Текст книги "Фаэтон со звездой"
Автор книги: Константин Волков
Соавторы: Марк Полыковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Глава V
БОЙ У КАРА-САКАЛА
Через день после встречи курширматовского посланца Карапетяна с начальником разведотдела Ферганского фронта Ушаровым нашу кавалерийскую бригаду подняли по тревоге. Надо было спешить на помощь кара-киргизскому отряду Сулеймана Кучукова, сражавшемуся с басмачами на подступах к кишлаку Кара-Сакал, граничившему с песками Десяти дервишей.
Цокот сотен конских копыт, бряцанье оружия разбудили тихие улицы Скобелева. Но город, утомленный тревожными событиями тех памятных дней, притворялся спящим. Плотно закрыты окна домов ставнями-веками. Мы шли переменным аллюром. Миновали несколько кишлаков. Меня догнал Николай Ушаров.
– A ты зачем, Коля, – спросил я у друга. – Тоже примешь участие в бою?
– Надо... Служба у меня такая... Может и приму, – отвечал он, придерживая норовистого коня, разгоряченного скачкой. – Дело одно есть.
Было часов десять утра, когда возле чайханы небольшого выселка Кара-Сакальчок, в верстах двух от Кара-Сакала, мы встретили самого командира мусульманского отряда Кучукова. Он еще не совсем оправился от раны, полученной в бою с басмачами у кишлака Джугаре-Гарбуа, шел прихрамывая. На лице, усталом, заросшем – озабоченность:
– Вторые сутки бьюсь здесь с Аллаярбеком. Говорят, идет сюда и сам Курширмат. Хорошо, что вы подоспели.
– Мне тебя-то и нужно, – сказал Кучукову Ушаров. – Отойдем в сторонку, поговорим...
Они удалились под навес чайханы. Ушаров о чем-то расспрашивал собеседника, а тот односложно отвечал, иногда показывал что-то руками.
Мы стали знакомиться с обстановкой. Впереди лежало большое кочковатое поле, поросшее степным лопухом – кеуреком. А за полем – занятый противником кишлак Кара-Сакал. Перед кишлаком по фронту протекает арык с высокими насыпными берегами. Под защитой этих земляных рашей залегли басмачи Аллаярбека. С флангов кишлак обороняли его конники.
– У меня в отряде до десятка раненых. Со вчерашнего дня из поиска не вернулся разъезд, – сообщил Кучуков.
Ко мне подошел Ушаров. Спросил:
– Ты позавчера отпускал Елишенко?
– Нет, а что?
– Ничего... Он на месте?
– Во главе эскадрона был перед выступлением. Нужен тебе?
– Вызови его под каким-нибудь предлогом.
Командиры и комиссары полков поскакали вдоль колонны к своим бойцам. На мгновение наступила тишина. Из густых ветвей разлапистой старой шелковицы, росшей у входа в чайхану, раздалось мирное воркованье горлинки, так не вязавшееся со всем тем, что происходило окрест.
По строю кавалерийской бригады разнеслись слова команды:
– К пешему бою готовься!.. К пешему бою слезай!
Эскадроны привычно построились в две шеренги вдоль дороги. Коноводы, держа на поводу по две лошади, ушли на рысях в безопасное место.
– Ну, как, оторвем за Советскую власть?! – говорил с веселой усмешкой комиссар Первого полка Филиппов. «Оторвем» было бойкое словечко, перекатывавшееся из части в часть по нашему Ферганскому фронту.
– Оторвем, товарищ комиссар! – пообещали красноармейцы.
Вот артиллерия тронулась на огневую позицию. Мы ждали сигнала. Нервы напряжены до предела. Ко мне подъехал бригадный врач Чеишвилли.
– Скажите, где мое место? Куда поставить повозки.
– Располагайтесь с артиллерией!
– А я только что от артиллеристов! Какие-то басмачи подползли к батарее, подняли стрельбу и сразу убили коня.
– Все же вам лучше быть с батареей, – посоветовал я.
– А бой жаркий будет? – робко спросил врач. Я пожал плечами:
– Кто знает...
Чеишвилли попал в кавбригаду по мобилизации, еще не привык к боевым условиям, не «обстрелялся», как говорится, и в большое дело попал впервые. Неплохой наездник, стройный и щеголеватый, он уверенно сидел на кровном темно-гнедом текинце. Уж не знаю, где раздобыл он новенькое офицерское седло, оголовье с медным набором. Потник под седлом бригврача был ярко-зеленого цвета, и в моей памяти по ассоциации непроизвольно возникла зеленая рубашка удалого командира третьего эскадрона Елишенко. Таких гимнастерок ни у кого в полку, да и в бригаде не было. Сам сшил, видать.
– Милованов, – приказал я адъютанту полка, – Елишенко ко мне!
– Елишенко! К командиру полка! Елишенко! – вслед за Миловановым повторили по строю несколько голосов.
– Сейчас явится, – сказал я Ушарову.
Комэск Елишенко подошел быстрым четким шагом и, лихо звякнув шпорами, взял под козырек. Лицо его дышало отвагой. Я встретился взглядом с Ушаровым, стоявшим около чайханы.
– Опять в этой дурацкой блузе! – сердито заметил я. – Как попугай! Огонь противника на себя навлекаешь!
– Виноват! Другой нет у меня.
– Еще раз появишься перед эскадроном в зеленой рубашке – сниму с командования. Да еще суток двадцать получишь. Понял?!
– Так точно, товарищ командир, понял!
– Ну зачем ты из себя мишень делаешь? – мягче сказал я. – Тебя за версту видно, как сизоворонку на проволоке. Убьют ведь...
– Пуля – дура, – сказал Елишенко. – Она не разбирает.
– Учти! – предупредил я строго.
– Исправлюсь, – заверил лихой комэск и четко повернулся налево кругом.
Начальник разведотдела проводил его долгим взглядом.
– Зачем он тебе понадобился? – спросил я у Николая.
– Кто? Елишенко?.. Да так... – неопределенно ответил он. – Служба, Марк...
...И вот грохнул первый пушечный залп. Это был условный сигнал к наступлению. Пешие цепи высыпали на поле.
Я был с первым взводом первого эскадрона. Справа около меня Ушаров вынул бинокль. Рядом слева шел, лихо заломив фуражку и покручивая русые усики, адъютант полка Милованов, недавно вернувшийся в строй после ранения, справа – молоденький, лет девятнадцати начальник пулеметной команды Масков, следом за ним двое ребят тянули «Максима». Остальные три полковых пулемета были распределены по эскадронам.
Противник повел сильный ружейный обстрел наших цепей. А мы шли и шли. И не стреляли. Стрелять пока было не в кого. Шагах в двухстах от земляного бруствера мы залегли и стали окапываться. Землю рыли шашками. Раз и другой прогромыхали наши пушки.
Между тем винтовочная стрельба с обеих сторон разгоралась... Пеший бой, медленно развертывающийся по всем правилам тактики, труден для кавалериста, разлученного с верным другом – конем. То ли дело мчаться в конной лаве на врага по широкому ровному полю. Шашки вон! Сам черт не страшен лихому коннику! Ох, как медленно тянется время для тех, кто залег в цепи! А солнце поднимается все выше, палит спины и затылки все нещаднее. Пересохло во рту. Жалею, что не напился впрок в чайхане. Завидую Сулейману Кучукову. Он успел. А мне придется ли когда испить студеной?.. Я видел перед собой высокий вал, протянувшийся вдоль арыка, а за арыком – шеренгу густолистых тополей. Тополя какие-то нереальные: листья на них были то густо-зеленого цвета, то в одно мгновенье, как по волшебству, становились белыми. Это под дуновением ветра, тянувшего с гор, листья оборачиваются то лицом, то изнанкой.
– Товарищ командир, – обратился ко мне начальник пулеметной команды Масков. – А что если дать очередь по тем тополям? Вроде бы есть там кто.
– Пусть прострочит, – поддержал Ушаров, оглядев деревья в бинокль.
– Попробуй, – согласился я.
В руках Маскова затрепетал пулемет. Из сочной зелени тополей посыпались на землю люди.
Меж тем басмачи скопились на левом фланге.
Вот артиллеристы выкатили орудия на открытую позицию. Два-три удачных разрыва осколочных в гуще басмаческой конницы, и для кучуковцев настал удобный момент ударить по врагу в конном строю. Кучуков первым вскочил на коня и с саблей наголо врезался в нестройную вражескую конницу. Раз и другой опустилась его сабля на головы и плечи басмачей. В этом бою он был – в какой уже раз – ранен.
Мне рассказывали, что позднее, когда потерявшего сознание Кучукова выносили из боя, он вдруг очнулся и закричал: «Куда?! Куда несете?! Назад, в бой!» – и выхватив наган, выстрелил в воздух. На Ферганском фронте ходил рассказ, что после Алайского похода, в котором отличился кара-киргизский дивизион, Михаил Васильевич Фрунзе снял со своей груди орден Красного Знамени и прикрепил его на грудь Кучукова. Все верили этому рассказу.
Сражение вступило в решительную фазу. Успех боя зависел от каких-то мгновений. Я понял, что должен с минуты на минуту наступить этот перелом.
В стане противника нарастало оживление: послышались отдаленные крики команды, сигналы военного рожка, видимо, какого-то белогвардейского отряда.
«Надо поднимать полк в атаку» – подумал я. Но как трудно решиться на то, чтобы оторваться от горячей пахнущей травами земли, когда над тобой осами жужжат шальные пули.
Усилие воли – и я вскочил, выхватив шашку из ножен, закричал:
– Вперед, ребята!
Я побежал к кишлаку, не видя, а чувствуя спиной, что моя команда подняла бойцов.
Один впереди цепи я оставался не больше полминуты. Сзади бежал Николай, я слышал его шумное дыхание. Вот бойцы обогнали меня. Они бежали с винтовками наперевес. «Ура», неистовое, будоражащее, перекатывалось из края в край по цепи бегущих. Заглушая их крики и треск перестрелки, полковые горнисты выдували пронзительно звонкий победный сигнал: «В атаку! Скачи, лети стрелой!»
В наступление ринулась наша конница. Впереди с высоко поднятой обнаженной саблей скакал комбриг Эрнест Кужело в сопровождении чуть отставших двух ординарцев штаба.
Кужело первым ворвался в Кара-Сакал...
Позднее из показаний пленных басмачей мы узнали, что Курширмат со своими отрядами прибыл в Кара-Сакал чуть позже нашей бригады. С Курширматом были курбаши Ишмат Байбача, Аман-палван, турецкие офицеры и военный советник казачий есаул Ситняковский. Басмаческий предводитель сошел с коня возле чайханы по ту сторону арыка с насыпными берегами. Несмотря на жару, курбаши был в голубом шелковом стеганом халате и рыжей лисьей шапке-треухе.
Басмачи подвели к главарю пленных кучуковцев – разъезд, попавший в засаду. Курширмат снял очки, оглядел пленных единственным глазом и недвумысленно провел ладонью по тонкой шее. Джигиты погнали пленных прочь, поторапливая их ударами камчей.
Курширмат и Аулиахан зашли в чайхану, присели на супу. Чайханщик подал им тонкую камышинку и несколько зеленоватых кусочков анаши на блюдечке. Они с удовольствием затянулись дурманящим дымом.
Ситняковский предложил Курширмату взобраться на крышу чайханы. Там лежала куча сухого клевера. Они поднялись по бревну с вырубленными ступеньками и залегли за сеном. Ситняковский подал хозяину бинокль.
Они видели замешательство в рядах кара-киргизов, когда был ранен их командир Кучуков. И были свидетелями, как военное счастье повернулось к ним спиной. Под пулеметным огнем кызыл аскеров посыпались с тополей раненые и убитые басмачи. Прискакавший от Аллаярбека связной торопливо взобрался на крышу и доложил, что Аллаярбек решил идти на поднявшихся в атаку кучуковцев и просит помощи. Почти одновременно было получено известие, что кавалерийские разъезды кызыл аскеров – мадъяр появились на крайнем левом фланге и в тылу за Кара-Сакалом.
Курширмат и Ситняковский скрылись в чайхане.
– Аман-палвана сюда! – приказал эмир ляшкар баши. – Кинем его джигитов на помощь Аллаяру!
– Нет Аман-палвана! И его джигитов нет, – доложили связные. – Вместе с Аман-палваном ушли из Кара-Сакала до сотни аскеров Аллаярбека.
– А-а-а! Собаки! Бегут, трусы! – завопил гази.
– Надо бы ударить по Кучукову с левого фланга, – посоветовал Ситняковский, – хотя бы сотней джигитов!
Но послать было некого.
– Я сам пойду в бой! – воскликнул главнокомандующий. – Коня! Быстро! – и сразу как-то обмякнув, приказал: – Чаю!
Когда чайник и пиала были поданы, он вытащил из-за пазухи маленький мешочек, покопался в нем и извлек небольшой комочек буро-коричневого вещества, прилепил его к донышку пиалы.
Пиалу и вторую с чаем опорожнил Курширмат, прежде чем растворился и исчез прилепленный к донышку кусочек ширы – загустевшего макового сока.
Ему подвели белого, как снег, Султана. Совсем недавно ездил на нем сам Мадаминбек. На таких же белых коней сели джигиты личной охраны, вооруженные карабинами и саблями.
Близко разорвался снаряд. Красные возобновили редкий артиллерийский огонь. Осколки провизжали совсем рядом, на головы джигитов посыпались ветки и листья с тополей.
Курширмат подождал минуту-другую, когда началось действие наркотика: от сердца к голове прилила веселая пьянящая кровь, все тело налилось необыкновенной легкостью и силой, он легко вскочил с айвана, поправил оружие и выбежал из помещения.
Конь храпел испуганно. Курширмат взялся за повод, закинутый на луку седла, вставил левую ногу в стремя. Конь взвился на дыбы, но еще раньше гази легко кинул тело в седло. Осадив коня и огрев камчой, послал его вперед.
Командующий со своими джигитами помчался вправо, к мостику и, миновав его, широким галопом ворвался во фланг кучуковцам. Издали казалось, что эта стая белых гусей летит низко над землей.
– Ур-р! Ур! – разнесся воинственный клич басмачей.
Басмачам навстречу и наперерез вылетела с криком и гиканьем сотня алайцев во главе с молодым батыром Ниязом. И уже столкнулись кони Нияза и курбаши. Курширмат поднял Султана на дыбы и, когда конь опустился на передние ноги, всю силу вложил в удар сабли. Но клинок его встретился с клинком алайца и выпал из его руки.
Нияз-батыр узнал Курширмата. Он ловко ухватился за повод его коня:
– Не уйдешь, собака! – закричал он.
Курширмат потянулся к маузеру, поднял еще раз на дыбы Султана. Спасаясь от пули, поднял на дыбы своего коня и молодой кучуковец. Пуля просвистела около его ноги. Телохранители бросились на выручку главаря, смяли коня и Нияз-батыра.
– Ур-р! Ур! – ревели басмачи. Гремели выстрелы, звенели стальные клинки, хрипели кони. В это время Первый ферганский кавполк пошел в атаку в пешем строю. Конники Аллаярбека повернули вспять. Басмачи мчались с поля боя, взяв влево от Кара-Сакала.
С правого фланга командир Второго интернационального ферганского кавполка венгерец Врабец повел в конную атаку два эскадрона мадъяр и чехов. Несколько ручных гранат, брошенных вслед басмачам, довершили панику в их рядах.
Победа наша была полной. Басмачи оставили Кара-Сакал, побросав много оружия, лошадей, убитых и раненых.
Трубачи Первого кавполка уже трубили сигнал: «Коноводы, поскорей подавайте нам коней...»
Я прошел вдоль всей земляной насыпи, за которой укрывались басмачи. Тут и там лежали их трупы. Оружия с ними не было. Не увидел я и гильз, обычно валявшихся справа от стрелков.
– Гильзы мы подбираем. Опять патроны делаем, – объяснил мне позднее пленный басмач и в доказательство высыпал из поясного платка с десяток гильз от трехлинейки.
Я зашел в чайхану, окруженный командирами и красноармейцами моего полка. Появившийся чайханщик принес на подносе чайник чаю, черствые лепешки.
«Еще раз удалось побаловаться чайком» – подумал я. Но пить так, как перед атакой, уже не хотелось.
Вскоре к чайхане подъехал комбриг Кужело. С ним был начальник штаба Владимир Александрович Скуба. Комбриг был бледен и, видимо, недоволен чем-то.
– Большие потери в бригаде, – сказал он.
– Будете допрашивать пленных? – спросил Кужело начальника разведотдела.
– Нет, – ответил Ушаров. – Успею в штабе. Меня другое интересовало.
В чайхану быстро вошли несколько бойцов – кучуковцев. Они были взволнованы. Разъезды Кучукова искали по всем закоулкам, в домах и садах раненых и не успевших уйти басмачей.
– Товарищи, – сказал один из них. – Поедемте с нами, посмотрите, как басмачи расправились с нашими бойцами.
Кужело, Скуба, Ушаров и я сели на коней и на рысях двинулись вслед за кучуковцами. На краю кишлака в урюковом саду нам представилась страшная картина. На полянке в золе дымящегося костра дотлевали трупы заживо сожженных бойцов из отряда Кучукова. Трупов было двенадцать. Все – бойцы из разъезда, попавшего в плен к басмачам. Руки и ноги были связаны проволокой. С обожженных ветвей падали в золу костра золотые плоды. В пепле они лежали, как звезды.
Кужело закрыл лицо ладонями. Ушаров кусал губы.
Похоронив убитых в братской могиле, погрузив на арбы раненых, полки тронулись в обратный путь, в Скобелев. Мы с комбригом Кужело ехали стремя в стремя. Следом – взвод за взводом двигались храбрые солдаты Ферганской кавбригады.
Комбриг свернул с дороги, приостановил коня. Мимо по трое в ряду двигались конники.
– Песню! – приказал командир бригады.
От головы в конец колонны передается команда: – Песенники, вперед!
Один за другим под полковое Красное знамя собрались голосистые запевалы.
Хороша кавалерийская военная песня! То медленная и как бы печальная, то быстрая, лихая. Бодрит она солдатское сердце. Как бы ни устал солдат в ратном бою, в походе, заставляет она его забыть невзгоды суровой военной жизни.
...Красные полки возвращались домой с победой. Впереди их ждали новые бои.
Глава VI
СВЯЗЬ С КУРШИРМАТОМ ОДОБРЕНА
Ушаров спешился у входа в штаб, похлопал по крупу коня, передал повод вестовому, заправил гимнастерку под широкий пояс и согнал складки к спине. Молодцевато откозырял часовым. Как всегда подтянутый, чисто выбритый прошел в кабинет Ходаровского.
Сюда Ушаров приходил с докладами и обзорами донесений буквально ежедневно. Сведения разведотдела – самые разнообразные – суммировались, обобщались опытным штабистом и использовались при разработке операций.
У Константина Казимировича Ходаровского был многолетний опыт штабиста. Почти всю империалистическую полковник Ходаровский состоял в Генеральном штабе русской армии и вынес оттуда огромные знания и исключительную работоспособность: он мог работать по шестнадцать часов день за днем, и всякий раз встречал подчиненных чисто выбритым, подтянутым и спокойным до того, что некоторые принимали эту ровную сдержанность за безразличие.
Ходаровский поднялся из-за стола – высокий, сухощавый, старый полковничий китель со стоячим черного бархата воротничком подпирал его острый подбородок.
– По весьма важному делу, – произнес Ушаров почтительно, получив приглашение сесть. Ходаровский опустился в кресло, вынул чистый лист бумаги и взял в руки остро отточенный карандаш, приготовился слушать. У него была старая привычка стенографировать все беседы, совещания и, перепечатав, представлять их командующему во время доклада. Он приготовился слушать.
– Да, чрезвычайно перспективно, чрезвычайно! – сказал он, когда Николай умолк. – Очень заманчиво!.. Вот, что: пойдите, Николай Александрович, к Паскуцкому.
Простуженно покашливая в кулак, Николай Антонович Паскуцкий внимательно выслушал доклад Ушарова, поднял телефонную трубку, соединился с секретарем Реввоенсовета Богомоловым.
– Павел Михайлович? Придите ко мне. Жду!..
Поднялся, прошел от стола до окна, выходящего на солнечную улицу, вернулся к столу, сказал:
– Еще немного и загоним мы эмир ляшкара в тупик. В ловушку! Силы у нас растут! Знаете, как проходит мобилизация? Отлично проходит, товарищи! Ленинский декрет так поднял мусульманскую бедноту!
Паскуцкий имел в виду подписанный Владимиром Ильичом 10-го мая Декрет Совета Труда и Обороны «О призыве в Красную армию граждан нерусских национальностей Сибири, Туркестана и других окраин».
– Не случайно все чаще одураченные и запуганные муллами и курбашами бедняки бегут из басмаческих шаек, – добавил вошедший минуту назад Богомолов. – С эмиратом покончили, с Хивинским ханством – еще раньше... Да, ты кстати пришел, Ушаров, – вспомнил что-то Богомолов. – Мы сейчас подбираем по заданию Ревкома коммунистов для работы в национальных красноармейских частях. Нужны и политработники. Ты по всем статьям подходишь! Как, а? Чего ты молчишь? А, знаю... С Петерсом договоримся. Это партийная мобилизация! Около пятисот коммунистов надо подобрать. На курсы пойдешь. При Реввоенсовете Туркфронта создаются... Ну, договорились?
– Нет, Ушаров нужен здесь, – произнес Ходаровский. – Складывается весьма благоприятная ситуация. Давайте лучше послушаем Николая Александровича и решим, что делать.
– Давайте прикинем, что мы можем выгадать и чем рискуем, согласившись на предложение Курширмата, – сказал Паскуцкий. – Если ему нужны всего тысяча-другая патронов, не стоит заводить эту канитель. Кстати, Ушаров, разведотделу известно, как вооружены банды Курширмата?
– Почти точно. На каждого – винтовка. Два пулемета, пушка. Снарядов к ней нет. Есть наганы, пистолеты...
– А какого оружия у него больше, какого меньше – знаете?
– По результатам допросов, письменным и агентурным данным – больше русского образца... Собственно, чего мы раньше времени взялись обсуждать – может не разрешить Ташкент, – задумчиво произнес Ушаров.
– М-да... Надо с Ташкентом соединиться... Как еще Петерс посмотрит на это дело. Пошли к прямому проводу! Собственно, ты, Ушаров, иди лучше к себе. Получим ответ – извещу.
– Мне к вечеру надо дать ответ Карапетяну.
– Карапетяну скажи, что после того, как Курширмата разделали под Кара-Сакалом – он должен стать покладистее, пусть не рядится, – рассмеялся Паскуцкий. – С Петерсом я соединюсь сейчас же. Думаю, что он одобрит наш план.
Штаб фронта и Реввоенсовет находились в одном здании. Ходаровский и Богомолов вернулись в свои кабинеты, а Ушаров поспешил к себе в разведотдел, занимавший особнячок на тихой окраинной улице рядом с казармами.
Паскуцкий вызвал Ушарова перед концом рабочего дня.
– Петерс одобрил! Желает успеха!.. Кстати, советует симулировать кражу патронов со склада. Так, чтобы о ней можно было покричать, кому-то всыпать – с расчетом на то, чтобы слух об этом дошел до Курширмата. Тебе будет больше доверия. Еще просит, чтобы не зарывался и зря не рисковал.
– Двум смертям не бывать – одной не миновать! – чуть улыбнулся Ушаров и пригладил ладонью пробор.
– Петерс приказал оказывать тебе всякое содействие. Нам, троим, поручено продумать варианты, как лучше использовать эту возможность связи с Курширматом. Еще Петерс предупредил, чтобы ты информировал его регулярно... Он придает этой затее серьезное значение; сказал, что в случае необходимости приедет сам...
– Наверняка будут и новые поручения Курширмата. Лишь бы удачно выполнить первое и заставить его поверить в мою преданность, пусть даже меркантильную, – заметил Ушаров.
– Верно. Главное теперь: как добыть патроны? Если ты просто получишь со склада и отвезешь Курширмату, он не дурак, заподозрит неладное... Можно все дело провалить. Петерс не зря предупредил об этом.
В просторном кабинете, выходившим окнами на улицу, вдоль стен стояли огромный с высокой спинкой диван коричневой кожи, украшенный резными по дереву головами львов, такие же кресла. В глубине кабинета – рабочий стол – тоже огромный и тоже со львами. На стене за столом светлел квадрат обоев. Николай, и раньше бывавший у председателя Реввоенсовета, безразличным взором оглядел мебель и бледное квадратное пятно – след висевшей раньше картины: портрета последнего царя.
Паскуцкий вышел из-за стола, взял Ушарова под руку, провел к дивану. Они сели.
– Дело серьезное. Надо обдумать все до мелочей. Это поручаю вам, Николай Александрович. Потом обсудим. Ну, а вообще-то страшновато, а? – Он положил узкую ладонь на колено Николая. – Осторожно надо...
– Двум смертям...
– Знаю, не бывать! Так ведь и одну-разъединственную лучше бы подальше в тупичок загнать, а?.. Ну, думайте... Вам, чай, на свиданье к Карапетяну пора...
И, пожав на прощанье руку, погрозил указательным пальцем:
– Чур, не горячиться!.. Ну, да не мне вас учить!
Ушаров покинул кабинет председателя Реввоенсовета Ферганского фронта, гордый за порученное дело. О том, что жизнь его будет подвергаться опасности, он не думал. Он рисковал ею не раз – без раздумья, без страха, зная, что такая необходимость диктуется суровым временем и интересами партии и революции. Для него эти понятия не были ни рисовкой, ни фразой. Он был очень молод, к тому же с присущим молодости оптимизмом верил в свои силы и удачливость.
