Текст книги "У ночи тысяча глаз"
Автор книги: Корнелл Вулрич
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Корнелл Вулрич (под псевдонимом Джордж Хопли)
«У ночи тысяча глаз»
В смерти в общем-то нет ничего ужасного. Весь ужас в том, что она представляется нам ужасной.
Часть первая
Глава 1
Встреча
Каждый раз, возвращаясь домой, он шел берегом реки. Около часу ночи. Когда ты молод, это вполне естественно: идешь себе, смотришь на воду, поглядываешь на звезды. Даже если ты детектив и, строго говоря, не имеешь к звездам ни малейшего отношения.
Закончив работу, он мог бы, как все, сесть в автобус. Ведь путь вдоль реки не близкий – приходится делать небольшой крюк. Однако его это не смущало. А чем плохо? Спешить некуда, идешь, насвистываешь. Плещется вода, а звезды, отражаясь в ней, кажутся такими яркими, что взгляд не оторвешь. И помечтать можно – что в том плохого, если тебе уже за двадцать, но нет еще тридцати. А в автобусе, среди своих? Какие там мечты!
Вот почему он любил ходить у реки. Ходить каждую ночь – в час или чуть позже. А когда к чему-то привыкаешь, непременно случается такое, что выбивает тебя из колеи, а то и вообще круто меняет всю твою жизнь.
Звали детектива Шон. Окружающие его не всегда понимали. А кто, собственно, может понять другого? Впрочем, особенно и не старались: времени не было. Случалось, кто-нибудь спросит после службы:
– Эй, Шон, нам не по дороге?
– Нет, я, как всегда, пойду вдоль реки.
А вслед ему летели реплики. Впрочем, не обидные, вроде: «Чудила» или «Мечтатель, что с него возьмешь!». Кто-то соглашался, кто-то – нет. Стоило ли придавать значение всяким пустякам, которые ни на службе, ни на дружбе не отражаются! Поговорят, поговорят, да и снова забудут месяца на два. Глаз это никому не кололо.
И вот опять – он, река и ночь, как было уже много-много раз. Идет легким шагом, тихонько насвистывая. Не заунывно, не назойливо, правда, не очень чисто, если говорить о мелодии. И всегда один и тот же мотивчик: «Покажи мне дорогу домой». Может ли быть лучшее сопровождение, когда в одиночку идешь вдоль реки, кругом – ни души, полнейшая тишина. Только ты и звезды, от которых нельзя оторвать глаз.
Сегодня их мерцало гораздо больше, чем обычно, – ни одной, верно, не осталось в запасниках. Иногда даже казалось, что они вплетены в блестящую чешуйчатую ткань, брошенную в черное небо. С самого верха небесного свода она ниспадала подобно утесу, а дальше, разворачиваясь, полого опускалась, превращаясь в мост, который тянулся по городской стороне реки, выделявшейся на фоне темного противоположного берега с растворившимися сейчас во мраке полями и перелесками. Высоко над рекой гирляндами висели огни бульваров, похожие на редкую нитку блестящих бус. Иногда между светящимися бусинами проплывал крохотный огонек – это на большой скорости проносилась машина, хотя с того места, где находился Шон, казалось, что он едва ползет.
Вдоль набережной, по которой шел Шон, где-то в глубине тянулись в темноте кирпичные укрепления города, прошитые тут и там, на разных расстояниях и уровнях, оранжевыми точками. Перед цитаделью проходила двух– или трехрядная автомобильная дорога. От реки ее отделяла широкая полоса деревьев, и в темени молодой июньской листвы просвечивали яблочным, ярко-зеленым взрывом фонари. Их огни бросали серебряные отсветы на брусчатку тротуара, по которому шагал Шон. Каменный парапет, доходивший ему до пояса, обрывом уходил к черной глубокой воде.
В общем, как можно себе представить, у Шона был весьма подходящий антураж для того, чтобы насвистывать, поглядывать на звезды и мечтать. А почему бы, в самом деле, не помечтать, когда идешь домой ночной порою и тебе двадцать восемь лет?
Итак, он шагал по тротуару, на котором весело чередовались полосы света и тени. Неожиданно взгляд его остановился на одном из светлых пятен: ему показалось, как порой бывает с каждым, что под ногами у него деньги. Однако ноги по инерции пронесли его мимо: наклонишься, чтобы поднять, а там грязная бумага.
Однако свист его прервался, Шон замедлил шаг, повернул назад и все-таки нагнулся. И надо же! Бумажка оказалась тем, на что походила. Пятидолларовый банкнот.
Шон свистнул. На сей раз его свист был коротким и немелодичным. Внимательно осмотрев банкнот с обеих сторон, он хотел уже сунуть его в карман брюк. Однако не успел, увидел, что навстречу ему по тротуару, подгоняемое легким ветерком, что-то движется и движется рывками – пробежит немного, остановится, а то и покрутится на месте, потом снова побежит. Шон подождал и остановил ногой еще одну бумажку. Опять банкнот, только теперь долларовый.
Склонив голову набок, Шон бросил взгляд вдоль тротуара, чередованием темных и светлых полос напоминавшего железнодорожное полотно, убегающее к мосту. Впереди – никого и ничего.
Шон прибавил шагу, держа два банкнота в руке, но уже не насвистывая. И снова остановился, подобрал третий. Теперь он почти бежал, и вдруг – опять. Три в одной руке и один – в другой. Шестнадцать долларов. Он собирал их, словно листья.
Впереди показался мост. Брусчатый тротуар висел уже над водой, так же как и сопровождавший его парапет, – основания под ними не было. Не было и земли, а потому деревья кончились. Зато здесь сияло больше огней – по одному с каждой стороны стояли орнаментальные фонарные столбы. Дальше сплетением и перекрестьем балок темнела громада моста, и дорога уходила в него, словно в туннель.
На мост Шон идти не собирался. Он всегда огибал его и шел дальше, оставаясь на городской стороне мыса, от которого отходило это сооружение. Но не всегда, а точнее – никогда еще не приходилось ему подбирать здесь деньги, причем сразу обеими руками.
И тут что-то сверкнуло, будто одна из крохотных небесных звездочек вонзилась в тротуар. Шон наклонился, чтобы разглядеть получше, а когда выпрямился, то держал в руке кольцо с бриллиантом. С единственным камнем, но большим и чистой воды.
Он внимательно огляделся по сторонам. По-прежнему никого и ничего. И вдруг взгляд его привлекло нечто такое, что нарушало ровность и плоскость линии парапета, возвышаясь над ним. Что-то неподвижное, темное и бесформенное. К этому предмету Шон и направился. Он находился не так уж и далеко; под одним из фонарных столбов. И только подойдя ближе, понял, откуда взялись и эти деньги, и этот перстень. Перед ним возникла черная женская сумочка из мягкого материала, возможно из замши. В подобных вещах он не очень-то разбирался, но на вид сумочка казалась дорогой. На ней красовалась витая монограмма из какого-то блестящего камня, о котором ему еще предстояло узнать, поскольку прежде тот ему не встречался, – камень под названием марказит, или лучистый колчедан.
Без сомнения, сумочку не уронили нечаянно и не потеряли, иначе та лежала бы на тротуаре. Но она не лежала, а стояла на парапете, причем была перевернута и открыта, к тому же смята посередине, словно бы для устойчивости. Казалось, владелица специально распахнула ее и опрокинула на парапет, чтобы изнутри все вывалилось, а потом сгребла содержимое и высыпала поверх сумки да так и оставила, будто хотела сказать, что ни в чем она больше не нуждается.
Многочисленные предметы под сумкой и рядом с ней были из тех, которые, по его разумению, дороги сердцу женщины, например: металлическая пудреница, маленький флакончик-ампула, еще недавно содержавший духи, а теперь разбитый и источавший сладостный аромат. Кто его знает, конечно, что у этих женщин на уме, но зря такие вещи вроде бы не выбрасывают. Видно, дело дошло до крайности. Еще рядом с сумочкой лежала толстая пачка бумажных денег, которую и расшвыривал налетавший бриз. Шон прихлопнул пачку ладонью, а потом сунул в сумку.
Его внимание привлек еще одни небольшой предмет, оказавшийся поодаль, – вряд ли он просто вывалился. Черный шелковый шнурок, вернее, два шнурка, а между ними размером с ноготь большого пальца крошечный циферблат в обрамлении бриллиантов. Наручные часы. Их вид мог рассказать все, что нужно, тому, кто умел разбираться в подобных вещах. Один шнурок вместе с корпусом часов лежал на парапете, второй сиротливо свисал с него. Когда Шон их поднял, стекло так и осталось на камне кучечкой белого порошка. Снимая часы с руки, владелица, должно, быть, взялась за конец шнурка и резко стукнула о камень да там и бросила. Шон поднес их к глазам и прищурился, разглядывая циферблат в бледном отраженном свете. Стрелки показывали 1 час 8 минут. Они больше не двигались. Шон бросил взгляд на свои часы. На них было 1 час 12 минут. Значит, всего четыре минуты назад время для кого-то остановилось.
И тут он увидел ее.
Только не на пешеходной дорожке – та, насколько хватал глаз, была пуста. Женщина стояла на парапете, выпрямившись во весь рост, но не бросалась в глаза. Ее почти закрывала одна из массивных каменных опор, шедших через равные интервалы друг за другом на протяжении всего моста и поддерживавших стальные фермы, из которых состояла эта громадина.
Ветерок трепал подол ее платья, и издаваемый им звук привлек внимание Шона, когда его взгляд обследовал пустую перспективу. Она же его вообще не видела, так как находилась на противоположной стороне моста, к тому же стояла спиной к нему и смотрела на воду.
Вот она наклонилась, приподняв согнутую в колене ногу, сняла туфлю, которая глухо стукнула о камень, выпрямилась. Потом согнулась другая нога, и упала вторая туфля. Хотя обе туфли легли почти беззвучно, не услышать, как они шлепнулись, в царившей полной тишине было просто невозможно.
Красный огонек мелькнул у нее за спиной – резко отброшенная назад сигарета, описав кривую, погасла и исчезла. Кончено – больше и отказываться не от чего.
Все эти подробности автоматически фиксировал мозг Шона, когда он помчался вперед, как только услышал, как трепетал подол ее платья. Бежал на носках, чтобы не выдать своего приближения; бежал так быстро, что у него ветер в ушах свистел. Его охватил испуг. А испуга он уже давно, лет десять как не испытывал. Но этот был очень сильный, до удушья, причем не за себя ведь – самому-то ему ничто не угрожало. Интуиция подсказала, что, крикнув, он только ускорит конец трагедии, – она тут же спрыгнет с парапета, и ему, как быстро ни бежал бы, все равно не удастся ее спасти.
Пока она его не слышала и, как в замедленном кино, машинально и спокойно снимала туфли, прежде чем навсегда расстаться с бренным миром.
Когда Шон пронесся мимо каменной колонны, которая закрывала ее с той стороны, с которой он приближался, ее выпрямившаяся во весь рост фигура полностью предстала его взору. Голова была слегка запрокинута, глаза прикрыты руками, как будто их слепили звезды. Она держала ладони козырьком, словно именно звезды, а не вода внизу внушали ей ужас.
Шон ударился о каменную твердь парапета, и его руки, как железные клещи автомата, тут же обхватили тело женщины подобно спирали – одна выше другой, сковав ноги и талию, он лишил ее возможности согнуться, оттолкнуться и броситься вперед.
Она пьяно пошатнулась, дернулась, точно ее подсоединили к розетке. Дернулась скорее по инерции, передавшейся от него, чем благодаря собственному сознательному усилию. Во всяком случае, ощущая, как она легонько покачивается на фоне звездного неба, Шон расценил это именно так. Руки ее безвольно повисли, голова запрокинулась еще больше, подставляя лицо под острия нацеленных на нее ножей поблескивающих звезд.
Все произошло почти мгновенно. Шон даже не успел ни о чем подумать, она, вероятно, тоже.
Чтобы опустить ее на тротуар, ему понадобилось два-три неловких, но быстрых движения, слившихся в его сознании в одно. Сперва он рванул ее на себя, так что на мгновение женщина оказалась чуть ли не сидящей у него на плече, потом чуть ослабил хватку, и ее тело безвольно скользнуло вниз, пока земля, которой коснулись ее ступни, не остановила это скольжение. Правой рукой он продолжал придерживать девушку.
Дело сделано. Ее жизнь была вне опасности.
После пробежки он все еще тяжело дышал. Ее дыхание тоже стало учащенным – ведь то, на что она уже настроилась, так неожиданно сорвалось. Шон слышал, как она дышит ему в ухо – все реже, все тише, все спокойнее.
Наконец ее дыхание пришло в норму, его – тоже.
И тут она снова поднесла безвольную руку ко лбу, открыв ладонь звездам, как бы пытаясь отвести от себя что-то.
Ни Шон, ни спасенная им девушка пока не произнесли ни слова. Она не кричала, не проклинала его, не закатила обычную в таких случаях истерику. А он растерялся, понятия не имея, что говорят людям, которых удержали, спасли от смерти.
Кто-то, однако, должен был начать. Не могли же они стоять всю ночь эдакой скульптурной группой.
Может, предложить ей сигарету? – подумал он. Но не предложил. Если уж ей весь белый свет не мил, что толку в сигарете?
Голова девушки по-прежнему была повернута так, чтобы не видеть звезд, от которых глаза ее прикрывала ладонь вяло поднятой ко лбу руки.
Все произошло в считанные секунды, но этот миг показался Шону вечностью. Наконец он решил заговорить. Заговорить так, как ему казалось правильным в столь напряженный момент – будто не произошло ничего особенного, будто она лишь обо что-то споткнулась.
– Что случилось-то? – небрежно спросил он.
– Помогите мне от них избавиться.
– От кого?
Вместо ответа, она повернулась к нему лицом, как бы давая понять, что имеет в виду назойливые блестки, которыми усыпано небо.
– Зря вы меня удержали. Сейчас я была бы так глубоко, что ни я их, ни они меня уже не видели бы.
Она, конечно, не в себе, подумал Шон, явно не в себе. Такой ненависти к ним никто, кроме нее, не испытывал. А ведь какая красота! Так бы и глядел на них, не отрываясь. Может ли быть что-нибудь прекраснее?!
– Идемте-ка ближе к свету, я хочу вас получше рассмотреть.
Наверно, какая-нибудь жалкая потаскушка, запутавшаяся в любви, подумал он, или и того хуже – ночная бабочка, которой все осточертело.
Шон наклонился и поднял ее туфли.
– Пожалуйста. Они вам, наверное, еще понадобятся.
Он протянул их ей, держа за длинные ремешки.
В ее ответе прозвучал едва заметный упрек:
– Хотите, чтобы я снова стала ходить? Придется надеть.
Она поставила туфли на асфальт, нащупала каждую ногой и, чтобы застегнуть, склонилась, держась за его руку, согнутую в локте. Шон на всякий случай не отпускал ее, продолжая придерживать за талию.
Они дошли до ближайшего фонаря. Круг света казался плешиной на темном тротуаре.
Двигались медленно, под ручку – не бок о бок, но почти рядом, насколько позволяла его рука. Она шла чуть позади и с явной неохотой.
– Вы хотите показать, что Вы добры. А на самом деле? – Казалось, раз начав, она уже не в силах остановиться. – Зачем вы это сделали? Зачем? Дайте мне наконец уйти от них. Отгородиться. Изгнать их из моего мира. Неужели их свет вечен? Неужели он никогда не прекратится?
Шон лишь качнул головой, но ничего не ответил и вступил в круг света, отбрасываемого дуговой лампой фонаря. Но когда в тот же круг вступила девушка, изумлению его не было предела.
Его рука тут же сползла с ее талии.
– Боже мой… да вы себе цены не знаете! – запинаясь, заговорил он. – А я-то, грешным делом, подумал, что вы из этих… опустившихся. Так молоды, красивы, а как великолепно одеты! У вас же все есть! И что вам взбрело в голову?
Он явно не воздал ей должного. Нужные слова всегда давались ему с трудом, а уж сейчас – тем более. Брякнул первое, что пришло в голову, – искренне, конечно, но не слишком убедительно.
Ей было не больше двадцати. Красивая, но не глупой кукольной красотой, не пухлыми губками и густыми загнутыми ресницами. Правильные черты лица, высокий лоб, изящная, четкая линия подбородка, свидетельствующая о характере, и широко поставленные огромные глаза, полные откровенной тоски. Такая красота не подвластна даже времени. Бледность, подчеркивающая глубину её глаз, являлась результатом пережитого потрясения, а не умелого обращения с косметикой. Ни ее следов, ни следов чего другого, что могло бы оставить свой отпечаток или как-то изменить это лицо, Шон не заметил. Волосы девушки были скорее рыжеватые, нежели темно-русые – какого-то переходного оттенка; легкий беспорядок придавал им не меньшую привлекательность, чем, вероятно, модная прическа. Платье из темной ткани, без единого украшения и без единой пуговицы, которые могли бы подчеркнуть его своеобразие, явно выполнил на заказ дорогой мастер.
Шона поразила роскошь ее туалета, хотя он мало в этом смыслил. Он повторил вопрос:
– И что вы надумали?
И опять услышал прежний ответ:
– Помогите мне от них избавиться. Сделайте так, чтобы они больше не светили.
Ее глаза излучали столь необыкновенную энергию, что совладать с нею ему было не по силам.
– Но ведь звезды там не для того, чтобы делать вам больно. Это их место. Они там всегда были и будут,
– В таком случае я не хочу быть.
Ему захотелось увести ее отсюда, туда, на городскую сторону, где она могла бы отвлечься от своих мрачных мыслей.
– Не бойтесь, я с вами. Не думаете же вы, что я сделаю вам больно? – уговаривал он ее, как ребенка.
Она коснулась его руки, но это легкое прикосновение обернулось вдруг судорожной хваткой.
– Нет-нет, вы не причините мне боли. От людей я этого не жду. У людей есть сердца. До них можно достучаться. Людям можно сказать: «Оставьте меня…»
– Пока я здесь, вам нечего беспокоиться. Хотите держаться за меня крепко – пожалуйста. Можно еще крепче, можно обеими руками.
По ее телу пробежала дрожь.
– Вы скоро уйдете, а я опять останусь с ними одна.
Шон обнял ее за плечи. Впрочем, не вкладывая ничего личного в свой чисто защищающий жест: так мужчина может прижать к себе девочку-подростка, которая заблудилась. В обнимку прошли они несколько шагов – из полосы света, который дал ему возможность разглядеть ее как следует, во тьму, и снова в полосу света, и снова во тьму.
Шон никак не мог решить, что ему с нею делать. Нельзя же теперь, сняв ее с парапета, дотронуться в знак прощания до шляпы и уйти. Отвести ее домой? Это вряд ли приведет к добру: она ведь, наверное, оттуда и пришла, незадолго до того как оказалась на мосту. Вызвать «скорую» и отвезти в больницу, где она будет под наблюдением? Это ее еще больше напугает, а она и без того вся дрожит.
Потихоньку, шаг за шагом, с короткими остановками, они дошли до того места, где была оставлена сумка с вытряхнутым из нее содержимым.
Ее вид не вызвал у девушки никакой реакции. Она не проявила ни малейшего желания поднять ее. Пришлось Шону самому, одну за другой, собрать в сумку все вещи. Дойдя до разбитого флакончика с духами, он вопросительно взглянул на нее:
– Это не нужно, да? – И столкнул осколки с парапета.
Девушка промолчала. Словно не знала, о чем речь. А если и знала, не обратила внимания.
Он вспомнил о странствующих банкнотах, которые подобрал на тротуаре, вытащил их из кармана и добавил к остальным.
Разбитые часы, от которых осталось одно название, протянул ей.
Она взглянула на них с каким-то тупым удовлетворением и выдохнула:
– Хоть их я заставила остановиться. – Ее ресницы дрогнули. Она, видимо, сдержала острое желание взглянуть на небо. – А этим хоть бы что!
Незнакомка вернула ему часы, совершенно равнодушно, как будто они принадлежали кому-то другому, а ее попросили только взглянуть на них. Шон раскрыл ладонь, и они скользнули в сумку, сверкнув напоследок лучиками бриллиантового пояска.
Ну вот и все. Шон закрыл сумку и протянул девушке.
Взять ее она не проявила желания. Прежнее стремление избавиться от всего лишнего было, вероятно, еще сильно в ней, не важно, сколько прошло времени.
Ему пришлось проявить настойчивость:
– Но она же вам еще понадобится!
– Нет, – кротко ответила она. – Но раз уж вы настаиваете…
И сунула сумку под мышку – многие женщины, он видел, носили сумки именно так.
И тут Шон задал ей вопрос… и тотчас пожалел об этом. Вопрос прозвучал по-дурацки. Он получился еще более дурашливым, чем тот, первый, обращенный к ней на мосту.
– Ну что, вы все взяли?
Его слова прозвучали так, будто он оказал ей услугу при посадке в автобус или на поезд: что ж, бывает, вышла не на той станции или остановке и он помогает ей уехать.
– Да, – ответила она, – все на месте. Часы, кошелек, моя жизнь и мой ад.
Он ощутил укол от ее слов, но решил промолчать, что бы она ни говорила – ей никого не убедить в том, что для него единственно верным поступком было позволить ей спрыгнуть с моста.
– Перейдем здесь?
Шон вел ее туда, где проходили транспортные маршруты. Им было необходимо вернуться в город. Он продолжал легонько придерживать ее за плечи, незаметно направляя в нужную сторону.
Она не сопротивлялась, но стоило им приблизиться к первому же бордюру, как спросила:
– Куда вы меня ведете?
– Вероятно, туда, где можно спокойно посидеть и поговорить.
Девушка угадала его мысли:
– Подальше от реки?
– Есть места и повеселее, – словно оправдываясь, заметил он.
Она промолчала, но он знал, что у нее на уме: «Но река дает успокоение».
– У меня вон там машина, – сказала она чуть погодя, как будто только что вспомнила об этом.
– Что же вы раньше молчали? – воскликнул он, остановившись.
Они свернули в указанном направлении. Машина стояла на дороге по другую сторону моста, была скрыта деревьями и почти не видна с того места, где он нашел первый банкнот. Когда они подошли ближе, на фоне рассеянного света дороги четко выделился силуэт машины – низкого, сделанного на заказ родстера блестящего лакричного цвета. Пятна света дуговых ламп, пробивавшихся сквозь листву деревьев, перемежались на капоте, багажнике и крыше кузова.
Шон присвистнул.
– Ваша? – Шутка вышла грубоватой, но добродушно, как он того и хотел. – И вы хотели ее бросить? Как же у вас хватило смелости?
Она не ответила. Как будто не могла понять, что же тут такого особенного. Шон сел за руль.
– Ключи у вас?
– Я их, по-моему, оставила в замке.
Он нашел их у себя под ногами.
– Забавно, правда? Если бы вам понадобилась эта машина, ее бы здесь, скорее всего, уже не было. А раз нужды нет, вот она, тут как тут.
Шон нажал какую-то кнопку, и кипящий поток платины залил дорогу, создав под деревьями полдень. Он убавил свет.
– Да, не машина, а сказка! – не удержался детектив и провел рукой по ветровому стеклу.
– Отец подарил ее мне на восемнадцатилетие…
Развивая затронутую тему, можно было выведать и кое-что еще.
– Сколько же она у вас?
– Чуть больше двух лет.
Значит, не ошибся – ей двадцать.
Девушка продолжала стоять у дверцы, как будто он, перестав поддерживать, лишил ее способности двигаться. Шон хотел, чтобы она заняла соседнее сиденье, а потому предложил ей то, что намеревался предложить еще на мосту, – как средство привлечь, расположить ее к себе. Он достал сигареты, но пачку не протягивал, а спросил:
– Хотите?
Она опустилась на сиденье рядом, скорее всего еще не отдавая себе отчета в том, что делает. Одной рукой он поднес зажженную спичку, а другой потянулся и захлопнул дверцу – мало ли что ей взбредет в голову!
Он наблюдал за ней, повернувшись в ее сторону и упершись локтем в спинку сиденья.
– Итак, давайте поговорим. Не возражаете?
Она мотнула головой, и он не понял, что это могло означать: была ли она не против или же решительно отказывалась.
Сейчас она казалась такой жалкой, такой измученной, что ему вдруг захотелось обнять ее по-настоящему. И он сжал правой рукой запястье левой, словно надел на нее наручник, и, крепко держа, откинулся на сиденье.
Девушка смотрела себе под ноги, и он знал почему: чтобы не смотреть вверх; страх ее не проходил, звезды по-прежнему не давали ей покоя.
– И кто же он?
Она наконец улыбнулась:
– Я еще ни разу не была влюблена.
Шон подумал о сумочке, о банкнотах, подобранных на тротуаре.
– Деньги, кажется, тоже не причина?
Ее улыбка перешла в смех. Смех скорбный, невеселый. Она ответила одним-единственным словом:
– Деньги?!
Так говорят о пыли. Или о чем-то таком, что не заслуживает внимания.
Тогда он сам ответил на свой вопрос:
– Я там и думал.
Он задумчиво провел рукой по ободу рулевого колеса.
– Выходит, не любовь и не деньги. А может, вас чем-то напугали медики? Только ведь и они ошибаются, и они не всегда все знают.
– В последний раз я была у врача, когда мне исполнилось двенадцать. В этом смысле у меня все в порядке. За всю жизнь я ни разу не болела.
Шон опустил подбородок на руль.
– Я так хочу вам помочь!
– Вы так молоды, а эти огненные шары так стары. Вы один, а их тьма-тьмущая.
Крепко же они засели у нее в мозгу. За один день от этого не избавишься. Тут необходим доктор… как бишь его? Нужное слово, однако, никак не вспоминалось.
Он заметил, что девушка начинает дрожать. А ночь ведь теплая. Под деревьями даже душно. Вероятно, результат эмоционального сальто, проделанного на мосту. Настроить себя на такое – тут ведь все струны задребезжат.
– Простите, – сказал Шон и, потянувшись, коснулся ее руки. Та была холодна как лед.
Он завел двигатель.
– Уедем отсюда?
– Везите меня куда угодно – только бы их не видеть. Только бы не находиться под открытым небом. Этот ослепительный свет… эти тысячи глаз…
Машина плавно тронулась с места. Некоторое время они ехали вдоль реки, и Шон напряженно соображал, где лучше свернуть. Девушка сидела с опущенной головой, уставившись на свои руки. Время от времени она меняла их положение: видимо, чтобы чем-то себя занять, только бы не поднимать глаз.
Но это же ужас – жить такой жизнью! Небо всегда и во все времена занимало полмира. Причем половину времени оно было темным, усеянным звездами. Четверть жизни представляет собой запретную, опасную зону, нечто такое, на что нельзя смотреть. И все равно он не раскаивался в том, что сделал. Однако только сейчас впервые задумался над тем, кто из них двоих на мосту был мудрее – он или она. Возможно, она знала, что делает.
Шон начал понимать, что стал свидетелем не просто инцидента, не обычного ночного происшествия. Перед ним финал какой-то драмы. И сказал себе: мне предстоит работа, и работа не из легких, которая потребует уйму времени, придется, что называется, вкалывать. Там, на мосту, я спас лишь ее красивое тело. Теперь же мне предстоит довести дело до конца и спасти ее душу.
Машина уже неслась по какой-то магистрали, то и дело бросавшей им навстречу россыпи уличных огней. Река осталась далеко позади, и девушке, похоже, стало легче. Сияние электричества и подобная цветочной пыльце нежная дымка всевозможных указательных знаков и неоновой рекламы, карабкающейся все выше и выше, соперничали с мощными небесными искрами и несколько приглушали их.
Мимо проносились какие-то пивные, бары, прокуренные и мрачноватые. Заведения, конечно, не для таких, как она. Только взглянув на нее, это понял бы всякий мужчина, даже в подобных обстоятельствах. Она и так была в беде, и сделать ее центром полупьяных, праздных взглядов в суете дешевой оживленности значило усугубить ее страдания. К тому же предстоял не выход в свет, а своего рода оказание первой медицинской помощи. Закусочные, которые попадались им на пути, Шон тоже счел неподходящими: там и присесть негде, а за стойками – таксисты, шоферы-дальнобойщики, не очень подходящая публика.
И тут он вспомнил об одном местечке, ночном ресторане, анахронизме века: никаких развлечений там не предлагалось – одна еда. Ресторан был очень старый и старомодный. Полицейские часто гадали, как он еще держится на плаву – разве что благодаря устоявшимся за долгую жизнь привычкам его владельцев, которые те не желали изменять.
Шон остановил машину перед неприметным входом; и они вошли. Зал оказался практически пуст. Как, впрочем, в любое время суток, когда бы Шон туда ни заглянул. За столиком у окна, занятые разговором, который, похоже, продолжался уже давно, сидели двое мужчин. За другим застыла любовная парочка, погруженная в молчание. Единственный официант, с видом человека бесконечно усталого, но покорившегося судьбе, стоял без дела.
Шон подвел девушку сначала к столику в переднем углу зала:
– Может быть, здесь?
Она села, но тут же, со странной гримасой недовольства, поднялась с места.
– Слишком близко от окна. Стоит только повернуть голову, они как шпионы – за плечом у меня, за спиной.!.
Шон увидел в конце зала нечто вроде отдельного кабинета и пригласил ее туда:
– А как здесь?
Она опустилась на стул и уже не встала. Расценив ее жест как согласие, сел и он.
– Официант, задерните, пожалуйста, шторы на том боковом окне.
– Простите, сэр, но вы же так не увидите всей…
– Я сказал, задерните.
– Только бы они не достали нас… – тихо произнесла она, когда официант ушел. – Укройте меня. Натяните тысячу штор. Ах, какие острые у них лучи! Все равно найдут. Нет, наверное, такого места в мире, куда бы они не проникли.
– Ф-фу! – тихонько фыркнул Шон себе под нос. – Это надо же! – И попытался улыбнуться. – Как вы себя чувствуете? Дайте-ка вашу руку.
Рука по-прежнему была ледяной.
– Может, немного виски?
– Какой от него прок? Я бы уже утонула в нем, если бы…
Вернулся официант.
– Кофе для дамы. Черный кофе. Крепкий и горячий.
Пока они ждали, он закурил – не потому, что хотелось курить, хотелось себя чем-то занять.
– Как вас зовут? – осторожно спросил он. – Разумеется, это вовсе не обязательно, если вы не…
– Джин Рид, – прервала она его.
– Спасибо, мисс Рид.
– Можете называть меня Джин, так проще.
На что, интересно, она смотрит? На столе перед ними, где остановился ее взгляд, ничего не было.
Приходилось говорить за двоих:
– А вам не интересно знать, кто я?
Она продолжала неотрывно сверлить взглядом какую-то точку.
– Мужчина. Пришли, заставили меня снова смотреть на них. Без вас я бы уже с ними покончила. Не знаю, говорят ли за это спасибо.
– Меня зовут Том Шон, – представился он, пропустив ее слова мимо ушей. – Я… я служу в полиции. Детектив из отдела по расследованию убийств. Не могу ли чем-нибудь помочь…
– Полиция… детектив… – Девушка начала нервно смеяться.
Он терпеливо ждал, когда она успокоится.
Но смех не прекращался. Он как бы питался самим собой. Не был ни грубым, ни резким, даже не привлек внимания тех немногих посетителей, что сидели в зале. Смех отличался благопристойностью, как и все в ней. Но удержать его она, кажется, была не в силах.
Плач – ерунда! Нет ничего более ужасного, чем бесконечный и безрадостный смех без надежды. Шон сжал под столом кулак и сильно надавил им на колено.
Как же заставить ее замолчать?
Ему доводилось слышать, что, стоит залепить пощечину, истерика прекратится. Но на такое он никогда бы не решился… Еще говорили, что можно плеснуть в лицо стакан воды, – тоже помогает. Но и этого он ни за что бы не сделал: одно не легче другого. Вот если бы спасенный оказался мужчиной, можно было бы безо всяких угрызений совести врезать ему по челюсти.
