Текст книги "100 великих монархов"

Автор книги: Константин Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)

НЕРОН

Нерон, или Луций, как его звали в детстве, принадлежал от рождения к древнему патрицианскому роду Домициев Агенобарбов. Отец его, Гней Домиций Агенобарб, был человек буйный и порочный. При Тиберии он обвинялся и в оскорблении величества, и в разврате, и в кровосмешении с сестрой своей Лепидой, но смена правителей его спасла. Он скончался в 37 году от водянки. Мать Нерона Агриппина, женщина вероломная и жестокая, известна была тем, что открыто находилась в сожительстве с братом своим Гаем Калигулой, а потом была им сослана за разврат. Говорят, что Агенобарб в ответ на поздравления друзей по случаю рождения сына, отвечал, что от него и Агриппины ничего не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества. Слова его оказались пророческими.

Трёх месяцев Луций потерял отца, мать его вскоре была сослана, а на их имущество наложил руку Калигула, так что первые годы его прошли в нищете и нужде в доме тётки Лепиды. Но когда Клавдий принял власть, ему не только возвращено было отцовское имущество, но и добавлено наследство его отчима Пассиена Криспа. А благодаря влиянию и могуществу матери, возвращённой из ссылки и восстановленной в правах, он достиг видного и высокого положения. В 49 году Агриппина стала женой Клавдия, в 50 году тот усыновил Луция под именем Тиберия Клавдия Нерона, хотя у него был и собственный сын Британик, лишь немного моложе пасынка. Воспитателем Нерона был назначен известный философ Луций Анней Сенека. В 53 году Нерон женился на дочери Клавдия Октавии, а год спустя, после смерти Клавдия (отравленного Агриппиной), он объявлен был в завещании его наследником.

Поначалу Нерон был во всём послушен своей матери. Но влюбившись в 55 году в вольноотпущенницу по имени Акте, стал понемногу выходить из-под опеки Агриппины. Поскольку известно было, что к своей жене Октавии он всегда испытывал неодолимое отвращение, никого не удивила эта связь принцепса с блестящей гетерой. Но Агриппина, едва до неё дошли слухи об Акте, накинулась на Нерона со всем женским неистовством. И чем яростнее она осыпала его упрёками, не желая выжидать, когда он одумается или пресытится, тем сильнее распалялась в нём страсть, пока он совсем не вышел из повиновения. Таким образом, Агриппина навсегда лишилась расположения сына, хотя при более благоразумном поведении могла бы ещё долгое время руководить им. В её горячности видели не столько гнев матери, сколько ревность влюблённой женщины, покинутой своим любовником.

Вне себя от ярости Агриппина сказала однажды, что Британик, её пасынок, уже подрос, что он кровный сын Клавдия и достоин того, чтобы унаследовать отцовскую власть. Встревоженный этими словами, Нерон стал размышлять о неукротимом характере брата и о том, что тот имеет немало сторонников. В конце концов он устранил его с помощью яда. После этого наглость, похоть, распущенность, скупость, жестокость стали проявляться в его поведении. Как только смеркалось, он надевал накладные волосы или войлочную шапку и шёл слоняться по кабакам или бродить по переулкам. Забавы его были небезобидны: людей, возвращавшихся с ужина, он то и дело колотил, а при сопротивлении наносил им раны и сбрасывал в сточные канавы.

В 58 году Нерон увлёкся Поппеей, женой своего друга Оттона. По свидетельству Тацита, она была знатна, красива и богата, но с ранней юности поставила все эти достоинства на службу своему любострастию и своему тщеславию. Едва познакомившись с Нероном, она сделала вид, что покорена его красотой и не в силах противиться нахлынувшей на неё страсти. Принцепс вскоре попал в её сети и сделался её любовником. Под влиянием этой женщины семена пороков стали быстро прорастать в его душе. Именно Поппея в 59 году толкнула Нерона на убийство матери, так как не надеялась при жизни Агриппины добиться его развода с Октавией и бракосочетания с ней самой. После нескольких неудачных попыток отравить её Нерон послал на виллу матери отряд убийц. Говорят, что Агриппина, увидев их, пыталась сначала умолить о пощаде, но, заметив, как центурионы обнажают мечи, подставила им живот и воскликнула: «Поражай в чрево!». Её убили, нанеся множество ран.

Окончательно избавившись от опеки, Нерон изгнал Октавию, объявив, что она бесплодна, и тотчас же сочетался браком с Поппеей. Но даже добившись своего, Поппея не перестала преследовать прежнюю соперницу: она побудила одного из слуг Октавии обвинить госпожу в связи с рабом. Началось следствие, которое, хоть и велось со многими злоупотреблениями, не смогло доказать этой наглой клеветы. Тогда Аникет, убийца Агриппины, снова поспешил оказать Нерону грязную услугу и стал повсюду распространяться о том, что Октавия была его любовницей. Несчастную заточили на острове Пандатерии, а спустя несколько дней объявили, что она должна умереть. Поскольку сама она никак не хотела покончить с собой, ей насильно вскрыли вены на руках и ногах. Поппея даже этим не была удовлетворена: в ознаменование своего торжества она велела отрезать Октавии голову и привезти её в Рим.

После этого принцепс предался самому необузданному разврату. И сам он, и его приближённые давали множество пиров, на которых забывались всякие приличия. Пиршества Нерон затягивал с полудня до полуночи, время от времени освежаясь в купальнях; пировал он и при народе, на искусственном пруду или в Большом цирке, где прислуживали гетеры и танцовщицы со всего Рима.

Наблюдая за этими безумствами, римляне в ужасе ожидали возмездия со стороны богов, и действительно, в этот самый год в столице разразился невиданный по силе пожар, уничтоживший большую часть города и погубивший бесчисленное множество людей. Впрочем, и в этой беде обвиняли принцепса. Говорили, что ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, поэтому он и велел поджечь Рим, притом настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать. Шесть дней и шесть ночей свирепствовало бедствие, а народ искал убежища в каменных памятниках и склепах. Нерон смотрел на пожар с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел «Крушение Трои».

Страшное бедствие позволило осуществить давнюю мечту принцепса – отстроить Рим заново. В постройках, как и во всём прочем, он не знал меры. От Палатина до самого Эсквилина он велел выстроить дворец, назвав его сначала Проходным, а потом, после пожара и восстановления, – Золотым. О размерах его и убранстве достаточно сказать, что прихожая в нём была такой высоты, что в ней стояла колоссальная статуя императора ростом в 120 футов, площадь его была такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной; внутри был пруд, подобный морю, окружённый строениями, подобными породам, а затем – поля, пестреющие пастбищами, лесами и виноградниками, и на них – множество домашней скотины и диких зверей. В остальных покоях всё было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами; в обеденных палатах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы; главная палата была круглая и днём и ночью безостановочно вращалась вслед небосводу; в банях текли солёные и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящён, Нерон только и сказал, что теперь наконец он будет жить по-человечески.

Вся не отошедшая к дворцу территория города в дальнейшем застраивалась не так скученно и беспорядочно, как раньше, а с точно отмеренными кварталами и широкими улицами между ними, причём была ограничена высота зданий, дворы не застраивались, а перед фасадами доходных домов возводились скрывавшие их портики. Сами здания Нерон приказал возводить без применения брёвен, сплошь из габийского или альбанского туфа, ибо этот камень огнеупорен; было запрещено сооружать дома с общими стенами, но всякому зданию надлежало быть наглухо отгороженным от соседнего. Все эти меры, принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению города. Чтобы пресечь бесчестящую его молву, что пожар был устроен по его приказу, Нерон, по словам Тацита, приискал виноватых и предал изощрённым казням тех, кого толпа называла христианами. Сначала были схвачены все, кто открыто признавал себя принадлежащими к вере Христа, а затем и великое множество прочих. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачили в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны собаками, распинали на крестах или обречённых на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения.

В 65 году был раскрыт большой заговор, во главе которого стоял Гай Пизон. В него были втянуты многие сенаторы, всадники, воины и даже женщины, как из ненависти к Нерону, так и из расположения к Пизону. Заговорщики держали ответ в оковах из тройных цепей: одни добровольно признавались в преступлении, другие даже вменяли его себе в заслугу – по их словам, только смертью можно было помочь человеку, запятнанному всеми пороками. Дети осуждённых были изгнаны из Рима и убиты ядом или голодом. После этого Нерон казнил уже без меры и без разбора кого угодно и за что угодно. По площадям, домам, селениям и ближайшим муниципиям рыскали пехотинцы и всадники. Отсюда непрерывным потоком гнали они толпы закованных в цепи и приводили их ко входу в сады. И когда задержанные входили туда и подвергались допросу, им вменялись в преступление радость, обнаруженная когда-то при виде того или иного из заговорщиков, случайный разговор, уличные встречи, совместное присутствие на пиршествах или на представлении. Воспользовавшись случаем, Нерон послал приказ покончить с собой всем своим врагам, которых прежде не решался тронуть и которые лишь слегка касались или даже вообще не были замешаны в заговоре. Вскоре после этого Нерон убил жену Поппею, ударив ногой больную и беременную, когда слишком поздно вернулся со скачек, а она встретила его упрёками. В 66 году Нерон велел казнить Антонию, дочь Клавдия, которая после смерти Поппеи отказалась выйти за него замуж, обвинив её в подготовке переворота. Пасынка своего Руфрия Криспина, сына Поппеи, он велел утопить в море во время рыбной ловли, так как слышал, что мальчик, играя, называл себя полководцем и императором. Затем он женился на Статилии Мессалине, муж которой Аттик Вестин был незадолго до этого казнён.

Вскоре все греческие города, в которых бывали музыкальные состязания, зная о горячем увлечении принцепса пением, постановили послать ему венки кифаредов. Он принял венки с великой радостью, а послов, прибывших с ними, допустил к себе прежде всех и даже пригласил на дружеский обед. За обедом некоторые из них упросили его спеть и наградили шумными рукоплесканиями. Тогда он заявил, что только греки умеют его слушать, и только они достойны его стараний. Без промедления он собрался ехать в Грецию и пустился в путь. Тотчас по приезде он выступил в Кассиопе с пением перед алтарём Юпитера, а потом объехал одно за другим все состязания. Для этого он велел в один год совместить праздники самых разных сроков, хотя бы их пришлось повторять, и даже в Олимпии, вопреки обычаю, устроил музыкальные игры. Когда Нерон пел, никому не дозволялось выходить из театра, даже по необходимости. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, а многие, не в силах более его слушать и хвалить, перебирались через стены, так как ворота были заперты, или притворялись мёртвыми, чтобы их выносили на носилках.

Из Греции Нерон отправился в 68 году в Неаполь, где выступил когда-то в первый раз, и въехал в город на белых конях через пролом в стене, по обычаю победителей в играх. Таким же образом вступил он и в Акций, и в Альбан, и в Рим. В столицу он въезжал на той колеснице, на которой справлял триумф Август, в пурпурной одежде, в расшитом золотыми звёздами плаще, с олимпийским венком на голове и пифийским – в правой руке; впереди несли остальные венки с надписями, где, над кем и в каких трагедиях или песнопениях он одержал победу, позади шли его хлопальщики, крича, что они служат Августу и солдатами идут в его триумфе. Он прошёл через Большой цирк, где снёс для этого арку, через Велабр, форум, Палатин и храм Аполлона; на всём его пути люди приносили жертвы, кропили дорогу шафраном, подносили ему ленты, певчих птиц и сладкие яства. Священные венки он повесил в своих опочивальнях возле ложа и там же поставил свои статуи в облачении кифареда. Но и после этого он нимало не оставил своего усердия и старания: ради сохранения голоса он даже к солдатам всегда обращался лишь заочно через глашатая; занимался ли он делами или отдыхал, при нём всегда находился учитель пения, напоминавший ему, что надо беречь горло и дышать через платок. И многих он объявлял своими друзьями или врагами, смотря по тому, охотно или скупо они ему рукоплескали.

Между тем правлению Нерона приходил конец. Высадившись в Неаполе, он узнал о восстании галльских легионов во главе с Виндексом. Затем к восстанию присоединились испанские легионы во главе с Гальбой. Узнав об этом, Нерон рухнул и в душевном изнеможении долго лежал как мёртвый, не говоря ни слова; а когда опомнился, то, разодрав платье, колотя себя по голове, громко кричал, что всё уже кончено. Успокоившись затем немного, он сместил обоих консулов и один занял их место. Но и здесь принцепс остался верен себе – готовясь к галльскому походу, он прежде всего позаботился собрать телеги для перевозки театральной утвари, а наложниц, сопровождавших его, велел остричь по-мужски и вооружить секирами и щитами как амазонок. В разгар приготовлений пришло известие, что и остальные легионы – и на востоке и на западе – отложились и готовы выступить против Рима. В ужасе Нерон стал готовиться к бегству и упрашивал преторианцев последовать за ним, но те отказались. До вечера он колебался между различными планами: то хотел отдаться в руки Гальбы, то обратиться с мольбой к народу, то ехать в Египет. Дальнейшие размышления он отложил на следующий день. Но среди ночи, проснувшись, он увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели, он послал за друзьями и, ни от кого не получив ответа, сам пошёл по их покоям. Все двери были заперты, никто не отвечал; он вернулся в спальню – оттуда уже разбежались и слуги. Нерон, как был босой, в одной тунике, накинув тёмный плащ, закутав голову и прикрыв лицо платком, вскочил на коня; с ним было лишь четверо спутников. Впятером они пробрались в усадьбу вольноотпущенника Фаона между Соляной и Номентанской дорогами. Плащ принцепса был изорван о терновник, когда он захотел пить, ему пришлось утолять жажду из какой-то лужи. Фаон укрыл его в жалкой каморке, где лежала тощая подстилка, прикрытая старым плащом. Когда Нерон захотел есть, ему предложили грубый хлеб, когда же он обратился за советом, эти последние, ещё оставшиеся ему верными друзья предложили ему покончить с собой и тем избежать позора. Он велел снять с него мерку и по ней вырыть у него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся для надгробья, принести воды для обмывания трупа и дров для костра. При каждом приказании он всхлипывал и всё время повторял: «Какой великий артист погибает!» Пока он медлил, пришло известие, что сенат объявил его врагом и разыскивает, чтобы казнить по обычаю предков. В ужасе он схватил два кинжала, взятые с собой, попробовал остриё каждого, потом опять спрятал, оправдываясь тем, что роковой час ещё не наступил. Только когда сообщили, что к вилле приближаются всадники, он вонзил себе в горло меч. Он ещё дышал, когда ворвался центурион и, зажав платком его рану, сделал вид, что хочет ему помочь. Нерон только и мог ответить «Поздно!» и «Вот она, верность!» – и с этими словами испустил дух.

КОММОД

Отец Коммода, римский император Марк Аврелий, который был одним из самых учёных людей того времени, с детства постарался преподать сыну свои нравственные правила и правила великих и выдающихся мужей. Его учили и литературе, и риторике, и философии, но никакой пользы эти занятия не принесли из-за дурных задатков, которые рано проявились у Коммода. Едва ли не с самого детства он отличался постыдным поведением, был бесчестен, жесток, развратен. Искуснее всего он был в тех занятиях, которые не соответствовали положению императора: лепил чаши, танцевал, пел, свистел, наконец, проявлял способности превосходного шута и гладиатора. Признаки жестокости обнаружил он на двенадцатом году жизни. Однажды, когда его мыли в слишком тёплой воде, он велел бросить банщика в печь. Тогда дядька его, которому приказано было это сделать, сжёг в печи баранью шкуру, дабы зловонным запахом гари доказать, что наказание приведено в исполнение.

В 175 году Коммод сопровождал отца в его поездке в Египет и Сирию. После этого, в 176 году, он был провозглашён императором, а в следующем году получил первое консульство. Уже тогда, благодаря мягкости отца, он устраивал в Палатинском дворце попойки и кутежи, собирал у себя женщин, отличавшихся красивой наружностью, и, издеваясь над стыдливостью, устроил публичный дом. Он завёл у себя также упряжку коней, нарядившись возницей, правил колесницами и пировал с гладиаторами. Стараясь смягчить его нрав, Марк Аврелий взял сына на войну с германцами. Но вскоре император заразился чумой и умер, оставив Коммода своим наследником. Тогда Коммод немедленно прекратил войну, которую отец его почти что закончил, одни требования врагов он принял, дружбу других купил деньгами и поспешил после этого в Рим.

В течение некоторого времени молодой император оказывал всяческий почёт отцовским друзьям и во всех делах пользовался их советами. Но потом он поставил во главе преторианцев Перениса, родом италийца, который, злоупотребляя возрастом юноши, совершенно развратил его и отвадил от подобающих государю забот. Охотно поддавшись его влиянию, Коммод стал безумствовать во дворце на пирах и в банях вместе с наложницами, которых он набрал из матрон и блудниц, а также взрослыми развратниками, которых он собрал из простого народа и из знати, насильно и за деньги, причём дело решала красота. Он дошёл до такого позора, пишет Лампридий, что сам отдавался молодым людям…

Между тем, позволив Коммоду заниматься удовольствиями и попойками, Перенис постепенно приобрёл такую силу, что всё управление государством взял на себя. Влияние своё он всецело использовал в корыстных целях и первым делом начал клеветать на самых достойных друзей и сподвижников Марка Аврелия. Успеху его козней много способствовал заговор против императора, раскрытый как раз в это время. Во главе заговорщиков стояла сестра принцепса Луцилла, а убить Коммода должен был близкий к нему человек Клавдий Помпеян. Но, войдя к Коммоду с обнажённым мечом и имея возможность действовать, он выкрикнул: ¦«Этот кинжал посылает тебе сенат». Таким образом, он только выдал существование замысла, но не выполнил дела, так как был в ту же минуту обезоружен. Покушение стало первой и главной причиной ненависти юноши к сенату; сказанное ранило его душу, и он стал считать всех сенаторов врагами. Коммод беспощадно казнил всех, кто состоял в заговоре, а также и многих попавших под подозрение. Луциллу он сначала отправил на Капри, а потом велел умертвить. Впрочем, Перенис ненадолго пережил своих врагов. Вскоре он был обвинён в подготовке покушения на жизнь императора и казнён вместе со своим сыном.

С кончиной обоих вскрылись многочисленные злоупотребления, творимые ими якобы волей императора. Коммод отменил многие распоряжения своего прежнего фаворита и даже объявил о своём намерении лично заняться государственными делами. Но в таком настроении он пробыл не более месяца, а потом всё пошло по-старому. Место Перениса занял вольноотпущенник Клеандр. Он достиг такой чести и могущества, что ему были доверены личная охрана, заведование опочивальней государя и командование войсками. Произволу этого временщика не было никаких границ. Но все, кто пытался раскрыть Коммоду глаза на злоупотребления Клеандра, немедленно подвергались опале. Однако и этого самовластца в конце концов постигла расплата. В 189 году Клеандр скупил в огромном количестве хлеб и держал его под замком, чем вызвал голод в столице. Коммод тем временем настолько отошёл от дел государства, что ничего об этом не знал. Когда же толпа народа двинулась к его дворцу, чтобы принести жалобу на Клеандра, на неё были пущены войска. В результате на улицах города разыгралось настоящее сражение между разъярённой чернью и всадниками. Только тогда Коммоду осмелились донести о происходящем и он распорядился немедленно казнить Клеандра. Едва голову ненавистного вольноотпущенника показали римлянам, волнения улеглись сами собой. Между прочим, выяснилось и то, что Клеандр вступал в связь с наложницами Коммода и имел от них детей, которые после его гибели были убиты вместе со своими матерями.

Испытав потрясения, Коммод стал относиться с недоверием ко всем, беспощадно убивая и легко веря всем наветам. В поведении своём он вскоре откинул всякий стыд и раскрыл перед римлянами всю безмерную пропасть своей разнузданности. Прежде всего вместо Коммода он велел именовать себя Геркулесом; сняв римское и императорское одеяние, он натягивал на себя львиную шкуру и носил в руках дубину. (Этой дубиной он убил несколько человек, одних в припадке гнева, других – просто в шутку.) Иногда он надевал пурпурную златотканую одежду, так что становился смешным, подражая одновременно и расточительству женщин, и силе героев. Изменил он и названия месяцев года, отменив древние и назвав все месяцы своими собственными именами. Август стал именоваться коммодом, сентябрь – геркулесом, октябрь – непобедимым, ноябрь – преодолевающим, декабрь – амазонским. Амазонским он был назван в честь любимой наложницы императора Марции, портретом которой в облике амазонки он любовался.

Не сдерживая себя, Коммод опустился наконец до того, что стал обнажённым участвовать в публичных зрелищах как простой гладиатор. Он велел отрубить голову колоссальной статуе, почитаемой римлянами как изображение солнца, и поместил на её место свою голову, подписав на основании «Победивший тысячу гладиаторов». В самом деле, он победил или убил столько ретиариев, что количество гладиаторских пальмовых ветвей доходило у него до тысячи. Впрочем, все его поединки проходили таким образом, что Коммод подвергался минимальной опасности. Часто он убивал своих противников под видом оборонительной битвы, в то время как у него самого было оружие, снабжённое свинцовым остриём. После того как он уже многих заколол таким образом, один из гладиаторов по имени Сцева, полагаясь на свою смелость, физическую силу и на искусство биться, отбросил тупой меч и воскликнул, что достаточно для двоих того оружия, которым был вооружён сам Коммод. Император испугался, как бы он не выхватил у него в бою кинжал – что бывает – и не заколол его. Поэтому он отпустил Сцеву, стал больше опасаться и других борцов и обратил свою ярость против диких зверей.

Он устроил грандиозное зрелище и дал обещание собственной рукой убить всех зверей. Молва об этом распространилась повсюду, и со всей Италии, а также из соседних провинций сбегались люди, чтобы посмотреть на то, чего они раньше никогда не видали. Ведь разговоры о силе Коммода и о необычайной меткости его руки шли уже давно. При императоре постоянно находились чрезвычайно опытные в стрельбе из лука парфяне и лучшие метатели копья мавританцы. Однако даже их он в конце концов превзошёл своей ловкостью!

Когда же наступили дни зрелищ, амфитеатр был наполнен битком. Для Коммода была устроена ограда в виде кольца, чтобы он не подвергался опасности, сражаясь со зверями лицом к лицу, но, бросая копьё сверху, из безопасного места, выказывал при этом больше меткости, нежели мужества. Оленей, газелей и других рогатых животных, какие ещё есть кроме быков, Коммод поражал, бегая вместе с ними по арене. Но львов, леопардов и других благородных зверей он убивал копьём сверху, обегая вокруг. И никто, пишет Геродиан, не увидел ни второго дротика, ни другой раны, кроме смертоносной; как только животное выскакивало, император наносил удар в лоб или в сердце и никогда не метал в другую цель, и дротик его не попадал в другую часть тела. Вслед за этим зрелищем последовали другие. Отовсюду для Коммода привозили разнообразных зверей, и, убивая, он показал римлянам множество животных из Индии, Эфиопии, из южных и северных земель, дотоле им неизвестных. Как-то раз из подземелий была одновременно выпущена сотня львов, и он убил их всех таким же количеством дротиков – трупы их лежали долго, так что все спокойно пересчитали их и не увидели лишнего дротика. При избиении зверей Коммод проявлял необыкновенную силу, пронзая пикой насквозь слона, прокалывая рогатиной рог дикой нумидийской козы и убивая громадного зверя с первого удара.

Но если во всём этом Коммод был достаточно силён, то в остальном оказывался слаб и немощен. У него была большая опухоль в паху, и римский народ замечал этот его недостаток сквозь шёлковые одежды. Лень и небрежность его доходили до того, что на многих прошениях он писал одно и то же, а почти все его письма ограничивались единственной фразой: «Будь здоров». Все же остальные государственные дела делались другими с великими злоупотреблениями. Погиб Коммод в 192 году в результате заговора, который составили против него ближайшие к нему люди. Говорят, что, поссорившись со своей любовницей Марцией, он составил список тех, кого хотел казнить этой ночью. Кроме Марции и ещё нескольких известных людей в него внесены были Лет, префект претория, и Эклект, императорский спальник. Но случилось так, что Филокоммод, маленький мальчик, с которым император любил возиться и спать, играя вытащил этот список из кабинета Коммода. Таким образом, он попал в руки Марции, а она показала его Лету и Эклекту. Хотя эта история и кажется очень неправдоподобной, она вполне вероятна; во всяком случае несомненно, что именно эти трое задумали умертвить принцепса и осуществили свой замысел. Когда Коммод после бани пришёл к Марции, она напоила его отравленным вином. Сначала яд подействовал усыпляюще, но потом у Коммода началась сильная рвота. Заговорщики испугались, что после этого сила яда окажется недостаточной и император догадается о покушении. Тогда они подослали к нему вольноотпущенника Нарцисса, мастера натираний. Как бы занимаясь своим искусством, тот надавил Коммоду локтем на горло и таким образом задушил его.