Текст книги "Золотая сетка"

Автор книги: Корреа Эстрада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

И никаких компьютеров.

Так что Маурисио тут же, не утруждая маму застиланием постелей, подыскал для нас жилье.

До сих пор упрекаю себя в том, что поддался на провокации и не настоял на скором отъезде из Гаваны. Тихо подозреваю, что если бы мы на другой день убрались бы куда-нибудь в Гуаму или Виньялес, в нашем повествовании можно было бы ставить точку. Макс, правда, в ответ на мое ворчание похлопывает меня по плечу и говорит снисходительно:

– Абак, дружище, ведь все обошлось!

Это он, как все хохлы, задним умом крепок! По мне, трагикомедия хороша только в кино. В жизни балансировать на грани между героем анекдота и жертвой преступления не так уж и забавно. И практически всех неприятностей можно было избежать, не задержись мы в этом сумасшедшем городе. Но эти, черт их подери, неженатые стоялые жеребцы! В Гаване начинались карнавальные действа с почти голыми танцующими девчонками и всеобщим весельем. Предприятия города переходили на особый график: четыре дня работы, три – круглосуточное светопреставление, чтоб все успели поучаствовать, поскольку длилось это в течение месяца. Кувалда как настоящий кубинец был от этого мероприятия без ума. А Максим столько наслушался от друга про всяческие карнавальные проказы, что и у него свербело в одном месте поучаствовать. И никак я не мог втолковать им, что не веселиться мы приехали, а прятаться, что карнавал и на другой и на третий год будет тем же карнавалом, – куда там! Парням загорелось развлекаться "здесь и сейчас".

– Абак, – доказывали они мне наперебой, – здесь нет никого, кто зарегистрировал бы наше прибытие и пребывание. Нет машины, по которой нас засекут. Мы носа не показывали ни в одно официальное учреждение. Как нас будут искать в двухмиллионном городе, который к тому же весь на ушах стоит? Где та зацепка, по которой нас могут выследить? Да и вообще, будут ли следить? Встретить нас могут только случайно, и шанс на это – почти никакой.

Напрасно я напоминал шалопаям, что уж им-то следовало бы по-иному относиться к случайностям. Куда там!

А самое главное, из-за чего я уступил, было видимо изменившееся лицо Марии. Она не настаивала ни на чем, нет. Она сама и не принимала участия в разговоре.

Хохотала до упада, когда мальчишки соблазняли меня всякими прелестями карнавального времени. А когда я серьезно и местами даже резко стал им возражать, пригорюнилась, нахохлилась, как московский воробушек зимой, а потом и вовсе отошла к окну, глядя сквозь жалюзи на темную, плохо освещенную улицу.

И я дал себя уговорить. Дурак Иван, одно слово.

Маурисио снял для нашей компании меблированную квартиру в районе Плайя.

Собственно говоря, хозяйка приходилась ему какой-то родней, и как родным нам и обрадовалась, несмотря на то, что мы вались с чемоданами в час куда как не ранний.

Социализм социализмом, но в это время режим Фиделя начал давать кое-какие поблажки и уступки частнособственническим инстинктам. Уйма открылась маленьких ресторанчиков и кафе – "Паладар", и очень много жителей стало зарабатывать, сдавая жилье туристам, не желавшим по тем или иным причинам остановиться в гостинице.

У нас особенная причина не светиться по гостиницам состояла в том, что в них обитало большое количество русских, и наши преследователи (а что они отстанут, я даже не надеялся, несмотря на разуверения друзей), появившись, неизбежно остановились бы в одной из них. Куда им деваться!

Будь Марик побольше калибром, его бы наши относительно скромные доходы не заинтересовали. Будь он поменьше калибром, ему бы оказались не по зубам поиски за границей. А так ему кажется, что мы добыча вполне аппетитная и доступная. Да к тому же обидели мышку, написали в норку – какой-то еврейского замеса интеллигент из-под носа увел кусок. А все везение – оно до поры.

Но до поры бог миловал.

Квартира была просторная: огромная гостиная, три спальни, на кухне можно в футбол играть. С одной стороны – вид на Флоридский пролив с высоты четвертого этажа. Ветерок гонял по волнам белую пену, продувал насквозь воздушное, открытое жилище, избавлял от зноя. Он проникал за кедровые жалюзи только к обеду, когда солнце стояло над самой макушкой.

Колька сказал, ныряя на крахмальные простыни:

– Спать буду, пока морда опухнет!

Не вышло у него это дело. Ни девяти не было, когда возник на пороге Кувалда в сопровождении младшего брата Сирила. Братец, лет восемнадцати, паренек побелее на кожу и полегче сложением, был украшен отменным синяком. На пороге, завернутый в покрывало, стоял тот самый телевизор.

– Представляешь, – бушевал Кувалда, – приспичило кому-то так, что в дом полезли!

В черном, рожи завязаны – прямо черепашки ниндзя! Ну, Сиро не той закалки, чтоб отдать за здорово живешь новый мамин телевизор! А потом и я подоспел. Им мало не показалось. Но мама сказала, чтоб пока он постоял у вас. А то первый этаж, и решеток нет. Так что будете сегодня просвещаться: смотрите "Меса редонда".

И установил "Панасоник" на тумбочке, положив рядом все бумаги к нему. Дотошная донья Лаура даже багажный корешок вложила в инструкцию. Посмотрели мы "Меса редонда", невозможно подхалимскую и ужасно "р-революционную" передачу. Все дружно плевались, кроме меня: им осточертело, а я-то слушал "на новенького".

Любопытно было послушать вживую Коня, как называла за глаза Фиделя вся Куба.

Честно, не впечатлил. Много демагогии и мало логики.

Пришла тетушка Хеновева, хозяйка. Опрятная темнокожая толстуха под шестьдесят, похожая на добрую кормилицу из бразильского сериала. За совсем небольшие не то что по американским, но даже и по московским меркам деньги она брала на себя уборку, стирку, готовку и все прочее, что составляло пансион. Жила она в том же доме, но на первом этаже, переехав к дочери "в тесноту, да не в обиду", чтоб сдавать свою туристам и являться по первому зову при необходимости. Ее булочки и кофе были бесподобны, в чем мы убедились немедленно, а также вся прочая стряпня, в чем убедились немного позже.

Вечером того же дня я позвонил Ивану Ивановичу по мобильнику. Удобную эту вещь надо было раньше иметь всем, тогда Кольке не пришлось бы ломать комедию с переодеванием в газетчика. При побеге из гостиницы он тоже не помешал бы, только вот заботливая сестренка положила дорогую игрушку себе в сумочку. Но лучше поздно, чем быть окончательным дураком, и теперь каждый компаньон имел свой при себе, а чтоб не заморачиваться с платежами, сразу положил каждому на счет по изрядной сумме.

Иван Иваныч выслушал внимательно про все наши приключения и решение пересидеть тихо одобрил.

– Я вот тише воды, ниже травы, и пока бог милует нас со старухой.

И пошли дни, в общем, бездельные. Стоял тропический июль. Спасаться от зноя можно было разными способами. Например, не вылезая из воды на пляже. Или за пивом болтая о чем-нибудь приятном в подвальном баре с кондиционированным воздухом. Или сидя дома, где в любую жару гулял прохладный сквознячок. Слушали музыку или смотрели телевизор, тот самый.

По нему не только политическую дребедень передавали, но и кино показывали, и новости случались. Одной из самых громких была – взрыв в гостинице "Ривьера", через несколько дней после нашего прибытия. Событие из ряда вон, и ничего хорошего в таких происшествиях не бывает. Потом еще несколько дней подряд шли "разборы полетов" следствием.

Но, разумеется, главным балаганом для меня оставалась "Меса редонда" и поддакивающий всем начальникам шут, который ее вел, с постоянно кивающей, как у фарфоровой собачки в машине, головой. Она шла в разное время, и если мы оказывались дома, я этого развлечения не пропускал.

И вот на другой или третий день после взрыва гостиницы Макс, хуже всех говоривший по-испански и потому не вслушивавшийся в текст передачи, обратил внимание на то, что музыкальная заставка перед ней стала звучать чуть-чуть иначе.

– Они, что ли, в трауре? Говорили, что взрыв произошел как раз в момент начала передачи, и что будто бы бомба была как раз в телевизоре запрограммирована на этот сигнал.

Сказал и забыл. Но Колька обратил внимание и на следующий день подтвердил: изменился звук, добавились какие-то писки и шорохи.

Опять не придали значения этой ерунде, но на другой день были в гостях, и уже я сам прислушался: по-разному звучали музыкальные заставки на "Рекорде" бывшей сослуживицы Марии, кубинки Долорес, и нашем "Панасонике".

Как есть ерунда. Но что-то меня заставило на другой день внимательно слушать все звуки из телевизора. На заставке "Меса редонда" он как-то странно свиристел, будто играл одновременно две мелодии.

Я в этой технике не особенно силен. Но тут, почесав репку, я решил, что не побоюсь выставить себя в случае чего подозрительным маньяком, и попросил у Кувалды, днюющего и ночующего у нас (благо, не особо обременен был делами аспирант и младший преподаватель), отвертку.

Удивился, но сбегал к тетушке Хеновеве и принес просимое.

Я уже говорил, что не особо разбираюсь в этой технике. Но где что и для чего, в общих чертах понимаю. И лишнее обнаружил довольно быстро.

Это оказался увесистый, на два килограмма, кусок взрывчатки. Я только догадывался, что это должна быть взрывчатка, сам ее отродясь в руках не держал, но Кувалда, отбарабанивший в армии положенные два года, признал что-то похожее на гексаген. Детонатора, правда, не было. Какой же придурок повезет бомбу со вставленным детонатором? И было еще устройство со спичечную коробку, оно-то и свиристело параллельно с заставкой "Меса редонда". Был бы детонатор, включило бы.

Нет детонатора, свистит вхолостую. Такая вот самоделка.

Обалдевшее семейство следило за мной, как за фокусником, вынимающим кролика из шляпы. Взрывчатку и механизм запуска, правда, свинтил Кувалда. Он лучше остальных знал, как с этим обращаться.

– А дальше что с этим делать?

Это Макс у меня спросил, но сам же и ответил:

– Утопить все вместе, и телевизор и взрывчатку.

– Концы в воду?

– Типа того.

Но возразил неожиданно Кувалда:

– Ребята, не подумайте, что я такой патриот социалистической родины. Но, во-первых, от близнеца этого ящика погибло народа уйма. Криминал налицо, а мы, как ни крути, замешаны. Свидетели минимум, потому что в бумажке, вот она – и он потряс куском зеленой картонки, – имя транспортировщика. По номеру грузового талона владелец билета вычисляется за две секунды!

Я могу не любить социализм и Фиделя, но если они, шлюхины дети, меня невзлюбят, мне придется туго. Тут, мои дорогие, принято бить своих, чтоб чужие боялись. К тому же, Макс, во-вторых, вот ты рот раззявил, взял чужой коробок, а ведь на том, что остался у террористов, бирка с номером тоже осталась. И не факт, что ее уничтожили, и не факт, что не доберутся до этой команды подрывников. Доберутся, знаю я наших бульдогов, дайте только время. И в какой заднице мы будем?

Против логики не попрешь, прав был Кувалда.

– Уехать отсюда поскорей, – поежилась Мария. – Пока никто ничего не проведал.

А вот тут уже я возразил:

– Мы-то свалим. А Маурисио? Он-то тут как гвоздем пришит, ему свалить не выйдет.

В любом случае он под самым большим ударом стоит. Что, бросим?

– Ну так придумай что-нибудь!

Эта реплика прозвучала в унисон на четыре голоса.

И я стал думать.

Подумав, я отмел как практически невероятную возможность того, что неведомые террористы не уничтожили багажный талон. Если настолько не соблюдают конспирацию, значит, профнепригодны, а профнепригодным не удалось бы устроить взрыв. Таким образом, ниточка к нам с этой стороны отсекается. Можно было бы и концы в воду.

А с другой стороны, народа погибло много, и совесть не вся пропита Вязаться с местной охранкой… Тогда уж не с полицией, а с контрразведкой. Это серьезная публика. Полиция – что с нее взять, начнет нас первых подозревать, трясти и таскать на допросы. Того гляди, кончится депортацией. А у нас так славно все уже устаканилось, и вроде даже Мариковы подручные со следа сбились.

Или по крайней мере отстали.

– Так мы и сделаем: и невинность соблюдем, и ребенка заведем. -???!

– Маурисио, у тебя есть какой-нибудь знакомый стукач?

– У нас этого добра как у сучки блох!

– Тогда найди такого, которому все это нежданное счастье можно подкинуть.

Главное, чтоб нас сдали не в полицию, а к серьезным людям Понимаешь, о чем я?

Хмыкнул Кувалда.

– Лучше я знаю вариант – все можно человеку рассказать, и не сдаст.

Тут уж глаза вылупили мы с Максом:

– Какой такой, к едрене фене, стукач получается? У него, случайно, пиджак не прорезан, чтоб крылышки выпускать?

Мария хихикала:

– Мальчики, это Куба, тут и не такое бывает!

– Зачем ей пиджак прорезать, – отвечал Кувалда, – если она отродясь их не носила и вообще предпочитает полуголый вид?

– Твоя баба? – с хода просек ситуацию Макс.

– И да и нет. Она женщина, можно сказать, общественная.

– Проститутка, что ли?

– Ну, – замялся Кувалда, – не совсем. Она танцовщица в "Тропикане". А до этого была в цирке акробаткой. Оттуда я ее и знаю, и уж поверьте, знаю, как облупленную.

Танцовщица в "Тропикане" – этим сказано было все. Это означало хорошо образованную, воспитанную, умеющую поддержать беседу и деликатно промолчать, обязательно смуглую и сумасшедшее красивую профессионалку. Они были легальными, неофициально разрешенными проститутками, они стоили очень дорого, подобно японским гейшам или гетерам высшего разбора в древней Греции.

И все до единой проходили проверку на политическую благонадежность, и всем вменялось в обязанность сообщать, если что-то кое-где порой. А иначе – прощай, "Тропикана", красивая жизнь в нищем городе и заграничные гастроли, откуда труппа возвращалась ополовиненной. Девчонок расхватывали, как горячие пирожки. Нет, не по борделям, не найдете вы в Европе кубинку в борделе. Этих девочек брали замуж, не смущаясь прошлым. А на их место выстраивалась очередь из претенденток, и уж конкурс там был – куда любому институту!

Такова была и Зорайда Васкес, тридцатидвухлетняя обольстительница, замечательная танцовщица и акробатка. Нет-нет, на самом деле она была артистка, какую и в европейский цирк взяли бы. Мы специально пошли посмотреть на нее в "Тропикану".

И пригласили к столу. Кувалда представил нас, и мы поболтали с полчаса.

Макс сразу очаровался – фигура такая, что я его понимаю. Я-то больше смотрел в глаза и слушал, что и как говорит. И уверился в правдивости характеристики, данной Кувалдой: "Если ты сам не гад – не сдаст ни в жизни!" Потому что в перьях и блестках сидел перед нами, отбросив напускную томность, такой простой и честный пацан, что любо-дорого. Не девчонка, мальчишка, с мальчишеской любовью к авантюрам и риску, к опасным трюкам, с мужским пристрастием к адреналину в крови.

Это не все, далеко не все мужчины могли разглядеть, тем больше по ней сходя с ума: успеху ее завидовали и вдвое более молодые.

Кувалда пригласил ее на другой день к нам и выложил все как есть про телевизор и его начинку. И про наше желание стоять в сторонке.

– А копается с этим пусть твой кузен Мартин.

Мы уже были просвещены насчет того, что кузен Мартин Васкес служил именно в контрразведке в звании капитана.

– А! – махнула она рукой. – Мартина услали в Сантьяго, там он сейчас служит. А между прочим, это хороший повод дать ему вернуться в столицу. Давайте дружно придумаем, как у меня очутился этот коробок, и я отошлю братцу письмо. Или позвоню. Почему, спросят, кузену, а не по ведомству? А какая разница, все равно по тому же ведомству получается. А какой спрос с меня, шлюхи? А уж братец припылит, и найдет, как примазаться. Добро, договорились!

Очень скоро мы пили кофе в гостиной с высоченными потолками, какие часты в Старой Гаване. Обшарпанный дом с колоннами, антикварная мебель. Ее просто не меняли лет пятьдесят, а то и больше. И телефон был старомодный, настенный, с рогатыми держателями для трубки, времен еще до диктатора Батисты. Зорайда разговаривала со своим кузеном в Сантьяго.

– Ну не мыло, но что-то на него похожее. Вес? Килограмма два, наверно… ты что стонешь? Хорошо-хорошо, под кровать поставлю… зеленая картонка, что-то от авиабилета. Устройство? Это ты меня спрашиваешь? Я в этом разбираюсь, братик, гораздо хуже, чем ты в кружевном белье. Не разбираешься в кружевном белье? А я разбираюсь в электронной ерунде? Не ерунда? А я почем знаю?! Короче: дело семейное, можно сказать. Мне принесли и попросили тебе передать. Почему тебе? А потому что пол-Гаваны знает, кто кузен Зорайды Васкес! Желаешь взяться сам, я к твоим услугам. Не желаешь, звоню Педрито. Перезвонишь через пять минут? Хоть через пятнадцать, я не спешу. И попробуй только сказать, что я сделала все не как полагается!!!

Она повесила трубку на рогатые рычаги.

– Родня родней, а друзья друзьями. Я ему не сказала, что у меня завтра как раз начинается командировка с одним немцем. Недели две меня тут не будет, некого ему будет допрашивать. Он собрался развернуться с тем барахлом, что в коробке, один, – ему ж выпендриться надо! Зачем делиться с кем-то, вдруг звездочек на всех не хватит? И отмазка есть – дело-то семейное. Притом у нас есть предписание о сохранении инкогнито агентуры. К такому делу, ясно, это не относится, но если нарвется братишка на коллег, можно сыграть под дурачка. У нас это, знаете ли, часто проходит! Знаете, почему? Дураков много. А умному дураком притвориться куда легче, чем наоборот.

Так что, детки, – заключила она философски, – можете отдыхать и развлекаться в свое удовольствие. "Хэ-дос" прикроет ваши задницы.

"Хэ-дос" – G-2 – кубинская контрразведка. Контрразведка вообще крыша солидная. В случае чего она вполне прикрыла бы нас от Марика с компанией. Тем более, что я бдительности не терял. И просил не распространяться никому относительно наших причин появления на острове. Приспичит, попросить помощи можно не то что у чужой контрразведки, у черта самого. А пока не приспичило – обойдемся. Пока мы туристы, и все.

Вышло, однако, не совсем по-нашему. Капитан Мартин позвонил через десять минут и был краток донельзя.

– Сестренка, по-семейному тут не обойдешься. Прищеми свою роскошную попу, сейчас к тебе приедет Педрито. Расскажешь ему про добровольных помощников.

– Что про них рассказывать, вся честная компания сидит у меня! -????

– Они сами все расскажут твоему Педрито!

А тот, легок на помине, нарисовался на пороге, едва Зорайда положила трубку. Он, наверно, мчался по городу с сиреной и мигалками, если только не ждал где-то за углом. Невзрачный такой на вид, вроде меня, тоже с усами, в очках, и нос длинноват. Только постарше немного, ближе к сорока, чем к тридцати.

Для него большое количество публики в квартире было сюрпризом: видно, не успел предупредить коллегу капитан Мартин.

– Ола, крошка! Кто из них подложил мину под твою прекрасную попу?

– И ты про попу? Убью без пистолета!

– Но уж очень она у тебя хороша! Дорогие друзья, называйте меня майор Педро или просто Педро, кто не любит обращения с чинами. Зорайда, где она там, твоя бомба?

Та полезла под кровать, снова явив на всеобщее обозрение тугой, мускулистый зад.

Когда она оттуда вылезла, коробку приняли двое словно из воздуха возникших парней, в отличие от майора Педро, в униформе. Майор взглянул бегло, не вдаваясь в подробности, велел унести. По-свойски подсел к столу, сам налил кофе.

– Дорогие друзья, я представился, вам бы тоже стоило. Как кого зовут, кто у вас тут за главного и как, самое интересное, эти штуки все попали к вам?

За главного выступил Кувалда, в качестве единственного кубинца в компании. Так понравившийся мне с хода нестандартностью протокола майор Педро не особенно удивился ни русским, ни перуанцу – поскольку, само собой, я выехал из России по своему подлинному паспорту. Всем пожал руки, а ладошку Марии немного задержал в руке:

– Сеньора Гусман, мы не могли случайно видеться раньше?

– Могли, майор, за пять лет на Кубе наши пути могли пересечься не раз!

Она вкратце объяснила, где работала. Майор покивал: друзья друзьями, но и за советскими специалистами тоже приглядывали для верности.

Представив всех на предмет кто есть кто и кем кому доводится, Кувалда перешел к главному, начиная с того момента, как Макс взял в аэропорту чужую коробку. Майор изредка перебивал вопросами.

– Так сколько было телевизоров? Ваш и еще два? Интересно! И в первый же вечер сперли коробку, а потом залезли в дом за "Панасоником"? А сколько было тех черепашек-ниндзя? А твой брат не отказался бы попытаться вспомнить хоть что-нибудь о том, как они выглядели? А вы уверены, что в квартиру Хеновевы Ривери никто не лазил? А, ну да, иначе этого подарка нам не оставили бы. Значит, прохлопали момент, когда вы перевозили телевизор. А как потом не отследили? Всю неделю к маме не показывался? Ну ты обормот! Сеньор Канталупа имеет музыкальный слух? А сеньор Гусман оказался самый бдительный? Мое уважение, сеньор: были бы вы кубинец, позвал бы на работу к нам. Кто догадался втянуть в это дело женщину? Ты?

Дважды обормот. Не знал, куда позвонить? Тоже мне кумовство-приятельство!

При этих словах дверь открылась, и на пороге нарисовался сам кузен Зорайды, капитан Мартин Васкес. Я тогда подумал, что он использовал телепортацию или одолжил у какой-нибудь местной ведьмы помело. Второе оказалось ближе к действительности: прилетел на военном самолете. Смуглый, как и кузина, красавчик успел на сладкое: обсуждать, что нам дальше с этим всем делать.

– Господа, если уж вы сами решили сотрудничать с нами против наших террористов, мы можем рассчитывать на дальнейшую вашу помощь?

Итог было спрогнозировать так же легко, как ежедневный тропический ливень. Нас брали под плотный колпак. Передвижения не стеснялись, но согласовывались. И кто бы куда бы ни направлялся, за каждым незримо следовало наблюдение, даже если Кольке вздумалось сбегать в "Коппелию" за мороженым. То, что пытались достать дважды, могут попытаться достать и в третий раз. Прохлопали? Поможем, Маурисио с Максом предписали пару раз навестить донью Лауру. Хеновеве, так и быть, простят отсутствие регистрации на нас, но в ее квартире будет недремлющий пост.

Где будет еще минимум десяток, нам, понятно, докладывать никто не собирался. Но любому ежику понятно, что они будут, и я хихикал про себя. Ау, Марик, где ты со своей оравой? Ни один криминальный авторитет не может тягаться со спецслужбой, если, конечно, она не коррумпирована. Но к данному случаю это не относится.

Терроризм с политической подкладкой – не проституция и не наркотрафик. И уж задницы нам прикроют на совесть.

А ответственным за это дело назначался капитан Мартин Васкес. Из Сантьяго, куда капитана перевели из столицы в ходе "планомерной ротации кадров" и где он тосковал безмерно, его вернули в столицу пока что в порядке прикомандирования. С шансом вновь вернуться в столицу. Если, конечно, отличится. Можно было не сомневаться, кузен прекрасной Зорайды станет копытом землю рыть.

К маменьке Маурисио сходил в компании с Максом. Сирил беседовал и с капитаном Мартином, и с майором Педро… Безуспешно. Ну, выяснили, что трое было мужчин с замотанными в платки лицами, два низкорослых, один повыше. Все трое должны были на лицах носить следы побоев в виде синяков.

– Пол-Гаваны арестовывать можно по этим приметам! – ругался майор Педро. – Синяки! Еще бы месяц спустя про них вспомнили!

Конечно, занимались этим делом и гораздо более высокие чины и инстанции. Как пить дать, сводки с нашими именами лежали на столах полковников и генералов. Но уже не касалось это нас непосредственно, и наше дел оставалось телячье – проводить время как ни в чем не бывало.

И снова потянулась вечная сиеста, блаженное ничегонеделание. Мы проводили время как примерные отпускники, дни проводя по большей части у моря, а вечера – или в гостях по старым знакомым Марии, или чаще – где-нибудь в кафешке с живой музыкой.

Только не Кувалда и Макс. Как только кончалось "детское" время, после одиннадцати примерно, они испарялись. Не могу сказать, что в направлении вовсе неизвестном. "Тропикана", "Ла Руэда", – да мало ли в городе было злачных мест!

Появлялись под утро и со следами помады. А с пятницы по воскресенье, когда бурлила толпа на набережной и прилегающих улицах, могли и вовсе не прийти домой, несмотря на мои внушения.

Карнавальный климат расслаблял и лишал осторожности. Пожалуй, из всей компании один я вспоминал об опасности, которая еще нависала. Но и я поддался общему поветрию. Прошел месяц со времени вашего приезда на Кубу, и кроме приключения с бомбой, ничто не нарушало спокойствия. Все реже я смотрел по сторонам и все чаще – на Марию.

А она расцвела и посвежела, она напоминала розу, пересаженную из вазона в открытую почву. Как она танцевала! Кумбия, сальса, меренге – танцы, про какие в Москве и не слыхивали и про которые я сам давно позабыл, в суете, заботе о деньгах, мелькании цифр, наслоении иных языков. И теперь вспоминал, что сам я тех же корней, что бамба и кумпарсита требуют тех же широких юбок с оборками и звонких каблуков, что суть их одна. Суть их – любовный призыв, взаимное заманивание и противоборство, дикарская ясность чувств и желаний, то, что никакое образование, никакой космополитизм не смоет, не отменят никакие правила хорошего тона. Тот не мужчина, которому не кружит голову вызов древний, как мир.

И я старался не оплошать. Когда заносило нас вечером на Малекон, знаменитую набережную, где танцы кипели, как суп в котле, я снимал очки, засовывал их в карман рубашки и нырял с головой в общий водоворот.

Без очков я вижу плоховато, признаюсь, близорук. Не настолько, чтоб быть беспомощным, но эти три с половиной диоптрия смазывают контуры окружающего мира, особенно вечером, при электрическом свете или вовсе в потемках. Но танцевать они мешали, норовя слететь, и вообще, как говорят, темнота – друг молодежи.

Зачем я их тогда достал? По толпе проталкивался негритенок с корзинкой, он продавал кулечки-фунтики с соленым арахисом. Я собрался расплатиться и не вспомнил, в каком кармане у меня песо, а в каком – доллары. Достал очки и посмотрел. При этом все равно продолжал пританцовывать – музыка дергала за ноги, и случайно посмотрел на Марию.

Наверно, я отдал мальчишке монетку не из того кармана, судя по его скорости испарения. Мария танцевала с закрытыми глазами, и по щекам катились слезы. Она не видела, как я надевал очки и как снимал их. А я не стал спрашивать, что за рану растревожил карнавал. И не моя вина, что это выяснилось довольно скоро.

Если Кувалда и Макс вовсю кобелировали по ночной Гаване, и им никуда не хотелось, то об остальных такого сказать было нельзя. Колька ныл и просился в Ольгин к друзьям, нам с Марией надоел город. И я надавил на компаньонов: девчонки везде хороши, а тут нам пора и честь знать.

Согласились нехотя, но назначили дату отъезда в Ольгин.

И тут, как холодный душ, звонок от Ивана Иваныча:

– Ваня, эти морды лазят по Архангельску! Я видел тут и Марика самого. Он меня, правда, не видел, иначе я бы я с тобой не разговаривал. Знаешь, что я думаю? Что они обломались с тобой, поскольку там вам не тут. А тут они у себя дома, и ко мне могут подобраться в любой момент.

Я подумал примерно так же.

– Иван Иваныч, загранпаспорт у вас есть?

– А вот тут проруха на старуху вышла… Нету у нас загранпаспортов с Натальей.

– Напрасно не позаботились. Теперь вот что: машина у вас там есть?

– Новехонькая! Купил себе "бобика", дороги тут плохи.

– Я понимаю, что долго и тяжеловато вам будет, но постарайтесь для себя: до Москвы поезжайте на машине.

– Чтоб не светить ни в аэропорту, ни на вокзале?

– Именно так. Приезжайте в Кучино, найдите Штеренгорца. Он в два счета спроворит вам паспорта. И давайте-ка к нам в компанию. И встретим, и устроим, и ягод послаще клюквы найдем. Только жену предупредите, чтоб не ревновала к здешним вертихвосткам.

Побольше полутора тысяч километров на "Уазике" для человека за семьдесят – не шутка, однако ж за двое суток добрались старики до Кучина, по-прежнему избегая заезжать в свою городскую квартиру. В Кучино и остановились, благо мерзости запустения в нашем обиталище не наблюдалось. Там плотно прижился Миша. И хоть обитал он в основном в мастерской и Колькиной комнате, хоть выветрился запах кофе, вытесненный ароматами стружки, лака и прочего, грязью и пылью жилище не зарастало.

Старика с женой тесть встретил по-приятельски, все три дня развлекал их разговорами, которые Иван Иваныч уже очень хорошо понимал. Три дня, потому что ровно столько понадобилось шустрому французу Штеренгорцу на оформление заграничных паспортов.

Не двух, а трех: на наше удивление, с ними попросился и сам Миша… С ним я, понятное дело, по телефону пообщаться не мог. Мне Иван Иваныч перетолмачивал: мол, захотелось посмотреть, что за места, где его ребятишки столько лет прожили, и вообще отдохнуть, отпуск устроить.

Я ничего не имел против того, чтоб Мишаня провел отпуск с нами, и ничего такого не заподозрил. Это Мария помрачнела и сказала:

– Чует сердце, опять мамуля фортель какой-нибудь выкинула. То ли новый любовник, то ли со Штеренгорцем опять связалась?

Она хорошо знала мамулю. Оказалось – опять. Раз зашла Ирина Анатольевна в мастерскую к мужу, другой раз зашла, повстречав оба раза старого воздыхателя, а потом стала через раз заходить в кабинет Абрама Моисеевича на первом этаже.

Сплетен тесть слышать не мог, а ситуацию просек из-за виноватого выражения на лице француза. По жене определить ничего не мог: с неё все скатывалось, как с гуся вода, и прежнее выражение проститутской невинности на свежем лице… Не стал Миша скандалить и лица бить. Просто объяснил Штеренгорцу, что уезжает, а они – как хотят. И жену даже не предупредил. Только попросил поберечь инструменты, заботливо упакованные, положил на карточку все бывшие у него деньги, и собрал чемодан поосновательнее. Благо в аэропорт ехали на том же "бобике" с архангельским номером, три дня простоявшим на задах магазина и туда же водворенным до возвращения хозяина тем же Штеренгорцем, не побоявшимся проехать через всю Москву на чужой машине без доверенности.

Иван Иваныч в Москве, по моему совету, тоже запасся мобильником и положил порядочно денег, чтоб хватило надолго. Взяв билеты, позвонил мне:

– Ваня, вылетаем завтра чартерным рейсом, прилетаем в Сантьяго. До Гаваны ничего, хоть убейте – туристический сезон, говорят, будь он неладен. На другой конец острова вам переться – не слишком я вас гружу?

– Что вы, Иван Иваныч, нам и самим в столице надоело, хотели куда-нибудь в тот же край. Так что не волнуйтесь, ничего страшного. Встретим. Тут у нас на Шипке все спокойно.

Этого спокойствия оставались считанные часы.