Текст книги "У ночи тысяча глаз"
Автор книги: Корнелл Вулрич
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
– Выпей еще немного шампанского, милый. Пока оно совсем не выдохлось. Ну-ка, мы выпьем с тобой на брудершафт, ты и я. – Их руки переплелись, и они выпили.
– Желает ли джентльмен с другой стороны стола, чтобы я и с ним выпила на брудершафт? Он о чем-то задумался? Не находит слов? А-а, просто завидует!
Она потянулась к нему, взялась за конец его галстука-бабочки, дернула за него, и узел развязался.
– Если мне не изменяет память, когда-то это считалось приглашением.
– Приглашением к чему? – спросил Шон.
– Совершенно верно – к чему? Этого я так и не узнала, – призналась она. – Сроду еще такого не делала. Вероятно… снова завязать галстук.
Он вдруг нанес ей ответный удар, когда она меньше всего ожидала: взялся за ее вельветовый бант и попытался развязать его. Ничего из этого не вышло.
– Мужлан, – ласково пропела она. – Он же так сшит.
– Да, теперь знаю, – с грустной миной Пьеро ответил он, разглядывая свои неловкие руки.
Наступила ее очередь. Она пробежала пальцами по его волосам, и они встали торчком, напоминая метелку из перьев для смахивания пыли.
Он скрестил руки на груди, снисходительно глядя на нее с бесконечным терпением.
– Играете с динамитом, мэм. Вам не миновать беды, не успеет еще эта ночь за… – Он быстро замолчал.
Рид, казалось, ощутил поток холодного воздуха или приступ одиночества.
– Вы оба так далеко от меня. Вокруг меня слишком много пустого пространства. Пододвиньтесь поближе, – взмолился он. – Чуточку поближе.
– Ну что ж. Я пододвинусь до угла со своей стороны. А вы – до угла со своей, Том.
– Обойдите вокруг стола, – запинаясь, сказал Рид. – Сядьте рядом со мной.
Они поставили свои стулья рядом с ним.
– Но ведь в таком случае вся противоположная сторона оказывается удивительно голой, – не имея в виду ничего плохого, возразил Шон.
– Передо мной стол, – просто ответил Рид.
– Так уютней, – поддержала она. – После основного блюда уже неважно, где вы сидите. – Она обняла отца за плечи. Шон поднял руку и тоже обнял его.
– Ну вот, голова к голове, вот так, – продолжала она. – Кто-нибудь знает какие-нибудь анекдоты? Самое время для хороших анекдотов. И не обязательно, чтобы они были чистыми, можно прибегнуть к помощи эвфемизмов.
– Я знаю один про фараона, – вспомнил Шон, – он чистый, а вот хорош ли, не мне судить.
Она потянулась к пачке сигарет, которую он положил перед ними, со словами:
– Терпеть не могу женщин, которые приходят на обед без своих сигарет.
Шон рассказал анекдот. Он оказался не слишком веселым, зато намерение его было добрым. Джин долго смеялась, выражая свое одобрение.
– А теперь вы.
Она рассказала свой, слишком уж тонкий и умный.
Лицо у Шона совершенно не изменилось.
– Не понял.
– Он хочет, чтобы я снова повторила это слово, – запротестовала она. – Enceinte.[7]7
Беременная (фр.).
[Закрыть] Ну, вы удовлетворены?
– По запаху?[8]8
Французское слово Шон воспринимает на английский лад – on scent – отсюда и недопонимание.
[Закрыть] Но что же она имела в виду, говоря это? Тут невольно на память приходят чистокровные гончие…
Отчаявшись, Джин хлопнула его по руке:
– Как-нибудь в ближайшем будущем нам с вами, милый мой, предстоит долгий разговор. Я вижу, есть много такого, о чем вам никто никогда не говорил.
– Только когда речь заходит о французском, – парировал он.
Она встала и оскорбительно щелкнула у него перед носом пальцами. Шон откинул голову, сделав вид, что испугался.
Джин принесла на подносе чашечки с кофе:
– Кофе с коньяком. Хотите увидеть синее пламя? Дайте спичку, покажу.
Он самым неподдельным образом поразился, поскольку, очевидно, никогда прежде не видел горящий cafe-cognacs.
– Но как же его пить? – невинно спросил он.
Она засмеялась:
– Вот такой вы мне нравитесь. Мужчины должны быть немножко простаками. Боже, терпеть не могу умников. Сначала задуйте пламя, cheri.[9]9
Дорогой (фр.).
[Закрыть] Давайте послушаем музыку! – воскликнула она, властно постучав по столу. – Хочу танцевать! Поставьте что-нибудь в той комнате на пианолу.
Сначала до них донеслась музыка, потом вернулся он. Дверь не распахнул настежь, а оставил лишь слегка приоткрытой, чтобы было слышно музыку.
Она встала и протянула руки:
– Идемте! Потанцуйте со мной.
Рид встревоженно повернулся бочком на стуле, чтобы по-прежнему видеть их.
– Не слишком далеко, – прошептал он, умоляюще глядя на нее.
– Мы здесь, у тебя за спиной, – пообещала она. – Прямо за твоим стулом. Потопчемся на одном месте, как в тесном ночном клубе.
Шон покачивался, словно не зная, когда начинать.
– Что это? – спросил он.
Она прислушалась к ритму:
– Танго. Вы даже не заметили, что поставили. Пошли, я покажу вам, как его танцевать. – Она слегка его встряхнула, от рук и выше. – Ну же. Ведите! Вы что, к месту приросли?
Он притянул ее к себе:
– А что теперь?
– Теперь разожмите руку, вытяните ее. Вот так. Двигайтесь вперед по косой. Ну вот, у вас получается.
– Но ведь так вы окажетесь у стены.
Она закатила глаза к потолку:
– Послушайте, мы же танцуем, а не осматриваем зал. Поверните и идите в другую сторону.
– А куда же девать руки? – спросил он, бросив на них взгляд.
– Они сами потянутся за вами.
Назальный тенор в соседней комнате затянул припев.
– О-о. – Она резко остановилась, как будто что-то было не то, и легонько оттолкнула его от себя. – Быстренько пойдите и смените пластинку, – тихо шепнула она. – Испанские слова могут подействовать на него. Мы оба говорим по-испански.
– Да что в ней такого, в этой песне?
– «Adios Muchachos».[10]10
До свидания, ребята (исп.).
[Закрыть] Прощальная песня.
Он поспешно вышел. Джин с любовью прижала к себе голову отца, постаравшись при этом закрыть ему уши.
Музыка смолкла. Потом снова зазвучало что-то в более живом темпе. Шон вернулся, отдуваясь.
Они снова сели, по обеим сторонам от Рида. На сей раз стали подпевать. Первой запела она, Шон присоединился к ней, пусть и не очень уверенным голосом.
– Давай и ты подпевай.
Она опять обняла Рида за плечи, и все трое образовали интимную тесную группу.
Похожие на пергамент губы Рида тоже наконец зашевелились, запинаясь, он стал повторять за ними слова.
Их головы сблизились. Свободной рукой Джин дирижировала, а Шон отбивал такт вилкой по ножке бокала.
Сейчас они были ближе к успеху, чем на протяжении всего вечера. Вместо отсутствующей улыбки на губах у Рида появилась торжествующая гримаса младенца, который чувствует, что сотворил нечто в высшей степени похвальное в глазах безумно любящих его взрослых.
Улыбаясь, он, казалось, обо всем позабыл. Шампанское, музыка, хорошее настроение славной девушки…
– Я тоже хочу танцевать! – сказал он вдруг. – Я хочу танцевать с моей маленькой девочкой.
Она бросила на Шона победный взгляд, не помня себя от радости вскочила на ноги.
– Вот сейчас мы им покажем, как это делается. Эти молодые люди слишком медлительны.
Они начали медленно, неуверенно, шатким полукругом.
– Как в былые дни, дорогой? – ворковала она ему на ухо. – Как в Риме, как в…
Шон, оставшийся за столом, стал было прикуривать сигарету, его лицо одобрительно светилось. Но вдруг замер, сигарета выпала у него изо рта.
С ними что-то случилось! Рид как-то весь обмяк, его тело стало сползать вниз, несмотря на все ее попытки удержать его.
Леденящий душу шепот зазвучал громче живой безжалостной музыки:
– Джин, я умру. Умру…
Шон вскочил из-за стола, чтобы помочь ей, и один из бокалов с шампанским перевернулся.
Рид уже опустился на колени, как будто медленно отдаваясь смерти. Он все еще прижимался к Джин, а она, широко раскрыв глаза, не сводила с него взгляда.
Их поза очень напоминала распятие.
Шон увидел, как ее губы зашевелились, и скорее понял, нежели на самом деле услышал, что они говорят:
– Ничего у нас не получилось, Том. Ничего не получилось. Ничего мы не достигли.
Последняя запоздалая капля вытекла из опрокинувшегося бокала и исчезла. И как только она упала, ее уже было невозможно вернуть, как самое жизнь.
Глава 14
Полицейская операция: Доббс и Сокольски
– Сокольски, лейтенант. Произошло нечто невероятное, как пить дать. Как вы и предсказывали. Простите, что поднял вас в такую рань…
– Ничего, ничего. Фараонам не положено спать, фараоны для того и созданы, чтобы могли спать другие. Что там произошло?
– Все развалилось. Раскрылось. Распалось на части. Дело такое. Минут сорок назад, примерно в два тридцать, я спал, лежал на койке, отдыхал, а Доббс сидел с наушниками. Наш голубок тоже был в постели примерно с одиннадцати. Мы слышали, как заскрипели пружины его кровати, а после этого ни звука. Ну вот, а около двух тридцати Доббс пододвинулся ко мне, все еще с наушниками, и разбудил меня, прошептав: «Тебе лучше самому послушать. Кто-то только что пришел туда…»
– А? Что ты сказал?
Доббс для предосторожности прикрыл рот напарника рукой:
– Заступай на пост. Он только что открыл дверь. Кто-то стучал. Тихо, но довольно долго.
Сокольски надел запасные наушники, нащупал блокнот и карандаш. Тот выскользнул у него из рук и с легким стуком упал на пол.
– Осторожней, чертов дурак, – зло прошипел Доббс.
Они оба были теперь наготове.
Тишина.
– Должно быть, просто глядят друг на друга, – пошептал Доббс. – Ни слова. Дверь открыта, я слышал, как она открылась.
– Возможно, он его не знает.
– Тогда бы он спросил: «Кто вы?». Ш-ш-ш! Начинается.
(Расшифровка стенографической записи из блокнота.)
Шарканье ног по непокрытой поверхности пола. Больше одной пары. Дверь закрывается. Ноги попадают на коврик.
Голос (не Томпкинса): «Я хочу поговорить с вами».
Никакого ответа.
Голос: «Ну же, проснитесь, а?»
Томпкинс: «Уберите свои руки, не делайте этого».
Голос: «Тогда хоть немножко очнитесь».
Томпкинс: «Который час? Почему вам непременно надо заявляться сюда в такое время?»
Голос: «Потому что я не намерен рисковать, не хочу приходить к вам днем».
Томпкинс: «Днем не опасней, чем сейчас».
Голос: «Не знаю, что вы имеете в виду. Объяснением можете себя не утруждать».
Скрипит стул, как будто под тяжестью веса.
Голос: «Послушайте меня, у меня не так уж много времени. Давайте перейдем к делу. Вы встречаетесь завтра с Ридом?»
Томпкинс: «Нет (медленно). Нет, не встречаюсь. (Пауза.) Я уже давно с ним не встречаюсь. Завтра ночью он умрет».
Голос: «Нет, встречаетесь! Не надо мне лапшу на уши вешать. Приберегите ее для своей публики на кухне. Мы говорим сейчас о фактах, не нужно всякого вздора. Пошлите завтра ему записку, что хотите его видеть. Он примчится сюда, прилетит, как стрела, выпущенная из лука».
Томпкинс: «Он не придет сюда. Он никогда больше сюда не придет».
Голос (сердито): «Перестаньте молоть чепуху! Твердите как попугай и сами уже начинаете в нее верить. Но меня не обманете! Сейчас я скажу вам, что сделать. Слушайте внимательно и зарубите себе на носу».
Чиркает спичка. Через доски пола доносится запах дыма дорогой сигары.
Голос: «Говорить буду я. Вы просто слушайте. Пошлете ему сообщение, что хотите его завтра видеть. Одного, без девушки. Она об этом не должна знать. Когда он здесь появится, вы скажете ему, что в… э-э… вибрациях, созвездиях, как уж вы их там называете, произошли изменения».
Томпкинс: «Я их никак не называю».
Голос (властно): «Скажете ему, произошло изменение к лучшему. Ему дали подышать. Беда еще может произойти, но уже не настолько определенно, как прежде. Теперь у него есть возможность бороться, частично. У него есть выбор свободной воли. Все зависит от него самого. Он спросит, что ему делать, скажет, что готов пойти на что угодно. Вы ответите, что он мог бы совершить один или два поступка, чтобы оказаться в еще более благоприятном положении. Например, внести некоторые изменения в завещание. Все, как и прежде, достается дочери. Тут ничего менять не нужно. Однако, слушайте внимательно, в случае ее смерти, если у нее нет детей, все должно отойти вам, вы становитесь единственным наследником. Подскажите ему, что с его стороны это было бы хорошей возможностью продемонстрировать, как он вас ценит. Подчеркните, что его дочь ничего не лишается. И если она выйдет замуж и у нее будут дети, пункт отпадает сам собой. Он лишь на тот случай, если она умрет незамужней и бездетной. Думаю, упрашивать его особенно не придется. Завтра его последний день, и ему лучше сделать все завтра. Объясните, раз уж ваши линии жизни подобным образом переплетаются, благоприятные стороны вашей линии жизни имеют возможность повлиять на неблагоприятные стороны его линии жизни. Вы входите в его дом или что-то в этом роде, не мне вас учить, как все обставить, и сможете отвести пророчество, а то и выхлопотать для него полный иммунитет».
Томпкинс (устало): «Но ведь я не могу. Не в моей власти. Это не пророчество, а всего лишь нечто такое, что есть и должно случиться».
Голос (в бешенстве): «Вы перестанете молоть чушь? За кого вы меня принимаете? Я же вам все четко растолковал. Он сделает все, что вы скажете, – верно? А вы сделаете все, что я скажу, иначе…»
Томпкинс: «Да не нужны мне его деньги. Я бы уже давно мог получить их сколько угодно. Он приходил сюда и умолял меня взять их, оставлял мне чеки. Я уже даже не отсылаю их назад…»
Голос: «Да-да, вам не нужны его деньги, не нужны его чеки. Впрочем, один из них вы все же взяли, разве нет? На сумму от пятисот до пяти тысяч долларов. И отдали мне. В данный момент он находится у меня. С вашей передаточной надписью на обратной его стороне».
Томпкинс: «Вы принесли сюда спиртное и напоили меня. Я не знал, что делаю. Я ведь не привык пить. Теперь не помню, чтобы делал это. Думаю, вы сами все подделали».
Голос: «Вы писали у меня на глазах. Это же ваша передаточная надпись, не моя. А если я дам делу ход, вы знаете, что вас посадят в тюрьму на двадцать лет?»
Томпкинс: «Я и так пойду в тюрьму. Только не из-за этого чека».
Голос: «Вы сделаете, как я вам говорю?»
Долгая пауза.
Томпкинс (безразлично): «Нет».
Стул резко отодвигается.
Голос: «Ну так как? Сделаете?»
Томпкинс: «Уберите эту штуку. Она мне повредить не может».
Голос: «Ах вот как? Не может? Мне только и нужно, что дернуть палец, и вы сами убедитесь. Дурак! Жалкий паршивый изъеденный блохами дурак! Вы могли бы быть богатым человеком. Я пытаюсь помочь вам. Пытаюсь помочь нам обоим».
Томпкинс (грустно): «Да нет, дурак-то именно вы. Бедный дурак. Заявились сюда ночью, потому что оказались в безвыходном положении. Но никаких его денег не получите, как бы вам этого ни хотелось. У вас уже не осталось времени. Господи, да вы ведь умрете раньше него. Его час пробьет будущей ночью, а ваш – нынешней. Вы не выйдете живым из этого дома. На лестнице, через две-три минуты…»
Голос: «И кто же свершит правосудие? Уж не вы ли?»
Томпкинс: «В этот самый момент в комнате над нами находятся двое в штатском, они слушают каждое слово, которое мы произносим…»
(Доббс неожиданно попятился назад.)
Томпкинс: «Я все время знал, что они там. Я не мог помешать вам прийти сюда, не мог помешать сказать то, что вы сказали. Какой от того прок? Их имена Эдди Доббс и Билл Сокольски, и они там уже два дня…»
(Сокольски в смятении глухо грохнулся на спину на пол.)
Томпкинс: «Вон, слышали? Ну, теперь-то вы мне верите?»
(Торопливые шаги по полу внизу.)
Томпкинс: «Бесполезно. Никуда вам не убежать. Вы идете навстречу ей, а не от нее. В данный момент смерть несется на вас, я слышу, как машут ее быстрые крылья, чувствую ее, вижу ее, она на пути к вам. Вам осталось жить всего несколько секунд…»
Голос (в бешенстве): «А вот и твоя смерть, подлый двурушник! За то, что подставил меня!»
Выстрел из револьвера.
Дверь резко распахивается, слышны поспешные шаги на лестнице.
Сокольски сорвал с головы наушники, чуть ли не вместе с ушами, швырнул их к стене, выхватил револьвер из кобуры, висевшей на спинке кровати, выскочил из комнаты и бросился вниз по лестнице.
Какой-то мужчина, опережая его на полтора марша, летел вниз очертя голову. Сокольски заорал:
– Стоять! Ни с места!
Сам он резко остановился, прицелился на два с половиной марша ниже мужчины. Последний возник из-за поворота, тут же пальнул по Сокольски, и пуля просвистела у его виска.
Сокольски не шелохнулся. Он не стрелял, держа под прицелом площадку внизу, самый последний марш, рассчитывая, что уложит мужчину там. Траектория была весьма сложная, чуть ли не вертикально вниз. Левой рукой он сжал правое запястье, чтобы придать ему устойчивость.
Фигура мелькнула на повороте лестницы, и одновременно грохнул револьвер Сокольски.
Поворот фигура завершила чисто по инерции, причем преодолела еще три ступеньки, по-прежнему находясь в вертикальном положении, после чего накренилась, повалилась вперед, проехав значительное расстояние, скользя будто на льду, и наконец остановилась.
Когда Сокольски спустился, мужчина был уже мертв.
Минутой позже к Сокольски присоединился Доббс, бледный как мел, и вовсе не потому, что полицейскому, защищаясь, пришлось застрелить кого-то неизвестного.
– Кто он?
Пуля попала в висок. Убитому было лет пятьдесят, хорошо одет. Никаких документов при нем не оказалось. Скорее всего, готовясь к визиту, он позаботился о том, чтобы в бумажнике, кроме денег, не лежало ни одной бумаги, указывающей на его личность. В одном месте когда-то были вытиснены золотом его инициалы, но он и их предусмотрительно соскреб. С внутреннего кармана пиджака была даже срезана этикетка производителя.
– Тут сразу не разберешься, – сидя над ним на корточках, сказал Сокольски. – Пожалуй, лучше подняться туда и…
На лестнице послышался легкий звук, и он повернул голову.
К ним очень медленно спускался Томпкинс. Не украдкой, а именно так медленно, что не раздавалось почти ни звука. Он оказался уже рядом.
Сокольски степенно выпрямился, лицо мрачное, в руке – револьвер. Револьвер, из которого был сделан всего один выстрел.
– Вы избавили нас от лишних хлопот, Джонни, – язвительно сказал он и указал дулом револьвера: – Станьте-ка вон там у стены и не двигайтесь, пока я разберусь с ним. – Он отвернулся и уже хотел было занять прежнюю позицию над трупом.
Доббс, похоже, спустился с голыми руками. Он стоял прислонясь к стене, напротив того места, на которое указал Сокольски. Его немного трясло от полученного шока, он еще не успел оправиться.
Сокольски вдруг повернул голову к задержанному. Тот не остановился, как ему приказали, а продолжал двигаться. Так же медленно, как и по лестнице, только вперед. Поскольку труп и Сокольски находились у него на пути, он обошел их, переступив через вытянутые ноги покойника.
Это было прямое неповиновение приказу полицейского, полученному под дулом пистолета. Сокольски имел полное право застрелить его без единого слова.
Он выпрямился, дуло револьвера находилось, наверное, дюймах в шести от спины удаляющегося человека.
– Вам сказано, станьте вон там! – заорал Сокольски. – Станьте к стене, а не то я всажу в вас пулю! Доббс, ну-ка задержи его!
– Я не в состоянии сдвинуться с места, – прошептал Доббс. Он, казалось, пытался оторвать от стены плечо, но оно будто приклеилось там, как к липучке для мух. – Он знал даже мое имя…
Томпкинс сделал еще один неторопливый шаг – так человек в задумчивости покидает место, которое его больше не интересует, – и оказался перед дверью на улицу.
Сокольски расставил ноги над покойником, и его пистолет снова поднялся, угрожая уходившему мужчине.
– Я предупредил вас, Джонни, – сказал он, и голос его задрожал как бы в предвкушении того, чем он грозил. – Еще один шаг, и он окажется вашим последним на этой земле!
Томпкинс полуповернулся к Сокольски и ответил:
– Ваша штуковина мне не страшна. Мой час еще не настал. – И он сделал еще один шаг.
Даже когда человек удирает внаглую, положено произвести один предупредительный выстрел в воздух, неважно, заслуживает человек того или нет. Томпкинс по-прежнему находился слишком близко, и Сокольски просто не мог поступить иначе. Он поднял револьвер и выстрелил над самой головой Томпкинса. Пуля попала в дверь, которая задрожала, как барабан.
– А теперь вернитесь, – гневно потребовал Сокольски, – пока не поздно!
Томпкинс повернулся, но всего лишь, чтобы открыть створку двери, потянув ее на себя. Он теперь стоял лицом к револьверу, возле дула которого все еще курился дымок.
Доббс еле слышно простонал, приклеившееся к стене плечо слегка осело.
Томпкинс смотрел на пистолет. Он не улыбался, не смеялся над Сокольски, лицо – абсолютно спокойно. На нем скорее заиграл какой-то слабый, отстраненный интерес, как у человека, который, прежде чем отправиться на прогулку, бросает последний взгляд на какой-то предмет, ничего особенного собой не представляющий.
Затем он убрал руку с дверной ручки, снова повернулся, теперь уже к разверзшейся ночи, и перенес ногу через порог.
Сокольски сменил позицию и прицелился в колено, чтобы свалить беглеца, но не убить. Курок щелкнул, но выстрела не последовало, произошла осечка. У него было шесть патронов, и выстрелил он всего дважды, один раз на лестнице и сейчас в дверь.
Вторая нога Томпкинса последовала за первой, пересекла порог.
Взбешенный, детектив сделал прыжок вперед и прицелился Томпкинсу в затылок. На расстоянии четырех футов не промахнулся бы никто, а ведь он обучался стрельбе. Поскольку методы убеждения отказали, Сокольски имел полное право на смертельный выстрел.
Курок щелкнул – и снова произошла осечка. А осечек у Сокольски еще сроду не бывало, сколько он ни стрелял из этого револьвера.
Томпкинс протянул руку и закрыл створку двери.
В какой-то панике, которой он еще в жизни не испытывал, Сокольски как маньяк еще дважды спустил курок – лицо у него при этом напоминало выжатую половую тряпку, – и дважды раздался пустой щелчок. И ничего больше, лишь глухим эхом прозвучал хлопок дверной задвижки.
Доббс снова простонал.
Сокольски рывком распахнул дверь и, пошатываясь, вышел на улицу. На другой стороне сгрудилась непроглядная тьма, нигде ничего не двигалось.
Он повернул барабан, поднял револьвер и выстрелил во тьму. Раздалось четыре громких выстрела, по одному на каждую пулю, которая в нем была, – теперь, когда перед пулями исчезла цель, им не во что было попадать.
Затем револьвер выпал у него из рук, а сам он неожиданно прислонился к дверному косяку, силы покинули его, и он не смог сдвинуться ни на дюйм.
