне нормальна, но тут он понял, что на самом деле одевался бедно. Это открытие сильно его задело. И равно его уязвила манера, с которой некоторые учащиеся тратили свои деньги, например, в кафе около Сорбонны, тогда как он сам изредка бывал там, экономя каждый франк, отказываясь от походов в кино по воскресеньям, несмотря на сильное желание. Он понял, что ничего из себя не представлял, что ему придется сражаться больше, чем кому бы то ни было, чтобы достичь своей цели, что всем его богатством были его неординарные данные и легкость, с которой он обучался будущей профессии.

Иногда, находясь в компании своих товарищей, юношей или девушек, Пьер был вынужден стыдиться своей одежды, своей ограниченности в средствах, и больше всего ему было стыдно из-за того, что он испытывал этот стыд. Он думал о родителях, об усилиях, приложенных ими, чтобы он мог учиться в Париже, о том, что они всегда значили для него, и упрекал себя за свою слабость, за чувство неполноценности, невозможность ни выдающимися способностями, ни особыми заслугами привлечь взгляды окружающих его девочек, думающих уже о поисках мужа, который дал бы им возможность продолжать жить в этой роскоши, к которой они здесь привыкли. И потому он сбегал от них, возвращался в свою комнату под крышей и работал всю ночь, уверяя себя, что сможет подняться по этой горе, возвышающейся перед ним.

Однажды он все же заметил мальчика, очень похожего на него и так же избегавшего посиделок в кафе: его звали Бернар Ф., и он, кажется, приехал из провинции и не принимал участия в разговорах в коридорах лицея или классных комнатах. Однажды после занятий они вдвоем остались на тротуаре и немного прошлись до улицы Кюжас, по направлению к Пантеону.

– Где ты живешь? – спросил его Пьер.

– На улице Арен, – ответил юноша. – Со стороны математического корпуса Жюсье.

– Это далеко?

– Нет, всего в четверти часа ходьбы.

– Ты ходишь через площадь возле Пантеона?

– Да, могу пройти и так.

– Я тоже, – обрадовался Пьер. – Я живу на улице По-де-Фер. Она расположена перпендикулярно улице Муфтар.

И он добавил, почувствовав, что может довериться Бернару:

– Не самая ужасная улица, но в пансионате условия были лучше.

– У меня та же ситуация.

Скоро они вышли на площадь возле Пантеона, размеры и величие которой невероятно угнетали их, и в момент расставания Пьер спросил:

– Откуда ты приехал?

– Из Шартреза. Моя мать – учительница.

– А твой отец? – спросил Пьер и тут же пожалел об этом.

– Он умер.

– Прости, пожалуйста, – попросил Пьер.

– Ничего, я уже смирился.

Теплый воздух, подувший неизвестно откуда, дохнул на площадь, дойдя до самых отдаленных уголков, принося запах листвы. Казалось, Бернар так же обрадовался ветру, как и Пьер. Одному надо было идти направо, второму – налево, но они все не решались расстаться.

– Что ты делаешь по субботам? – спросил Пьер.

– Занимаюсь.

– А по воскресеньям?

– Тоже занимаюсь.

– Ты никогда не ходишь гулять?

– Нет.

– Я тоже не выхожу.

Получая сдержанные ответы однокурсника на свои вопросы, Пьер спросил, не встретиться ли им на следующий день, в воскресенье, чтобы познакомиться.

– Если ты хочешь, – ответил Бернар.

– Мы пройдемся по набережной.

– Договорились.

Пьеру казалось, что в голосе нового товарища прозвучало нетерпение, и, направляясь в свою комнату под крышей, он не сомневался, что ему удалось найти союзника для предстоящего боя.

В этом октябре, шуршащем листьями на заднем дворе школы Марсель-Бертело в самом сердце Тюля, Шарлю и Матильде казалось, что они попали в другой мир. Они наконец переехали в префектуру департамента, в настоящий большой город, ярусами расположенный на холмах с обеих сторон возвышенности над рекой Коррез. Это был шумный рабочий город, раскинувшийся вдоль двух основных улиц, поднимающийся на севере к плоскогорью и выходящий в огромные долины.

Шарль согласился на должность директора школы, ответственного за все начальные классы: от подготовительного до третьего. Матильда преподавала в смешанном первом и втором классах, но она также могла получить должность управляющего в одной из многочисленных школ города со следующего учебного года. Именно это обстоятельство побудило Шарля принять продвижение по службе после беседы с инспектором академии, не давшим ему никакого определенного обещания, но намекнувшим, что все так и будет. Жак был записан в технический лицей, чтобы получить диплом о среднем специальном образовании, но ему не нравилось жить в этом слишком большом для него городе. Он сожалел, что пришлось оставить Аржанта, Пюльубьер, деревню, леса, и не проявлял особого рвения в занятиях.

С самого начала первого учебного года на должности директора Шарль смог быстро понять объем своих новых обязанностей. У него значительно увеличилось количество рабочего времени. Помимо занятий в третьем классе необходимо было устраивать собрания с коллегами, и некоторые из них, старше его, не считали Шарля достойным внимания. Но особенно тяжело приходилось с родителями учеников – выслушивать их требования, но не уступать им, или соглашаться с тем, от чего он не мог отказаться без вовлечения в разбирательства управляющих академией, всегда держащих ухо востро. Он быстро понял, где может торговаться, а где рисковать было нельзя: никогда не следовало соглашаться переводить ученика в другой класс, если родителям не нравился преподаватель, но переводить его без колебаний, если учитель или учительница не могли справиться с трудностями, возникшими у ребенка. Не уступать в вопросах дисциплины, никогда наотрез не отказываться от вмешательства академии, помогать коллегам при возникновении сложностей, очень ненавязчиво внедрять изменения в программу, дипломатично, но никогда не уступая в главном, улаживать конфликтные ситуации.

Матильда помогала мужу как только могла и таким образом осваивала обязанности, которые в скором времени могли лечь и на ее плечи. Но главным ее планом на текущий год было развитие организации по планированию семьи, созданной в конце пятидесятых годов. Это был ее способ сражаться за то, чтобы женщинам никогда не пришлось пережить тот ужас, с которым она недавно столкнулась. Эта одержимость немного беспокоила Шарля, он знал, насколько безупречной должна была оставаться школьная учительница, а именно: никогда ни в чем не выделяться помимо своей работы, но он также понимал, что бесполезно пытаться помешать жене, если она что-либо задумала. Он решил для себя, что однажды ему придется стоять горой за Матильду, что произойдет, несомненно, в ущерб их главным обязанностям перед учениками.

Сегодня после обеда они оба работали в столовой своей квартиры на первом этаже здания с заложенными кирпичом окнами, в глубине маленького дворика. Эта новая квартира была большой, слишком большой для их семьи, но очень старое здание было уже не в лучшем состоянии. В квартире был санитарный узел без душа, отапливалось помещение все еще мазутной печью, и доски деревянного пола местами непрочно держались и прогибались, или свидетельствовали о присутствии термитов. Но разве это было важно? Еще в Ла-Рош Шарль и Матильда свыклись с подобными условиями, работа и миссия, которая была на них возложена, требовали всей их энергии. В тот день, должно быть, около четырех часов пополудни, в их дверь позвонили. Это происходило не так редко, и потому их дверь часто оставалась открытой: по субботам после полудня почти всегда, а иногда и в воскресенье по утрам, и они всегда были готовы к визитам родителей, своих коллег, всех тех, кому требовался совет или поддержка.

– Я открою, – сказал Шарль Матильде. – Не отрывайся.

Он положил свое перо с красными чернилами и спустился по скрипящим под ногами деревянным ступеням. Шарль открыл дверь и был весьма удивлен, увидев на пороге монашку. Однако же ее светлые зеленые глаза кого-то напоминали.

– Ты не узнаешь меня? – произнесла монахиня, и этого оказалось достаточно, чтобы Шарль понял, что эта дама, эта монахиня, была его сестрой Луизой, давно уехавшей в Африку и не присылавшей оттуда никаких вестей.

– Луиза, – произнес он. – Но возможно ли это?

– Я уже два года как постриглась в монахини, – сообщила она. – Я не хотела тебе писать, думала, что ты вряд ли поймешь, и решила приехать поговорить с тобой с глазу на глаз.

И еще добавила странным голосом:

– Меня так сильно удерживали от этого.

Он не ответил, долго рассматривая сестру, не в состоянии произнести ни слова или сделать хоть малейшее движение.

– Ты не хочешь обнять меня? То, что я стала сестрой Марией Луизой, еще не значит, что я не могу обнять своего старшего брата.

Шарль нагнулся, неуклюже обнял ее и, отстраняясь, улыбнулся.

– Луиза, сколько же времени мы не виделись? – пробормотал он.

– Я не приезжала во Францию шесть лет.

– Пойдем в дом, поднимайся за мной, – пригласил Шарль.

Они поднялись на второй этаж, и Матильда тоже была немало удивлена, но постаралась не показывать этого. Они остались в гостиной с глазу на глаз, немного стесненные, будто ставшие чужими друг другу после такой долгой разлуки и стольких событий.

– Итак, – начал Шарль, стремясь быстрее разорвать нависшую тишину.

– Итак, я оставалась единственной медсестрой, не принадлежавшей к ордену, и потому решилась в конце концов присоединиться к своим сестрам. Вот и все. Это произошло очень естественно, я каждый день подолгу находилась в их компании, жила среди них, страдала и любила наравне с ними.

Луиза улыбнулась, продолжая:

– В нашем диспансере лечатся сотни детей.

– Ты все так же живешь в Яунде? – поинтересовался Шарль.

– Нет. Мы сейчас переместились в центр страны, на плато Адамуа, на высоту восьмисот метров над уровнем моря, где сухой сезон длится семь месяцев.

– Не слишком ли суровые условия?

– Я уже привыкла.

На ее лице и вправду читалось некое спокойствие, сильно впечатлившее Матильду и Шарля. Но особенно Матильду, которая всегда очень сдержанно относилась к служителям культа. Ее атеизм был унаследован от родителей – учителей и был еще больше привит воспитанием в Эколь Нормаль. Шарль же в глубине души сохранил понимание религии, переданное ему матерью, а у Луизы это выразилось в поступке, в действительности не особенно его удивившем.

Луиза с воодушевлением рассказывала о проблемах, которые приходилось преодолевать в Африке: соперничество между племенами, не менее чем двумя сотнями народов, среди которых банту занимали доминирующую позицию; нехватка гигиенического комфорта, засухи, плохое питание, африканские эпидемии, для борьбы с которыми они приложили все усилия: малярия, корь, туберкулез и иногда еще проказа, от которой никак не удавалось избавиться окончательно.

Рассказывая, Луиза улыбалась, будто ей нечего было страшиться жизни в подобных условиях и словно ее миссия, наоборот, полностью ее удовлетворяла. Пока она говорила, Шарль видел, как Матильда замыкалась в себе, и подозревал, что ей захочется задать много вопросов, как только Луиза закончит свой рассказ. Он также теперь замечал, насколько его сестра похожа на их мать, Алоизу, и это сходство очень трогало его.

– А разве не существует больниц и диспансеров вне религиозных орденов? – вдруг спросила Матильда.

– Есть несколько в больших городах, – отвечала Луиза, – но настоящие проблемы возникают в глубинке. После объявления независимости в 1960 году страна раскололась надвое: север сблизился с Нигерией, а юг – с бывшим французским Камеруном. Это событие обострило многие проблемы. Никто не знает, объединятся ли эти земли однажды в единое государство или их ждет окончательный раскол. Там очень сложная обстановка, как и во всех африканских странах, недавно получивших независимость.

– Но это же наверняка лучше, чем колонизация, – заметила Матильда, уязвленная в своих убеждениях.

– Однажды станет лучше, – ответила Луиза все с той же уверенностью в голосе. – Во всяком случае, все на это надеются.

Спокойствие Луизы уменьшило опасения Шарля. Он понял, что ничто – ни слова, ни вопросы – не в силах прогнать улыбку с лица сестры и сделать ее голос строже. Луиза нашла в своей жизни смысл, так сильно не похожий на смысл его жизни, но она несомненно была счастлива, и даже больше, чем счастлива: ее радовала жизнь в этой далекой от родины стране. Матильда также поняла это. Никак не проявив это внешне, она втайне была взволнована, и ее отношение к Луизе заметно смягчилось.

Все два дня, пока Луиза оставалась в Тюле, Матильда изо всех сил старалась понять Африку и положение женщин в ней, совсем забыв, что разговаривает с монахиней.

В воскресенье они отправились на могилу Эдмона и родителей в Сен-Винсен, затем побывали в Пюльубьере, куда Луиза возвратилась с большой радостью. Она нашла Одилию и Робера очень изменившимися, молчаливыми, почти угрюмыми, но даже в их компании ей удавалось находить слова, смягчающие резкость их нелегкого разговора. Луиза захотела посмотреть окрестности, дорожки, по которым ходила ребенком, останавливалась перед каждым домом деревушки, пешком пошла по дороге в Сен-Винсен, по которой она ходила в школу, а затем сказала всем, что время ее отпуска подошло к концу. И в ее голосе не прозвучало ни намека на сожаление, ни капли ностальгии. Все та же улыбка играла на ее устах, когда Шарль с Матильдой прощались с ней на перроне Тюльского вокзала. Когда поезд тронулся, Шарль подумал, что, наверное, никогда больше не увидит вновь свою странную, сильно изменившуюся сестру, в которой никогда раньше не замечал подобного внутреннего богатства, даже по вечерам, когда после школы они засиживались вместе под присмотром их матери Алоизы на большой кухне.

Паула очень болезненно восприняла бабушкину смерть. Она столько времени прожила рядом с Люси, что боль от утраты никак не отпускала ее. В конце концов, ее ведь вырастила именно бабушка, и она была рядом намного чаще, чем мать Элиза, слишком увлеченная своими делами. Даже сейчас бóльшую часть времени Элиза проводила в Соединенных Штатах, возлагая на Паулу ответственность за магазин в Париже, и девушке по-настоящему во многом помогала мадам Лессейн, хорошо разбирающаяся в этой профессии. Поскольку Пауле было всего девятнадцать, она хоть и получила основные понятия – научилась распознавать регентский столик или низенький столик XVIII века, торговаться с клиентами и вести счета, – но еще не достигла совершеннолетия, когда имела бы право сама зарабатывать себе на жизнь.

Мать пообещала, что отдаст в ее распоряжение дело, как только Паула достигнет совершеннолетия, но девушка не торопилась. Несколько месяцев, проведенных ею в Штатах с матерью, лишь подтвердили разницу во вкусах и часто противоположные представления о жизни. Паула несколько раз яростно спорила с Элизой, не понимающей ее девичьей беззаботности, ее незаинтересованности в делах – и прибыли, – как называла это Паула, – ее неприязни к Нью-Йорку и в конечном счете пренебрежительного отношения к ожидавшему ее блестящему будущему. Все обстояло так потому, что, в противоположность матери, Паула познала и нечто другое, кроме подобной жизни, когда жила с бабушкой Люси. Нечто отличное от высокого света и мира бизнеса. Как все подростки, она искала свою собственную правду и не могла забыть ту, которая научила ее понимать истинную ценность и смысл вещей, в Париже и в месте, которое она называла плоскогорьем, там, в Коррезе.

Паула чувствовала себя одинокой, очень одинокой, и когда бабушки не стало, то ей показалось, что не осталось ничего стóящего. Она теперь думала, как бы суметь поддерживать в себе – спасти, как она считала, – эту связь, так много значащую для нее, и старалась сберечь все, чем Люси особо дорожила. Сегодня девушка кое-что придумала и с нетерпением ждала приезда матери, чтобы обсудить с ней это.

И желанный день наконец настал. Однажды вечером они остались один на один в квартире по улице Суффрен, за ужином, доставленным из соседнего трактира. Элиза, произнеся несколько слов в утешение печальной дочери, рассказывала ей о доставках, заказах, сложностях в обслуживании все более и более занятых клиентов, когда Паула, очнувшись от своих грез, вдруг сказала, остановив мать движением руки:

– Надо съездить в замок Буассьер.

– В замок? Какой замок?

– Замок, куда бабушка пошла умирать.

Женщина с недоумением посмотрела на свою дочь, неожиданно поняв, что они жили в двух сильно отличающихся вселенных.

– Что произошло? – спросила она. – Ты заболела? Тебе нездоровится?

– Я не очень хорошо себя чувствую, но это, кажется, не имеет значения.

Элизе показалось, что небо свалилось на голову.

– Тебе не нравится твоя работа? – спросила она дочь.

– Работа мне нравится, но бабушка умерла, – произнесла Паула и тихо прибавила, так тихо, что не знала, были ли ее слова услышаны: – Твоя мать тоже.

Элиза, казалось, отбросила мысли о повседневной жизни. Она словно вдруг открыла для себя, что эта девушка так мало похожа на нее саму: голубые глаза, светлые волосы, хрупкая и сильная одновременно, и серьезность, так мало сочетающаяся с ее юным возрастом. К тому же Паула была более чем серьезна: в ее глазах читалась потребность в неизвестно каком плане, какой надежде.

– Тебе чего-нибудь не хватает? – спросила Элиза.

– Мне столького еще не хватает, – вздохнула в ответ Паула.

– Чего же? Скажи, я здесь, чтобы помогать тебе.

Паула замялась, будто боясь травмировать мать.

– Мне не хватает того, что я не знаю другой жизни, кроме полностью обеспеченной.

– И ты при этом хочешь, чтобы я выкупила тебе замок? – возмутилась Элиза.

– Я бы хотела, чтобы ты выкупила не замок, а землю. Если бы там на его месте была хижина, мне она была бы точно так же дорога.

– В финансовом аспекте это не совсем одно и то же.

– Я возмещу тебе эти затраты позднее.

– Из каких средств? Деньгами, которые я даю тебе?

Паула вздохнула и добавила:

– Давай больше не будем говорить об этом.

Элиза хотела взять ее за руку, на Паула резко вырвалась.

– Мне ее тоже очень не хватает, – прошептала Элиза. – С тех пор, как она нашлась, жизнь стала прекрасной. Не думай, что я равнодушна к ней. Но я потому стала еще больше работать, чтобы не чувствовать утраты, ее отсутствия возле себя.

– Нет, – возразила Паула. – Она жила возле меня, а не возле тебя.

– Да, это так, – согласилась Элиза, немного поразмыслив, – но это не значит, что я не сожалею о том, что она уже не с нами.

– Я этого не заметила.

И наступило тяжелое молчание. Элиза, вздохнув, произнесла:

– Я думаю, ты сегодня как-то слишком строго относишься к некой особе, которая всегда думала только о том, как бы устроить получше твою жизнь, давшей тебе профессию, открывшей тебе весь мир.

– Наверное, это потому, что я не смогла достичь всего этого сама.

– Наверняка все именно поэтому, – прошептала Элиза, опуская голову.

Затем она добавила строгим тоном:

– Как ты можешь одновременно упрекать меня в том, что я недостаточно была рядом и что я сделала за тебя выбор?

– Потому что и то и другое верно.

– Ладно, – произнесла Элиза. – Давай оставим этот разговор, – скажи мне, чего ты по-настоящему хочешь.

– Я уже сказала тебе: выкупи замок.

– И что ты с ним будешь делать?

– Это не для меня, это для нее. То есть, я хотела сказать – это для них, моего дедушки и моей бабушки.

Элиза выглядела изумленной.

– Значит, ты все знаешь, – прошептала она. – Она тебе рассказала.

– Естественно, – произнесла Паула. – Повторяю тебе, мы проводили там все каникулы, каждое лето, только вдвоем. Я и сама, казалось, видела, как Норбер Буассьер все еще ходил по аллеям.

Элиза вздохнула, попыталась привести еще один довод:

– Но в каком состоянии сейчас этот замок?

– Я узнавала. Он почти разрушен. Он почти ничего не стоит.

– Это значит, что придется сделать ремонт.

– Я беру это на себя.

– А где ты возьмешь деньги?

– Я найду где.

Элиза немного подумала, посмотрела на дочь, словно видела ее в первый раз.

– Договорились, – сказала она.

– Благодарю тебя за нее, – сказала Паула.

– Я не уверена, что она этого хотела, – продолжила разговор Элиза. – Я предлагала ей выкупить замок, но она ответила, что не стóит, что единственный способ оставаться жить – это смотреть в будущее, а не в прошлое.

– Но она пошла туда умирать.

– Это правда, но что ты будешь делать там?

Паула немного подумала и ответила:

– Пойду искать там то, что не смогла найти здесь.

– Что же?

– То, что не продается.

Элиза серьезно смотрела на дочь. Она была немного уязвлена, но в то же время, казалось, понимала.

– Могу ли я сделать для тебя что-нибудь еще? – спросила она беззлобно.

– Нет, спасибо. К тому же я надеюсь, что мне не придется больше ничего у тебя просить.

Паула, немного подумав, добавила:

– И если однажды, например, в день моего совершеннолетия, я попытаюсь найти себе работу сама – что ты на это скажешь?

– Знаешь, я огорчусь. Все, что я сделала на сегодняшний день, я сделала для тебя.

– Нельзя прожить жизнь вместо кого-то другого, сама знаешь, даже когда речь идет о собственных детях.

– Это правда, – прошептала Элиза, – я только что это поняла.

– Если ты не против, я в субботу уеду в Коррез и попытаюсь быстро все сделать.

– Ну конечно, моя маленькая. Спеши, пока кто-нибудь не выкупил твой славный замок до тебя.

И, направляясь к холодильнику за бутылкой шампанского, Элиза добавила:

– Нам остается только отпраздновать это решение.

– Ты права, давай отпразднуем. Надеюсь, что эта покупка не принесет нам несчастья.

Через три дня, с доверенностью на руках, Паула уехала в Коррез, чтобы осуществить план, который глубоко запал ей в душу. Она успокоилась, только приехав к нотариусу в Борт. Нотариус подтвердил, что замок все еще выставлен на продажу. Как же иначе, ведь сейчас его состояние было просто плачевным. Однако Паула не колебалась ни минуты. Она подписала договор купли-продажи, уверенная, что делает решительный шаг в исполнении своего секретного плана, который никому не открывала, даже своей матери: она хотела переправить тело бабушки в эти места, где та познакомилась и влюбилась в дедушку в самом начале века.