Текст книги "Солоневич"

Автор книги: Константин Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

«Русский национализм обладает достаточной долей мужества, чтобы все собственные ошибки отнести на свой собственный счёт – и не взваливать их ни на чьи чужие плечи – масонские, немецкие, еврейские, английские, японские и какие угодно. Там, где мы терпели поражения, мы терпели их только и исключительно по своей собственной вине. Слабость есть величайший грех, который может постигнуть нацию или национальную идею. И расплата за грех слабости является неотвратимой расплатой, где бы эта слабость ни проявлялась. Большевистская революция есть расплата за наши человеческие грехи, накопившиеся в течение двух веков».

Исследователи называют «Тезисы» первым конспективным изложением «Народной Монархии», главного концептуального труда Ивана Солоневича.

Агент НКВД «Экис», сентябрь 1940 года:

«В Берлине распространяется брошюра Владимира Карловича Аргенландера, активиста белоэмигрантского движения. По содержанию этот труд – точная копия взглядов Солоневича и К°, разница лишь в том, что автор озабочен созданием Соборной народной монархии, а Солоневич сам хочет быть диктатором. Аргенландер считает, что после войны с Германией Россию ожидает анархия. Этим хаосом автор брошюры и его друзья надеются воспользоваться, чтобы восстановить монархию во главе с сыном покойного великого кн. Кирилла Владимировича. По оценкам Аргенландера, „эмиграция разгромлена: у неё нет территории, нет платформы, все перегрызлись и перессорились, живут прошлым“.

У эмиграции есть сейчас один вождь – Иван Солоневич. В момент анархии в России за ним пойдут все, как один человек. В Советском Союзе он намерен опираться на многотысячную армию, сидящую в лагерях. Рядом с ним – генерал Бискупский и Мельский. Вокруг этого центра никто не группируется в данный момент, но он пользуется огромной популярностью среди всех белоэмигрантов. Правда, есть опасения, что большевики могут покончить с Солоневичем, как они покончили с Миллером. Этим и объясняется скрытность его существования. Напрямую в России сейчас ничего нельзя сделать, ни через посольства, ни через эмиссаров. Все моментально попадаются, контрразведка НКВД работает блестяще.

Бискупский и Меллер (люди очень нестойкие, продажные) поставлены Гитлером как бы руководителями всей эмиграции. У них широкие полномочия. Им, в общем-то, немцы доверяют. Например, по рекомендации Бискупского был взят на работу в Гестапо Павел Петрович Жемчужин. Аргенландеру – этому полному ничтожеству – дали место на военном заводе. Он занимается кадрами – кого оставить, кого отправить на фронт и т. п. Сейчас эмиграция, даже её верхушка в лице Солоневича, который считается практиком, не думает предпринимать чего-либо решительного. Надо ждать действий Гитлера, окончания войны, развала Сов. Союза. Но армия из бывших кадровых офицеров есть, есть вожди, Царь. Немцы расчистят дорогу, за ней хлынет Русское Зарубежье. Вот она – чёткая концепция современной эмиграции.

В русских церквях в Германии молятся о здравии Гитлера и о ниспослании всем его врагам бед земных и небесных. Вообще, церковь – это единственное место, где эмиграция приобретает брошюры и газеты, нелегально читает лекции, содержание которых не просмотрено предварительно немецкими властями. Брошюры и журнал Солоневича распространяются во время церковных служб. Вся эмиграция ударилась в религиозность, церкви всегда переполнены, и вести всяческую агитацию весьма легко».

Изредка через общих знакомых до Ивана доходили сведения о жизни брата. Борис работал в Антверпене представителем «Нового слова», имел официальную немецкую карточку журналиста, которая открывала ему много дверей, обычно закрытых для русских. В предвидении «грандиозных мировых событий» Борис выучил немецкий язык. Он считал, что весной 1941-го «мордобой» между русскими и немцами будет почти неизбежным. По его оценкам, одна из причин – экономическая: Германия получила только 10 процентов того, что Советский Союз обещал поставить, и это стало источником серьёзных трений. Борис полагал, что Германия стоит перед двумя возможностями накануне войны на Востоке: воевать, завоёвывать, грабить и – поддерживать свою власть штыками. Или же – воевать, вызвать и поддержать национальную революцию и войти в союз с национальной Россией. Борис мечтал, что немцы склонятся ко второму варианту действий.

Он жаловался знакомым, что русские в эмиграции боятся заниматься самой невинной политической работой, хотя время требовало активной подготовки к любым неожиданностям.

В материальном плане жизнь Бориса из-за его бытовой безалаберности так и не наладилась: он «выкручивался», не более того. Кое-какие гонорары он получал из «Нового слова». Но книги его в Германии продавались с трудом. Впрочем, в 1940 году Борис писал мало, поскольку, как он сам говорил, его захлёстывали мировые события, не давая сосредоточиться. Как рассказал Ивану один из ездивших в Антверпен друзей, бытовые условия Бориса были не лучше «собачьих»: в его комнате царили холод, грязь, беспорядок. В одном углу – куча бумажного мусора, в другом – над газовой плитой – протянута верёвка и сушатся носки. Сам он ободранный, заштопанный, ноги обёрнуты в бумагу для сохранения тепла. Жаловался на отсутствие картошки и подходящих ботинок. Собеседник Ивана признался, что подарил Борису свои – несколько поношенные, но всё ещё крепкие. Борис был очень доволен этим «презентом».

В середине декабря 1940 года Ивана Солоневича посетил на квартире «в порядке надзора» (Stierstrasse, 16, 3-й этаж, дверь направо[165]165
  Квартира была трёхкомнатной: две из них занимал Иван Лукьянович (кабинет, спальня), одну – Юрий, Инга и Мишка. Имелся чёрный выход, номер телефона 88–03–26. На двери в квартиру – в специальном «окошке» – визитная карточка Юрия. Судя по ряду косвенных данных, сведения об этих визитах и содержании бесед поступали в резидентуру НКВД в Берлине. Не исключено, что агент «Брайтенбах» получил доступ к материалам гестапо на Солоневича, хотя этот вопрос требует дополнительного изучения.


[Закрыть]) очередной курирующий сотрудник гестапо. Он должен был выяснить, чем занимается один из лидеров русских эмигрантов в Германии, доволен ли своей жизнью, какие строит планы на будущее, имеет ли претензии к национал-социалистическому режиму.

Иван встретил визитёра в дверях, окинул его взглядом: немец был в штатском, выше среднего роста, плотный, с крупной головой, словно втянутой в плечи. Особой его приметой был приплюснутый, как у боксёра, нос. Солоневич не удержался, спросил: не был ли тот боксёром. «Нет, не был», – прозвучало в ответ.

Как написал позднее гость в своём служебном отчёте, Иван был в раздражённом состоянии духа, говорил, что настало время покинуть Германию, хотя он ещё не решил, – куда именно податься. Вероятнее всего, – в Финляндию, – заметил он, – где у него появились родственники. Солоневич с возмущением рассказал о том, как он был арестован его, визитёра, коллегами. Это произошло за три дня до приезда в Берлин советского министра иностранных дел Молотова[166]166
  В. М. Молотов по приглашению фон Риббентропа побывал в Берлине с официальным визитом 10–12 ноября 1940 года.


[Закрыть]. К Солоневичу приехали на квартиру, «взяли под локотки» и отвезли в тюремную камеру. В гестапо ему «объяснили», что это делается в его же интересах: мол, если что случится с Молотовым, то первое подозрение падёт именно на него, Солоневича. Он не раз выступал с угрозами в адрес советских политических деятелей. Поэтому, мол, в его же, Солоневича, интересах посидеть «в изоляции». Если с Молотовым что-то случится, то претензий к нему, Солоневичу, не будет. Сразу станет ясно, что покушение совершили другие.

Вместе с Солоневичем превентивно сидело несколько десятков украинцев из националистических организаций, главным образом студентов.

Следующая беседа с куратором состоялась 31 января 1941 года в здании гестапо. Вспомнили о софийском покушении и гибели Тамары. Иван сказал, что после долгих раздумий пришёл к выводу, что бомбу ему всё-таки подбросили не большевики, а «внутренняя линия» РОВСа. Гестаповец с этим не согласился. Сказал, что его учреждение (в порядке оказания помощи болгарам) занималось этим вопросом, чтобы в будущем застраховать своих людей от подобных акций со стороны Советов.

– Бомба была снаряжена в Советском Союзе, – категорично заявил немец.

Иван спорить не стал, сменил тему, сказал, что при всех условиях в случае приближающейся войны с СССР надеется встать в ряды политических руководителей Русской национальной армии.

Гестаповец не обратил внимания на слова о «приближающейся войне». Его заинтересовало другое. Он спросил со скептической улыбкой:

– О какой русской армии вы говорите? О той, которая будет создана на основе Красной армии? С нашей точки зрения, вряд ли это осуществимо.

Немец взял одну из папок, положил перед собой:

– Это перевод вашего труда о будущей России, «Политические тезисы Российского народно-имперского движения». Мне они показались демонстративно полемическими. Прямо скажу, что по своей направленности они ни в чём не совпадают с германскими интересами.

Немец перелистал перевод, нашёл нужное место и стал читать вслух:

– Основной добродетелью нации является сила. Основной добродетелью национальной идеи является тоже сила. Там, где нет силы в нации, – бывает Уругвай…

Немец прервал чтение, спросил:

– Почему именно Уругвай? Можно было бы назвать страну поближе, Чехословакию или Польшу…

Он вновь опустил глаза:

– Сила, основная и величайшая доблесть нации, в нашем русском случае может быть только православной силой, то есть силой, направленной не к господству, а к служению, не к подавлению, а к помощи, не к эксплуатации, а к дружбе. Русская сила – не сила разбойника и бандита, а сила работника и отца… Вне этой концепции – русской силы не может быть. Россия сильна только в том случае, если она следует законам своего – а не чьего-нибудь чужого – национального бытия…

Гестаповец изучающе посмотрел на Солоневича:

– Не думаю, что в интересах Германии иметь в близком соседстве конкурирующую силу. Тем более Красную армию, которую вы надеетесь идеологически перевоспитать, снабдить самым передовым вооружением и превратить, как вы пишете, «в орудие защиты от внешних врагов». Европа сейчас – это Германия! Ваши тезисы не назовёшь многообещающими для наших будущих европейских отношений…

Немец попытался выяснить у Солоневича, кого он имел в виду, когда написал «гений в политике – это хуже чумы»:

– Поступило анонимное сообщение, что вы, герр Солоневич, имели в виду фюрера…

При этом гестаповец неодобрительно покачал головой…

В статье «Миф о Николае Втором» Солоневич так рассказал об этом эпизоде своей жизни:

«В своё время я изрёк некую истину: „Гений в политике – это хуже чумы“. В те времена эта истина была сообщена почти без доказательств. Несколько позже по поводу неё меня свирепо допрашивали в Гестапо: кого это я, собственно, имел в виду? Я отвечал невинно: конечно, Сталина. Ещё позже я пытался обосновать эту истину так: гений – это человек, выдумывающий нечто принципиально новое. Нечто принципиально новое, естественно, входит в конфликт со всем, что называется „старым“. Но так как жизнь человеческого общества базируется на целой сумме старых навыков, верований, традиций и чего хотите ещё, то гению остаётся одно: попробовать сломать „косность среды“ методами вооружённых доказательств. Из этого никогда ничего путного не выходило».

Вот, для сравнения, ещё одна версия этого эпизода в интерпретации Солоневича в работе «Диктатура слоя»:

«В одной из своих статей я обронил фразу, которая мне впоследствии, в Германии, дорого обошлась: „Гений в политике – это хуже чумы“.

Гитлер, говорят, принял это на свой счёт, и мне пришлось объяснять в гестапо, что я имел в виду только гениев марксизма. И что вообще – нельзя же придираться к парадоксу! Но это всё-таки не парадокс. Гений в политике – это человек, насильственно нарушающий органический ход развития страны во имя своих идеалов, своих теорий или своих вожделений – не идеалов массы – иначе масса реализовала бы эти идеалы и без гениев, время для этого у массы есть. Несколько гиперболически можно сказать, что „гений“ врывается в жизнь массы, как слон в посудную лавочку. Потом слона сажают на цепь, а владелец лавочки подбирает черепки. Если вообще остаётся что подбирать. Потом приходят средние люди, „масса“, и чинят дыры, оставшиеся после слоновьей организации Европы или мира».

В начале июня 1941 года куратор вновь встретился с Солоневичем, который не отказался от планов переезда в Финляндию или Соединённые Штаты. С видимым оживлением Иван упомянул о том, что долгое время безнадёжно пытался добыть средства на публикацию рукописи «Возрождение империи» и вот, кажется, лёд двинулся: в секретариате Геббельса Солоневичу сообщили, что министр дал указание выделить необходимые средства на издание книги (война с Советским Союзом стремительно приближалась, обещать можно было всё, что угодно).

Гестаповец выразил сомнение в том, что подобная книга может быть напечатана в условиях рейха:

– Ваша идея утопического монархизма – это всего лишь красивая сказка, беспочвенная фантазия эмигранта. Возможности для её реализации не будет, тем более после этой войны.

В изложении Ивана последнее слово в этом споре всё-таки осталось за ним:

– Вы, герр Солоневич, как культурный человек должны понять, что мы, немцы, ни в каком случае не можем допустить восстановления монархии в России – вы и сами понимаете почему.

Я (скромно и застенчиво):

– Мы, видите ли, тысячу лет обходились без немецкого согласия – вероятно, обойдёмся и дальше!

Недругами Солоневича (при его жизни) и «идеологически ориентированными» исследователями-биографами (после смерти) упорно поддерживалась версия о его тайных и явных связях с заправилами Третьего рейха, добровольных «советнических услугах» и прочих неблаговидных деяниях, несовместимых со сложившимся обликом национально мыслящего публициста, защитника русской монархии. Можно с уверенностью сказать, что Солоневич не изменял России и всегда в силу возможностей пытался воздействовать на «германцев», предупреждая их, что агрессивные планы в отношении СССР потерпят крах, потому что направлены на уничтожение «Национальной России» и превращение русских в германских рабов.

Нужно отметить, что Солоневич, подводя итоги своего германского периода, считал свой переезд в Третий рейх «огромной ошибкой». Правда, иного выбора у него не было, западноевропейские демократии не хотели принимать у себя человека, вызывавшего очевидную ярость Сталина. Свою роль в переезде отца и сына Солоневичей в Германию сыграла кампания против них, начатая агентами НКВД в Финляндии и продолженная «широким веером» в странах Западной Европы, а также в местах русского рассеяния. Компрометирующие Солоневичей фальшивки были подхвачены в эмиграции теми силами, которые видели в братьях угрозу своему прежде безраздельному влиянию на Русское Зарубежье. Концентрические круги от этой провокации до самого последнего дня преследовали Ивана Лукьяновича. Он с горечью писал в статье «Восемь лет», опубликованной в первом номере «Нашей страны» (Буэнос-Айрес, 1948 год):

«„Социалистический вестник“ называл меня „кандидатом в русские Геббельсы“, мечтающим о никогда не существовавших временах царя-Гороха. Орган упомянутого царя – белградский „Царский вестник“ с редкой изысканностью писал: „Солоневич, может быть, и не агент ОГПУ, но он хам и подлец“. Основатель сегодняшней солидаристской партии проф. Георгиевский называл меня поочерёдно то агентом ГПУ, то агентом гестапо. И всё обещал „представить документы“… Польская пресса скромно и деловито заявила, что я агент ГПУ и, кроме того, заядлый враг независимой Польши. Немецкая партийная пресса посвящала мне целые полосы, обзывая меня врагом Германии и „Judenfeund“… А наши социал-демократы уже во время войны объявили меня правой рукой Геббельса. Так создаётся слава мира».

Что действительно было, так это то, что Иван Солоневич пытался «образумить», направить на «путь истинный» нацистских бонз.

Вот как вспоминал об этом Юрий:

«В 38-м году, когда мы туда попали, батька написал меморандум Гитлеру – 36 страниц, в котором он предсказал будущее до такой степени точно, что жутко становится. В нём он сказал: много было таких, которые пытались Россию завоевать, – ничего у них не вышло. И не вышло потому, что они совершали всегда одну и ту же ошибку: они были против русского народа. Если бы они поставили на сторону русского народа, то и тогда было бы трудно, но хоть бы был шанс. А воевать против русского народа это значит, что вы будете идти до Владивостока, и на пути каждый куст будет стрелять. И на каждом мосту придётся оставлять часовых. А конец будет – наполеоновский.

Мы даже не знаем толком, читал ли его (меморандум. – К. С.) Гитлер или нет. Однако Гиммлер, например, понимал, что немцев просто не хватит, чтобы завоевать всю Россию. Батька считал, что если уже ничего в немецкой политике изменить невозможно, то нужно хотя бы постараться розенберговскую линию как-то подавить. Поэтому он старался немцам объяснить, что антирусское направление приведёт к поражению».

Если следовать подсказке младшего Солоневича, меморандум отца был написан и направлен Гитлеру в первые месяцы их пребывания на немецкой земле, вероятнее всего, в июне – июле 1938 года. В сентябре Иван Солоневич опубликовал брошюру «Россия и гитлеризм». Содержание её может пролить определённый свет на то, что думал Солоневич о «совместимости» этих двух понятий и пригодности гитлеризма как идеологии для применения на русской почве. Его брошюра так и начинается:

«Обе России – и подсоветская, и зарубежная – бьются в поисках новой творческой идеи. Той идеи, которая должна прийти на смену уже выродившемуся коммунизму и которая должна лечь краеугольным камнем в будущее здание нашей родины».

Какова же, по мнению Солоневича, эта новая проверенная творческая идея? Он отвечает без оговорок:

«Для большинства русской эмиграции эта проверка уже сделана. И это большинство, при всех его колебаниях относительно Германии как внешнеполитической силы, всё-таки склоняется к фашизму как внутритворческой силе. Делается оговорка о том, что предпосылки итальянского и германского фашизма должны быть изменены в зависимости от наших чисто русских особенностей и приноровлены к нашему неповторимому в истории национальному бытию».

И далее: «Национал-социализм – это не угроза культуре, а это защита этой культуры от большевицкого варварства. Это передовой; участок общемирового антикоммунистического фронта… Гитлер спасает Европу от коммунизма… Это просто передовой окоп»…

Необходимо отметить, что в таком взгляде на фашизм Солоневич не был оригинален. В русской эмиграции многие считали, что фашизм не только стал бастионом против наступления «левого тоталитаризма», но и по-своему «искал справедливых социально-политических реформ», по выражению русского философа Ивана Ильина.

Каковы же отстаиваемые Солоневичем предпочтительные пути и образцы для развития будущей России?

Солоневич, не без оговорок, высказывается за подобие гитлеровского режима, который, по его оценке, «является наиболее демократическим». Он мотивирует этот тезис так: «Этот режим ведь не ставит своей ставки ни на аристократию, ни на наследственное дворянство, ни на финансовый капитал и не на буржуазию вообще. Он ставит свою ставку на народные массы Германии, иначе говоря, на её демократию… Нет классов, нет сословий, есть только немцы, работающие каждый на своём участке и заслуживающие уважения только в зависимости от своей работы».

Должно ли тревожить русскую эмиграцию военно-политическое усиление гитлеровской Германии? Солоневич согласен, что должно: «В известной степени усиление Германии опасно и для нас». Если всё-таки германо-советская война будет развязана, то, по прогнозу писателя, послебольшевистская Россия «за воссоздание своего единства и своей мощи будет драться, если нужно, десятилетиями, а если придётся, то и веками. Это очень невесёлая перспектива. Но она невесела для обеих сторон».

Имеются ли у эмиграции шансы для предотвращения столь нежелательной перспективы? Солоневич весьма осторожен в ответе:

«Очень плохую услугу обеим сторонам оказывают те люди, которые толкают Германию к этой перспективе. В числе этих людей есть много русских. Эти русские, сами того не ведая (а может быть, и ведая) кладут очень увесистые гири на антирусскую чашу весов. По существу, „русский вопрос“ в Германии ещё не решён. Есть разные высказывания, и есть разные точки зрения, но окончательной линии ещё нет. И в каком именно виде она сложится – неизвестно»…

Какие силы из русской эмиграции, по мнению Солоневича, наносят вред интересам России и каким образом?

«Товарищи младороссы из второй советской и, рассудку вопреки, монархической партии, вероятно, думают, что делают большое русское дело, когда на всех перекрёстках обливают грязью Германию и с бесстыдством, находящимся в полном соответствии с моральным уровнем первой советской партии, пропагандируют красу и мощь „нашей доблестной красной армии“…

Другие дяди, ошарашенные большевизмом, метнулись совсем в другую сторону. Один из наших бывших столпов отечества, ныне подвизающийся в той же Германии, несёт публично такую ахинею, что даже немцам, и тем слушать, хоть, может быть, и лестно, но неудобно. По его концепции, Россию построили немцы. И так как русские сами по себе править не могут, то вот на смену немцам пришли жиды. Жиды оставили от России пустое место. Религии нет, морали нет, работать никто не хочет, всё разложилось и выродилось. Вместо России – пустое место. Но если пустое место, то совершенно ясно – почему бы им не владеть. Природа не терпит пустоты, а политика и тем паче. И вот целый ряд русских людей снабжает немцев заведомо неверной информацией, заваливает немецкие учреждения заведомо подлыми доносами»…

Каков, по мнению Солоневича, его собственный вклад в дело недопущения военного столкновения Германии и России?

«Я же думаю, что я делаю гораздо большее русское дело, когда устно – десяткам тысяч и письменно – миллионам немцев напоминаю, например, о завете Бисмарка вечной дружбы с Россией и о том, что за нашей спиной имеется тысяча лет нашей истории и двести лет нашей империи, и что мы совсем не сапогом сморкаемся, что мы вовсе не такие плохие организаторы, как это можно думать, и что, например, организовать пути сообщения через горы, степи, тайгу и болота, заносы и половодья на пространстве одной шестой части земной суши – это совсем не так просто, как пустить поезд-молнию из Гамбурга в Берлин»…

Самобытность России, её истории и пути в будущее – вот о чём должны помнить все её граждане:

«Наши протесты против попыток напялить на русскую спину пиджак с чужого плеча имеют глубочайший религиозно-национальный смысл: они не продиктованы „полемикой“. Мы считаем, что даже и те методы национально-государственного строительства, которые в других моральных условиях и по-иному одарённых народов дают современные успехи, – будучи применимы к нашим моральным условиям и к по-русски одарённому русскому народу – дадут результаты катастрофические. Мы считаем, что всякие попытки навязать русской истории нерусские государственные системы, вызванные к жизни задачами внешней торговли и задачами внешней политики (на противоположных полюсах – Англия и Германия), являются новыми попытками замутить и отравить истоки русского религиозно-национального и государственно-творческого инстинкта и сознания. С этими попытками мы боролись, боремся и будем бороться, откуда бы они ни исходили. Россия – сама по себе. Ничего доброго от заграничных идейных импортёров мы до сих пор не видали – и не увидим».

Несмотря ни на что, прогноз Солоневича для России оптимистичен:

«…Необходимо во всём, что мы говорим, и во всём, что мы делаем, помнить о тысяче лет нашей истории, о тех дырах, в которых мы сидели и из которых мы всё-таки выбрались, помнить о страшной мощи нашего народа, великого и в несчастий, – и всеми делами, всеми помыслами нашими утверждать нашу великую и ничем непоколебимую волю к жизни и творчеству… Российская Империя будет отстроена именно потому, что эта воля осталась непоколебленной».

Когда стало ясно, что война Германии с СССР неизбежна, русская эмиграция раскололась на два лагеря спорами об исходе грядущего столкновения. Та часть, которая прогнозировала победу нацистов, была значительно большей. «Кто из живших в Германии в 1939 году верил в то, что немцам „набьют морду“? – писал Юрий Солоневич. – Помню его (отца. – К. С.) споры – иногда ожесточённые – с ген. Бискупским, с Меллером-Закомельским, с „ручными немцами“, со мной. В начале Советской войны я сам чуть не влез в форму „зондерфюрера“. Помню, я к тому времени в окончательную победу немцев тоже уже не верил, но я считал, как считали миллионы других, что не могут же немцы быть уж совсем окончательными дураками! Что они поставят русскую армию, „мы“ разобьём Советы, а там уж будем посмотреть… „Дураки, – говорил батька, – окончательные!“ Доказательств у него не было. Или были, но не выдерживавшие зондерфюреровской критики. Он туманно ссылался на Моммзена, на „дранг нах остен“[167]167
  «Drang nach Osten» – «Натиск на Восток» (нем.).


[Закрыть]. Прижатый к стенке, говорил: „Я так чувствую“. В июле первые сомнения стали заползать в мою мятущуюся душу. Я решил повременить. В августе стало ясно мне, а в сентябре и октябре последнему остовцу: дураки, и притом – сволочь»[168]168
  Солоневич Ю. Цена жизни.


[Закрыть].

Подоплёку не слишком благозвучного слова «сволочь» раскрывает один из эпизодов берлинской жизни Ивана Солоневича. Связан он с двенадцатилетней соседкой по дому, немецкой школьницей, которую писатель назвал «белокурой Валькирией». Она нередко приходила в гости к Солоневичам, причём всегда с определённой «потребительской» целью. У Ивана – для подкрепления сил во время литературной работы – на столе всегда была плитка шоколада. Валькирия приходила полакомиться и попутно рассказывала о своих школьных делах. Была она членом гитлерюгенда и получала азы подготовки в нацистском духе.

Она-то и рассказала Солоневичу, что учит английский язык, потому что «мы будем управлять Англией». Тема заинтересовала писателя, и он спросил:

– А Россией вы тоже будете управлять?

– И Россией тоже, но в Россию Минна поедет; только там русского языка не будет, так что Минне хорошо, не нужно его учить.

Солоневич поговорил с отцом Валькирии о странных идеях в голове его дочки, но отец, почтенный директор школы, понял его превратно и заверил, что причин для беспокойства нет:

– Таких приличных русских… мы, немцы, обижать не собираемся, тем более что вы уже живёте в Германии и можете рассматриваться как лицо, заслуживающее германского доверия.

В книге «Диктатура слоя» Солоневич написал в 1946 году, «по горячим следам событий»: «Если бы Гитлер проявил хоть чуть-чуть больше догадливости, – Красная армия перестала бы существовать уже в 1942 году. Она перебежала бы (перешла бы) на сторону любого русского, но антибольшевистского правительства».

Призывы Солоневича к благоразумию никакого воздействия на гитлеровское руководство не оказали. По мнению писателя-публициста, расовая философия, культ арийца-сверхчеловека, а также стремление к захвату территорий на Востоке стали idée fixe не только военно-политического и чиновничьего аппарата Германии, но и немецкого обывателя. Восприимчивости к предостережениям Солоневича не проявил никто.

Критическая позиция, занятая Солоневичем в отношении германского похода на Восток, поставила точку на попытках нацистских функционеров различного калибра использовать его в качестве «знакового» пропагандиста «из русских», оправдывающего германскую войну против Советского Союза. Иван после многих безуспешных попыток «вразумления» нацистов отказался от этого, понимая, что их терпение на исходе. Об этой ситуации он написал в статье «Философия политики»:

«Вот пошёл бы я, допустим, к Гиммлеру… и сказал бы ему:

„Хайль Хитлер, майн хальбфюрер; я преодолел свои монархические националистические русские убеждения и, вот, готов стать под ваше начало“, – то Гиммлер, конечно, ни на копейку мне не поверил бы… Ни одного живого слова мне не дали бы сказать. Ибо всякое живое слово, всякое слово, которое могло бы нести жизнь России, – было петлёй для Германии и для Гитлера».

В мае 1947 года, подытоживая свою эпопею в Третьем рейхе, Иван Солоневич писал: «В Германии же дела сложились так: разгром её был для меня вне всякого сомнения. Но точно так же была, вне всякого сомнения, полная невозможность какого бы то ни было приятия коммунизма. Оставалось следовать Блоку:

 
Не сдвинуться, когда коварный гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города и в церкви гнать табун,
И мясо белых братьев жарить.
 

Ах, – вы этого хотели, – попробуйте и на своей шкуре! Мне оставалось одно: не лезть никуда и советовать эмиграции делать то же самое: по меньшей мере не помогать немцам, ибо они всё равно будут разбиты. Это было, конечно, „пораженческой пропагандой“, да ещё и во время войны. Уже в 1939 году мои книги были запрещены. Потом меня посадили, потом выслали в ссылку в Померанию, под надзор полиции».

Накануне нападения Германии на Советский Союз немцы в лице Альфреда Розенберга и его референта по русским делам Георга Лейббрандта прикидывали, кого можно сделать главой антибольшевистского русского правительства. Наиболее подходящей кандидатурой после Солоневича им казался Борис Бажанов, который зарекомендовал себя в период советско-финляндской войны как последовательный враг большевизма и сталинского режима. Не исключено, что положительную оценку его «организационным способностям» дал нацистам сам маршал Маннергейм. По «запросу» Розенберга в середине июня 1941 года Бажанов был разыскан в оккупированном Париже и доставлен в Берлин. Немцы хотели присмотреться к нему, понять, подойдёт ли он на столь ответственную роль. Будет ли управляемым?

Разговор Бажанова с Розенбергом и его помощником Лейббрандтом шёл на русском языке, «эксперты» по России владели им почти в совершенстве. Интерес их сосредоточился на специфическом вопросе: как поведут себя советское правительство и партийная верхушка, если завтра начнётся война. Как вспоминал Бажанов, после нескольких подобных вопросов он ясно понял, что война с Советами – вопрос дней. Свою догадку он высказал собеседникам и спросил:

– Каков ваш политический план войны? Собираетесь ли вы вести войну против коммунизма или против русского народа?

Розенберг попросил разъяснить суть вопроса.

Бажанов разъяснил:

– Если вы будете вести войну против коммунизма, то есть чтобы освободить от коммунизма русский народ, то он будет на вашей стороне, и вы войну выиграете; если же вы будете вести войну против России, а не против коммунизма, русский народ будет против вас, и вы войну проиграете.

Розенберг ответа о «политическом плане войны» не дал, сославшись на то, что это решение может принять только фюрер. Бажанов ему не поверил, считая, что это не более чем отговорка, нежелание раскрыть перед русским истинные цели войны. Правда, через два месяца он услышал от Лейббрандта версию, казалось бы, подтверждавшую слова Розенберга. В первые дни войны только что назначенный министр оккупированных восточных территорий пришёл к Гитлеру и предложил такие варианты освоения приобретённых земель: