Текст книги "Пони бледный (СИ)"
Автор книги: Константин Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Эпилог
Можете не сомневаться, товарищи, что я
готов и впредь отдать делу рабочего класса,
делу пролетарской революции и мирового
коммунизма все свои силы, все свои способности
и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей
И.В. Сталин
– Товарищ Сталион!..
– Мммм…
– Товарищ Сталион!
Сталин оторвался от бумаг. Бумагами был усыпан весь его стол. Картонные папки, раздувшиеся от бесчисленного множества протоколов и стенограмм, отдельные ворохи машинописных листов с чьими-то показаниями и признаниями, докладные записки, графики, рапорты, сопроводительные, характеристики, прогнозы, кляузы… Сотни и тысячи жизней, сжатых между ровных строк и перетянутых тесемками. Все эти жизни ждали его, товарища Сталиона, внимания.
Сталин вздохнул и оторвал взгляд от шифрограммы, которую читал. В глазах рябило от букв, которые казались испещрившими бумагу хищными колючими насекомыми. Сквозь эту рябь он разобрал озабоченную морду секретаря, глядящую на него из-за приоткрытой двери.
– Что такое, товарищ Поскребышев?… О, простите, товарищ Карамель. Кажется, я заработался.
– К вам посетитель.
– Я принимаю посетителей с четырех часов.
– Это особый посетитель, товарищ Сталион, – пони деликатно кашлянул, – Из особого журнала. Для них не установлен график посещений.
– Ах, особый… Тогда, конечно, пускайте, товарищ секретарь. Пускайте.
Посетитель вошел, осторожно, как все прочие, оказавшиеся в святая святых, его кантерлотском рабочем кабинете. Но без излишней робости. Копыта бесшумно ступали по толстому ковру, сменившему раззолоченный драгоценный паркет. Света настольной лампы под зеленым абажуром, едва хватало, чтобы различить лицо вошедшего. Утомленные чтением глаза не сразу справились с этой задачей.
– У вас хороший кабинет, товарищ Сталион, – сказал посетитель, оглядываясь, – Вы многое здесь изменили.
Только тогда он понял, кто это. И улыбнулся в седые усы.
В пятно света перед письменным столом ступила единорожка лавандового цвета с искрящейся звездой на крупе. Возраст ее было трудно определить – она определенно была молода, но молодость эта уже казалась не ветреной и легкомысленной, скорее – зрелой, выдержанной. Пожалуй, она даже выглядела на несколько лет старше, чем полагалось. И в глубине ее глаз затаилось что-то такое, чего никогда не бывает у молодых, но что иногда сверкает в мимолетном взгляде прошедших войну стариков. Что-то, что очень хочется не заметить. Но Сталин знал, что у него нет на это права.
В остальном она почти не изменилась. Левый глаз закрывала простая черная латка, что придавало посетительнице сходство с пиратом, но пиратом давно сошедшим на берег, спокойным и рассудительным, и впечатление это усиливал тянувшийся поперек щеки старый тонкий шрам. Когда-то опаленная огнем грива так и не выросла вновь, образовав на макушке россыпь непослушных фиолетовых вихров, в которой все так же выделялась кокетливая розовая прядка.
«Уже не школьница, – подумал Сталин, чувствуя вперемешку с радостью поднявшуюся из глубин души затаенную горечь, – О нет, это не школьница. Эта пони уже выучила свои уроки».
– Хороший кабинет, – повторила вошедшая, – Говорят, вы живете в нем, товарищ Сталион. Работаете по двадцать часов в сутки.
– Работы хватает, товарищ Твайлайт Спаркл, – просто ответил он, – А здесь я держу оборону.
Кабинет давно стал частью него – как тот, другой кабинет Ближней Дачи. Но пришлось повозиться, прежде чем он утратил блеск фальшивой позолоты и обзавелся скромными деревянными панелями, письменным столом, лампой под зеленым абажуром, книжными шкафами, сейфом… Теперь он был похож на кабинет скромного партийного работника, без вычурности и показной роскоши. В этом кабинете не было место слабостям хозяина или посетителей – ни мягкой обивки на стульях, ни украшений, ни картин. Здесь все было создано для работы. Единственным послаблением был лишь небольшой стенд с фотографиями, висящий над заваленным бумагами письменным столом. Именно на этот стенд смотрела Твайлайт Спаркл.
Фотографий было немного, едва ли десяток. Но каждую из них он когда-то собственным копытом приколол к фанере.
Голубой пегас с распушенной радужной гривой дерзко и с вызовом усмехается в объектив. Авиаторские очки залихватски сдвинуты на лоб, из-под мехового воротника кожаной куртки выбивается белоснежный шарф, который треплют дальние ветры, никогда не дувшие в Кантерлоте. Поперек фотографии прыгающими неуклюжими буквами надпись – «Усатому – от лучшего выпускника Высшего Летного Училища Клаудсдейла, трижды призера транс-эквестрийского воздушного перелета, лауреата Сталионской премии, героя Арктики, кавалера орденов „За крутость в бою“ всех степеней и что-то там еще – РЭЙНБОУ ДЭШ».
Следующая фотография была вырезана из газеты. Кобыла с яблоком на крупе, облаченная в скромную толстовку и потрепанную шляпу, стеснительно позирует для корреспондентов «Поньской правды» на фоне вывески «Трижды краснознаменный колхоз-миллионер „Сладкое яблочко“». На черно-белом фото не видно цветов, но и хозяин кабинета и посетитель знают, что шерсть этой пони оранжевого цвета, а яблоко на ее крупе – красное. Видна и подпись под фотографией – «Председатель колхоза „Сладкое яблочко“ т. Эппл Джек на выставке товаров народного достижения принимает почетную грамоту за рекордный урожай озимых».
Большое яркое фото, сразу привлекающее взгляд множеством цветов. Розовая пони с кучерявой ярко-красной гривой под форменной фуражкой торжественно перерезает ленточку. Летят воздушные шары, сыпется конфетти. Несмотря на то, что розовая пони облачена в строгую, перетянутую портупеей, кожаную куртку с эмблемой НКВД, возникает ощущение, что, перерезав ленточку, она сорвет фуражку и пустится в пляс, отстукивая копытцами и свистя в свистульку. На заднем плане можно различить транспаранты – «Откроем ГУЛАГ досрочно, к Празднику Земляничных Кексиков!» и «ГУЛАГ – Главный Увеселительный Лагерь Аттракционов и Гостинцев».
Еще одно фото, столь старое и потрепанное, словно его передавали множество копыт. Или даже когтистых лап. Стеснительный желтый пегас с бабочками на крупе неумело позирует на групповом фото среди нескольких десятков лесных зверушек. На ее груди висит несколько боевых орденов, но желтый пегас так робко смотрит в объектив камеры, словно этот груз его ужасно гнетет. В углу фото можно различить случайно захваченный кадром указатель – «Первая социалистическая коммуна для трудных зверей. Ответственный воспитатель т-щ Флаттершай».
На следующем фото можно узнать саму Твайлайт Спаркл. В торжественной обстановке актового зала она принимает из копыт председателя комиссии красный диплом – и выглядит в этот момент как школьница, несмотря на повязку через левый глаз, растрепанную гриву и тонкий шрам.
Места на стенде было достаточно и для других фото. Твайлайт Спаркл с интересом взглянула на одно из незнакомых ей. Фото изображало торжественный зал ЗАГСа, посреди которого стояла молодая пара – хорошенькая и сильно зардевшаяся серая кобылка в свадебном платье и мужественный статный жеребец с военной выправкой. Позади них ультра-мариновый пегас в очках держал в пасти подушечку с кольцами. У всего трио был несколько озадаченный вид – как если бы они привыкли совсем к другой обстановке.
– Мои товарищи, – сказал Сталин немного смущенно, перехватив взгляд Твайлайт Спаркл, – старший канонир Олкфед, боцман Овеног и старшина Урт. Уцелевшие члены экипажа «Пони темного». Нашли друг друга и… Неважно. Лучше поговорим о вас, товарищ Спаркл, и о Понивилле, в котором я не был два года. Как он?
– Как обычно, товарищ Сталион, – засмеялась Твайлайт Спаркл, – Яблочки там, как и раньше, слаще меда, а пони – самые беззаботные в мире.
– Насколько я знаю, он сносно пережил разруху.
– Вполне. Когда Кантерлот пал, мэр Мэр попыталась удрать с городской казной, но далеко убежать не успела. Ее поймали и судили революционным судом.
– И кто нынче первый секретарь городского совета?
– Будете смеяться… Большой Мак, – Твайлайт Спаркл фыркнула, – Он оказался отличным руководителем. Скромный, исполнительный и молчаливый. Просто образец для подражания. Каждый год ставит социалистические рекорды и, кажется, не намерен останавливаться.
– Приятно слышать. А как… как все?
– Ну конечно. Вы ведь совсем забыли про наш маленький Понивиль за своими важными государственными делами, да, товарищ Сталион? Не оправдывайтесь. Вы нужны здесь, где вершится революция. Многое у нас изменилось с тех пор, как вы низвергли Принцессу. Флима и Флама НКВД расстреляло после того, как они попытались устроить диверсию на фабрике по наущению разведки Кристальной Империи. По ним мало кто скучает. Бабушка Грэнни Смит теперь получает пенсию и ужасно этим удивлена. Она не понимает, как можно получать деньги на старости лет и не работать при этом. Поэтому она все равно работает… Ее внучка, Эппл Блум, уже не тот жеребенок, что вы помните. Вступила в комсомол, отличница, активистка, подающий надежды кадр. В прошлом году она наконец получила свою кьюти-марку – шестеренку. Хочет пойти на механизатора и помогать сестренке в колхозе… СвиттиБель занялась искусством, посещает курсы пения. Можете уже готовить для нее звание заслуженной актрисы республики – через пару лет она его получит… Скуталу ушла по стопам Рэйнбоу Дэш, в летное училище, тоже хочет быть бомбардировщиком. Ну, вы же знаете этих упрямых пегасов…
– Приходится. А как… социальный аспект?
Твайлайт Спаркл хмыкнула.
– Обычно тихо. Но иногда бывают небольшие беспорядки.
– Провокаторы? – Сталин ощутил, как сами собой напрягаются старые мышцы, – Террористы?
– О, нет! Все не так страшно. Помните принца БлюБлада?
– Смутно. Кажется, какой-то хлыщ из клики Принцессы?
– Он самый. После революции перековался во врачи, эстет недобитый… Даже открыл в Понивилле свою подпольную клинику. С помощью магии делал пожилым капиталистам омолаживающие операции. Но мы слишком поздно узнали, что у него всегда была тяга к медицинским экспериментам. Как-то он поймал на улице Эйнджела… Это зайчонок Флаттершай. Зверек простодушный, но по-своему честный, оказавший неоценимую помощь в борьбе с контрреволюцией. В общем, этот новоявленный доктор БлюБлад пересадил ему гипофиз неизвестного мертвого пони!
– Он сумасшедший! Я давно чувствовал, что надо призвать этих врачей к порядку, слишком много развелось среди них всякого подозрительного сброда… Ждал только удобного случая.
– Дело зашло даже дальше. Под воздействием чужого гипофиза Эйнджел невероятно изменился. Вырос, отрастил лошадиный хвост, ноги, и стал практически неотличим от пони. Разве что морковку по-прежнему очень любит… А дальше с ним начались сложности. Этот Эйнжел-пони стал по-хамски себя вести, задирать соседей, курить папиросы, кричать «Абырвалг!» и хулиганить где только можно.
– Я всегда считал его славным зайцем, – удивился Сталин.
– Это все гипофиз… Когда БлюБлад спохватился, было уже поздно. Оказалось, пересаженный гипофиз когда-то принадлежал некоему Снипсу. Мелкий уголовный элемент, воришка и противный тип. Теперь Эйнжел, который требует его звать Полирог Полирогович, стал проклятьем и Понивилля и самого БлюБлада. Скандалит, требует прописать его на квартире экс-принца, ухлестывает за дамами, беспробудно пьет… Мало того, спелся с председателем домкома и донимает БлюБлада еще сильнее… Дело чуть не дошло до убийства. Словом, обычные провинциальные драмы.
– Нужна моя помощь?
– Думаю, Большой Мак справится сам.
– А… вы? – осторожно спросил Сталин.
Твайлайт Спаркл посерьезнела. Точно невидимый порыв ветра вдруг сдул с нее детскую непосредственность, с которой она болтала последние несколько минут. И даже лавандовый цвет как будто немного потускнел.
– Я… Как многие, товарищ Сталион. Революция меня потрепала – как и мою прическу… Спайк в марте ушел на фронт. Сказал, что не собирается отсиживаться в безопасности, когда решается судьба революции. Бьется с драконами где-то на южном фронте, иногда от него приходят письма… Шайнинг Армор тоже пошел в Пегую Армию. Стал военспецом, отрекся от Дружбомагии. Поначалу ему было тяжело, но… Вы же знаете его.
– Я знаю его, – подтвердил Сталин, – Он хороший и подающий большие надежды офицер. А я не из тех, кто карает за грехи прошлого. Но ведь его…
– Принцесса Каденс, – Твайлайт Спаркл досадливо дернула подбородком, – Да, эмигрировала. Сказала, что не собирается жить среди презренных земных пони, которые решили возвыситься и затмить аликорнов. Сказала, что это оскорбляет ее. Даже не знаю, где она сейчас. Последний раз, когда про нее слышала, она была певицей в каком-то захудалом кабаке… Нет, не знаю.
– Извините, – сказал Сталин, кладя деревянное копыто на лавандовое плечо. Плечо это лишь выглядело хрупким, под яркой шерсткой чувствовалась несгибаемая сталь, – Вам многое пришлось пережить.
Твайлайт Спаркл вздохнула.
– Это верно, – сказала она, – Пришлось. Но я всегда помнила ваши слова, товарищ Сталион. О том, что коммунизм – это не праздник с тортиками и конфетти. Коммунизм – это труд. Тяжелый, изматывающий, но необходимый. Потому что только заслуженное трудом счастье будет долговечным и справедливым. Эти слова теперь горят искоркой у меня в сердце. И я благодарна вам за эту искорку. В липкой паутине дружбомагии я бы долго не выдержала…
– Ну-ну, – Сталин отвернулся к столу, чтобы не выдать лицом охватившие его чувства, – Оставим трогательную патетику. Вы – прекрасный молодой ученый с огромными перспективами. Ваша жизнь не кончена, а лишь начинается…
– Об этом я и хотела сказать, – лавандовая единорожка в нерешительности опустила морду, – Дело в том, что я заканчиваю свое обучение.
– Что?
– Я оставляю аспирантуру. Уже оставила, честно говоря. Заехала в Кантерлот по пути, специально, чтобы сообщить вам. Мне лестно быть вашей ученицей, товарищ Сталион, и ученицей коммунизма тоже. Но сейчас не время для учебы. Сейчас время для работы. И я… Я не могу.
Она удивила тебя, Коба. Признай. Она снова сделала это.
«Внутренний секретарь», ухмыляясь как мальчишка из своего темного угла в его сознании, зеркальной копии кантерлотского кабинета, крутил ему кукиш.
– Сейчас трудное время, – медленно и тихо сказал Сталион, привычно прохаживаясь вокруг письменного стола, – И еще долго оно будет трудным. Это не значит, что вы должны хоронить свой несомненный талант за…
– Я не могу сидеть за монографиями и статьями, когда в республике разруха! – в голосе Твайлайт Спаркл вдруг прорезалась твердость. Она вдруг вскинула голову, решительно, дерзко. Точно бросая вызов – и кабинету, и его хозяину. Точно боясь, что какая-то сила вдруг помешает ей принять это решение, – Я читаю газеты. В Новой Эппалузе голод! Там гибнут пони! Я не могу сидеть в библиотеке в такое время. Я отправляюсь туда. Буду помогать. Таскать тяжести, разгружать вагоны, участвовать в продовольственных экспедициях. Может, стрелять по мародерам. Мне все равно. Но сейчас я нужна там. И я иду туда.
Сквозь полуприкрытые окна внутрь кабинета проникли посторонние звуки – оживленный гомон, цокот копыт по брусчатке, свистки постовых пониционеров. Наверно, какая-то процессия или демонстрация… Звуки уличного оживления и множества голосов в стиснутом дубовыми панелями полумраке кабинета звучали чириканьем беззаботной птицы в сумрачной чаще Вечно-Дикого леса. А толстый ковер, которым был укрыт пол, вдруг показался Сталину болотом – из тех, что так неохотно выпускают опущенное в них копыто… Он помнил коварство этих болот.
Отложив так и не раскуренную трубку, Сталин подошел к окну. По Площади Мира, окаймлявшей кантерлотский дворец, и в самом деле шел табун пони. Окна сталинского кабинета были слишком высоко, чтоб он смог разглядеть детали. Он мог видеть лишь кумачовые транспаранты – «Пони всех стран, соединяйтесь!», «Народ и партия – едины», «Учиться, учиться и еще раз учиться», и почему-то вдруг – «Товарищи! Сберегательные кассы – это надежная опора социалистических завоеваний!». Ему на миг показалось, что зрение прояснилось, и он видит лица. Старые, молодые, разных цветов, с рогами и без. Самые разные лица, незнакомые ему, но охваченные одним общим чувством. Заглядывающие ему в душу прямо сквозь тонкую преграду оконного стекла.
На улицы Кантерлота медленно опускались ранние осенние сумерки. Эти улицы больше не блистали фальшивыми изумрудами и рубинами, из мостовых не росли вычурные фонари, и здесь давно нельзя было встретить пегаса в начищенной кирасе. Пони были одеты скромно и со вкусом. Огромные хрустальные витрины сменились аккуратными вывесками – теперь они возвещали продажу не роскошных дамских туалетов, средств для увеличения рога или магических амулетов, а вещи более нужные. Вывески белели в сумерках маленькими маячками – «Книги», «Промтовары», «Общество спасения на водах», «Курсы чтецов-декламаторов», «Соцстрах», «Планетарий», «ГОССНАБ», «Универсам», «Тех-училище железнодорожного транспорта № 3»…
Из школы, расположенной в квартале от дворца, высыпал табун оживленных жеребят. Оглушительно гомоня, они разбежались в разные стороны, на шее каждого алел треугольник галстука. Кажется, они спорили о том, какой отряд сдаст на этой неделе больше металлолома.
Из дверей «ГОССНАБА» выбрались два почтенных жеребца-делопроизводителя. Утирая блестящие лысины, знающие лишь свет дневных ламп, но не солнца, они вяло спорили, стоя на остановке автобуса: «– А я вам говорю, что ваш Круд Айрон не сможет сдать план по чугуну на этой декаде! Пусть хоть трех замов себе выпишет, а не сможет!.. – А вы бы так не упорствовали, товарищ бухгалтер… – У него волосатое копыто в Понькомате Промышленности, уж я-то знаю! – А вы бы все-таки…»
Не торопясь, внимательно глядя по сторонам, прошествовал по улице отряд пониционеров: винтовки небрежно лежат на спинах, фуражки начищены до блеска. В них не было горделивой замкнутости грозных Стражей Принцессы, лица улыбчивы и открыты. Какой-то заблудившийся жеребенок спросил у пониционеров дорогу – и те мгновенно вызвались проводить его.
Удивительно, но и сам Кантерлот успел разительно перемениться, сбросив свою прежнюю личину из фальшивого лоска и неестественных, изящных до отвращения, форм. Там, где раньше поднимались завитые воздушные башни, теперь были светлые громады жилых домов в обрамлении садов и парков. Где прежде топорщились гротескные шпили дворцов, можно было разглядеть скромные, но в то же время величественные фасады Понькоматов. Лишь Народный Понькомат Внутренних дел немного выделялся из общей шеренги – по настоянию бессменного главы Пинки Пай он был украшен ленточками и елочным серпантином. Пафосную и неудобную брусчатку кое-где сменил асфальт, по которому деловито цокали тысячи копыт. Там, где раньше лежали узкие улочки старого Кантерлота, обрамленные бархатом, органзой, шелком и мрамором, теперь тянулись Проспект Мира и Проспект Победы.
Из окон бывшего Дворца Принцессы, а ныне Генерального Секретариата «Всеэквестрийской Компартии Пони (безуздечковых)» можно было рассмотреть множество вещей, но Сталин увидел в отражении морду лавандовой единорожки, терпеливо стоявшей за его спиной все это время. Что в этой морде было от той наивной школьницы, которую он знал?… Или от того коварного манипулятора, с которым он тоже был знаком?…
– Вы ученый, товарищ Спаркл, – сказал Сталин тихо, все еще глядя в окно, – Не воин.
– Нет, – сказала она твердо, и отражение сверкнуло глазами, – Теперь я воин. Потому что я буду биться.
– С чем?
– Со всем, что угрожает коммунизму. С тем, что угрожает революции. Я буду биться со страхом. С глупостью. С невежестом. С голодом. С болезнями, неграмотностью и спекуляцией. Буду биться с капиталистами, их приспешниками и наемниками. С ханжеством, лицемерием и жадностью.
Сталин взглянул на нее – и под его взглядом она осеклась. Но решительно вздернутый лавандовый подбородок не опустился ни на миллиметр.
– Я не буду вас удерживать, товарищ Спаркл.
– Даже, если я задумала глупость? – на всякий случай уточнила она.
– В любом случае. Когда-то глупость заставила меня совершить невозможное. Я думаю, вы будете умнее меня. Кроме того… я вам завидую, товарищ Спаркл.
Ее единственный глаз округлился в немом удивлении.
– Что? Мне? Почему?
– Потому что вы уже закончили учиться, товарищ Спаркл, – мягко улыбнулся он и заметил улыбку призрака в оконном стекле, – А я еще нет. Я все еще продолжаю учиться. И не знаю, когда закончу.
– Серьезно? Чему же вы учитесь, товарищ Сталион?
– Я учусь не делать старых ошибок. Это требует много времени и сил. Ужасно много. Я оказался очень плохим учеником, товарищ Спаркл. Недостаточно сообразительным, слишком ленивым и самонадеянным. Но я учусь. Медленно, но учусь. И мне кажется, из этой учебы что-то получается…
– Вы не будете больше совершать ошибок?
– Буду. Конечно, буду. В конце концов, я всего лишь старый глупый жеребец. Но в этот раз вокруг меня будут те, кто будет достаточно смел, честен и уверен в себе, чтоб эти ошибки исправить. Кто-то вроде вас.
Они помолчали. Сталин молчал тяжело, отрешенно глядя на собственное отражение. Твайлайт Спаркл молчала выжидающе, не желая нарушать покой его размышлений.
– Иногда я думаю… – Сталин вздохнул и вернулся к письменному столу. Его курительная трубка, подхваченная алым свечением, стала наполняться табаком, – Иногда я думаю, а не допустил ли я самую страшную ошибку уже здесь, в Эквестрии?… Дружбомагия, конечно, была ужасным порождением паука-принцессы, вытягивающим из вас волю и силы, но… Ведь все были счастливы, разве не так? Пони, пегасы и единороги резвились среди зеленых лужаек, пили сидр и писали Принцессе письма. Что они знали об инфляции? О голоде? О заградотрядах, которые вынуждены останавливать бегущих с поля боя?… Положение Эквестрийской Социалистической Республики очень тяжело, товарищ Спаркл. На южном фронте бизоны не дают нам ни секунды передышки, выматывают, пытаются прорваться, а сдерживать их приходится устаревшим вооружением и деморализованной Пегой Армией, которой некогда было набраться сил. В Новой Эппалузе свирепствует голод. На севере Кристальная Империя готовит корпус интервентов, спеша воспользоваться моментом нашей слабости. Анархист Дискорд уже третий год безумствует на просторах Эквестрии, зная, что мы сейчас не можем выделить сил для его поимки. Ужасные разрушения, пожары, смерчи… И это не считая бесчисленных контр-революционных групп, отдельных террористов и платных агентов. Не считая роялистской клики за океаном. Миллионов безработных. Партийной разобщенности. Зловещего дерпихувсизма, набирающего силы и смущающего умы…Если бы не я, вы, пони Эквестрии, не знали бы ничего этого. Лишь радовались бы сладким кексикам да детским играм. Это все принес я. Разруху, голод, боль и отчаянье. Так, может…
– Замолчите, товарищ Сталион! – Твайлайт Спаркл решительно топнула копытом по ковру, – Что это за контрреволюционные речи вы говорите? Коммунизм – это…
– …это не праздник с тортиками и конфетти? – Сталин улыбнулся, и по выражению лица Твайлайт Спаркл понял, что улыбка вышла грустной, – Я помню. Но моменты малодушия иногда донимают меня. Старость…
– Гоните их, – посоветовала Твайлайт Спаркл, – Как я прогнала кошмар Дружбомагии, который пытался уверить меня в том, что сладкое и красивое достается просто так, стоит лишь стукнуть копытами. Или сделать вид, что ничего не происходит, когда ты как будто бы начинаешь что-то видеть. Это ведь так просто – найти слабое место у собственной совести. И убедить ее в том, что победа проста и вкусна, как вишенка с пирожного. Достаточно лишь потянуться. Очень мало тех, кто понимают – победа горька, как горчица. Она не всегда окупает твоих сил. И твоих слез… Победа – это не обязательно награда, товарищ Сталион. Победа может быть и испытанием. И мне отчего-то кажется, что ваше испытание еще не закончилось…
Сталин усмехнулся. Затянулся трубкой, выпустил под потолок сизое табачное облако.
– Спасибо, товарищ Спаркл, – наконец произнес он хрипло, – Спасибо.
– Не за что, товарищ Сталион, – лавандовая единорожка подмигнула ему единственным глазом, – Считайте, что я возвратила вам долг. Так… я могу идти?
– Конечно, можете. Отправляйтесь в Новую Эппалузу немедленно. Вы будете глазами партии, товарищ Спаркл. И моими тоже. Каждую неделю мы будем ждать от вас донесений.
– Я буду писать, – пообещала Твайлайт Спаркл, – Обязательно буду. Я…
Она не успела договорить – дверь приемной резко распахнулась, и на пороге возник взволнованный, в мыле, Карамель.
– Товарищ Сталион! Товарищ Сталион!..
– Что такое? – устало вздохнул он.
– Чрезвычайное происшествие под Поннивилем. Срочная шифро-телеграмма.
Трубка чуть не хрустнула под копытом.
– Диверсанты? Бизоны?
– Не совсем так, товарищ генеральный секретарь… Товарищ Пинки Пай сообщает, что патрулем НКВД был пойман подозрительный пони. Сам лысый, на крупе – кукурузный початок. На допросах ведет себя странно и подозрительно, очень дерзок и упрям. И… товарищ Сталион… – Карамель побледнел, – Кажется… Кажется, он вас хорошо знает.
Сталин затянулся из трубки еще раз. И позволил себе пять секунд молчания в созерцании растерянной Твайлайт Спаркл. Непростительная роскошь для его плотного графика.
– Как вы сказали, товарищ Спаркл?… Говорите, мое испытание еще не закончилось?
Перед тем, как положить копыто на лакированную трубку телефонного аппарата, он позволил себе еще одну секунду бездействия.
И этой секунды хватило седому серому пони в отражении оконного стекла, чтобы устало улыбнуться ему в ответ.
