Текст книги "Солоневич"

Автор книги: Константин Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Проверенная жизнью технология мыловарения не подвела. Свиное сало, щёлок, вода из пруда, – из этой комбинации исходных элементов удалось изготовить вполне терпимое по качеству мыло, тошнотворный аромат которого разносился по всей округе в дни постирушек и помывок.

В середине 1946 года агенты МГБ установили место жительства Солоневичей – село Аппельбек, Холленштедтский район, неподалеку от Гамбурга. Сотрудники ведомства были настолько загружены работой, что розыскное дело № 973 на Ивана Солоневича завели с большим запозданием – 6 февраля 1948 года! Оно находилось «в производстве» 4-го Управления МГБ. Фамилия Ивана Солоневича значилась также на 736-й странице алфавитного розыскного списка № 1 МГБ СССР. В годы войны Солоневич, отбывая ссылку в Померании, ни разу не попал «в поле зрения» НКВД и Смерша. Поэтому в постановлении на заведение дела ему вменялись «старые грехи»: организация «штабс-капитанского» движения, издание газеты «Голос России», участие в «созданном немцами» «Русском национальном фронте».

В июле 1946 года Ивану Солоневичу пришлось лечь в больницу в городе Бухгольц-ин-дер-Нордхайде. «У меня появилось нечто вроде ревматизма», – писал он, явно преуменьшая серьёзность свой болезни. Больше, чем ревматизм, его беспокоили острые желудочные боли. Выбор больницы был определён тем, что туда перебрался из Винзена Эрнст Кюглер, тот самый, который излечил год назад Рут и Ингу. Кюглер хорошо знал русский язык, был знаком с основными произведениями своего пациента и, самое главное, был монархистом. Иван Солоневич получил в качестве «почётного гостя» отдельную палату и, по его словам, был подвергнут «самым современным методам лечения». Главной темой для общения была, конечно, монархическая. Кюглер ностальгически вспоминал о годах своей жизни в Российской империи, о великодушном «стиле правления русского самодержавия».

В больнице Солоневич имел возможность пообщаться с «бывшими советскими», в том числе дезертирами. В своей статье «Вопрос о династии» он рассказал о том, как помогал им сочинять «новые биографии», чтобы избежать выдачи в СССР, и давал практические советы о том, как преодолеть трудности жизни на чужбине.

Эрнст Кюглер поддержал своего русского друга и в другом: «организовал» ему операцию на глазах, чтобы спасти от окончательной слепоты. Но подходящих очков долгое время достать не удавалось: послевоенная разруха!

Осенью 1946 года Иван ездил в Мюнхен для налаживания связи с Высшим монархическим советом. Город в то время был центральным пунктом сбора эмигрантов и местом предпочтительного базирования различного рода международных организаций, работающих с «ди-пи».

Солоневич встретился с председателем совета П. В. Скаржинским, который пообещал выделить средства на издание книги о том, «что именно свершалось в Германии – точнее, в германской „восточной политике“ за 1938–1945 годы». Книга «страниц в 250» должна была выйти в свет к моменту отъезда Солоневичей из Германии. «Выпустить её раньше, – объяснял Иван Лукьянович, уже находясь в Аргентине, – было нельзя. Английские оккупационные власти, которые в ряде случаев оказали мне весьма существенную помощь, настойчиво предупреждали, чтобы я не писал решительно ничего: „иначе нам было бы трудно отказать Советам в вашей выдаче“. Валютная реформа (в западных оккупационных зонах) сорвала издательские планы Высшего монархического совета. В обозримое время эта книга никак не может выйти в свет».

Что имел в виду Солоневич? Как понять это выражение «в обозримое время»? Многие «мотивы» этой неизданной работы Иван Солоневич использовал в первых номерах газеты «Наша страна», но при жизни автора она так и не была полностью опубликована. Лишь в 1956 году рукопись была издана Дубровским отдельной книгой под названием «Диктатура слоя». Судя по всему, Солоневич, а позднее и Дубровский понимали, что издание подобной книги в Аргентине при правлении Хуана Перона было бы воспринято как прямой вызов. Хустисиализм Перона был аргентинской интерпретацией социализма, – а о «социализме» и в советском, и в нацистском варианте в «Диктатуре слоя» было сказано столько разяще-критического, что при желании многое из этого можно было бы приложить к хустисиализму.

В сентябре 1955 года Хуан Перон был свергнут, а вместе с ним и его хустисиалистский строй. Главное препятствие к изданию «Диктатуры слоя» исчезло…

Солоневич внимательно присматривался к послевоенной деятельности Партии солидаристов (экс-«новопоколенцев», энтээсовцев), её политической линии в отношении других организаций эмиграции. Из испытания войной солидаристы, казалось, вышли, окрепшими, умудрёнными опытом «практической работы» на оккупированной территории СССР. Они сумели наладить деловые отношения с представителями западных властей, контролировали несколько лагерей с «дипийцами», что позволяло им ускоренными темпами пополнять свои ряды.

В лагерях солидаристов царили порядок и дисциплина. Солоневич писал: «Осенью 1946 года я ехал из Мюнхена в Гамбург. В Мюнхене мои друзья снабдили меня такими сокровищами, как папиросы, шоколад, кофе, консервы и прочее, – время было очень голодное. По дороге я дня на три остановился в лагере Менхенгоф, находившемся под управлением солидаристов. Мои друзья из числа солидаристов дали мне комнату. Я попросил ключ, – в лагере было около трёх тысяч всякой публики, и было бы рискованно оставлять мои сокровища не под замком. На мою просьбу о ключах мне ответили, что здесь – русский лагерь, и что здесь не воруют. Три дня мои сокровища лежали открытыми всяким вожделениям, и за три дня не пропало ни одной папиросы».

Писатель постоянно подчёркивал в своих статьях, что никакого личного мотива для вражды с солидаристами не имеет, напоминал о том, что в их рядах у него есть друзья. В частности, Солоневич писал: «В Гамбурге у меня был добрый приятель, – В. Д. Самарин[188]188
  В 1946–1948 годах.


[Закрыть], новый эмигрант, солидарист и редактор партийного (солидаристов) еженедельника „Путь“. Милейшей души человек, глава настоящей русской семьи, радушной и гостеприимной – и вообще хороший человек. В смысле „русскости“ и радушия – намного лучше многих самых старых эмигрантов».

И всё-таки довольно скоро Иван пришёл к выводу, что энтээсовцы действуют «предательски» по отношению к другим эмигрантским организациям, стараясь проникнуть в них, разложить изнутри, перетянуть к себе самых активных членов. Солоневич подкреплял свои выводы тем, что 15-й пункт довоенного устава «новопоколенцев» – «принцип разложения» – так и не был отменён на съезде солидаристов, который прошёл весной 1948 года под Франкфуртом.

Под административным и политическим контролем НТС находились десятки тысяч русских людей, ожидавших решения своей судьбы. Солидаристы, по словам писателя, объявили себя «всей эмиграцией» и терроризировали «дипийцев» угрозами сорвать их выезд за границу. «Мне известен факт, – писал Солоневич, – когда в управляемом солидаристами лагере Фишбек в 25 километрах от Гамбурга человек, предлагавший новым „Ди-Пи“ монархическую литературу, – кустарную и бедную – был арестован и передан немецкой полиции по обвинению в коммунистической пропаганде».

Весной 1947 года Солоневичи стали готовиться к отъезду из Германии. Во время странствий по дорогам Германии планы переезда в Америку обсуждались не раз. Первую попытку оформления эмиграционных документов они предприняли ещё в начале 1940 года. Но война смешала все карты. От тех документов вряд ли что сохранилось: сгорели вместе с американским консульством после бомбёжки. Теперь – вторая попытка, и Иван надеялся, что все необходимые процедуры будут пройдены быстро. Надо было только восстановить связь с друзьями в Соединённых Штатах.

Иван ещё не знал своего «конечного адреса», но заранее побеспокоился о вывозе рукописей. Это дело он поручил энтээсовцу А. Тенсону, приятелю Юрия. Как впоследствии констатировал Солоневич, рукописи «пропали, так и не были переброшены никуда… Они пропали бесследно, – что было бы очень большой неприятностью, если бы у меня не остались их копии».

Первая послевоенная публикация, в которой сообщалось о судьбе бывшего вождя «штабс-капитанов», появилась 20 мая 1947 года в издававшейся в США газете «Русская жизнь». Статья была напечатана под заголовком «Писатель Иван Солоневич спасся (из его письма друзьям в Калифорнию)». Конечно, это был пробный сигнал, попытка «всплыть на поверхность», проверка реакции «своих и чужих»:

«После перерыва в несколько лет я, наконец, имею возможность сообщить о своём существовании. Это я делаю несколько на авось: сквозь мытарства последних лет я спас, кроме оптимизма, – сына, его жену и моего внучонка, „престарелую и многострадальную“ пишущую машинку, – мои новые рукописи и ряд адресов моих бывших друзей. Возможно, что в эти адреса вкралась ошибка. Возможно также, что за эти страшные годы Ваши интересы и симпатии подверглись некоторому пересмотру. Очень много людей ухитрились „бердяезироваться“, сменить свои вехи, сжечь старых богов и отправиться на поклон всяким новым. Это старое традиционное и привычное занятие, всосанное российской интеллигенцией с млеком всех философских ослиц истории. Если такого сорта превращение произошло и с Вами – прошу считать моё письмо недействительным».

Судя по тональности письма, Солоневич не слишком верил, что его встретят литаврами и фанфарами:

«Около года тому назад, после разрешения переписки с заграницей, я обратился к некоторым людям в Нью-Йорке, имена которых я пока не хочу называть. Я получил восторженный ответ и кучу обещаний: посылки, одежда, визы. Я никому больше не писал. Прошёл год. Мы также наги, голодны и „безвизны“, как и раньше. Полагаю, что я здесь столкнулся просто с хлестаковщиной. Но не исключается и худшее. Приходится начинать всё сначала».

В этом письме несколько раз упоминается о голодной «дипийской» жизни: «Вот я, писатель с почти мировой известностью – мои книги как-никак появились на 17 языках, – не так давно атаковал в поле ястреба, отбил у него остатки недоеденного кролика, мы их сварили и съели: ну чем не Питекантропия?!»

Этот «сюжет с ястребом» в развёрнутой форме Солоневич использовал позднее в книге «Диктатура импотентов». С шокирующей откровенностью он коснётся темы лишений и голода, с которой «дипийцы» повседневно сталкивались в оккупированной Германии. Вот фрагмент из книги:

«Совсем недавно, в марте 1947 (сорок седьмого!) года я очень хотел есть. Не в первый раз и не я один: также хотели есть мой сын, его жена и мой внук. И есть было нечего: очередная посылка от наследников Нэтти Бумпо нам, наследникам Гегеля, где-то застряла по дороге… Мои репортёрские глаза заметили огромную хищную птицу, что-то доедающую, а мои футбольные ноги понесли меня к ней. Это было что-то вроде морского орла, и доедал он – без карточек – какого-то кролика. Орел был огромен. Он расправил свои самолётные крылья и встретил меня угрожающим клёкотом. Я сгрёб основательный сук: дело шло о struggle for life – о пище. Так мы стояли оба: писатель и птица. Я сделал несколько шагов вперёд. Птица ещё выше подняла свою орлиную голову. Я снял пальто, обернул его вокруг левой руки, как плащ тореадора, и стал наступать. Птица заклекотала ещё раз – потом, видимо, признав моё культурное превосходство – взмахнула крыльями и улетела. На земле оказались задние ноги кролика, остальное птица уже успела съесть. Я эти остатки поднял. Мы их сжарили и съели. Ну – чем не Питекантропия?»

Статья «Иван Солоневич спасся» заканчивается драматическим прогнозом:

«А пока что – отвратительно до предела. И не только потому, что есть нечего, а ещё и потому, что остатки т. н. христианской морали в Европе (если она здесь когда-либо вообще существовала) ещё более гнусны, чем останки кролика. Если сегодня Сэми и Томми отсюда уйдёт, то сегодня же вечером начнётся всеобщая резня – все будут резать всех. Но и все будут резать нас: как классовых, расовых и проч. чужаков».

Нужно ли говорить, что статья «Иван Солоневич спасся» была «замечена» сотрудниками советской резидентуры, действовавшей в тот период в Сан-Франциско. Информация об «откровениях» «известного антисоветчика» в дипломатической вализе ушла в Москву на Лубянку.

Летом 1947 года лагерь Хайденау возглавил новый начальник – мистер Левин, «свеже импортированный из Англии». У Солоневича отношения с ним не сложились. В книге «Диктатура импотентов» есть пассажи, которые прямо указывают на то, что у писателя не раз чесались руки, чтобы «дать м-ру Левину по физиономии». Останавливало Ивана только то, что в качестве «ди-пи» он был очень уязвим. Конфликт в конечном счёте мог привести к его «показательной» высылке в Советский Союз, чтобы другим бунтарям неповадно было оспаривать решения начальства. Особенно раздражало Солоневича то, что Левин, «бывший невзрачный писец на задворках какой-нибудь конторы», с бюрократическим упрямством пытался «вернуть» его в барак: мол, отныне никаких послаблений в режиме для всех приписанных к лагерю не будет!

Борьба завязалась нешуточная, но все бюрократические крючки Левина Солоневич преодолевал с помощью кучи документов, справок и разрешений военного управления оккупационной зоны.

Тем временем семейный «клан Солоневичей» пополнился ещё одним членом – малышкой Улитой. Для подтверждения права на паёк девочку нужно было еженедельно показывать лагерному начальству: жива или нет, не получают ли эти хитрые «ди-пи» питание на «мёртвую душу». Для Солоневичей с их опытом преодоления бюрократических сетей проблем с этим не было:

«От нас до лагеря 15 километров просёлочной дороги. Авто, понятно, у нас нет. Возить новорожденного ребенка на вело или на чём попадя никакой возможности нет. Сын арендует на час-полтора соответствующего ребёнка в одном из немецких семейств в Хайденау и демонстрирует его любвеобильной администрации: вот, видите, жива».

Были просветы и «на фронте» борьбы с голодом. Из Соединённых Штатов стали поступать продовольственные посылки от Марины Сергеевны Кингстон и Александра Фёдоровича Клюшкина. Они же взяли на своё «обеспечение» семейство Левашовых-Дубровских. И Солоневичи, и Дубровские считали, что именно эти посылки спасли их от полуголодного существования в первые послевоенные годы.

Через Международную организацию помощи беженцам – IRO – Иван Солоневич после долгих, временами унизительных хлопот получил на всю семью визы в Аргентину. Рутика из-за замужества за «владельцем нансеновского паспорта» утратила своё немецкое подданство и была вынуждена переоформлять документы. Это задержало её выезд из Германии на несколько месяцев.

И вот Солоневичи снова собираются в дорогу. Они щедро заплатили водителю грузовика, чтобы без проблем добраться до Фаллингсбостеля, откуда отправлялись за океан «дипийцы», которым повезло с поисками принимающей страны. Фаллингсбостель оказался жутким местом: при нацистах вокруг городка действовали концентрационные лагеря для советских военнопленных. Неухоженные кладбища, заросшие лебедой и крапивой, с тысячами безымянных могил, были страшным напоминанием о недавней войне.

Тягостные дни мая 1948 года Солоневичи провели в «дипийском» лагере Фаллингсбостеля: нескончаемые ряды огромных солдатских казарм, переполненных измученными людьми. Было сыро, голодно и по ночам холодно. Сырость увлажняла табак, и это особенно злило Ивана. Без курения он нервничал больше обычного. А тут снова анкеты, бесконечные комиссии и – полная неизвестность о том, что «готовит грядущий день». Юра сутками бился в неимоверно длинных очередях, чтобы добыть билеты на поезд до французского города Канны. Именно оттуда им предстояло отправиться в далёкую Аргентину. Но конкурентов было много, казалось, что все жители Европы спешили покинуть свой континент, словно предчувствуя новые беды, войны и катастрофы. Среди тех, кто ожидал отправки, было несколько еврейских семейств. Несмотря на новые времена и особую предупредительность оккупационных властей, они боялись оставаться в Европе. Особенно много говорили о советской угрозе и агрессивных планах Сталина. Наконец Юра с помощью всё той же IRO получил билеты на поезд. И Солоневичей не огорчило, что все билеты были «стоячие»: только бы скорее выбраться из Питекантропии!

Канны стали их последней остановкой в Европе перед отбытием в Южную Америку. С вокзала семейство прямиком направилось в отель на берегу моря. После мучительной ночи в забитом до предела поезде, в антисанитарных условиях, среди десятков таких же несчастных «клиентов» IRO, отстаивавших своё право на лишние сантиметры пространства в тесном вагоне, Солоневичи выглядели не лучшим образом. Они с честью выдержали это последнее перед броском за океан испытание, гордо продефилировав мимо курортников: растрёпанные, помятые, увешанные детьми и пожитками, источая «запах странствий», который ничем не напоминал аромата «Шанели». Приведя себя в порядок, в предвечерний час Солоневичи все вместе вышли на берег. Покой, мягкий средиземноморский ветерок, неторопливый шорох прибоя. Сонное мерцание городских огней успокаивало, возвращало надежды на счастливое будущее «подальше» от разрушенной враждебной Европы, в которой у Солоневичей не было ни крыши над головой, ни перспектив, ни гарантий безопасности.

И вот Европа позади! Они на пароходе, а вокруг – бескрайние воды океана. Существует два описания этого рейса через Атлантику. Одно принадлежит перу Инги, второе – Ивана Солоневича.

Для Инги путешествие было полно поэзии и отдохновения: «Как необычна эта ленивая жизнь, это сидение в шезлонге, как приятно смотреть через сверкающий, наполненный солнцем океан в сторону горизонта, который таит секреты нашего будущего… Пища была сытной и хорошей, несмотря на то, что состояла она в основном из французского хлеба, красного вина и макарон, то есть того, что любил Юра… Один ленивый день следовал за другим, словно волны в безбрежном море. Наконец я почувствовала запах земли, – учуяла новый мир прежде, чем увидела его, – странный экзотический аромат орхидей, пряностей и вулканической пемзы. А вот и знаменитая „Сахарная голова“ Рио в отблесках солнечного заката!»

По мнению Ивана, рейс выдался на редкость тяжёлым. Солоневич описал его без каких-либо намёков на романтику дальних путешествий: «Мы ехали на итальянском пароходе. Перманентные макароны на гнилом жиру привели наше пищеварение в такое состояние, от которого мы не можем отделаться до сих пор. Десятка четыре писем, отправленных с парохода воздушной почтой, не пришли никуда. Денег у нас не было ни копейки».

Во время плавания у Ивана было достаточно времени для размышлений о жизни. Трагическое прошлое отрезано Атлантикой, будет ли счастливее новый этап? О своих нерадостных выводах Иван Солоневич написал в книге «Диктатура импотентов»:

«За революционные тридцать лет (в СССР и Германии. – К. С.) я перепробовал профессии: кооператора, инструктора спорта, профессионального грузчика, профессионального рыбака, циркового атлета, фоторепортёра, варил мыло из дохлого скота и питался морскими улитками. Раза два-три пробовал заниматься так называемой спекуляцией, но из этого ничего не вышло. Сидел в советском концентрационном лагере и попал в германскую ссылку. Голодал много и сильно. Опытом тридцати лет революционной жизни в социалистическом СССР и в национал-социалистическом Третьем Рейхе может похвастаться не всякий. Если бы меня сейчас спросили, что есть самого характерного во всём этом опыте, я бы ответил: чувство унижения».

Удастся ли ему прожить без этого чувства в Аргентине?

Глава двадцать седьмая
УБЕЖИЩЕ В АРГЕНТИНЕ

На землю Аргентины семья Солоневичей сошла по гулкому металлическому трапу парохода «Brazil» 29 июля 1948 года. Их пожитки – несколько потрёпанных чемоданов и картонных коробок – затерялись в глубоких трюмах (позже Юра отыскал их, потратив на это несколько дней). Вместе с другими «европейцами», мечтающими обрести, наконец, надёжное жизненное пристанище, Солоневичи поехали на неповоротливых тёмно-зелёных автобусах в Дом иммигрантов. Довоенный представитель «Голоса России» в Буэнос-Айресе – Киселевский, на поддержку которого так рассчитывал Иван, в порту не появился. Глядя из окон автобуса на бесконечные причалы и корпуса пароходов с экзотическими названиями, отец и сын озабоченно обсуждали неприятную ситуацию. В первые дни пребывания в незнакомой стране очень не помешали бы дружеские совет и помощь, в том числе в виде крыши над головой.

Ощущение неопределённости длилось недолго. У входа в иммиграционное управление их ждали двое приземистых загорелых мужчин. По их скромному внешнему виду и мозолистым рукам было заметно, что зарабатывают они на жизнь физическим трудом. Оказалось, что в прошлом они были членами «штабс-капитанского» движения. Узнав о прибытии своего идейного вождя, решили поприветствовать его и предложить помощь. Надо ли говорить, что их предложение было с благодарностью принято.

Вот как написала об этом Инга:

«Бедные, но добросердечные старожилы предоставили нам одну из двух своих комнатушек в Буэнос-Айресе, а также кухоньку во дворе, котёл и два мешка, набитых шерстью, которые, брошенные на ледяной кирпичный пол, служили нам матрасами. В том многострадальном котле я вначале кипятила пелёнки, затем варила суп и в заключение грела воду для чая. Иногда, когда начинал дуть ветер из Патагонии, нам было холоднее, чем в Финляндии… Наш багаж ещё не был найден. И мы ходили в летней одежде, той самой, в которой в июле стартовали [из Европы]. Но дело в том, что в Аргентине это – зимний месяц».

«Старожилы» поддержали Ивана в главном – в его издательской деятельности. Он вспоминал: «За четыре месяца наши штабс-капитаны, до сих пор мне вовсе неизвестные, набрали денег для газеты, окружили нас всех истинно трогательными заботами».

В течение трёх дней Иван с помощью вновь приобретённых друзей оформил все необходимые бумаги для легализации пребывания семьи в стране. По их же совету побывал на калье Брасиль, где находился Свято-Троицкий храм, чтобы познакомиться с его настоятелем отцом Константином (Изразцовым)[189]189
  Константин Гаврилович Изразцов (1865–1953) – кандидат богословия. Весной 1881 года был направлен настоятелем Русской православной церкви в Буэнос-Айресе. После Октябрьской революции отец Константин перешёл в подчинение Архиерейскому синоду РПЦ за границей.


[Закрыть]. Солоневич знал, что благодаря хлопотам отца Константина Изразцова правительство Аргентины широко распахнуло двери страны для русских «дипийцев». Президент Перон подписал указ о допуске в Аргентину десяти тысяч бывших советских граждан.

Получасовая беседа с престарелым священником (сморщенное лицо, седая борода, заметно дрожащие руки) оставила у Солоневича двойственное впечатление. С одной стороны – неторопливые расспросы о планах жизнеустройства в стране и печатании газеты (Изразцова уже оповестили об издательских планах Ивана), с другой – подчёркнутое отсутствие эмоций и соблюдение дистанции. Лишь иногда, когда Солоневич упоминал о сложных эпизодах своей жизни в Советском Союзе и «трениях» с нацистским режимом по поводу будущего России, в глазах батюшки возникал отблеск живого интереса. Из реплик Изразцова было понятно, что священник не примирился с «победой Сталина» в войне, которая, по его словам, только продлит страдания русского народа под «гнётом коммунистов».

Ивану довелось услышать об Изразцове разные мнения. Кто-то превозносил его («он спас меня и семью»), кто-то напомнил о фактах категорического отказа батюшки ходатайствовать за тех «дипийцев», которые были «сомнительны» по своим связям с Советами. Изразцов не доверял «религиозным послаблениям» военных лет в СССР, называл их «фикцией», временной уступкой чувствам верующих, чтобы «организовать» их на общенародную борьбу с Гитлером. Юра, учивший испанский язык по затрёпанному учебнику начала века и подшивкам газет, обнаружил в них несколько интервью Изразцова, в которых священник не скрывал надежд на победу Третьего рейха. В принципе, он был сторонником той позиции, которую занимала значительная часть русской эмиграции: пусть немцы побьют большевиков, а «разобраться» с немцами потом мы как-нибудь сумеем.

Едва освоившись в Буэнос-Айресе, Иван взялся за налаживание газеты. Он пробивал лицензию, писал впрок статьи для первого номера, изучал «рынок» русскоязычных газет, которых в стране было шесть! Нанёс ещё один «принципиально важный» визит – к «ветерану» русской прессы в Аргентине Сергею Ивановичу Стапрану, который приехал в страну в 1929 году из Латвии. К деятельности этого «ведущего издателя» «русского Буэнос-Айреса» присматривалось советское посольство. В справке о нём, составленной дипломатами в 1949 году, в частности, отмечалось:

«С. И. Стапран был добровольцем во время Первой мировой войны, дослужился до чина прапорщика. Во время революции состоял в эсеровской организации Бориса Савинкова, принимал участие в Ярославском мятеже. Был арестован, но во время пересылки бежал из-под конвоя. После этого Стапран скрывался в Латвии, недолгое время был даже членом правительства, но из-за „раздора“ с президентом Ульманисом от полномочий отказался. В Риге издал книгу воспоминаний „От мрака России к солнцу Латвии“. После приезда в Буэнос-Айрес основал газету „Русский в Аргентине“. Первоначально она была резко антисоветской, ориентированной на РОВС (филиал его был создан в Буэнос-Айресе в 1931 году). С 1941 года она заняла просоветскую позицию.

Самым близким его сотрудником является белоэмигрант Григорьев[190]190
  Дмитрий Иванович Григорьев (1889–1966) – участник Первой мировой и Гражданской войн. В Аргентине – с 1930 года. Работал землемером, затем – переводчиком в суде (свободно владел десятью языками). В газете «Русский в Аргентине» вёл обзоры международных событий.


[Закрыть], автор большинства передовых статей. По прежней профессии он – адвокат. Некоторое время Григорьев работал штатным сотрудником „Сексьон эспесиаль“, департамента полиции по борьбе с коммунизмом.

Основной доход Стапрану приносит не газета, а клиника „Суипачи“, совладельцем и администратором которой он является».

О Солоневиче Стапран был наслышан, имел в своей библиотеке книги «Россия в концлагере» и «Памир», о которых отозвался с похвалой:

– Написано кровью сердца, веришь каждому слову.

Стапран угостил Ивана местным «чайком» – йерба-мате, заварив его в серебряном сосуде «для почётных гостей», и дал дельные советы по процедуре оформления лицензии на издание газеты. Он обещал позвонить «кому надо» для облегчения дела (действительно, позвонил!), дал адрес поставщика «относительно недорогой» газетной бумаги (дефицитной в то время), предупредил о «повышенном градусе патриотизма» аргентинских властей и посему рекомендовал воздержаться от какой-либо критики на «местные темы».

Пожимая при прощании руку Солоневича, Стапран сказал:

– Новую газету в Буэнос-Айресе, да ещё русскую, можно поставить только большой кровью. Здоровья вам, кажется, не занимать, справитесь. Но рынок платных объявлений здесь очень ограничен, тут мы будем весьма и весьма конкурировать, предупреждаю заранее.

Иван о рынке платных объявлений не думал совсем. «Наша страна» будет политическим, а не коммерческим изданием…

Солоневича беспокоило, что за время, прошедшее с 1941 года, он как бы пропал для эмиграции, оказавшись вначале в ссылке, а затем в оккупационной зоне. Все эти годы сказать то, что он считал правдой, – было нельзя, а говорить то, что он не считал правдой, – он не хотел. Семь лет вынужденного молчания – это большой срок. Не забыли ли его? Перспектива возвращения в эмигрантскую публицистику вдохновляла Солоневича. Инга вспоминала: «Наконец-то Ва [Иван] смог заниматься газетой, и знакомый стрекот его пишущей машинки, который неизменно сопровождал нас во всех наших приключениях, заполнил пустоту долгого молчания».

Юрий помогал отцу в его каторжной работе всем, чем мог. Чтобы лучше освоиться в Аргентине, он в ускоренном темпе выучил испанский язык, седьмой по счёту в его лингвистическом багаже. В поисках заработка Юра делал всё: красил стены домов, расписывал вместе с Ингой кафельные плитки «местными сюжетами» с конными гаучо для продажи туристам, не гнушался работой грузчика. Он обивал пороги изданий, которые находились под финансовым и политическим контролем Эвиты – обворожительной жены президента Перона, предлагая карикатуры «политического содержания», как правило, со Сталиным в качестве главного героя. Одну из этих карикатур широко воспроизвела не только аргентинская, но и мировая пресса: голова Сталина высовывается из танкового люка, вот-вот начнётся марш-бросок в сторону Ла-Манша. За спиной генералиссимуса – зловещая тень Гитлера, протягивающая ему пузырёк с цианистым калием: «Возьми, пригодится!»

Настойчивость Юры принесла плоды: его пригласили художником в официозный (и потому денежный) журнал «Аргентина», который начали издавать по инициативе Эвиты в рекламно-пропагандистских целях.

Первый номер «Нашей страны» дался Ивану действительно большой кровью. Газета вышла в свет 18 сентября 1948 года, через полтора месяца после прибытия Солоневичей в Аргентину. В числе первых поздравил Ивана с «премьерой газеты» Стапран:

– Спасибо за присланный номер. Прочёл на одном дыхании. А корректора своего гоните прочь! Никуда не годен!

Иван усмехнулся. Корректурой в страшной спешке занимались они с Юрой. До каких-то статей просто не дошли руки.

Вспоминая о каторге первых месяцев издания «Нашей страны», Иван писал:

«Так, как мы работали эти месяцы, – мы не работали даже и в концлагере ББК… Наша „организация“ оказалась форменным скандалом: люди, на поддержку которых мы – „по организационной схеме“ – могли бы рассчитывать, начисто умыли руки… Люди, которые ни в какие „организационные схемы“ не входили, нас кормят, поят и даже снабдили меня шляпой. Они же дали деньги на издание по крайней мере первых номеров».

Чтобы газета выходила регулярно, Солоневич забывал обо всём, просиживая дни и ночи за письменным столом. Сложности встречались на каждом шагу. Больше всего он был недоволен технической стороной издания газеты. В типографии не слишком старались, видимо, считая «Нашу страну» провальным делом, типичной эмигрантской газетой-однодневкой. В редакции не было минимально необходимой справочной литературы, в том числе орфографического словаря. Не было ни одного экземпляра собственных книг Солоневича! Перед тем как покинуть Германию, он пытался «разжиться» хоть чем-то из своего «литературного наследия», но без успеха:

«В американском, английском и французском издательствах был, оказывается, распродан весь тираж („России в концлагере“. – К. С.). Немецкое издание было запрещено гитлеровским правительством, и очередные сто тысяч в продажу допущены не были – и попали в Лейпциге советчикам, а союзники конфисковали все книги И. Л. С. даже из немецких библиотек – как „вызывающие вражду между союзниками“ – САСШ и др., с одной стороны, и СССР – с другой».

За воссоздание «справочной полки», библиотеки и архива взялся предприимчивый Юра. Он выпрашивал книги, брал их «взаймы», покупал и охотно принимал в дар довоенные издания трудов отца, «Белой библиотеки», подшивки «Голоса России», «Нашей газеты», «Родины» и другие материалы.