Текст книги "Это не учебная тревога (ЛП)"

Автор книги: Кортни Саммерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Часть 2

Глава 1

Иногда я бываю храброй. Как в ту ночевку у Грейс. Я пошла к ней без разрешения, зная, что потом мне достанется от отца, но я готова была к его гневу – так мне хотелось испытать что-то хорошее, то, от чего у меня останется приятное и принадлежащее только мне воспоминание. И оно было приятным. Я сказала Грейс, что мне понравилась ее семья. Она заметила, что я часто смотрела на ее родителей. А мне просто было непривычно видеть вместе чьих-то маму и папу. Было бы привычно, наверное, если бы я больше смотрела телевизор, но это всё равно было бы не по-настоящему. А когда это по-настоящему и прямо перед тобой – двое счастливых, любящих друг друга людей, семья – это намного лучше того, что показывают по ТВ. На один день я стала частью этой семьи. Лили страшно разозлилась на меня за это. Но я не жалею. Я была храброй. Я даже пыталась уйти из дома. За недели до того, как всё рухнуло, я по нашему с Лили плану собрала сумки со своим добром и поставила их у двери. Понятия не имею, как об этом узнал отец, но он узнал, и так взбесился, что некоторое время я не показывалась в школе и сидела дома, пока не сошли синяки. Он впервые потерял над собой контроль настолько, что бил меня по лицу. Я снова пыталась уйти, но Лили забрала все таблетки с собой.

И я снова пыталась…

Когда Райс впихивает меня в дверь школы, я нахожусь в каком-то странном, отрешенном состоянии и будто смотрю на всё происходящее со стороны. Не знаю, как у меня так получилось. Но хотелось бы знать. Меня затаскивают сначала в раздевалку, потом – в душ. Даже шок от хлынувшей на тело ледяной воды не выводит меня из своеобразного ступора. Я отстраненно наблюдаю за тем, как меня моют и оттирают. Они всё спрашивают Райса, укусили ли меня, не превращаюсь ли я. Райс отвечает: «нет», но предупреждает, чтобы они были осторожны и что нужно сначала отмыть с меня всю кровь, чтобы уж точно убедиться.

Они держат меня в душе целую вечность. Пока мои губы не синеют, вода не становится чистой и Кэри не берет меня за руку, чтобы вправить плечо. Последнее вырывает меня из необычного оцепенения. Слишком больно это и слишком знакомо. У меня бывало вывихнуто плечо. Отцом. Он постоянно смотрел по ютубу разные видео, как и что вправлять, чтобы нам не пришлось ездить в больницу. Так что я знаю, что меня ждет. Еще больше боли. Я так сжимаю зубы, что они чудом не крошатся. Кэри успокаивающе твердит: «всё хорошо, всё хорошо» – но мне не хорошо, мне плохо, а потом он дергает мою руку и всё заканчивается. Я закрываю глаза а, открыв их, вижу мир словно через искривленное стекло. Поначалу я даже не осознаю, где нахожусь, а затем вспоминаю. В школе.

Но где именно?

Сердце неистово бьется. Я трогаю лоб. Голова чем-то небрежно обмотана. Я моргаю, чтобы зрение прояснилось, и понимаю сразу несколько вещей. Я лежу на кушетке в медицинском кабинете, укрытая покрывалом, с перевязанной головой, в колючем длинном свитере – не моем! – в который не помню, когда переодевалась. Не знаю, что меня тревожит сильнее – что кто-то меня переодел или что у меня всё болит. Кости ломит, кожа саднит. Я пытаюсь успокоить себя тем, что подобные ощущения мне не в первой. Какую только боль я не испытала за всю свою жизнь. Пульс замедляется. Я осматриваюсь. Дверь широко открыта, коридор пуст. Сколько сейчас времени? В комнате достаточно светло. Полдень.

Я медленно, осторожно сажусь.

– Всё еще здесь.

Райс сидит в кресле у стены, на которой висит плакат с предупреждением о том, как опасно принимать метамфетамин. Серия фотографий одной женщины наглядно демонстрирует, что станет с человеком за год от приема этого наркотика – ее лицо меняется с изможденного на безобразное. Оно напоминает мне о мертвой девушке с улицы, и от воспоминаний о ней голова кружится так сильно, что кажется: еще немного, и я улечу в космос. Вытянувшись на кушетке, я медленно вдыхаю и выдыхаю. Райс подходит ко мне и кладет ладонь мне на лоб. В его прикосновении нет ничего успокаивающего, и оно настолько мимолетно, что я уже сомневаюсь, не привиделось ли оно мне.

– Что со мной? – сиплю я.

Райс вкладывает в мои дрожащие руки бутылку воды. Я подношу ее к губам и делаю глоток, но промахиваюсь. Вода течет по подбородку и вниз, на свитер, который не мой.

Райс забирает у меня бутылку.

– Ты больна. – Он произносит это таким тоном, что не понятно – оскорбление это или диагноз. – Может быть, у тебя сотрясение. Может быть, повреждение мозга. Но, знаешь, похоже, с мозгами у тебя проблемы были еще до того, как мы пошли туда, так что…

– Райс…

– Или, может быть, – продолжает он, – ты инфицирована. Может быть, через несколько часов ты умрешь и превратишься в…

– Прекрати.

– Но ты же пошла туда умирать? Так что, какая разница.

Я отворачиваюсь от него. Он прав. Какая разница. Может быть, я инфицирована. Я прислушиваюсь к себе и тому, что творится у меня внутри. Есть ли внутри меня что-то, что умирая, гниет, но приобретает при этом свою жизненную цель?

– Ты ведь пошла туда умирать?

Я закрываю глаза.

– Слоун?

Открываю их:

– Да.

Он шарахается от меня так, словно я заразная, и в сердцах пинает стул. Сильно. Тот отлетает к стене, и я вздрагиваю. Райс резко разворачивается ко мне, и я машинально закрываю лицо руками: не бей меня! Глупо с моей стороны. Райс понимает, что я испугалась того, что он меня сейчас ударит. Его глаза расширяются, и он делает шаг назад.

– Ты взяла меня с собой, – обвиняет он меня. – Рисковала моей жизнью…

– Я бы не дала тебе умереть…

– Иди ты, Слоун!

– Правда! Я бы не…

– Ты бы что? Наши жизни висели на волоске!

– Но ты бы не отпустил меня одну! Я хотела уйти, но одну бы ты меня не отпустил.

– Если хочешь помереть, то сделай это как нормальный человек – перережь, что ли, вены на запястьях! Господи!

Это уж слишком. Прижав пальцы к вискам, я подавляю рвотный позыв.

Райс хватает с рядом стоящего столика таблетки и протягивает мне. Я настороженно за ним слежу.

– Тайленол.

Я беру у него таблетки и проглатываю их, не запивая.

– Этот мужик, на улице… – начинает он.

Я тереблю покрывало. Может, если я сделаю безучастный вид, он перестанет болтать?

– Он умер из-за тебя. Как думаешь, он хотел жить?

– На его месте могла бы быть я, но ты бы не вернулся в школу без меня, – отвечаю я.

– Потому что я не мог поверить собственным ушам.

– Почему? Почему не мог? Ты видел, что творится снаружи, Райс? Там больше ничего не осталось, ничего…

– Не неси чушь, Слоун. Да даже если и так, ты не имеешь права решать за меня…

– А ты – за меня!

Патовая ситуация. Райс знает, что я права. Он засовывает руки в карманы, достает смятый лист бумаги, швыряет его мне и уходит. Я разворачиваю листок. Он промок, и почти все написанные от руки фразы размылись, кроме пары слов тут и там. Моя предсмертная записка для Лили.

Я борюсь со сном, когда ко мне приходит Грейс. Не хочу закрывать глаза, потому что стоит мне это сделать, и перед внутренним взором встает тот мужчина с улицы, мертвая девушка, отбрасывающий стул пинком к стене Райс. Но чаще всего я вижу мужчину, бредущего по стоянке и зовущего кого? Друга? Любимого? Отца? Брата? Меня мучают вопросы. Хотел ли он жить? Смог бы он выжить? Получается, что я решила, жить ему или умереть? Я загоняю мысли о том, что совершила, подальше, иначе зациклюсь на этом. Убийца. Так зовут Трейс и Грейс Кэри, но убийца не Кэри. Убийца – я. Вот о чем я думаю, слыша шаги Грейс. Остановившись в дверях, она усиленно пытается не смотреть мне в глаза.

– Райс сказал, что, скорее всего, ты никого не хочешь видеть.

Что еще ей мог сказать Райс?

– Но я хотела увидеть тебя, – продолжает Грейс.

Я гадаю, что последует за этим. Он сказал, что ты пошла туда умирать. Что ты сумасшедшая. Что ты опасна для всех нас. Что ты – убийца.

– Он сказал, что мужчина был ранен. И умирал. – Она умолкает. – Он сказал, что это был не мой папа.

Значит, меня он не выдал.

– Это был не твой папа, – повторяю я слова Райса.

Грейс вздыхает так, словно только теперь позволила себе окончательно в это поверить. Пересекает комнату и садится на краешке моей кушетки. Некоторое время она нервно кусает ногти.

– Я не понимаю тебя, – наконец признается она.

– А что тут понимать?

– Ты же сделала это… не из-за того, что я тебе сказала? Не из-за того, что хотела загладить передо мной свою вину?

– Разве это имеет какое-то значение?

– Если бы ты умерла, меня бы это мучило.

– Я сделала свой выбор. И ты бы не была виновата в моей смерти, – отвечаю я. – И твои родители тоже сделали свой выбор.

– Не надо.

– Они сами предложили пойти первыми.

– Замолчи, Слоун.

– Мы обе присутствовали при этом.

– О, так ты считаешь, что раз пошла туда, то можешь теперь говорить мне подобное? – злится она. – Черта с два я буду это терпеть.

Пожав плечами, я снова закрываю глаза. Меня тянет в сон. Я хочу, чтобы Грейс ушла и я смогла поспать. Мое дыхание выравнивается, и я позволяю себе задремать.

Грейс поднимается с кушетки.

– Знаешь, что меня бесит? – спрашивает она, и я выплываю из дремы. – То, как все об этом говорят. Что мои родители сами решили выйти на ту аллею, что они полностью осознавали, что могут там погибнуть. Но они ни за что бы этого не сделали, если бы подозревали, что есть хотя бы малейший риск. Никто не думает об этом.

– Но они сделали это, – говорю я.

– Потому что считали, что улица чиста, – отвечает Грейс. Она убирает волосы с моего лица – так бережно, что я теряюсь. Этот нежный жест совсем не сочетается с жесткостью ее слов. – Они бы ни за что не вышли на ту аллею, посчитай это опасным, потому что у них были мы. Как ты думаешь, почему они позволили стать лидером Кэри, в то время как сами, в отличие от него, были взрослыми? Потому что если бы что-нибудь случилось, то умер бы он. Не они. Они вышли на ту аллею, потому что он сказал им, что она пуста, но он ошибался.

– Он сожалеет об этом.

– Если бы он об этом сожалел, то сегодня вышел бы на улицу сам. О, Трейс тоже благодарит тебя. – Ее голос дрогнул. – Кажется, ты заставила его наконец-то понять, что наши родители мертвы.

Я сворачиваюсь на постели клубочком и застываю в этой позе, пока Грейс не уходит. Затем так тихо вздыхаю, что не слышу саму себя. Я воображаю, что умерла, и постепенно всё вокруг меня исчезает.

Реальность возвращается звуком странных неровных шагов.

Кто-то заходит в комнату. Моей щеки касается грубая мозолистая ладонь. Такой не может быть ни у кого из тех, кто прячется в школе. Подушечки пальцев оглаживают мое лицо. Я думаю о том, что всё еще сплю, и мне это снится, но мне этот сон ужасно не нравится, поэтому я отворачиваю лицо, избегая прикосновений, после чего снова слышу шаги и осознаю, что не сплю. Я резко сажусь и затуманенным взглядом таращусь в открытую дверь. Отсюда коридор видится пустым и холодным. Так я спала или бодрствовала? Я медленно встаю – тело протестующе ноет – и тихо выхожу из медкабинета. Останавливаюсь в коридоре, не зная, что дальше делать. Здесь темно и я чувствую себя беззащитной, но в то же время хочу знать, кто трогал меня, потому что чем больше прихожу в себя ото сна, тем сильнее уверяюсь в том, что прикосновения мне не снились и что они были мне знакомы, а реальность этого я принимать никак не хочу.

Я прохожу кабинет администрации и останавливаюсь перед баррикадами у главного входа. Пытаюсь вспомнить, каково это было – входить в эти двери в обычный школьный день, но не могу.

А затем вдруг вся напрягаюсь.

В воздухе отчетливо ощущается присутствие еще одного человека. Шагнув вперед, я обвожу взглядом пространство, но никого не вижу. Я возвращаюсь в коридор, из которого пришла, когда меня охватывает неприятное чувство, будто за мной наблюдают. Горло заполняет мускусный запах. Грудь теснит. Такое ощущение, будто меня всю обмотали целлофановым пакетом. Неужели я буду помнить о нем вечно, неужели никогда не забуду прикосновения его рук, его запах?

– Отец, – говорю я.

Мой хриплый голос, раздавшийся в тишине коридора, выводит меня из состояния транса. Я поспешно возвращаюсь в медицинский кабинет и, сев на край кушетки, жду, когда сжавшая мое сердце невидимая рука отпустит свой захват. Взяв фонарик, я включаю режим слабого освещения, и луч выхватывает лежащую на столе записку для Лили. Я разворачиваю ее и разглаживаю снова и снова, пока не успокаиваюсь.

Слышит ли сестра его там, где бы она ни была? Слышит ли она его голос или шаги в своих снах? Слышит ли его, даже бодрствуя, или перестала слышать, как только ушла? Стало ли ей легче вдалеке от нас? Или, может, теперь она слышит мой голос и мои шаги? Надеюсь на это. Надеюсь, я стала ее неотступным призраком.

Глава 2

– Готова присоединиться к миру живых?

Я морщусь. Да и сам Кэри морщится, как только слова слетают с его губ.

– Наверное, – отвечаю я.

Он принес мне одежду из комнаты драмкружка: клетчатую мужскую рубашку и неподходящие по размеру джинсы. Я выгляжу как деревенщина. Пуговицы на поясе впиваются в живот. Я переодеваюсь в маленькой душевой в другом конце медкабинета и когда выхожу, Кэри ждет меня, чтобы спросить, готова ли я.

– Как там? – интересуюсь я. – Ну… снаружи.

– Там бродят несколько мертвых, по большей части – на дороге. К дверям школы они не вернулись, что нам на руку, – рассказывает он. – И мы снова закрыли окна, на всякий случай. Ты нормально себя чувствуешь? Ты была в своего рода отключке, когда мы принесли тебя сюда.

Голова под повязкой чешется. Да и выглядит повязка глупо, но сказать об этом было бы с моей стороны черной неблагодарностью. Одна сторона лица исцарапана и покраснела. На щеке кровоподтек. Всё мое тело за последние двадцать четыре часа зацвело синяками и ссадинами. Я ощущаю себя так, словно попала в автомобильную аварию. Кэри я говорю, что со мной всё в порядке.

– Верю, – отвечает он, после чего мы оба неловко стоим друг перед другом.

Под пристальным, долгим взглядом Кэри я чувствую себя неуютно и меня бросает в жар.

– Что? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Я просто удивился, что ты вызвалась туда пойти.

– Все удивились.

– Да, но пойти, наверное, должен был я.

– С чего бы это?

– С того, что так постоянно твердят Грейс и Трейс. Я не знаю. Теперь Трейс заявляет, что твоя кровь тоже была бы на моих руках.

– Глупость.

Кэри медленно выдыхает.

– Ты правда так думаешь?

– Дело не в тебе, Кэри.

– А в чем?

Я отвожу взгляд, и он говорит:

– Райс рассказал мне.

– Рассказал что?

– О мужчине снаружи. О том, что ты сделала. Райс сказал, что тот был полубезумен и что привести его сюда было рискованно. Теперь он… среди тех бродячих.

Значит, мужчина превратился. Глаза жжет. Но я не хочу говорить об этом с Кэри, поэтому возвращаю разговор к Трейсу с Грейс:

– Они просто печалятся о родителях. Им нужно пережить…

– Все печалятся, – прерывает Кэри меня. – Да весь мир печалится. Единственная разница между ними и нами в том, что их родители пробыли рядом чуть дольше, а единственная причина, по которой они продержались так долго – я, и… – Следующие слова даются ему с трудом: – Я извинился перед ними, а они ни разу не поблагодарили меня за то, что до сих пор живы.

– И вряд ли поблагодарят.

– Не волнуйся, я этого и не жду.

Мы некоторое время молчим, а потом я вроде как лгу. Но это белая ложь. Может быть, благодаря ей ему станет легче:

– Спасибо, – говорю я, глядя ему в глаза.

Однако не получаю ожидаемой реакции. Кэри не становится легче. Наоборот, он кажется еще печальней, чем раньше.

Кэри выдавливает улыбку, но меня ей не обманешь.

– Давай вернемся к остальным, – предлагает он.

Когда мы входим в банкетный зал и все устремляют на меня взгляды, я ощущаю себя почти так же, как в обычный учебный день. Трейс пересекает зал и обнимает меня, прежде чем кто-то успевает хоть что-то сказать. Мне больно. Трейс ничего не говорит, просто держит меня в объятиях, пока Райс не произносит:

– Я тоже туда ходил.

– И заслужил за это дружеское похлопывание по спине. – Трейс отпускает меня и смотрит мне прямо в лицо. В его глазах теплота. – Спасибо за то, что ты сделала для нас, Слоун.

– Забудь. – Я хочу, чтобы все об этом забыли.

– Ты должна знать: для меня очень важно, что ты попыталась. – Он бросает через мое плечо взгляд, в котором уже нет ни капли теплоты. – В отличие от кое-кого.

– Пошел ты, – устало отзывается Кэри.

– Кто займется завтраком? – спрашивает Райс. – Я вчера его делал. Сегодня не буду.

– Я сделаю, – вызывается Трейс.

Удивительно. За всё время, проведенное тут, Трейс ни разу не готовил завтрака. Да и готовить-то нечего. Нужно всего лишь побросать фасованные продукты и напитки на поднос. Трейс подбегает к сцене, поднимается на нее и исчезает за занавеской.

– Кухня в другой стороне, – кричит ему Райс.

Стоит ему это сказать, как снова появляется Трейс – с бутылкой виски в руках.

– Я не совсем это имел в виду, говоря о завтраке.

– Почему мы не распили ее в тот же день, как только нашли? – Трейс спрыгивает со сцены. – И чего нам еще ждать? По-моему, у нас нет времени на то, чтобы ждать.

– Всё, что у нас есть – это время, – возражает Грейс.

– Да. Но кто знает, сколько его у нас осталось? Да хрен с ним, с завтрашним днем, и с послезавтрашним, и с послепослезавтрашним. – Трейс открывает бутылку, поднимает ее, чтобы сделать глоток и останавливается. Он протягивает виски Райсу и мне. – Вы должны быть первыми. За то, что сделали.

– Придурок, – говорит Кэри.

Трейс игнорирует его. Райс берет у него бутылку, подносит ко рту и запросто делает несколько глотков. Затем передает виски мне. Я подражаю ему, но чуть не давлюсь. Алкоголь обжигает горло. Я возвращаю бутылку Трейсу. Выпив, он отдает ее Грейс, которая, глотнув из нее, неохотно протягивает виски Кэри. Мы передаем бутылку по кругу. Харрисон с трудом проглатывает виски и сразу же хватает бутылку сока, чтобы запить. В этот момент он выглядит совсем юным.

– Неженка, – ухмыляется Трейс.

Грейс пихает его локтем:

– Лучше пусть запивает, чем выплевывает.

После ее слов мы внезапно осознаем, что это весь алкоголь, какой у нас есть. Одна бутылка виски. И всё.

Вряд ли тут в школе запрятано еще какое-нибудь спиртное.

Трейс ставит бутылку на пол, и мы пускаемся в сложную дискуссию о том, как нам ее выпить – одним махом или умеренно.

– Мы должны справедливо ее разделить, – говорит Кэри.

– Эй, если бы жизнь была справедливой, то тебя бы тут не было, – отвечает Трейс. Кэри не поддается на провокацию. Мне сегодня его так жаль. – Да и веселье далеко не всегда бывает справедливым.

– Знаешь, мы не собираемся сидеть тут трезвыми и глядеть на то, как ты нажираешься, – отзывается Райс.

– А что, отличная идея! – восклицает Трейс, но убедить нас в этом, как ни старается, не может.

Не знаю, кто первый упоминает об алкогольных играх, но всё заканчивается тем, что мы усаживаемся на пол, чтобы сыграть в «Я никогда».[1]1
  Начинает игру любой желающий. Он говорит ключевые слова: «Я никогда…», а затем добавляет к ним что-то вроде «…не целовался». После этого признания все, кто целовался, немедленно выпивают.


[Закрыть] Трейс доволен таким оборотом событий, и это подозрительно: может, он делал абсолютно всё, а может, просто будет врать. В любом случае, начинает он.

– Я никогда не купался нагишом в Пирсон-лейк. – После его слов наступает неловкое молчание, Райс и Кэри выпивают. На лице Трейса появляется легкая улыбка. – Что, одновременно?

– Иди нах. – Райс выхватывает бутылку у Кэри. – Я никогда не списывал на экзамене.

– Брешешь, – отзывается Кэри.

– Я такой умный, что не приходилось.

Выпивают все, кроме Харрисона.

– Я никогда не писал сексуальные смс-ки, – говорит Кэри.

Пьют Трейс и Райс. Трейс обалдевает, когда за бутылкой тянется Грейс.

– С кем? – спрашивает он.

Грейс улыбается, но не успевает ответить.

– Стой, – останавливает ее брат. – Проехали. Не хочу этого знать. Подожди… ты переписывалась с кем-нибудь из моих друзей? О боже, неужели с Робби?

Губы Грейс расплываются в широченной улыбке, и Трейс ворчит:

– Надеюсь, этот сукин сын помер.

– На самом деле обмениваться эротическими смс-ками скучно, – объявляет Райс. – Что случилось с любовными письмами? Прошу прощения – с любовными е-мейлами?

– Теперь уж с любовными письмами, – рассеянно отзываюсь я. – Капут е-мейлам.

– Ты так это говоришь, что у меня мурашки бегут.

Лили показала мне однажды пошленькое смс-сообщение. В нем было написано что-то вроде: «я хочу быть внутри тебя», только в сокращенном текстовом варианте. Я тогда покраснела, а сестра вела себя так, словно это нормально, что кто-то пишет ей подобные вещи.

– Как там было? – спрашивает Харрисон.

Я не осознаю, о чем он спрашивает, пока не поднимаю взгляда и не вижу, что все смотрят на меня и Райса. Я поспешно опускаю глаза, желая, чтобы на этот вопрос ответил Райс. Он понимает это. Понимает, но всё еще злится на меня, поэтому говорит:

– Не знаю. Что скажешь ты, Слоун?

– И я не знаю, – качаю я головой.

– Знаете, – не отстает Трейс. – Расскажите нам, как там на улице.

Сердце пропускает удар, затем…

– Тихо, – отвечаем мы с Райсом в унисон.

Так странно, что у нас вырывается именно это слово. Я смотрю на него, а он – на меня, и чувствую, что произошедшее связало нас на всё оставшееся нам время.

– Там тихо, – повторяет Райс. – Это трудно описать.

Все переводят взгляды на меня, ожидая подтверждения. Я могу лишь кивнуть.

– А что случилось, когда они напали на вас? – спрашивает Грейс. – Не понимаю, как вам удалось вернуться. Райс сказал, что их было больше, но вы отбились и… – Грейс замолкает, и я знаю, о чем она думает. «С моими родителями было то же самое. Но они не выжили». – Вас даже не покусали.

– Я едва этого избежала, – замечаю я.

– Едва избежала, – тихо повторяет Кэри.

– Знаете… они не очень-то сообразительные, – объясняет Райс. – Они… не действовали сообща. Вели себя как тупые животные. Дрались и мешали друг другу, чтобы добраться до Слоун. Я воспользовался тем, что они все отвлеклись на нее. Там что нам повезло.

– А девчонка была настойчивой, – добавляю я, и ее образ тут же рисуется у меня в голове. Ее глаза смотрят в мои. Я помню в них голод, но помню и кое-что другое: тоску… Нет, я себе это навоображала. Я снова представляю себе девчонку и в этот раз вижу только голод. Только его, и ничего больше. Вот так всё просто. Так просто, что почти прекрасно, как бы ужасно это не звучало.

– Тебе было страшно? – спрашивает меня Грейс.

Я не могу ей лгать.

– Нет. Ну, то есть… когда ты знаешь, что это вот-вот произойдет… что сейчас ты умрешь… часть тебя принимает это, потому что ничего другого не остается.

– Тебе так показалось, потому что ты была в полубессознательном состоянии, – говорит Райс. – Уверен, ты чувствовала бы себя иначе, не стукнись головой.

– Думаешь? Сомневаюсь.

Трейс восхищенно присвистывает.

– А я бы не смогла принять такое, – признается Грейс.

– Как по-вашему… – начинает Харрисон и замолкает. – У них есть душа?

– Твою ж мать, – кривится Кэри. – Было гораздо веселее играть в «Я никогда».

Долгое время все хранят молчание, а потом Грейс тянется к бутылке.

– Я никогда не крала у родителей.

– Правда? – спрашивает Трейс.

Он выпивает. Я выпиваю. Кэри выпивает. Райс выпивает. Даже Харрисон выпивает. Это такая ерунда – красть у родителей. Деньги постоянно исчезали из отцовского бумажника, а он об этом так и не узнал. Это был мой единственный способ что-то скопить, потому что отец не позволял мне работать до восемнадцатилетия. Лили разрешал, мне – нет. Вот такой вот деспотизм. Я же не могла позволить Лили собирать для нас деньги в одиночку. Я касаюсь повязки на голове, запускаю под нее палец и чувствую жжение. Если бы отец поймал меня за воровством, если бы заметил, что в бумажнике не хватает купюр, мне бы не поздоровилось. Лили повторяла мне это каждый раз, как я протягивала ей банкноты, но всё равно брала деньги, потому что они нужны были нам для побега. Для нашего побега. Нашего. Совместного. Побега.

– Ты в порядке? – спрашивает меня Райс.

Я киваю, опустив руку. Он некоторое время сидит, уставившись в бутылку, а потом говорит:

– Я никогда не был влюблен.

Печально. И что еще хуже, единственные, кто выпивают – Грейс и Трейс. Кэри избегает моего взгляда, и до меня не сразу доходит почему: он занимался сексом с Лили, но не любил ее. Не знаю, имеет ли это сейчас хоть какое-то значение.

Кэри забирает бутылку у Грейс, стоит ей сделать глоток.

– Мы по очереди играем или как? – в замешательстве спрашиваю я. Кэри начинал игру, и до него очередь еще не дошла.

– Какая разница, кто следующим скажет «Я никогда»? Мы просто делимся друг с другом, что делали, а что – нет. Вот и всё.

– В таком случае, – Харрисон прочищает горло, – я никогда не занимался сексом.

Я знаю, что если не выпью, то останусь на пару с Харрисоном, поэтому беру у Райса бутылку и делаю несколько долгих глотков, словно я давно уже не девственница. После чего передаю виски Грейс. Она смачно отпивает из горла.

– Осталась только ты, Слоун, – указывает Райс. – Чего ты никогда не делала?

Бутылка снова оказывается в моих руках. Я не знаю, что сказать, чем поделиться. Забавно, как мало я в действительности делала из того, что должно иметь значение – я не целовалась, не занималась сексом, не употребляла наркотики. Но я убила человека. Вот что я сделала. Я закрываю глаза, и мозги, кажется, плавятся. Противное ощущение. Однако спиртное притупило боль, и мне это нравится. Обмен равноценен.

– Я никогда… – я пялюсь на этикетку. – Никогда…

– Ты слишком долго думаешь об этом, – торопит Трейс.

– Я никогда не сбегала из дома.

Кэри выпивает. Когда ему было пять лет, – объясняет он. – Ему не хотелось убирать комнату.

Виски снова и снова идет по кругу, вопросы становятся всё более извращенными и дурацкими. Бутылка кажется бездонной, и мне сонливо и жарко, и я часто вру, потому что мне, видимо, не всё равно, что они обо мне думают, хотя я не знаю, почему мне на это не плевать.

Когда Харрисон передает бутылку в черт знает какой уже раз, Трейс впивается в него взглядом.

– Чувак, да что с тобой такое? – вопрошает он. – Ты пьешь, когда не должен бы, и не пьешь, когда должен. Тебе нужно как-то менять свою… – Упс. Это не то предложение, которое стоило бы заканчивать, но, тем не менее, Трейс продолжает: – Жизнь.

– А ты, можно подумать, в четырнадцать был уже во всем искушен, – замечает Райс.

– Ну, я же не говорю, что он уже должен был трахнуть кого-нибудь, – великодушно отвечает Трейс. Его уже развезло. – Я о том, что… Харрисон, ты хотя бы знаешь, что такое поцелуй? Может, кому-то тут нужно объяснить тебе, что это такое, просто на случай, если поцелуй с тобой уже случился, а ты этого даже не понял?

– Господи, Трейс, – вздыхает Кэри.

Из всех нас он самый пьяный. Или самый опытный. Он сидит с поникшими плечами и время от времени клонится вперед, будто потерял равновесие несмотря на сидячее положение.

– Заткнись на хер.

– Я знаю, что такое поцелуй, – шепчет Харрисон.

– Ему четырнадцать, – говорит Грейс, глядя на подавленного парня. – Не доставай его, Трейс.

– Мне пятнадцать, – признается несчастный Харрисон.

– Не бери в голову. – Кэри хватает бутылку. – Подумаешь, поцелуй. Не так уж это и важно.

– Важно. Я никогда… никогда не делал ничего такого. И со мной никогда не делали ничего такого…

– Конец игре, – громко объявляет Кэри. Он набирает виски в рот, перегоняет из стороны в сторону, смакуя, и только потом глотает. – Давайте перейдем на новый уровень и будем просто пить.

Харрисон сжимает губы и упирается ладонями в пол. Он не смотрит на нас, и я впервые вижу, как он действительно, по-настоящему, старается сдержать слезы – его тело подрагивает от усилий. Даже Трейс притих, видя это. Он пытается всё исправить, когда уже слишком поздно:

– Харрисон, я просто прикалывался.

– Нет. Так и есть. Я думал, она наладится, ну, постепенно. – Он наконец смотрит на нас. – Моя жизнь. Я думал… и остался ни с чем.

– Заткнись, пожалуйста, а, – стонет Кэри.

– Но я по-прежнему хочу, чтобы она наладилась, – не слушает его Харрисон. По его щеке течет одинокая слеза. – Глупо, да? Теперь уже слишком поздно менять в ней что-либо.

Кэри опускает лицо в ладони. Долгое время никто ничего не говорит, а затем Грейс пододвигается к Харрисону. Ее нос и щеки покраснели от виски. Она обнимает его одной рукой, и он начинает рыдать.

– Не плачь, – успокаивает его она. – У тебя полным-полно времени.

– У меня его нет.

– Есть.

– Нет.

– Есть! Правда, есть. Смотри…

И она делает нечто невероятно самоотверженное и противное. Она поднимает подбородок Харрисона и нежно накрывает его губы своими. Поцелуй длится достаточно долго для того, чтобы Харрисон прочувствовал и ответил на него. Трейс с гордостью взирает на свою сестру. Когда поцелуй заканчивается, Харрисон ошарашенно таращится на Грейс, но плакать перестает.

Она такая милая.

Кэри брезгливо фыркает и пытается встать. Его качает.

– Что ж, всё было зашибись, пока Харрисон не начал плакать. Хотя чего я удивляюсь, он ведь только что и делает – плачет. Спасибо тебе, Харрисон.

Его слова приводят Харрисона в чувство:

– Я не…

– Ты, да, Харрисон. Всё время ноешь.

– Какого хрена ты прицепился к нему? – злится Трейс. – Пусть себе плачет.

– Да он только и ревет! Я не хочу расклеиваться и плакать. – Кэри трет глаза. – Я так устал. Хотел просто напиться и…

– И напился, – замечает Райс.

– Он просто поделился с нами своими мыслями и чувствами, – говорю я. – Это всё, что он сделал.

– Да, но не … – Кэри машет рукой в сторону Харрисона и теряет равновесие. На секунду его опасно кренит, но он выпрямляется. – Не так же. Зачем нам было всё это выслушивать? Я не хочу этого слушать. Это так чертовски жалко…

– Прости, – извиняется Харрисон. – Я не хотел…

– Он может рыдать сколько ему влезет, если ему того хочется, – говорит Трейс. – И я никогда не видел, чтобы ты плакал.

– О, дай угадаю, – вскидывается Кэри, – дальше ты скажешь что-нибудь о своих мертвых родителях и о том, что я убийца, потому что убил их.

– Да, что-то в таком духе. А точнее – именно это и скажу.

Они смотрят друг другу в глаза. Я наблюдаю за Трейсом. Он выдерживает взгляд Кэри, не моргая. Кэри первым уступает, и таким образом, какого я не ожидала, какого никто из нас не ожидал. Он прижимает ко лбу кулак и говорит:

– Вы думаете, что я этого хотел.

– Кэри, не начинай, – просит Грейс.

– Нет, послушайте. Вы думаете, что я этого хотел, – повторяет он. – Вы на самом деле считаете, что я хотел остаться с вами без них? – Он смеется. – Считаете, я этого хотел? Правда? – Кэри делает шаг назад. – Нет. Я этого не хотел. Мне нравилось то… то, что они с нами. – Он опускает руку. – Это не должны были быть они. Это должен был быть…

Он смотрит на нас, потерянный, а я жду, что он закончит предложение, прекрасно осознавая, что он никогда этого не сделает. «Это должен был быть я». В эту секунду Кэри для меня становится мной. Из парня, офигенно успешного по части выживания, он превращается в парня, считающего, что он должен был умереть.