Текст книги "Слуга Смерти"
Автор книги: Константин Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Ваш ассистент? – прозектор приподнял бровь, когда за мной зашел Петер.
– Не совсем. Свидетель. Неважно.
– А интересует вас тело с Стромштрассе?
– Оно самое. Вы вскрывали его?
– Да, я. У меня есть записи, но если вас интересует что-то конкретное, спрашивайте, я еще помню детали.
Теперь надо было задать вопрос. Вопрос, которого у меня пока еще не было.
– Если можно, вкратце по всему телу.
Прозектор пожевал губами, то ли пытаясь сосредоточиться, то ли раздражаясь, – задачу я ему и в самом деле поставил необычную. Прозектор и тоттмейстер могут говорить часами, их услугами зачастую пользуются одни и те же люди, так что в профессиональном смысле некоторые называют нас коллегами. «Вкратце по всему телу» – это был странный вопрос. Однако же он не затруднил собеседника.
– Ну, тело… Мужчина, если судить по состоянию зубов, волосам и… от сорока до сорока пяти, я бы сказал.
– Сорок два.
Он поморщился, но продолжил:
– Смерть, видимо, мгновенная, проникающее слепое ранение сердечной мышцы. Нанесено спереди, лезвие прошло между ребрами.
– Все-таки лезвие?
– Конечно. Обоюдоострое, длинное, узкое. Насколько я могу судить, конечно.
– Нож?
– Нехарактерно для ножа или кинжала. Может быть, что-то вроде этого, – он указал пальцем на кортик, висевший в моих ножнах, – но сказать сложно. Можно утверждать, что бил опытный убийца: удар хорошо наведен и осуществлен с приличной силой. В случайной трактирной драке так обычно не бьют.
– Ясно.
Пока я не услышал ничего нового – все это рассказал мне Макс, это же было и в его отчете. Мгновенная смерть, отсутствие болезней, кажется, какие-то переломы в юности…
– На ноге я нашел след перелома, по всей видимости, давнего…
– Спасибо, господин прозектор, этого довольно. Я бы хотел узнать о… – я задумался, он выжидал, медленно шевеля пальцами, точно вил невидимую нить, – о чем-то необычном. Скажем так – о чем-то нехарактерном.
Он приподнял бровь:
– В каком смысле?
– В общем, господин прозектор. Может, вы заметили что-то при вскрытии, что-то такое, что показалось вам неуместным? Какую-то странность?
Он пожал плечами:
– Да что ж странного… Простите, не припоминаю. Печень увеличена, помню, но в меру – отнюдь не странность для человека такой комплекции и образа жизни… Кажется, он был бродягой? Бродяги все пьяницы поголовно. Перелом… Ах да, говорил. Хорошо сросшийся, гладкий… Трупные пятна сильно выражены, как помню.
– И что же с ними?
– Да ничего, – он растопырил пальцы так, что, будь в них невидимая нитка, непременно бы порвалась от резкого движения. – Просто пятна, вполне ожидаемые. Цвет синюшно-желтоватый, форма естественная. При пальпации остаются неизменны. Вот, пожалуй, и вся странность.
Я вскинулся, как собака, почуявшая след. След неясный, зыбкий, путанный…
– Позвольте, но ведь неизменность трупных пятен – их последняя стадия, не так ли? Вы осматривали тело тем же днем, а значит, они должны были быть свежими!
– Все верно, но только это с трудом можно отнести к странностям, которыми вы интересуетесь. Действительно, пятна показались мне застаревшими, навскидку я бы предположил, что смерть наступила сутки или двое назад, но такие случаи на самом деле иногда случаются. Особый, знаете ли, тип крови, бывает, хоть и редко. У таких тел признаки гниения выражаются сильнее и раньше. Так что я не счел необходимым ставить под сомнение заключение вашего коллеги, господина… м-ммм… Мейерса.
– Майера, – след, только что заманчиво круживший под самым носом, растворился, обратился пустым пшиком, оставив после лишь запах усталости и злости – слишком привычный запах за последние несколько дней. – Значит, это все?
– Увы. Я лично делал вскрытие, и мой опыт позволяет мне надеяться, что будь там какая-нибудь странность, я бы ее нашел.
– Не сомневаюсь, господин прозектор. Прошу извинить за то, что отняли у вас время. Удачного дня.
– Пожелайте уж лучше удачных мертвецов, – улыбнулся тот. – Да только такие пожелания сбываются реже, чем хотелось бы…
– Пошли, Петер.
Петер все еще пребывал в полуоглушенном состоянии, но мой голос подействовал – он зашагал следом. Мы уже стояли в коридоре, когда господин прозектор вдруг крикнул:
– Желудок!
– А?
– Желудок, – он сделал несколько быстрых шагов и оказался у дверей. – Простите, совсем забыл. Желудок и его содержимое. Они у господина Пельке. Он у нас квалифицирует такие вещи, я делаю лишь секционное вскрытие. Спросите, глаз у него зоркий, если вдруг ваша странность окажется в желудке, он непременно найдет.
– Благодарю, очень на то надеюсь.
– Третий по левую руку кабинет.
– Премного благодарен.
В коридоре я остановился, размышляя. Желудок? Вот уж дело… Что я могу найти в желудке? Записку с именем убийцы? Ключ? Шифр? Что смогут мне рассказать переваренные и пролежавшие два дня в стеклянной чаше останки жареной пулярки с гарниром из тушеной капусты? Впрочем, если бродяга… скорее уж это будут черствые корки и картофельная шелуха. Альтернатива, которая тоже вряд ли что-то мне поведает.
«Ты собирался узнать все, – напомнил я сам себе. – Ты готов был рыть землю только лишь ради призрачного шанса найти мельчайшую зацепку – а теперь ощущаешь брезгливость, стоит впереди замаячить надежде?»
Это и в самом деле было глупо – уходить, если осталось что-то еще. Но что я надеюсь найти? Желудок при всей своей важности при жизни после смерти редко раскрывает какие-то тайны. Яд?.. Глупости, не может там быть никакого яда, потому как никто не отравляет бродяг – и уж точно после того, как втыкает им в сердце клинок.
Петер стоял молча. Он вообще избегал заговаривать первым, следуя за мной молчаливой тенью, так, что иногда звук его шагов и шелест дыхания напоминали мне об Арнольде. Только вот от Арнольда был прок, мальчишка же болтался на мне, как рак, ухвативший клешней собачий хвост.
– Мы еще не уходим, – бросил я. – И будь добр придать лицу естественный цвет, еще пара минут – и они решат, что вместо предыдущего слуги я нынче вожу за собой утопленника.
Он сглотнул и выпрямился, но лучше выглядеть от этого не стал. В помещении, где смерти на квадратный метр приходится больше, чем в любом некрополисе древности, и в самом деле с непривычки трудно дышать.
К счастью, господин Пельке оказался у себя. В противоположность своему коллеге выглядел он недружелюбно, точно постоянно куда-то спешил и всякий посторонний, оказавшийся в пределах видимости, пугался у него под ногами.
– Кто? – рявкнул он на скрип открывающейся двери. Увидев меня, он взял другой тон и даже сделал некоторую попытку улыбнуться, но взгляд остался прежним, неприязненным. – Простите, господин магильер. Заходите, конечно. Могу чем-то помочь?
Вступление здесь не требовалось, от меня его и не ждали.
– Вы осматривали желудок неизвестного со Стромштрассе? – спросил я прямо. – Его должны были передать вам, по всей видимости, вчера.
– Желудок… Да, позвольте, было. Хотите взглянуть?
– Нет, не стоит. Мне хватит вашего мнения. Вас отрекомендовали как отличного специалиста в этой области.
Его улыбка по кислоте могла бы поспорить с недобродившим вином. Однако спорить он не стал, достал из кармана мятый, залитый чем-то жирным лист, повертел его в руках, что-то выискивая.
– Вот он. Здесь просто… э-э-э… рабочие наброски, знаете ли, самое основное. Итак, вас интересует что-то конкретное?
– Я бы не сказал. Мне нужно мнение относительно как желудка, так и его содержимого.
– Понимаю… Так, вот… Желудок вполне здоров. Видимых повреждений не обнаружено, следов язвы нет, аппетит, видимо, при жизни был отличный, расстройствами пищеварения покойный не страдал…
– Необычно для бродяги, не так ли?
– А? Бродяга?
– Покойный, судя по всему, был бродягой. Тело его так и не было опознано. А у них редко когда случается нормальный стол, часто маются животом и вообще…
– Может быть, вполне может, я, знаете ли, не читаю дел, мое дело – оно все тут… Значит, дальше. Содержимое. В желудке обнаружены практически непереваренные остатки того, что я назвал бы мясным бульоном, э-э-э… фрикадельками, хлебом и свиной колбасой. По тому, что они слабо тронуты желудочным соком, могу предположить, что покойник ваш за полчаса до кончины плотно и не без вкуса пообедал, – прозектор усмехнулся, точно в сказанном было что-то забавное, и засунул мятый лист обратно в карман. – Вот, собственно, и все, что я там нашел.
– Интересное меню для человека без крыши над головой, не находите?
Он пожал плечами. Чувствовалось, что разговор со мной он закончил и уже увлечен своими делами, мой же голос лишь досаждает ему, как звон комара.
– Ну почему же, почему… Вполне может быть и бродяга. Эти бродяги, знаете ли…
– Почему может?
Он удивленно взглянул на меня, так, точно совершенно забыл о моем присутствии.
– Простите?
– Почему вы полагаете, что он может быть бродягой? Судя по тому, что он ел, жил он если и не в достатке, так уж точно не в нужде. Или вы полагаете иначе?
– Я? Полагаю? А, вы об этом… Видите ли, есть один признак.
– Какой же?
– Пища. Все ее компоненты, особенно, конечно, мясные, тронуты заметным гниением. Да-да, молодой человек, вы совершенно правы, это не самое приятное зрелище, особенно внутри желудка… – Петер глубоко вздохнул, точно борясь с накатившей слабостью. – В общем, к тому моменту, когда желудок был у меня, все содержимое прогнило в серьезной мере.
– Это было вчера, не так ли?
– Именно вчера.
– Но на теле к тому моменту не было заметных следов разложения, если не считать трупных пятен. Как же вышло, что еда в его желудке так быстро испортилась?
– А это и есть то самое объяснение, – пояснил прозектор. – Наверняка бродяга и есть. Уверен, когда он ел это, признаки гниения уже были. Проще говоря, он съел что-то до крайности несвежее. Типично для уличного сброда, знаете ли. Я даже удивлен, как он смог это проглотить – обычного человека тут же вывернуло бы наизнанку. Тут ведь не просто душок, это уже скорее гниль… Впрочем, все объясняется тем, что убит он был вскоре после своей последней трапезы. Не случись убийцы, уверяю, его доставили бы тем же днем, только в роли убийцы выступило бы острейшее пищевое отравление.
Его слова имели смысл. Никто в здравом уме не станет есть тронутую гниением пищу – если этот кто-то не голодный бездомный, конечно. Настолько голодный, что позарился даже на то, что не каждая собака бы съела… Что даже странно, ведь прозектор, делавший вскрытие, не отметил сильного истощения, да и Макс упоминал в рапорте, что мужчина сложен вполне нормально, явных признаков худобы не имеет. Что же это за страшный голод? Пьян? Нет, следов спиртного в желудке вроде бы нет, что тогда? Как здоровый мужчина, трезвый и, скорее всего, не умалишенный, может съесть такую дрянь?
Только если поврежден рассудком, крайне рассеян или крайне голоден.
Или…
Это второе «или» заставило меня замереть. Оно было очень маленьким, это «или», но одного его появления хватило для того, чтобы я почувствовал себя каменной статуей. Господин Пельке озадаченно смотрел на меня – видимо, и в лице я тоже переменился. Но это уже было неважно.
Есть еще один способ, как давно мертвая еда может оказаться в живом человеке.
Я выскочил из кабинета, забыв поблагодарить господина Пельке. Чтобы добраться до стола дежурного мне потребовалось лишь несколько секунд. Кажется, вокруг него стояли еще какие-то люди, но они исчезли, стоило мне оказаться рядом. Дежурный, подняв на меня глаза, обмер и сразу показался ниже ростом.
– Приказ! – я ударил ладонью по столу. – Чей приказ?
– Господин?..
– Приказ о преждевременном сожжении неопознанного тела со Стромштрассе! Кто подписал его?
– Простите, одну…
– Там должна быть подпись тоттмейстера из Ордена! Дайте приказ!
– Одну минуту. Я посмотрю… Вот он. Сейчас… Вот подпись, господин тоттмейстер.
– Кто?
– Господин… – он задержал дыхание, разбирая написанное. – Господин Эм. Майер.
Я отошел от стола в полной тишине. Мне смотрели в спину, я слышал чей-то шепот: «Смертоед, видишь эмблему? Все они того…», – но окружающее казалось отдаленным, мутным, точно на землю вокруг меня вдруг сошел густейший туман.
Макс, что же ты…
– Вы в порядке?
Я опустил взгляд. Петер Блюмме настороженно смотрел на меня. Наверно, так обычно смотрят на попавшего в капкан волка – с отвращением и в то же время с какой-то жалостью.
– В порядке. Все в порядке. Пошли отсюда. Хватит дышать мертвечиной.
Когда мы отошли от мертвецкой на приличное расстояние, я спросил его:
– Из пистолета стрелял прежде?
Он смутился:
– Два раза.
– Хватит. Спустить курок сумеешь. Держи, он уже взведенный, – я достал из-за пояса один из своих пистолетов и передал ему. – Спрячь за ремень, идиот! Вот так… Стрелять в крайнем случае. Только если я скажу или… Или если буду мертв. Понял?
– Да.
Он был удивлен, но не испуган. И определенно он не станет задавать вопросов – по крайней мере до того, как спустит курок.
– Мы идем к убийце? – только и спросил он.
– Не знаю. Может, и так. И никакой мести, понял? Никакой стрельбы без приказа! И… и еще будь внимателен. Он может быть очень опасным человеком.
– Он убил двух человек. Я понимаю, что он опасен, – Петер опять вздернул подбородок. Глаза его горели.
– Дурак, – сказал я устало. – Поэтому я и говорю тебе ничего не делать, пока я не скажу. Он убил лишь одного человека, но он опасен совершенно по другой причине.
– Одного? – он даже приостановился.
– Он убил твою мать, – сказал я, не глядя на него, в сторону. – Но не того мужчину со Стромштрассе. Смерть – это капризная дама, и принимает она лишь один раз. Нельзя убить того, кто уже мертв.
Глава 5
Я много раз слышал о том, что человек похож на собственный дом. Должны быть в облике обоих какие-то сходные черты, независимо от того, выражены они в камне или в плоти. Может, и так, но я такого сходства ни разу не обнаруживал, а может, не сильно-то и искал. Общей была лишь одна деталь – к моменту моего визита в незнакомое жилище его обитатель, как правило, был холоден и мертв в той же степени, что и окружающие его стены.
Глядя на дом Максимилиана Майера, я подумал о том, что дом, меньше похожий на моего однополчанина, чем этот, сложнее и придумать. В нем не было ничего от Макса – ни массивности, ни каменной неуклюжести большого тела, ни легкой запущенности в сочетании с щеголеватостью. Напротив, дом оказался миниатюрен, уютен и чист. Стены его определенно красились в этом году, стекла были вымыты, а дорожка, ведущая в дом, тщательно прибрана. Макс терпеть не мог селиться на съемных квартирах, этот дом он выкупил сам, в тот же год, как прибыл в Альтштадт. Насколько я помнил, при нем были горничная и садовник, которые заходили лишь пару раз в неделю. Это можно было бы назвать удобным обстоятельством. Но только для того, кто привык приходить со взведенным оружием в дом друзей.
– Свет горит, – отметил Петер, но это я видел и без него. Через занавеску и в самом деле пробивался приглушенный оранжевый свет, видимо, Макс читал при свете керосинки, как он имел обыкновение делать после обеда.
Я почувствовал себя неуютно и глупо. Наверно, так и должен себя чувствовать человек, ощущающий отвратительную тяжесть пистолета за ремнем, стоящий возле двери того, кого много лет привык называть другом. Наверняка так и должен. Но слабость сейчас была непозволительна, она, как южная лихорадка, лишь пропитывала кости отвратительной вязкой сыростью, туманила голову, мешала сосредоточиться. А мне надо было сохранять чистый и ясный ум, как минимум для того, чтобы не сделать ошибки.
«Здесь нет ошибки, – подумал я, приближаясь к двери. Ступал я ровно и твердо, с размеренностью ухоженного хронометра, но мысли мои в тот момент не отличались подобным. – Это чудовищно, но есть лишь одно объяснение. И один способ узнать правду».
Перед дверью я постоял некоторое время, сам не зная, зачем. Время не было моим союзником, оно лишь равнодушно наблюдало из-за моего плеча. Петер терпеливо ждал, спрятав под курточкой пистолет, лицо у паренька было напряженное, затвердевшее.
Я коротко постучал и почти сразу же распахнул дверь. Не очень вежливо, но вежливость меня сейчас интересовала как никогда мало. Он мог уйти через черный вход, услышав стук. Или – я сообразил это лишь очутившись в прихожей – сидеть напротив двери с пистолетом со взведенным курком, как раз на тот случай, если в гости внезапно нагрянет старый товарищ. Или, скажем, мертвая гадюка у порога, готовая впрыснуть свой не потерявший силу яд в ногу первому, кто ступит без приглашения. Однако же Макс не сильно заботился о собственной безопасности – мало того, что дверь была не заперта, так и в прихожей никого не оказалось.
– Шутник? – донесся его знакомый голос из гостиной. – Это ты?
Отвечать я не стал, не было в этом нужды, да и хозяином собственного голоса я себя еще не чувствовал.
В гостиной и в самом деле горела керосиновая лампа, ее света было достаточно, чтобы рассмотреть всю комнату, обставленную без роскоши, даже с некоторой скромностью для обер-тоттмейстера второй категории. Старый диван, в некоторых местах давно просящий ремонта, кофейный столик, полка с трубками и курительными принадлежностями, письменный стол, заваленный книгами в потускневших переплетах, десяток начищенных пистолетов всевозможных форм и моделей на стене, оленья голова с потрескавшимися стеклянными глазами, пара старых кресел… Я давно был в гостях у Макса, сам он не любил принимать визитеров и говорил об этом без стеснения, предпочитая встречаться в тавернах и тратториях, которые были знакомы ему, как собственные пять пальцев. В последний раз я бывал здесь с полгода назад, но за прошедшее время в доме ничего не изменилось.
Сам Макс сидел на диване с книгой в руках, на нем был халат, судя по засаленным локтям, тоже отнюдь не новый, в руке – стакан вина.
– Мог бы объявить о своем визите, – заметил он, откладывая книгу. Из-за того, что лампа стояла на столике возле него, а вошли мы из темной прихожей, он еще не вполне рассмотрел визитеров, хотя уже по звуку шагов мог бы догадаться, что я не один. – Я не говорю о том, что надо было натравить на меня люфтмейстера, мог бы просто послать мальчишку…
Поскольку я все еще не отвечал, Макс озадаченно прищурился, чтобы рассмотреть меня. Видимо, то, что он увидел, ему не понравилось. А может, причиной тому был пистолет в моей руке.
– В наше время визиты можно было наносить, не держа хозяина на мушке, – заметил он ничуть не растеряно, покачав головой. – Время ужасно портит людей, не правда ли?
– Возможно.
Я опасался лишь того, что Макс снимет со стены пистолет, а зная его, я мог бы поручиться в том, что все они прекрасно смазаны и заряжены, хоть и не взведены – при том, что стрельба никогда не относилась к его сильным сторонам, Майер всегда испытывал слабость к этим уродливым смертоносным игрушкам. Возможно, они казались ему элегантными перстами самой смерти, службе которой он посвятил всю жизнь. Надо лишь указать на человека этим тяжелым перстом из холодного металла, и спустя секунду его тело превратится в скомканную безжизненную оболочку.
– Предложил бы вина, но, кажется, сейчас это лишнее, – Макс не был растерян. Он смотрел на меня нахмурившись, но без страха, блеск же его глаз я из-за перемены освещения пока объяснить не мог. – Ну, сесть-то ты можешь? Пусть и мальчишка заходит, ему наверняка неудобно торчать, как олуху, на пороге, да и, готов побиться об заклад, с такого расстояния он, скорее всего, промажет.
Это было не то, чего я ждал. Не было ни страха, ни смущения, ни удивления. Блеск глаз Макса означал что-то другое, а что – я не знал. Мы с Петером, два молчаливых человека с оружием в руках в чужом доме, были лишней частью картины, основной фигурой которой был сам господин Майер – в домашнем халате, немного сонный, немного смеющийся.
«А чего сам ждал? – огрызнулся я мысленно. – Думал, он схватится за пистолет? Выпрыгнет в окно? Или станет заламывать руки, умоляя не губить его? Чего ты ждал?»
– Пантомима – не мой жанр, – сказал Макс, глядя на нас. – Я предпочитаю перед сном прочитать что-нибудь из классиков: Марциала, Сенеку… Лебенсмейстеры говорят, это положительно действует на нервную систему. А ты, Шутник, кажется, прилично нервничаешь.
Ситуация превращалась в фарс. Макс был хозяином положения даже тогда, когда смотрел в направленные на него дула, и он готов был поддерживать этот фарс сколь угодно долго. Он собирался было встать, но я сказал резко:
– Оставайся на месте. Не вставать. Не делать резких движений, руки на коленях.
– Вот как. Я арестован? Признаться, впервые вижу столь странно обставленный акт. Еще и мальчишка… Петер Блюмме, да? Интересная команда.
– Можешь считать и так. Я, как тоттмейстер Ордена, задерживаю тебя за совершение тяжких преступлений. Арестован ты будешь по прибытии в часть, с соблюдением установленного протокола. К жандармам ты не попадешь.
– Прекрасные намерения, мой друг. Кажется, мне положено спросить, в чем меня обвиняют. Не то чтобы мне хотелось это знать, но законы сцены, даже если из трагедии это превращается в фарс… – он развел руками. – Итак?
– В убийстве, – сказал и поправился. – В нескольких убийствах.
Макс фыркнул.
– Видимо, следующим ты арестуешь его, – он кивнул в сторону оленьей головы, – за то, что носит рога. Я тоттмейстер, Курт. Мне приходилось убивать людей, пожалуй, даже чуть чаще, чем считается позволительным для образованного человека. Я был на войне, где на убийство отчего-то смотрят куда более снисходительно.
– Хватит. Ты знаешь, о чем я. Убийства здесь, в Альтштадте. Убийство двух женщин и, скорее всего, одного мужчины.
Он нарочито медленно, с улыбкой на лице, протянул руку к стакану, следя за тем, как я провожаю его движения стволом.
– Выходит, я тот самый убийца, которого ищет весь город?
– Да.
– Ясно, – он отхлебнул из стакана, по-прежнему без всякого видимого беспокойства. – Я могу одеться, перед тем как меня закуют в кандалы? Погода на улице недостаточно хороша, чтобы разгуливать в халате.
Он был также беззаботен, как в тот день, когда, в ожидании дуэли, балагурил в трактире.
Это был все тот же Макс Майер, которого никакие внешние обстоятельства не могли вывести из себя, который, сохраняя на лице располагающую улыбку, всегда имел что-то наготове. Тот самый Макс, которого, как я думал, в конце концов сломил и ослабил этот город.
– Ты не хочешь узнать, где ошибся?
– Не думал, что мне это будет позволительно. Я так понимаю, ты жаждешь сообщить, каким образом вскрыл личину коварного убийцы, долгие годы удивительно маскирующегося под твоего друга?
А еще Макс всегда умел бить в цель, и для этого ему не требовался пистолет. Я стиснул зубы:
– Ты все сделал качественно, Макс. Очень. Ты начал ошибаться, лишь когда стал заметать следы. Наверно, все же не выдержали нервы. Видимо, Сенека с Марциалом не пошли тебе на пользу.
– Ты начал шутить, – прокомментировал Макс. – Это хорошо. Ты шутишь лишь когда беззаботен или же до крайности напряжен. В любом случае оба этих состояния лучше, чем просто молчание. Не стану скрывать, с удовольствием послушаю о своих преступлениях, это обещает быть определенно занятнее той же классики.
– Я не знаю, зачем и как ты убил фрау Блюмме. Не знаю, где ее встретил и отчего ждал час, перед тем как разбить ей голову.
– Однако хорошее начало… – пробормотал он. – Завязка достаточно скверна, но, надеюсь, ты сможешь отыграться если не в эпилоге, так хоть ближе к середине… Прости, не буду мешать, продолжай.
– Будучи тоттмейстером, ты прекрасно понимал, что без мозга труп бесполезен, и твои коллеги ничего не смогут с ним поделать. Еще раз говорю, я не знаю, зачем ты сделал это, и не уверен, что хочу узнать. Но я вижу твои следы, Макс, и вижу их слишком отчетливо. Со вторым телом было сложнее. Ты не просто убил его. Ты поднял его, мертвое, и еще несколько дней использовал для своих целей, как марионетку. Ты говорил, что тебе несимпатичен Арнольд?.. У тебя был свой слуга, сделанный из твоей же жертвы. Ты ведь просто хотел, чтоб труп не остался на месте преступления, верно? Это очень удобно, когда труп поднимается с того места, где его убили, и послушно отправляется в путь. Он может оказаться на другом конце города, не вызвав ни у кого подозрений, убийце не придется взваливать его на плечо и нести, опасаясь, что его перехватят жандармы. Но и тут есть трудность – ведь убивать второй раз мертвого необязательно. Ты мог оставить его тело где угодно и уйти, но как только его бы обнаружили, первый же прибывший тоттмейстер понял бы, что мертвеца использовал кто-то, сродни его самому. Мы ведь хорошо умеем ощущать такие запахи, да? Значит, просто оставить тело не годилось. Ты размозжил ему голову, так как до этого Фрау Блюмме, добившись сразу двух целей – смерть выглядела естественной, и никто бы не сказал, что мертвец до этого спокойно передвигался на своих двоих. Ну и твои собственные следы теперь были стерты из его раздавленного мозга. Никаких признаков присутствия тоттмейстера – просто еще один безголовый труп в городе, мало ли, чей. Да и сам труп останется неопознанным – ведь он явился неизвестно из какой части Альтштадта, а может, и вовсе из другого города…
– Ты умеешь складно изложить, всегда ценил в тебе эту черту.
– Но ты боялся, Макс. Того, что найдется тоттмейстер с более тонким нюхом, чем у тебя самого. И не случайно, ведь наше прикосновение к телу накладывает запах, который ощущается еще очень долго, даже если разбить голову, а само тело нашинковать, как капусту. Ты не мог позволить, чтоб его касался кто-то из Ордена, кроме тебя, ведь тогда вся эта уловка с бродячим трупом не сработала бы, к тому же ты выявил бы собственную причастность. Опытный обер-тоттмейстер третьей категории смог бы опознать тебя, едва коснувшись мертвеца. Значит, надо было брать дело в свои руки. Ты сам обнаружил тело и тем самым стал единственным тоттмейстером на месте преступления. Я говорил с Кречмером, он не вызывал тебя туда, как не вызывал никто другой, ты сам явился.
– Нашел тело я, – согласился Макс. – Но совершенно не понимаю, отчего этот факт стал еще одной ступенью в шаткой лестнице твоих рассуждений. Я почувствовал его за два квартала. Или, скажешь, тебе самому не приходилось натыкаться на трупы совершенно случайно?
Мне приходилось. Но отвечать я не стал.
– Отчего ты не избавился от тела Фрау Блюмме точно так же? Боялся, что ее узнает кто-то из соседей, когда она, уже мертвая и залитая кровью, двинется вон из дома? Или тогда это еще не пришло тебе в голову? Во второй раз ты был аккуратен – всего один удар, почти нет крови… Такой мертвец может неделю ходить по городу и не привлекать особого внимания. Но именно из-за него ты волновался более всего – слишком невовремя появился я, хоть это и была случайность. У тебя получилось заговорить мне голову, отвести в трактир, не дать прикоснуться к телу, а ведь я бы тоже почувствовал твою руку на мертвеце. А тут еще я начал рассуждать о том, что у двух тел, найденных в городе за последние сутки, чересчур много общего – и ты уже стал сомневаться, а случайность ли меня привела? Это было уже слишком опасно. Ты отдал приказ немедленно кремировать тело после вскрытия, чтобы ни один тоттмейстер уже не смог осмотреть его. Но был еще я, так ведь? И ты решил не откладывать мое дело на следующий день, попытавшись застрелить меня у собственного дома. Тебе не повезло, но и я ни о чем не догадался, так что, убедившись, что я не подозреваю ни тебя лично, ни кого-нибудь из тоттмейстеров, ты успокоился и решил оставить мне жизнь. Ты лишь убил Арнольда, полагаю, чтобы заставить меня почувствовать давление неизвестного убийцы, сделаться добровольной жертвой, отчаянно путающей следы вместо того, чтобы оглянуться и пораскинуть мозгами. Хороший ход, достаточно тонок и эффективен. Я сам выбалтывал тебе планы – чтобы ты мог убирать все следы. Стоило мне сказать о том, что собираюсь допросить служанку Блюмме, которая видела неизуродованное лицо первого тела, как ты уже действовал.
– Служанка? А что она?
– Она мертва. Я еще вчера попросил Кречмера разузнать ее адрес, сразу после того, как говорил с тобой. Сегодня утром ее нашли в собственном доме. Голова разбита. Как тебе удавалось не запачкаться в крови? Ведь ее должно было быть чертовски много… Ты убил ее. Ради чего? Она даже не угрожала тебе, я лишь хотел проверить, действительно ли убийца час медлил перед тем, как закончить дело. Даже выдумал, что убийц было двое… Когда разум отказывается видеть очевидное, он иногда пытается плодить бессмысленные фантазии. Вроде галлюцинаций в темной комнате. Этим я и был занят. Ты просто боялся, что она выдаст тебя, хоть и не знал, как. Не хотел давать мне еще один след.
Макс лишь вздохнул:
– Рассказ неплох, признаю.
– Я был уверен, что он тебе понравится.
– И что теперь?
Вопрос был задан будничным тоном. Тоном человека, утомленного долгой беседой и неинтересными посетителями. И очень уставшего. Но страха в нем не появилось и теперь.
– Что?
– Что теперь? – повторил он, спокойно глядя мне в глаза и поигрывая стаканом в руке. – Ты пришел, чтобы арестовать меня? Убийцу трех человек? Отправить на суд Ордена?.. Чтобы через день весь Альтштадт знал про сумасшедшего убийцу-смертоеда?
– Я не получу от этого удовольствия.
– Но ты никогда так и не поступишь, – размышлял вслух Макс. – Слишком силен был бы удар по Ордену, чью честь ты отчаянно блюдешь. Три убийства мирных жителей! Этого хватило бы, чтоб всколыхнуть не то, что Альтштадт, – всю Империю! Если раньше на тоттмейстеров смотрели, как на собак, то после этого стали бы видеть в них бешенных псов. Это не похоже на тебя, Шутник, слишком недальновидно. Слишком просто.
– У тебя есть другие варианты?
– Да, есть, – он кивнул, опять улыбнувшись и улыбнувшись совершенно искренне. – Я не думал, что ты хотел арестовать меня. Я думаю, ты пришел предложить мне кое-что. Скажем, заряженный пистолет. Чтоб я самостоятельно закончил свои дела в этом мире. Город боится, когда сумасшедший смертоед убивает горожан, когда же он просто окончательно сходит с ума и пускает себе пулю в голову для страха нет оснований.
Я улыбнулся в ответ. Во вкусе этой улыбки было что-то от пороховой гари – острое и кислое, жгущее губы.
– И мальчишку ты привел не просто так, а для того, чтобы он сделал то, что надо, если бы я вдруг… распорядился пулей не так, как ты предложил. Угадал?
Я не видел необходимости лгать.
– Да, Макс. Я дам тебе пистолет. У тебя будет немного времени, чтобы закончить свои дела. Если ты выстрелишь в меня, тебя убьет он, – я указал на Петера. Тот, все такой же неподвижный, замер у стены. – Поэтому будет лучше, если ты не станешь делать ничего такого. Я гарантирую тебе то немногое, что могу.
