Текст книги "Путь к солнцу"

Автор книги: Корбан Эддисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Глава 32

Мудрость есть способность постичь истину во всем, что слышит человек, кто бы ни произносил эту истину.

Тируваллувар

Атланта, Джорджия.

Томас сидел за столом в скучном, серо-коричневом конференц-зале в атлантском отделении ФБР. Напротив него сидели двое агентов в штатском и Эндрю Портер, присутствующий здесь в качестве представителя министерства юстиции. Вопросы Томасу задавали уже три дня. Разговор записывался; в центре стола стояло особое цифровое устройство.

– Я понимаю, что мы с вами беседуем уже давно, – заметил специальный агент Альфонсо Ромеро, итало-американец родом из Бруклина. – Думаю, что мы почти закончили.

Ромеро уставился в свои бумаги. Томас постарался сдержать раздражение. Время от времени ему казалось, что его по-настоящему допрашивают. Терпение у него давно уже кончилось, но он был обязан Портеру. Такова была плата за то, что ему позволили участвовать в операции.

– Пожалуйста, расскажите еще раз, почему вы отправились в Париж, – попросил Ромеро. – Ваша жена была в Мумбай. Ваша работа – тоже в Мумбай. Что сподвигло вас оставить Мумбай и броситься на поиски девушки, которая на тот момент могла быть где угодно?

– Разве я уже не отвечал на этот вопрос?

– Может быть, и отвечали. Но эта тема меня все еще беспокоит.

– Все, что я могу сказать, – я чувствовал, что должен так поступить. Я дал Ахалье обещание. Это был выстрел в темноте, да, но каким-то чудом он попал в яблочко.

Ромеро покачал головой и опять уткнулся в бумаги. Потом переглянулся со специальным агентом Синтией Дуглас, хищного вида брюнеткой, которая все время задавала Томасу личные вопросы, на которые ему совсем не хотелось отвечать. Дуглас покачала головой.

– Хорошо. Я думаю, на сегодня мы закончили, – сказал Ромеро. – Но я уверен, у нас появится больше вопросов по ходу расследования. Пожалуйста, держите нас в курсе своих передвижений и уведомите в случае, если изменится ваша контактная информация.

– Не беспокойтесь, – сказал Томас с едва заметным налетом сарказма. – Уведомлю.

– У нас все. А у вас? – спросил Ромеро у Портера.

Портер кивнул:

– Есть кое-что. Но я бы предпочел поговорить наедине.

– Нет проблем, – кивнул Ромеро.

Они с Дуглас вышли из конференц-зала.

Томас закрыл глаза и потер виски.

– Я уже думал, что он никогда не замолчит.

Портер усмехнулся.

– Его настойчивость достойна восхищения. Хотя, конечно, парень слегка переусердствовал. – Он наклонился вперед: – У меня две хорошие новости и одна плохая. С чего начать?

Томас открыл глаза и внимательно посмотрел на Эндрю. Портер был максимально серьезен.

– Давай с плохой, – решил Томас.

Портер откинулся на спинку стула.

– Мы получили новости от детектива Моргана из полиции Фейетвилла. Вчера он и его люди провели операцию по захвату, на стоянке для кемперов возле Форт-Брэгг. Они предполагали найти там восемь девочек, но трех не было. Одна из них – Эбби. – Он помолчал. – Ее обнаружили сегодня утром.

Томас уже знал, что услышит дальше.

– Ее тело было закопано в роще неподалеку от кемпинга, – сказал Портер. – Она пролежала в земле не больше недели.

Томас на мгновение задержал дыхание.

– Но почему? Зачем они ее убили?

– Я не знаю. Ее история наделала шуму в прессе и на телевидении. Может быть, они поняли, что мы подобрались совсем близко, и запаниковали. Может быть, она попыталась сбежать, и они не стали с ней долго разговаривать. Люди вроде этих способны на все.

Томас подумал о матери Эбби и почувствовал странную пустоту внутри. Ее самые ужасные кошмары стали правдой. Она осталась одна на этом свете.

– А другие девочки, которых не нашли? – спросил он.

Портер покачал головой.

– Они были из Мексики. Думаю, их кому-то перепродали.

– Значит, все продолжается, – сказал Томас. – Этому никогда не будет конца, да?

Портер пожал плечами:

– Если и будет, то не на нашем веку.

– В чем же хорошие новости?

Лицо Портера немного прояснилось.

– Если не считать гибели Дефо, операция по раскрытию преступной сети, организованной Кляйном, прошла блестяще. Мы освободили шестьдесят одну девушку в восьми городах. Тридцать пять из них – несовершеннолетние. Сорок преступников оказались за решеткой. Мы прикрыли Кэндиленд и получили доступ к его компьютерам. Извращенцы со всего мира теперь находятся под нашим наблюдением. Двадцать миллионов долларов на офшорных счетах ждут перевода в казну. Кроме того, это потрясающий пиар-ход. Все в Вашингтоне просто счастливы.

– Я рад за них, – немного хмуро заметил Томас. Ему не хотелось быть таким мрачным, но известие о смерти Эбби выбило его из колеи. В сотый раз он упрекнул себя, что не успел засечь черный джип, увозивший девочку в могилу. Если бы тогда он бежал быстрее…

– А какая вторая хорошая новость? – спросил он.

Портер уловил перемену в его настроении и постарался развеять тягостное впечатление.

– Я думаю, нам удастся отправить Зиту домой до праздника Холи. Заместитель главы ФБР и индийский посол в США приняли ее дело близко к сердцу. Нам приходится буквально сдвигать горы с этими бюрократическими проволочками, но я смею надеяться, что все сработает.

Томас кивнул.

– Как она?

Портер усмехнулся:

– О, она держится превосходно. Настоящий несгибаемый боец. За последние три дня ей не дали и минуты посидеть спокойно – из квартиры наверх в конференц-зал, из конференц-зала в ювенальный суд графства Фултон, из суда снова в квартиру, но никто не услышал от нее ни единой жалобы. ФБР приставило к ней психолога, агента Додд. Она хорошая женщина, имеет степень по детской психологии и очень добрая. Насколько я слышал, они подружились. Должен сказать, Зита – настоящий кладезь информации. Ее показаний хватит на то, чтобы засадить людей, связанных с Кэндилендом, за решетку на пару сотен лет.

– Когда я смогу с ней увидеться? – спросил Томас.

В ночь операции, после того как все было закончено, Зиту увезли из дома Кляйнов в патрульной машине, и из соображений безопасности агент Притчетт отвечал на все просьбы Томаса о встрече отказом.

– Возможно, только в самолете, – с сожалением сказал Портер. – Извини. Ничего не поделаешь.

– В таком случае я бы хотел уладить кое-какие личные дела. Как ты думаешь, если я уеду из города на пару дней, Ромеро откусит мне голову?

Портер засмеялся:

– Я буду держать его на поводке. Только вернись до двадцать третьего. Если все сложится удачно, на следующий день ты и Зита будете уже лететь в Мумбай.

Томас поднял бровь.

– За счет высших федеральных органов государственной власти США?

Портер кивнул:

– Наши налоги работают на нас.

– Прекрасно. Теперь, если мы закончили, могу я сделать телефонный звонок?

Портер встал.

– Свобода слова гарантируется тебе конституцией. Как ты собираешься ее использовать за пределами этого помещения – твое личное дело. – Он сделал многозначительную паузу. – А теперь окажи себе услугу. Убирайся отсюда поскорее, пока Ромеро не вспомнил еще миллион вопросов, которые он забыл тебе задать.

В девять вечера Томас набрал на своем Black-Berry международный номер. В Бомбее было семь тридцать утра. Джефф Грийер ответил после второго гудка. Томас вкратце описал ему события последней недели, окончив освобождением Зиты, а потом попросил о кое-каком одолжении и заодно найти для него один телефонный номер. Грийер оправился от шока и зашуршал бумагами.

– Вот, пожалуйста. – Он продиктовал Томасу телефонный номер и пообещал организовать то, о чем он просил. – Не могу поверить, что вам все-таки удалось сделать это, – добавил он. – Должен признаться, я считал это невозможным.

Поговорив с Грийером, Томас набрал номер в Андхери. Гудки шли очень долго, и Томас уже собирался повесить трубку, как вдруг услышал приглушенное «Алло». Связь была очень плохая, но Томас был уверен, что это голос сестры Руфи. Стараясь говорить как можно более медленно и отчетливо, он рассказал ей о новостях. Монахиня молчала так долго, что Томас уже подумал, что их разъединили. Затем он услышал невнятное бормотанье – кажется, сестра Руфь читала молитву.

– Сестра Руфь? – позвал Томас. – Вы передадите Ахалье, что я звонил?

– Да, – ответила она. Раздался скрежет и шипение. Голос сестры Руфи прорвался сквозь помехи. – Я не знаю… мне… благодарить вас, – услышал Томас.

– Скажите ей, пусть наберется терпения, – сказал он. – Это может занять много времени.

Он повесил трубку и заторопился в аэропорт.

Ближе к рассвету Ахалья проснулась. Ее лоб был влажным и горячим, а ночная рубашка промокла от пота. Сон еще не отпустил ее до конца. Она подняла голову и оглядела маленькую спальню, где, кроме нее, спали еще три девушки. Ни одна из них не пошевелилась. В доме стояла полная тишина. Она посмотрела в окно. Небо было серо-голубым, как обычно бывает перед рассветом. Ахалья глубоко вздохнула и попыталась унять сердцебиение. Сон был таким ярким, так походил на реальность, что ей с трудом верилось, что это было не на самом деле.

Она вылезла из постели и тихонько прокралась в общую комнату. Была суббота, и все еще спали. Сестра Руфь не спала, Ахалья была в этом уверена, но ее спальня находилась в другом здании, и она редко приходила в дом к девочкам до половины восьмого. Стараясь не наступать на скрипящие половицы, она прошла к двери. Вообще-то девочкам запрещалось покидать дом без позволения сестер, но обычно на этом правиле настаивали, только если воспитанница проявляла склонность к побегу.

Ахалья спустилась по ступенькам в сад. В деревьях пели цикады, а время от времени раздавалась звонкая птичья трель. На тропинке было еще почти темно. Она оглянулась по сторонам, боясь, что кто-нибудь из сестер застанет ее здесь и будет ругаться, но в саду было пусто.

Подходя к пруду, Ахалья замедлила шаги и снова проиграла в голове свой сон. Во сне на берегу пруда была Зита. Она сидела на скамейке и смотрела на воду. Когда Ахалья подошла ближе, Зита подняла голову. Лицо у нее было невероятно счастливым. Она встала и помахала Ахалье рукой, подзывая ее. Ахалья подбежала, взяла сестру за руку и проследила за ее взглядом. Между круглыми листьями лотоса покачивался бутон. Он вот-вот должен был распуститься.

Ахалья неуверенно приблизилась к пруду. В это безветренное утро его поверхность казалась гладкой, как стекло. Она опустилась на колени возле самой воды. Внутри начала нарастать боль. Ничего не было видно. Она наклонилась ниже. Может быть, он не такой большой, как был во сне. Может, совсем еще маленький.

Может быть…

На нее вдруг накатила дурнота. Ахалья оперлась о камень, лежащий возле пруда, и перевела дух. Думать о беременности ей сейчас не хотелось. Ее желание было простым и четким – найти бутон. Ничего больше.

Она еще раз осмотрела листья, но никаких следов бутона не было. Это был просто сон. Обманчивый сон, мираж, иллюзия. Зиты в саду не было, и лотосу еще только предстояло зацвести. Возможно, он не зацветет вообще. Вставало солнце. Начинался новый день, которого Ахалья не ждала и в общем-то не хотела. Лакшми забыла о ней. Рама покинул ее. Она превратилась в камень, как Ахалья из Рамаяны.

Ахалья разрыдалась. Птицы пели все громче, ашрам понемногу просыпался, улица за оградой тоже ожила. Она не замечала ничего. Наплакавшись вволю, Ахалья вытерла слезы и поднялась на ноги. Ей предстояло пережить еще одни выходные без Зиты, и нужно было как-то на это настроиться. Она сделала несколько шагов по тропинке и вдруг замерла. Зрелище, которое открылось перед ней, было поистине необыкновенным. Ахалья потерла глаза, думая, что странный сон повлиял на ее сознание, но ничего не изменилось.

Сестра Руфь со всех ног неслась к ней по дорожке.

Ее сари развевалось на ветру позади нее, словно плащ, а глаза подозрительно блестели. Подбежав поближе, сестра Руфь остановилась и уставилась на Ахалью, не в силах вымолвить ни слова. Грудь ее тяжело вздымалась.

– Простите, – пробормотала Ахалья. Ей было стыдно, что она вызвала столько переживаний. – Мне нужно было пройтись на свежем воздухе.

Сестра Руфь покачала головой. Все ее большое тело сотрясалось от каждого вздоха.

– Нет, нет, – выговорила она и махнула рукой. – Зита…

Ахалья вздрогнула. Дикая, невозможная надежда вдруг взметнулась в ней и тут же сменилась столь же диким, животным ужасом.

Сестра Руфь наконец отдышалась и передала ей новости.

Во второй раз за утро Ахалья упала на колени – но уже не заплакала. Вместо этого она посмотрела на восток, на восходящее солнце. Она вскинула голову и подставила лицо солнечным лучам. Они проникли глубоко внутрь, до самого сердца, согрели ее и напитали, словно влага землю. Ахалья почувствовала, как солнце щекочет ее кожу, и засмеялась. И вспомнила, как это хорошо – смеяться. Ее смех эхом пронесся по лесу, отражаясь от деревьев и заставив замолчать птиц.

Сон оказался правдой. Зита была жива.

И она возвращалась домой.

Два дня спустя Томас стоял у подъезда шикарного дома в Вашингтоне и собирался с силами. Шел унылый холодный дождь. Он был здесь, на Капитолийском холме, всего два раза, и оба раза ночью. Оба визита помнились ему более чем ярко. Томас сжал ручку зонта и сквозь пелену дождя осмотрел роскошный холл. Внутри никого не было. Было восемь утра воскресенья – только в это время ее наверняка можно было застать дома.

Он поднялся на лифте на шестой этаж. Ее квартира была в конце коридора справа. Номер 603. Он простоял перед дверью не меньше минуты. Потом набрался храбрости и решительно постучал.

Он прислушался.

Довольно долго все было тихо, и Томас подумал с надеждой, что, может быть, она уехала на выходные на Каймановы острова – отдохнуть от суеты. Или, еще лучше, завела себе нового бойфренда и осталась у него ночевать. Но тут послышались шаги. Он выпрямился и посмотрел прямо в глазок. Злость, которую он чувствовал в Гоа, давно прошла – остались только волнения и угрызения совести.

Несколько секунд – и дверь распахнулась. Тера стояла на пороге, завернутая в белый махровый халат; ее влажные волосы были стянуты в хвост. В ее глазах было безграничное удивление, она даже слегка приоткрыла губы. Она молча смотрела на него. Сердце Томаса сильно забилось, но он не двинулся с места.

– Томас, – наконец выговорила Тера. Прошло еще несколько секунд. Она вдруг опомнилась, открыла дверь шире и сделала шаг в сторону. – Я думала, что больше никогда тебя не увижу.

Это было приглашение войти, и он вошел. Квартира была очень модной и современной, в стиле авангард – все черно-белое и блестящее, углы, твердые поверхности, точечные светильники, посылавшие узкие острые лучи света, абстрактные картины на стенах и броские сувениры из разных стран. Она проходила курс истории искусств в Колумбийском университете, прежде чем решила посвятить себя юриспруденции. В этом отношении – как и во многих, кстати, – она была похожа на Прийю.

Он прошел в гостиную и остановился у высокого окна. Дождь немного утих, и из серого тумана выступали неясные очертания Капитолийского холма.

– Где ты был? – спросила Тера. Она стояла у него за спиной, чуть поодаль. Руки она засунула в карманы халата. – Прошло почти три месяца.

Он повернулся к ней.

– Я был в Индии.

– В Индии? – повторила она. Ее лицо заметно напряглось.

– Ты была права насчет того, что случилось в фирме, – сказал Томас. – Они поставили мне ультиматум, и я вынужден был взять «творческий отпуск». Год в сточных канавах Бомбея.

– Значит, ты поехал туда не из-за Прийи? – спросила она, уже чуть свободнее.

– Я поехал работать в CASE. Но еще я хотел разыскать свою жену.

Тера немного подумала.

– И тебе это удалось? – помедлив, спросила она.

– Не знаю, – сказал Томас. – Не уверен. Но я бы этого хотел.

Тера склонила голову.

– Тогда почему ты здесь?

– Потому что тогда я все сделал неправильно. Я должен перед тобой извиниться.

Она присела на край дивана.

– Я ни о чем не жалею.

– Выслушай меня, – попросил Томас. – Просто выслушай. А скажешь все потом.

Она замолчала, выжидательно глядя на него.

– Ты появилась в моей жизни в самый темный ее период, – начал он. – Ты была рядом. Мне нужна была помощь, и ты предложила ее. Этого я никогда не забуду. Но я был дураком. Я не должен был заходить так далеко. Не важно, что Прийя ушла, – мне надо было хранить верность. Помнить о супружеских обетах. То, что я пришел сюда в ту самую первую ночь, было огромной ошибкой. Я не владел собой. Я ни в коем случае не виню тебя. Это была моя вина, и только моя, и я причинил боль всем – себе, тебе, Прийе. Ты заслуживаешь гораздо большего. Пожалуйста, прости меня.

Тера встала и тоже подошла к окну. Она посмотрела на мокрый, залитый дождем город и заправила прядь волос за ухо. Томас подумал, что, возможно, сейчас ему следовало бы уйти, но он не сдвинулся с места. Он не мог оставить все непроясненным во второй раз.

Тера наконец взглянула на него.

– Мне не нужны твои извинения, – сказала она. – Я взрослая девочка. И я прекрасно знала, на что иду. – Она помолчала. – Прийя просто дура, что ушла. Надеюсь, теперь она это поняла.

Томас смотрел на нее и не знал, что ответить. В неярком утреннем свете Тера была красива, как никогда. На мгновение ему захотелось утешить ее, как когда-то она утешила его. Но он знал, что это искушение, знал, к чему оно может привести, и сдержался.

– До свидания, Тера, – сказал он.

Она не ответила. Томас пожал плечами и вышел в прихожую. Он уже взялся за дверную ручку, но Тера вдруг позвала его:

– Томас.

Он остановился. Она тоже вышла в прихожую.

– Окажи мне услугу, хорошо?

– Что такое?

– Не знаю, с кем ты сейчас, – но уже определись, хорошо?

Он кивнул и выдавил из себя улыбку. Это был слишком мягкий укор – гораздо мягче, чем он заслужил. Он тихо открыл дверь и вышел. Тера навсегда запомнится ему такой – красивый портрет в рамке окна, на фоне безрадостного серого дождя.

Уже через двадцать минут он подъехал к дому своих родителей. Кроме тех семейств, что направлялись на воскресную службу в церковь, все были дома, и дороги были практически пусты. Он припарковал свою «ауди» на подъездной дорожке и вышел наружу. Дождь прекратился, превратившись в мокрый туман, и Томас решил оставить зонт в машине.

Он постучал в дверь и услышал тяжелые шаги. Сердце снова забилось чаще – Томас в который раз подумал, как объяснит все отцу. Судья открыл дверь и уставился на сына. На нем был костюм в тонкую полоску и галстук с «восточными огурцами». Месса должна была начаться через полчаса.

Глаза его ожили.

– Томас! Входи, сынок.

В прихожую вышла Элена, в элегантном фиолетовом платье и черном кардигане, и бросилась ему на шею.

– Ты промок, – сказала она, оторвавшись от него, и погладила его по мокрым волосам. – Пойдем, я сделаю тебе чаю.

Они прошли на кухню. Томас подвинул к себе табурет и сел, облокотившись на выложенный плиткой кухонный «остров». Судья сел за стол. Мать суетилась у плиты, отец был рядом, готовый дать Томасу совет на любой случай жизни… картина была уютной и привычной, как старые домашние туфли. Сколько раз они вот так сидели на кухне в его детстве и юности.

– Как Прийя? – спросила Элена через плечо. Томас послал ей неопределенно-оптимистичное послание из Парижа, но это было еще до Гоа.

– Вообще-то… не очень хорошо.

Мать явно расстроилась, но расспрашивать подробнее не стала.

– Очень жаль.

Томас пожал плечами и взглянул на отца:

– Я не уверен, что вернусь обратно в «Клэйтон».

Судья нахмурился:

– Ты получил мое сообщение?

Томас кивнул.

– Макс собирается развернуть перед тобой красную ковровую дорожку. Он даже поговаривает о том, чтобы через год принять тебя в партнеры.

– Я не уверен, что хочу этого.

Судья замолчал. Отец, потерявший дар речи, – это было редкостное событие. Вместо него заговорила мать:

– Тогда чего ты хочешь, дорогой?

Томас ухватился за край стола.

– Я как раз стараюсь в этом разобраться.

Судья встал.

– Я просто не верю своим ушам. Когда тебе было пятнадцать лет, ты сказал мне, что мечтаешь стать федеральным судьей. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы осуществить твою мечту. Я помог тебе с Йелем и Виргинской юридической школой. Я помог тебе с работой. Я смазал нужные шестеренки в «Клэйтон». И после всего этого ты собираешься взять и все бросить? Вот так запросто?

– Рэнд, – вмешалась Элена.

Судья бросил на нее яростный взгляд.

– Мне нужен прямой ответ, – сказал он. – Я его заслужил.

Томас глубоко вздохнул и посмотрел отцу прямо в глаза.

– Я знаю, о чем я мечтал, папа. И мне известно, как много ты для меня сделал. Но люди меняются. Жизнь меняется. Если ты хочешь прямого ответа, я дам тебе его. Я хочу доработать этот год в CASE, и я хочу найти способ убедить свою жену, что со мной ей будет лучше, чем без меня.

Судья воздел руки к небу. Он был вне себя.

– Ты говоришь об одном годе. А как насчет будущего, Томас? Что будет через десять лет? Через двадцать? Каким ты себя видишь? Где?

Томас почувствовал, что тоже начинает раздражаться.

– Я понятия не имею. Но знаю одно: я больше не желаю участвовать в этих крысиных бегах.

– Прекрасно! Замечательно! Теперь ты сравниваешь мою жизнь с жизнью грызуна.

Томас сверкнул глазами:

– Это не о тебе, папа. Я говорю не о твоей жизни, а о моей. Знаешь, почему я сейчас в Соединенных Штатах? Потому что сюда попала девочка из Индии. Ее перепродали в Америку. Мы спасли ее сестру из борделя в Бомбее. А теперь освободили и ее. Зита едет домой через несколько дней, и я еду с ней. Я не пытаюсь обесценить твои жизненные достижения. Я просто хочу сказать – возможно, я не хочу того же самого.

Он сделал глоток чая – Элена успела поставить перед ним кружку. Томас видел, что отец задумался, и знал, что будет дальше. Сейчас Судья быстро свернет обсуждение и удалится для принятия решения. А потом выступит с длинной речью, объясняя его, – как всегда в суде.

Так оно, разумеется, и вышло. Судья взглянул на часы.

– Месса начнется через пятнадцать минут, – сказал он, уже более спокойно. – Мы вернемся к этому разговору позже.

Элена с сожалением посмотрела на Томаса.

– Ты к нам надолго? – спросила она.

– Достаточно, – сказал Томас. – Я оделся специально для церкви.

Мать распахнула глаза. Томас не ходил с ними на службу с тех пор, как поступил в колледж.

– Я сегодня полон сюрпризов, правда? – сказал он и взял ее под руку.

После обеда Томас вернулся в Вашингтон. До конца дня он должен был сделать еще одно дело. Он на минутку остановился возле цветочного магазина, купил букет маргариток – в честь наступающей весны – и снова сел за руль. Через некоторое время он оставил машину у ворот кладбища Гленвуд и пошел вперед по извилистой тропинке. Он взял с собой ключи, но запирать автомобиль не стал – здесь было недалеко.

Томас вдохнул свежий, холодный воздух. Мир и спокойствие царили вокруг. Утренний дождь прекратился, и из-за облаков выглянуло солнце, но посетителей на кладбище не было. Могила была на вершине холма, откуда открывался вид на сад ангелов. Он посмотрел на надгробие, и печаль наполнила сердце – так, будто она никогда не уходила оттуда. Милая, дорогая Мохини. Маленькая девочка – слишком маленькая для того, чтобы умереть.

Похороны Мохини вызвали в семье ожесточенные споры. Родители Томаса, благочестивые католики, возражали против кремации, но Прийя была резко против погребения. «Выбирайте свою реку, мне все равно, – сказала она, – но дайте мне похоронить свое дитя достойно». Дела между ними уже тогда шли плохо, и эти переговоры и поиски компромисса разрушили то немногое, что еще оставалось. Они кремировали тело Мохини и развеяли ее прах в устье Гудзона. Но урна была захоронена в семейной могиле Кларков на кладбище Гленвуд.

Томас наклонился и положил маргаритки на могильную плиту. Тогда он думал, что из-за надписи на надгробном камне тоже разгорятся споры, но Прийя заслонилась от обсуждения, и в результате слова выбрала мать Томаса. «В надежде и ожидании воскресения». Он опустился на колени и мельком подумал – каким будет воскресение ребенка? Будет ли Мохини там, в раю, сразу взрослой, такой, какой должна была бы стать, или пройдет через детство и юность так, будто смерти не было вообще? Так или иначе, живым не дано было приподнять этот покров тайны.

– Как давно мы не виделись, моя девочка, – сказал Томас и почувствовал, что глаза обожгло слезами. Он проглотил ком в горле, и прошло несколько секунд, прежде чем смог заговорить снова. – Знаешь, я встретил одну девочку, с которой очень хотел бы тебя познакомить. Ее зовут Зита, и она родом из Индии, как мама. – Он говорил первое, что придет на ум, – о Бомбее, о семье Прийи, об Ахалье и Зите.

Выговорившись до конца, Томас нежно поцеловал надгробие.

– Мне нужно идти, моя девочка, – сказал он и закрыл глаза. Боль снова кольнула сердце. – Я люблю тебя, Мохини.

Он вернулся в машину и долго сидел неподвижно. Потом полез в рюкзак, достал лист бумаги и ручку и начал писать. Письмо чужой, незнакомой женщине, которой он не мог не написать, женщине, с которой его не связывало ничего – кроме одного.

«Дорогая Эллисон.

Меня зовут Томас Кларк, и я был рядом в тот день, когда пропала Эбби. Один друг рассказал мне о том, что произошло, и я почувствовал, что должен написать вам. Не могу придумать никаких слов утешения, да их и не может быть – в таком горе, как ваше. Невозможно найти объяснение тому, что произошло. Жизнь оказалась несправедлива к вам и несправедлива к Эбби. Зло восстало и победило, и добро проиграло эту битву. И от этого мне больно и горько.

Однако надежда есть, и я знаю об этом точно, потому что прошел через это сам. Сегодня это кажется невозможным, но завтра все же наступит. Может быть, очень нескоро, но по другую сторону тьмы и отчаяния забрезжит новый рассвет. Я сам не так давно потерял дочь. Сегодня я был у нее на могиле. Каждый раз, когда я вижу ее имя на надгробии, мое сердце разбивается на части. Я не смог защитить ее – так же, как и вы не смогли защитить Эбби. Но у Мохини и Эбби есть то, чего нет у нас с вами. Смерть больше не властна над ними.

Где бы они ни были сейчас, они обрели покой».

Поставив свою подпись, Томас сложил листок и опустил его в конверт, адресованный Эндрю Портеру в Министерство юстиции. В который раз нарушив правила, Эндрю дал ему полное имя матери Эбби и договорился с детективом Морганом, что полиция Фейетвилла передаст ей письмо из рук в руки.

Томас бросил последний взгляд на кладбище. Каменные ангелы трубили в безмолвные трубы, возвещая о пришествии дня, когда все обретут покой, когда высохнут все слезы и забудутся все несчастья. Он дотронулся до письма, лежащего у него на коленях, и развернул автомобиль. Как бы он хотел, чтобы этот день когда-нибудь наступил.

Неделю спустя Томас сидел в зале ожидания в аэропорту Вашингтон Даллес и ждал посадки на свой рейс. Был ранний вечер. Последние шесть дней он улаживал оставшиеся дела и разбирался с неожиданно возникшей проблемой в доме. Зимой потекла одна из труб, на полу в столовой образовалось целое озеро, и вода просочилась в подвал. Ремонт превратился в настоящий кошмар, и Томас вздохнул с облегчением только тогда, когда последний рабочий покинул дом с деньгами в кармане.

Он взял Black-Berry и проверил почту. В папке с входящими было полно спама и несколько писем от приятелей, интересующихся, где он сейчас. От Прийи ничего не было. За последние две недели она не сделала ни одной попытки связаться с ним. Разумеется, у нее были причины злиться. Но тот уик-энд в Гоа доказал, что их любовь жива, что она существует, – разве этого было недостаточно?

Ветер за окнами гнал по небу облака, и Томас вдруг вспомнил о стихотворении, которое прочитала ему Прийя в Гоа из того самого сборника, который подарила ей Элена. Она взялась за книгу сразу после того, как они закончили заниматься любовью, и предложила почитать вслух. Томас закатил глаза, но завораживающий ритм и мелодичность вскоре очаровали и его. А может быть, свою роль сыграл вид обнаженной Прийи на кровати, читающей стихи. Томас невольно улыбнулся.

Ему в голову пришла неожиданная идея. А что, если написать ей стихи? Не любовный сонет в духе Байрона, а просто несколько строчек, выражающих его чувства, как Найду или один из тех мистиков-суфиев, которых вечно цитировала Прийя? Томас покачал головой. Какая ерунда. С какой стати ее должны тронуть какие-то там дилетантские вирши. Она просто посмеется над ними – если вообще прочитает.

Он перевел взгляд на телевизионный экран над головой. Смотреть новости было скучно, и Томас снова принялся пялиться в окно. Самолет рядом был готов оторваться от земли. Еще секунда – и он взмыл вверх и устремился в небо, прямо к заходящему солнцу. В голове у Томаса вдруг возникла строчка: «Путь к солнцу долог». Почему-то слова застряли в сознании. Путь к солнцу. Что это может означать?

Он опять достал Black-Berry, открыл папку «заметки» и напряг воображение. Образы возникали в голове как будто сами собой. Слова превращались в строчки, а строчки укладывались в строфу. Не веря своим глазам, Томас уставился на готовое стихотворение.

 
Путь к солнцу долог, мы идем вперед,
И наши тени – стрелки
На циферблате; наши имена
Напишет свет, дарящий жизнь.
 

Он сохранил файл и встал, чтобы размять ноги. Посадка должна была начаться через двадцать минут. Он зашел в туалет и вернулся на свое место, но смутное беспокойство не уходило. Томас подумал еще немного и вытащил из бумажника фотографию Прийи. Потом сунул ее обратно. Перечитал стихотворение. Конечно, ему было далеко до Тагора, но все же это было неплохо. Он вздохнул и отбросил все сомнения прочь.

«Дорогая Прийя.

Я хотел бы сказать все это, глядя тебе в глаза, но придется удовлетвориться письмом. Я уехал из Гоа совершенно раздавленным. Я не хотел причинять тебе боль. Я идиот, просто первоклассный идиот. Не знаю, как выразить это лучше. Прости, что я обманывал тебя. Прости за Теру. Я должен был сказать тебе правду, но мне было слишком стыдно.

Я в Соединенных Штатах. Мы нашли Зиту. Если ты захочешь, когда-нибудь я расскажу тебе эту историю – если тебе интересно. Что делать дальше, я не знаю. Привезти Зиту в Индию и доработать год с CASE, как и предполагалось, – вот и все. Других планов на будущее у меня нет. Я только надеюсь – пожалуйста, поверь мне, я говорю искренне, – что ты все же будешь частью этого будущего.

Несколько минут назад я написал стихотворение. Я не знаю, о чем оно, знаю только, что оно передает смысл моей жизни как ничто другое. Я прилагаю его к этому письму. Может быть, ты ответишь мне, может быть, нет, но помни – я люблю тебя».

Поставив точку, Томас еще раз прочитал сообщение и нажал на кнопку «отправить». Объявили начало посадки. Он взглянул в окно, на высокие облака, освещенные последними оранжевыми лучами, подхватил сумку с лэптопом и встал в очередь, думая, что совсем скоро ему предстоит обогнать их.