Текст книги "Деньги не пахнут 7 (СИ)"
Автор книги: Константин Ежов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Так вот почему он добивался инвестиций… редкие болезни…
В той истории, что незаметно выросла из тумана недомолвок, всё выглядело предельно ясно.
Сергей Платонов – разоблачитель жуликов из мнимых медицинских стартапов, защитник средств простых людей, Касатка, стоящая на страже честной медицины. Он предлагал Шмитту вложиться в проект редких заболеваний, но тот отказался – дескать, прибыли нет.
А Платонов, хоть и разочаровался, лишь сдержанно признал: «Понимаю. Это трудное решение…»
Теперь становилось очевидно, кто в этой истории смотрел только на деньги.
Если Шмитт продолжит упрямствовать, вся его «Tempest» превратится в красивую витрину, игнорирующую пациентов, которым никто не хочет помогать.
Но всё это было только началом.
Пришло время поднять собственное имя над этим залом.
– Разумеется, инвесторы хедж-фонда тоже не станут поддерживать такой проект. Как уже сказано, прибыли нет. Поэтому…
Пауза упала тяжёлой каплей на гладкую поверхность внимания. Все головы едва заметно наклонились, ловя каждое слово.
– Поэтому планируется выделить из личных средств один миллиард долларов на разработку лекарства от болезни Каслмана. Есть большие надежды на потенциал искусственного интеллекта. И если у кого-то найдутся технологии или идеи, способные помочь – двери открыты. В любое время.
* * *
После этого слухи поднялись, как пожар в сухом лесу.
– Нашёл причину спора Платонова со Шмиттом! Всё из-за инвестиций в редкие болезни!
– Редкие болезни⁈
Обсуждение их конфликта стало главной темой саммита. Репутация Сергея Платонова раздувала историю, как ветер раздувает угли.
Гений стратегий. Человек, который поднял на щит этичность инвестиций. И вот – стычка с перспективным основателем стартапа.
Такие истории распространяются без усилий.
– Говорят, он готов вложить миллиард в лекарства от редких болезней с помощью ИИ⁈
Сначала – шок. Потом, по мере того как мысль оседала в умах, в глазах людей загустел блеск – смесь жадности, вдохновения и расчёта.
Силиконовая Долина любит говорить о «человечности» и «инновациях». Но под всеми речами всегда живёт настоящий двигатель прогресса.
Деньги.
Особенно если речь идёт об искусственном интеллекте.
Создание сложной модели искусственного интеллекта стоило как целый маленький космос. В воздухе чувствовалась смесь запаха электроники и холодного кондиционированного воздуха серверных залов, где гудели массивные кластеры, испуская едкий запах нагретого металла. Каждый вычислительный узел работал, будто маленькая печка, издавая глухое гудение, а цифры и данные, проходя через него, создавали невидимый ритм, почти ощутимый на коже, как вибрация от сердца машины. Миллиарды помеченных и классифицированных данных ждали своей очереди, а эксперты, словно алхимики, сутками исследовали их, перебирая, уточняя, превращая хаос в структуру. Даже стартовый капитал, чтобы окунуться в этот мир, был астрономическим, словно гора золота лежала перед дверями лаборатории.
Но вопросы венчурных капиталистов звучали одно и то же, острые и предсказуемые, как холодный ветер через щель: «Технология реально работает?» «Когда она начнёт приносить прибыль?» «Потенциал рынка подтверждён?»
Разработчики, измученные долгими ночами и бессонными вечерами, не могли дать ответа. Как можно гарантировать результат, если сама технология ещё не рождена? Это была парадоксальная ловушка: без денег нельзя создать продукт, а без продукта денег не получить.
И вдруг. Для тех, кто застрял в этом замкнутом круге, появление Сергея Платонова стало словно вспышка света в темной комнате. Его условия были необычайно просты: «Может ли эта технология помочь лечить болезнь Каслмана?» Ни слов о рынке, ни о прибыли – только цель. Деньги текли почти свободно, но с глубоким смыслом.
Слухи быстро распространились среди разработчиков. В лабораториях, в кафе возле кампуса, среди серверных залов и шумных конференц-залов слышались шёпоты: «Попробуем подойти к нему?» «Пожалуй, стоит. Терять нечего.»
И каждый, кто осмелился, шел к нему. Сергей Платонов встречал каждого с вниманием, словно ощущал пульс их усталости и амбиций. Вопросы задавались точно, иногда остро, а решения принимались на месте, без промедлений. «Мы поддержим начальное финансирование в пять миллионов долларов для разработки вашего проекта модели,» – слышалось, и сердца разработчиков подпрыгивали.
«Но есть одно условие,» – добавлял Платонов, и голос его звучал мягко, но твердо, напоминая о силе ветра, который гнет деревья, но не ломает их. «Если модель окажется успешной, исследуйте возможность применения её для болезни Каслмана. Это проект-мечта для лечения этой болезни.»
Простое условие: если результат будет – применить для настоящей миссии.
Для разработчиков, измученных бесконечными требованиями венчурных фондов и строгими условиями инвесторов, это стало настоящей отдушиной. «Нужно ли нам ещё и технологии визуализации?» – спрашивали они, глядя на свои мониторы с усталыми глазами, полными надежды. «Просто попробуйте. Есть команда, что получила семь миллионов на модели распознавания паттернов,» – советовали коллеги.
В глазах этих людей загорелся огонь – свет надежды. Появление Сергея Платонова стало лучом в темноте. Он объявлял вызов не через хедж-фонд Pareto Innovation и не через его аффилированные структуры, а как индивидуальный игрок. Настоящий проект-мечту.
Финансирование, которое он предложил, составляло целый миллиард долларов – сумма, равная вложениям учредителей Next AI. Среди них были руководители известных компаний, но каждый участвовал как частное лицо, без корпоративной маски. И это было ключевым условием.
Интуиция Сергея Платонова не подводила. На следующий день к нему подошёл новый человек, чьё лицо казалось знакомым, хотя встреча происходила впервые.
– Сергей Платонов? – прозвучало ровно, с лёгкой ноткой уважения и любопытства. – Много о вас слышал. Я Алекс Сандер, CEO Hatchwork.
Алекс Сандер. Мужчина, который позже станет руководителем Next AI. И в тот момент каждый звук, каждый шаг и каждое слово казались предвестником будущей революции в мире ИИ и медицины.
Глава 12
Рука Алекса Сандера протянулась уверенно и спокойно, будто жест давно отрепетирован. В воздухе чуть дрогнул запах морской соли, перемешанный с ароматом свежей древесины, которую приносил ветер с побережья.
– Для меня большая честь встретиться с человеком, о котором столько слышал, – сказал он, и голос прозвучал мягко, почти рассеянно, но под этой мягкостью чувствовалась металлическая пружина.
С первого взгляда Алекс производил странное впечатление. Лицо вытянутое, худощавое, кожа бледная, будто редко видела солнце. На скулах – тонкие тени недосыпа. Улыбка спокойная, вежливая, почти слишком правильная. Серый худи, помятые чиносы и кроссовки со стертыми носами выглядели так, словно были куплены ещё в студенческие годы и пережили с хозяином десятки перелётов и бессонных ночей.
Но стоило взгляду упасть на его глаза – голубые, ясные, холодноватые, – как образ бесхарактерного студента рассыпался в пыль. В глубине зрачков поблёскивало что-то острое, внимательное, режущее. В этих глазах сидела мысль, которая никогда не отдыхает.
Порыв тёплого воздуха принес с собой слабый шум прибоя. Где-то за деревьями кричала морская птица. Алекс держал паузу, всматриваясь внимательно, как будто искал скрытый смысл прямо под кожей собеседника.
– Честно говоря, не ожидал, что кто-то с Уолл-стрит вообще знает моё имя, – сказал он с лёгкой тенью недоумения.
Сейчас Алекс Сандер руководил акселератором «Hatchwork» – местом, где из хрупких идей вырастали стартапы-единороги. В Силиконовой долине имя его звучало почти как пароль: произнеси его в нужной комнате – и перед тобой откроются двери. А вот в финансовых кварталах Нью-Йорка человек с таким внешним видом и странной манерой говорить оставался фигурой почти мифической.
Алекс слушал, не меняя выражения лица, когда услышал, как его деятельность упоминается среди тех, кто отслеживает самые ранние инвестиции. Никакого самодовольства, никакой показной радости – будто эта похвала лишь скользнула по поверхности и исчезла, не оставив следа.
Лишние комплименты на такого человека действовали бы как песок на зубах. Он точно не относился к тем, кого можно взять напором или лестью.
– А поговорить можно и на ходу, – предложил он спустя секунду. – Тут неподалёку отличный маршрут. Тихо, никто не услышит.
В голосе прозвучал тонкий намёк, почти шелест: разговор не для чужих ушей. А значит – тема куда глубже обычных обменов визитками.
* * *
Сознательный Саммит проходил в институте Исален – месте, где свежий воздух с океана пах смесью нагретых камней, хвои и старой соли. Под обрывом перекатывались волны, и издалека они казались ленивыми, почти медитативными.
Тропа, по которой повёл Алекс, уходила в красный кедровый лес. Высокие стволы поднимались отвесно, как колонны древнего храма, и между корнями чувствовалась тёплая земля, отдающая запах прелой листвы и смолы.
Шли молча, и эту тишину наполняли лишь ритмичные шаги, шорох ветвей и далёкие раскаты океана. Молчание не было неловким – скорее напряжённым, тугим, готовым прорваться словами, когда собеседник решит, что пришло время.
В голове Алекса, судя по взгляду, неслись мысли, словно быстрые тёмные тени. На лице возникало и пропадало выражение, которое трудно было разгадать: то задумчивость, то осторожность, то расчёт.
Планы грандиозного масштаба уже жили внутри него. Схема будущей Next AI – огромной, мощной структуры, призванной изменить мир, – давно сложилась у него в сознании, словно архитектурный чертёж, который только ждёт начала строительства.
Но для воплощения такого проекта нужны две стихии: талант и деньги.
Две опоры, без которых даже самая блестящая идея рассыплется в прах.
И сейчас Алекс внимательно приглядывался, оценивая, соизмеряя, будто решал, достаточно ли прочен тот, кто идёт рядом, чтобы стать частью задуманного замысла.
Тропа уходила вперёд, чуть петляя между деревьями, и казалось, что именно там, в глубине леса, лежит ответ, который Алекс намеревался получить.
По кедровой аллее тянуло терпким запахом смолы, смешанным с солёной свежестью океана, и между стволами шелестел ветер, будто тихо перебирал листья, стараясь не мешать чужому разговору. Алекс Сандерс шёл вперёд уверенным шагом, но внутри его словно пряталось беспокойство, от которого не спасала привычная силиконовая невозмутимость.
С людьми проблем никогда не возникало: достаточно было назвать имя Алекса, и талантливые разработчики буквально вырастали из воздуха. В Долине его узнавали даже те, кто никогда лично не пересекался с «Hatchwork». Но вот с деньгами… всё обстояло иначе.
Большинство инвесторов смотрели на искусственный интеллект как на фабрику прибыли, а не как на инструмент перемен. Но задуманная Next AI была проектом без намёка на коммерцию – машиной, созданной не ради выгоды, а ради прорывов. От такой идеи жадные кошельки отскакивали, как от раскалённой плиты.
Сандерс уже успел обойти десятки влиятельных благотворителей – тех, кто любит делать вид, что ими движет сострадание. Но за мягкими улыбками скрывалась холодная расчётливость, и ни один не решился вложиться в модель, которая не обещала дивидендов.
И вот, прямо посреди саммита, среди запаха кофе, светлой фанеры и шелеста чужих докладов, до него дошёл слух:
– Касатка выделяет миллиард долларов на борьбу с редкими заболеваниями… Если где-то замешан ИИ – смело предлагайте…
Миллиард. Даже для мира высоких технологий эта сумма звучала как удар колокола.
Имя благотворителя прозвучало знакомо: Сергей Платонов.
Фигура, уже однажды потрясшая всю Кремниевую долину. Именно он вытащил наружу гниль, скрытую под блестящей оболочкой «проекта-мечты». Потом громко говорил о ценах на лекарства и скандальном поведении фарм-гигантов. А ещё раньше поднимал шум в связи с делом Epicura, заставляя компании пересматривать отношение к людям, а не только к рынкам.
Казалось бы, человек с такими поступками должен внушать доверие. Но внутри Алекса всё равно что-то скреблось, словно заноза под кожей.
Взгляд сам собой скользнул вниз – на идеально белые кроссовки Платонова, будто только что снятые с витрины.
– Новые, да? – спросил Алекс, чуть усмехнувшись.
– Да. Нью-Йорк не особо располагает к такой обуви, вот решил выгулять здесь.
Простой ответ, но в нём что-то не вязалось.
Неужели Нью-Йорк мешает носить кроссовки? Даже на пробежку, даже в парк? Конечно нет.
Но всё становилось ясным, если смотреть глубже.
Платонов – не из тех, кто ходит в удобном. Не из тех, кто живёт в рваных джинсах и худи. Здесь, под калифорнийским солнцем, он лишь примерял чужой стиль, как костюм для маскарада. В его мире царили костюмы, строгие графики, холодные переговорные и люди, которые считают эмоции ошибкой.
Настоящий представитель Уолл-стрит. И в этом скрывалось что-то тревожное.
Пусть хоть весь мир говорит о его благих намерениях – за плечами у Платонова лежала карьера хедж-фондов. А там прибыль стоит на первом месте, и любые технологии легко превращаются в активы, которые пакуют, оборачивают и продают.
В голове Алекса вспыхнула неприятная мысль: а вдруг весь этот «проект-мечта» – всего лишь тонкая приманка? А вдруг за ширмой доброты скрывается желание заполучить разработки, чтобы использовать их в свойственном Уолл-стриту стиле?
Сомнения жгли изнутри, как холодный свет прожектора.
Но затем память подбросила другой факт, трудноигнорируемый: именно Сергей Платонов был крупнейшим донором Фонда Каслмана.
Цифры, обнародованные совсем недавно, подтвердили это.
Человек, способный без колебаний отдать миллионы на редкое заболевание, мог ли он быть таким же, как остальные хищники с финансовых рынков? А если нет… то кто тогда скрывался за безупречно выглаженной рубашкой и блеском дорогих часов?
Лес вокруг шумел, как будто подсказывал: ответ не так прост, как хотелось бы.
Обещания лечить редкую болезнь у Сергея Платонова не ограничивались громкими словами – крупные суммы исчезали с его счетов задолго до любой публичности. В этой готовности вкладывать деньги чувствовалось нечто большее, чем попытка произвести приятное впечатление.
Смутные рассказы, расползающиеся по соцсетям, создавали вокруг него ореол странной, почти неловкой доброты:
– Касатка приезжала в нашу клинику…
– Говорят, он сам оплачивает все расходы в VIP-палатах…
– На похоронах друга появился Сергей Платонов. Хотя пациент был без страховки, он взял на себя лечение, оплатил самые дорогие анализы…
Если всё это правда, то перед людьми стоял человек, который не играет в благотворительность, а живёт ею.
Но внутри Алекса всё равно ворочалось сомнение, холодное и упорное, как камешек в ботинке. Где грань между настоящей этичностью и искусно выстроенным образом? Где кончается искренность и начинается расчёт?
Пока мысли кружились ворохом, словно сухие листья в океанском ветре, дорожка вывела обоих к уединённой, тихой тропе. Хвойный воздух пах смолой, и отдалённый гул прибоя будто притягивал внимание, не мешая разговору, а подчеркивая его важность.
Оглядевшись, убедившись, что рядом никого, Алекс заговорил – медленно, тщательно подбирая слова:
– Вы заявили, что хотите использовать искусственный интеллект для лечения редких заболеваний.
Голос прозвучал ровно, но в каждом слове чувствовалось напряжение. Осторожный интерес, переплетённый с испытанием. Алекс смотрел прямо в глаза Платонову, пытаясь прочесть в их спокойствии что-то скрытое.
– Это смелый замысел, – продолжил он. – Даже очевидный потенциал не меняет того, что медицина и ИИ – одна из самых сложных комбинаций. Стоимость данных, их обработка, интерпретация – всё это тонет в огромных расходах.
– Но отдача от этого тоже велика, – прозвучал ответ.
Слова «многое можно получить» больно ударили по внутренней тревоге Алекса. Так обычно говорили инвесторы, которые считают только перспективу прибыли. Так говорили те, от кого Сандерс мечтал отгородиться при создании Next AI.
Неужели и Платонов из той же породы?
– Если под рукой миллиард долларов, то да, можно ожидать серьёзного прогресса, – произнёс Алекс с кривой, почти усталой усмешкой.
Но вместо ожидаемого энтузиазма лицо Платонова мгновенно потемнело.
– Серьёзный прогресс… Хм. Не так уж всё очевидно.
– Вы сомневаетесь в возможности?
– Если закрыть глаза на методы – возможно. Но здоровье людей – другое дело.
Ответ прозвучал неожиданно, как тихий шорох, способный сбить с ритма шаг. Алекс чуть напрягся – уже не из недоверия, а из внезапного интереса.
– Работа с данными пациентов неизбежна, – продолжил Платонов. – Есть ограничение: технология должна развиваться, не вторгаясь в частную жизнь. Неясно, можно ли добиться успеха, соблюдая эти рамки.
Сердце Алекса дернулось – быстро и сильно. Эти слова были теми самыми, которых он ждал. Тем, ради чего создавался Next AI.
Этика. Границы. Ответственность.
– И это лишь одна часть, – говорил Платонов дальше, словно рассуждал вслух. – ИИ учится на том, что даёт человек. Если обучение строится на данных, где главное – эффективность или прибыль, а не качество лечения, то ИИ неизбежно начнёт оптимизироваться именно под это.
Он формулировал самую суть страха Алекса. И делал это так спокойно и глубоко, будто много лет носил эти мысли в себе.
– И есть ещё перекосы. Например: если система обучена преимущественно на медицинских данных белого населения, то для других групп могут возникать ошибки. А в медицине ошибка – это не просто ошибка. Это жизнь.
Не поверхностные рассуждения. Не красивые слова для публики. Это звучало как осознаваемое, пережитое понимание.
Конечно, внутри Платонов повторял не собственные мысли, а заранее известные положения. Он прекрасно знал, ради чего создавалась Next AI.
Но если мир считает такую позицию идеальной, глупо ею не пользоваться.
Поэтому его слова звучали ровно и чётко:
– И самая опасная часть – попадание технологии в неправильные руки. Когда начинается гонка, кто-то неизбежно делает неправильный выбор…
Пока он говорил, на лице Алекса распустилась медленная, сияющая улыбка, как расцветший среди тени луч утреннего света.
Нашёлся. Человек, который слышит тему не ушами, а сердцем.
Инвестор, для которого этика – не украшение речи, а фундамент.
Сандер уже хотел раскрыть карты, открыть Платонову часть планов… но…
Сдержанное дыхание постепенно выравнивалось, словно внутри груди медленно утихал взбесившийся мотор. Рядом стояли коллеги, и потому вспыхнувший азарт пришлось придавить, будто горячий уголь, спрятанный в ладонях. Впереди тянулся сухой калифорнийский воздух, пахнущий нагретым бетоном и сосновой смолой. На дорожке тихо шуршали редкие листья.
Неожиданный вопрос застал Сергея врасплох:
– Долго собираетесь оставаться в Калифорнии?
Голос прозвучал ровно, без давления, но в нём чувствовалось что-то испытующее. Сергей едва заметно наклонил голову, будто пытаясь уловить скрытый подтекст. Алекс Сандерс стоял напротив, придерживая воротник от внезапного порыва ветра.
– Скоро встреча со знакомыми… Хотелось бы пригласить вас. Разговор наверняка покажется интересным. Всё-таки такие темы вам близки.
Слова повисли в воздухе, будто маленькая искра, готовая вспыхнуть. Сергей на мгновение задержал взгляд, прислушиваясь не столько к предложению, сколько к интонации собеседника. Затем уголки губ расправились в ясной, открытой улыбке.
– Планирую задержаться здесь на пару недель. Будет приглашение – найдётся и время.
Эта короткая фраза, сказанная без тени колебания, стала финальной нотой их беседы.
* * *
Разговор с Алексом Сандером завершился со странным ощущением надвигающегося поворота. Формальных предложений не прозвучало, но само приглашение прозвенело как тихий колокольчик – знак, что первый барьер пройден. Что-то похожее на второй этап отбора в тех компаниях, где кандидатам устраивали по четыре раунда собеседований подряд.
Так или иначе, начало положено.
Оставшиеся мероприятия саммита проскочили почти незаметно. Наутро Сергея перехватил Шмитт. На его лице отражалась хмурая обида, будто кто-то испортил тщательно выверенный план.
– Почему ничего не сказали о лечении редких заболеваний?
Раздражённое возмущение проступило в каждом слове. Его можно было понять: ещё вчера он с порога отверг «эгоистичные инвестиции» частных фондов, а теперь вокруг пополз слух, будто он равнодушно отмахнулся от пациентов с тяжёлыми диагнозами.
– Разговор о редких болезнях слишком личный… Было желание обсудить это позже, но вы сразу дали понять, что общения не ищете. Так случая и не представилось.
Можно было бы чуть поддразнить упрямого партнёра, но Шмитт оставался важной фигурой. С ним лучше было говорить не колкостью, а протянутой рукой.
– Впрочем, опасения понятны. Ограничения у фондовых инвестиций суровые. Но что будет, если изменить саму схему?
Шмитт поднял взгляд.
– Изменить… кому?
– Инвестиции в Tempest можно сделать как частное лицо. Полная сумма – все необходимые двести миллионов – доступны.
В его глазах промелькнуло сомнение. Сумма звучала тяжело – для любого другого человека. Но успех кампании вокруг Акмана принёс куда более весомые результаты: почти два миллиарда чистой прибыли даже после премий сотрудникам.
– Но потребуется место в совете директоров. Единственный вопрос, в который придётся вмешиваться, – исследование болезни Каслмана. Выделите небольшую команду, и в остальное управление вмешательства не будет.
Шмитт задумался, но причин для отказа у него не оставалось. Деньги приходили огромные, ответственность снималась почти полностью, плюс исчезал неприятный флёр вокруг темы редких болезней.
– То есть, вложение будет личным, не через фонд?
– Именно.
– В таком случае принимаю.
Сделка состоялась.
Оставались ещё две компании, ранее отвергшие его предложения. Но это было лишь вопросом времени – такие двери легко поддаются, если правильно надавить.
Встречные рукопожатия на саммите становились привычным ритуалом. Каждому мельком сообщалось одно и то же: ближайшие две недели проживание в «Rosewood Sand Hill». Лёгкая, почти случайная фраза, но за ней слышался подтекст. Говорили, будто в Калифорнии остановился человек, готовый вложить миллиард почти без условий.
Спустя пару дней те самые две компании появились сами.
– Это личный проект? Частная инвестиция?
– Да.
С облегчением, почти таким же, как у Шмитта, они подписали документы. Началась суета: презентации, черновики, предложения. Мелькали имена разработчиков, среди которых могли скрываться идеи, исчезнувшие в прошлом мире, так и не получив шанс.
Шли дни, наполненные кипучей беготней и короткими ночами. И вот, среди череды звонков появилось долгожданное имя.
Алекс Сандер.
– Хотел уточнить… сможете ли присутствовать на той встрече, о которой упоминалось?
Это звучало как приглашение на второй раунд. На шаг ближе к цели. На шаг ближе к тому, ради чего всё и затевалось.
Через два дня в штаб-квартире Hatchwork в Сан-Франциско утро начиналось с хлёсткого запаха кофейных зерен и гулкого смешения голосов, словно всё здание дышало нервной, неугомонной энергией. Сегодня назначалось второе собеседование с основателями Next AI, и от самого входа чувствовалась та особенная вибрация, что появляется в местах, где идеи носятся в воздухе, как искры от сварки.
– Прошу сюда.
Сотрудник, почти припрыгивая, провёл по коридору, в котором на стенах теснились белые доски, исписанные толстыми маркерами – где-то схемами, где-то бессвязными стрелками и заметками, похожими на последние мысли перед сном. Между столами на колёсах мелькали люди; кто-то работал стоя, кто-то примостился на высоком табурете, а прямо по центру офиса сиял огромный стол для пинг-понга, как символ того, что серьёзность и игра здесь равны по значимости.
Вскоре рядом с Алексом Сандером открылось пространство, где собрались пять или шесть человек. В воздухе пахло пластиком ноутбуков, разогретым металлом серверных стоек и едким маркером – запахи молодых компаний, ещё не успевших остыть.
– Это Корбин Дросс.
Перед глазами возникло знакомое лицо. Будущий технический директор Next AI, мастер по масштабированию, человек, о котором ходили легенды, будто любой проект в его руках ускорялся в десять раз. «10x инженер» – так его называли.
– А это Илья Вантелл, Айден Кэдвин, Нова Линкрэст и Кайл Томас.
Остальные имён не вызывали воспоминаний. Но по словам Алекса – все были исследователями в области ИИ. Настоящие практики, те, кто разговаривает не идеями, а результатами.
Такой состав собеседников давал чёткий сигнал: разговор будет не о громких концепциях, а о земле под ногами, о конкретных путях, о том, что можно потрогать руками и проверить цифрами.
– Тогда пройдёмте.
Алекс остановился возле двери с табличкой «The Sandbox».
Название звучало легко, почти по-детски: песочница, место, где можно что-то строить, рушить, снова лепить. Мысль была очевидной – свободное пространство для творческой возни.
Но реальность оказалась куда прозаичнее.
Внутри не нашлось ни столов, ни стульев. Только десяток бесформенных пуфов, раскиданных как попало, будто кто-то бросал их с закрытыми глазами.
При виде этого винила странное, неприятное ощущение под ложечкой. Пуфы – мягкие, вязкие, утягивающие вниз, почти к полу. Тело в них проваливалось, теряя опору. Нервное отвращение вспыхнуло мгновенно, будто кто-то предложил сесть в холодное болото.
Но показывать это было нельзя. Чтобы стать частью Next AI, нужно было стать частью их мира. Значит – сидеть здесь же, на этих вечно сминающихся мешках, словно так и надо.
Люди, будто по команде, начали опускаться на пол или на пуфы. Кое-кто делал это нарочито расслабленно, раскинувшись так, будто пришёл на пикник, а не собеседование.
Пришлось выбрать подходящий пуф и устроиться на нём. Ткань под ладонью оказалась чуть шершавой, с запахом пыли и какого-то сладковатого освежителя. Мягкое дно провалилось, и тело нехотя опустилось почти к самому ковру.
Слева кто-то вытянул руку и лениво положил ладонь прямо на ковровое покрытие. Пальцы прошлись по ворсу, который видел слишком многое: сотни подошв, прошедших мимо, пыль из коридоров, следы обуви, только что вышедшей из туалета.
Внутри вспыхнуло ощущение головокружительного брезгливого ужаса. Картина была настолько яркой, что воздух будто стал плотнее.
И тут началось главное.
– Пиццу любите?
Алекс, сияя как солнце на калифорнийской трассе, притащил целую стопку коробок.
– Попробуйте! Гарантирую, лучшая во всей Америке!
Коробки открылись, тёплый пар ударил в воздух, распространяя запах томатов, расплавленного сыра и печёного теста. Люди потянулись за кусками. Теми самыми руками, что мгновением раньше касались ковра, по которому шли ботинки, пришедшие из неизвестно каких мест.
Пришлось взять кусок и самому. Собственные руки тоже не блистали стерильностью – после всех рукопожатий, дверных ручек, маркеров и тактильных приветствий офиса.
Запах пиццы оказался неожиданно приятным, ловко маскируя лёгкое головокружение от происходящего. Собеседование начиналось.
И начиналось оно так, будто кто-то заранее хотел проверить не только знания, но и способность выдерживать чужие привычки, чужие правила, чужую культуру.
Пальцы осторожно коснулись лишь суховатой корочки, той самой, что могла бы и не попасть в рот. Ломоть пиццы оказался слишком широким, тяжёлым, едва сгибающимся под собственным весом, из-за чего вся поза получилась нелепой, будто школьник впервые увидел еду из другого мира.
Сдержанные смешки прорезали комнату, рассыпаясь лёгким эхом о стеклянные стены.
– Ха-ха! Ну ты даёшь, словно пиццу ни разу в жизни не пробовал! На Уолл-стрит что, её не едят?
Шутка без злобы, но пропускать подобное было бы ошибкой. Стоило бы промолчать – и тут же родилась бы пресловутая линия «Силиконовая долина против Уолл-стрит». Лишняя дистанция, ненужный акцент на том, что присутствует здесь чужак.
Губы сложились в виноватую гримасу, дыхание чуть зацепило запах расплавленного сыра, и спокойный голос сорвался с языка:
– На самом деле… есть небольшая навязчивость. Терпеть не могу жир на руках. Обычно приходится есть вилкой и ножом. За это меня часто дразнят.
Смех осёкся. В воздухе повисла короткая пауза, будто кто-то резко выключил звук.
– Ох… ну прости. Не знали.
– Наверное, тяжело с таким жить.
Сбивчивый голос откуда-то сбоку, и тут же перед ладонями оказалось бумажное блюдце, пластиковая вилочка, нож – всё дрожит в чужих руках, старающихся сгладить неловкость.
Вот она, Силиконовая долина. Будь это Уолл-стрит – на смущение вряд ли нашлось бы место. Там бы уже летело что-нибудь вроде: «Да перестань выделываться».
Но здесь всё иначе. Тут даже странности воспринимают как что-то естественное.
После пары неторопливых кусочков теста с тягучим ароматом томатов разговор перетёк в официальное русло.
Первой заговорила женщина по имени Вантелл.
– Слышала, ты планируешь вложить 1 миллиард долларов в искусственный интеллект ради друга. Насколько вы близки?
Неожиданный заход выбил из ритма. Взгляд встретился с её внимательными глазами, и Вантелл добавила:
– Мне просто интересно. Миллиард – это огромная сумма просто для друга.
В словах пряталось сомнение. Слишком велик размер помощи, чтобы списать его на дружеские чувства. Она пыталась понять, не скрывается ли там иной мотив.
Тихая усмешка едва тронула угол губ. Салфетка мягко шуршала между пальцами, стирая следы масла. Голос прозвучал ровно:
– Допустим, кто-то здесь, например, Алекс, оказался бы на грани жизни и смерти. Если бы его можно было спасти деньгами – стал бы кто-нибудь молчать?
– Ну… конечно, помогла бы в пределах разумного. Но… миллиард – это чересчур. Извини, Алекс.
– Жестоко.
– Вот так значит выглядит наша дружба?
Комната ожила смешками, тихими подколками. Вантелл улыбалась, но быстро вновь стала серьёзной:
– Как бы ни был близок человек… миллиард – слишком неподъёмная сумма. Честно говоря, понять это сложно.
Неубедительность оставалась в воздухе, но волнения не возникло ни на секунду. Лёгкая улыбка появилась снова, и последовал новый вопрос:
– Тогда иначе. Что если, чтобы спасти Алекса, пришлось бы отдать половину дохода за этот квартал?
– Ну, это уже было бы возможно. Но миллиард…
– Вот об этом и речь.
Её брови слегка поднялись.
– Прости?
– Один миллиард долларов – это меньше половины дохода за квартал. Точнее, даже не половина. Вот поэтому потерять такую сумму не страшно.
Комната погрузилась в тишину. По лицам прошла волна непонимания, удивления, даже лёгкого неверия.
В воздухе словно висела общая мысль: «Правильно ли услышано? Может он чего-то попутал…»
