Текст книги "Солоневич"

Автор книги: Константин Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Надо ли говорить, что Левашов разделял критическую позицию Солоневича. Возглавители РОВСа, по его мнению, устали от борьбы с большевизмом, подменили её демагогической фразой, имитацией «конспиративных акций», скучными совещаниями «об очередных задачах» по свержению «кремлёвских узурпаторов». Однажды в знак протеста Левашов послал фотографа на очередной банкет РОВСа и затем поместил на первой странице газеты снимок с текстовкой: «Вот так мы спасаем Россию!»

Эта капля переполнила чашу терпения экстремистского крыла в РОВСе. Левашова навестил «некий молодой мужчина с военной выправкой» и, воспользовавшись доверчивостью хозяина квартиры, нанёс ему сильнейший удар кастетом в лицо, после чего трусливо скрылся. Борис Солоневич, узнав об инциденте, сказал своим брюссельским друзьям, что это – оправданная месть офицеров «Нашей газете» за ведение «клеветнической» кампании против РОВСа. Из-за отсутствия Ивана Лукьяновича удар кастетом достался его ближайшему помощнику.

Но даже в период всеобщей травли раздавались голоса в поддержку Солоневича, причём – с самой неожиданной стороны.

В защиту Ивана Солоневича на закрытом заседании правления Российского национального объединения (РНО) в середине сентября 1938 года выступил Ю. Ф. Семёнов, редактор газеты «Возрождение». Раньше он не был столь терпимым к «коллеге», помещая в газете назидательно-укоризненные заметки о крайностях в поведении Солоневича и его нападках на руководителей РОВСа. И вот – разительная перемена: Семёнов стал вдруг подчёркивать, что Иван Лукьянович действительно единственный кандидат в «фюреры» белой эмиграции в предстоящей «последней борьбе», что он ему верит совершенно и всякие подозрения по поводу того, что Солоневич «подослан», считает «большевистской провокацией».

Более того, Семёнов начал утверждать, что слухи о «чекизме» Солоневичей идут от генерала Бориса Штейфона. По сведениям, которые поступили к Семёнову из Румынии по неким «секретным каналам», следовало, что Штейфон – давний советский агент. По заданию ГПУ он якобы поступил на службу в румынскую сигуранцу, чтобы шпионить в пользу СССР. На собрании РНО Семёнов во всеуслышание заявил, что вскоре с советской стороны будут переправлены свидетели с «документальными доказательствами чекизма Штейфона».

Свидетели с документами «из-за чертополоха» так никогда и не появились. Семёнов к вопросу о «предательстве» Штейфона больше не возвращался, понимая, что может нарваться на неприятности, если генерал узнает о его обвинениях. Однако активки о «ненадёжности» Штейфона по чекистским каналам настойчиво внедрялись в «коллективное подсознание» эмиграции. Крест на этой операции чекистов поставила Вторая мировая война, Штейфон возглавил Русский корпус, который совместно с частями вермахта сражался с партизанами Тито, следуя ставшему широко известным лозунгу, выдвинутому генералом: «Хоть с чёртом, но против большевиков!»

Одним из первых германских адресов Солоневичей стало местечко Клейн-Махнов в окрестностях Берлина[148]148
  Они жили по адресу: Jagerstieg, 23–13.


[Закрыть]. Отец и сын поселились на вилле, окружённой яблоневым садом, который создавал ощущение покоя и оторванности от внешнего мира. В местечко перебрались по совету куратора из гестапо. По данным службы безопасности, советской разведке стал известен адрес берлинской квартиры Солоневичей. Куратор не удержался от воспитательных комментариев: по его мнению, Солоневичи слишком неразборчиво приглашали в гости друзей-эмигрантов, среди которых наверняка были агенты НКВД.

Вилла в Клейн-Махнове стала первым семейным пристанищем для Юрия и его жены Инги после брачной церемонии в здании магистратуры.

Ещё со времён Гельсингфорса Иван Солоневич знал об увлечении сына, шутливо называл Ингу «чухонкой» и не вмешивался в личные дела Юры, считая, что «время покажет».

То, чему было суждено случиться, случилось.

– Ватик, я женюсь, – сказал Юра, появившись в дверях кабинета, – Инга согласна, её близкие родственники тоже, препятствий нет. Теперь слово за тобой. Благословляешь?

Иван Лукьянович оторвал глаза от пишущей машинки, развернулся в кресле и, поправив очки, с нарочитой серьёзностью посмотрел на сына:

– Если гарантируешь внука, благословляю.

– Конечно, гарантирую, – улыбнулся Юра и добавил: – Хотя, технически говоря, не сразу, не завтра и даже не послезавтра…

Они дружно рассмеялись: слово «технический» Ватик часто использовал в своих писаниях, когда говорил о чём-то неизбежном и предрешённом.

С юной шведкой Ингой Доннер (финской подданной) Юра познакомился три года назад в Гельсингфорсе. Совместные занятия в Академии искусств «Атенеум», походы на пленэр, вначале с сокурсниками, затем вдвоём, помогли быстрому сближению. Отъезд Солоневичей в Софию, а после взрыва в редакции – в Берлин не прервали этих отношений, Юрий и Инга переписывались, строили планы на будущее. Агенты НКВД не раз фиксировали в своих отчётах попытки эмигрантских девушек увлечь молодого Солоневича (на этот счёт в «русской Софии» заключались даже пари!). Но Юра держался стойко и чувству своему не изменил.

В конце лета 1938 года Инга приехала в Берлин в сопровождении тётушки и кузин. Формальным поводом для приезда было, как написала Инга в своих мемуарах[149]149
  Здесь и далее воспоминания Инги цит. по: Solonevich I. The Long Trek to Solola. Roanoke, Virginia, 1986.


[Закрыть], «ознакомление с художественными сокровищами Европы и обогащение моего духа». Но главным было другое: повидаться с Юрой после многомесячной разлуки и «решить самые неотложные вопросы». Юра встретил Ингу и её спутниц на железнодорожном вокзале, очаровал тётушку Верну и кузин, показал себя с наилучшей стороны в качестве гида по музейным залам Берлина. «Нам не потребовалось много времени, чтобы принять решение о женитьбе», – вспоминала Инга.

Но препятствия для брака возникли, причём с самой неожиданной стороны. По нацистским законам всем «брачующимся» в рейхе необходимо было документально доказывать, что они не являются лицами с «еврейской кровью». Задача оказалась сложной, потому что, по замечанию Инги, «было легко доказать, кем ты являешься на самом деле, но как доказать, что ты кем-то не являешься?». Пришлось заниматься поисками приемлемых для нацистов документов. Юрий заплатил несколько марок некоему эстонцу за нотариально оформленные показания о том, что он «присутствовал» при процедуре крещения «малыша Солоневича» в православной ортодоксальной церкви. Такую же липовую справку получила Инга из Финляндии. Справка была подписана юристом, другом семьи, и констатировала, что в церковных записях о семье Доннеров, тщательно изученных «на глубину пяти поколений», евреев не обнаружено.

Медовый месяц молодожёны провели в горах. Иван Солоневич поехал вместе с ними. Целыми днями он сидел на залитой солнцем террасе, наблюдая за молодыми, которые катались на лыжах, оглушая окрестности весёлыми криками. Иван понимал и оправдывал сына. Нельзя страдать вечно: боль от катастрофы в Софии должна затихнуть, не мешать жить. Сам Солоневич страдал после гибели Тамочки глубоко и безутешно, считая себя виновником её смерти. Если бы Тамочка осталась в Берлине, если бы он не настаивал на её возвращении к нему, с ней этого не случилось бы никогда…

Иван внимательно прислушивался к тому, что говорили о Германии эмигранты. Некоторые, таких было немного, считали, что жить в Третьем рейхе тяжело, что политические, социальные и расовые противоречия загнаны вглубь, постепенно размывая изнутри режим Гитлера. Внешние признаки его прочности: многотысячные марши, факельные шествия, всеобщая истерия при виде фюрера, – всё это «критики» называли «отражением коллективного лицемерия». Мол, другого выхода у немцев пока нет: надо приспосабливаться, мимикрировать, пережидать эпоху «нацистских крикунов». На самом же деле среднестатистическая германская душа тайно протестует. Носителями этого протеста являются католики, протестанты, коммунисты и часть офицерского корпуса.

Убедился Солоневич и в том, что победная эйфория гитлеровского национал-социализма усилила германофильские настроения в значительной части русских эмигрантов. В случае войны многие из них были готовы примкнуть к боевым колоннам фюрера, чтобы разгромить большевизм и сбросить Сталина. Своих симпатий к Гитлеру германофилы не скрывали, восхваляя в фюрере врага большевиков, решительного вождя, способного нанести поражение СССР.

Но были и другие точки зрения. «Критики нацистов» предупреждали «фанатиков фюрера», что такая откровенно прогерманская позиция вредит интересам «Национальной России», морально компрометирует лидеров эмиграции накануне решающих событий в Европе, порождает недоверие к белым русским у западных демократий. Впрочем, германофилы отмахивались от этих здравых суждений: мощь стальных легионов Третьего рейха такова, что ни одно государство на континенте не в состоянии им противостоять.

Первый тревожный сигнал для русских поклонников Гитлера прозвучал во Франции. Власти выслали из страны нескольких белых генералов, не скрывавших симпатии к Германии, в числе двухсот с лишним «нежелательных иностранцев», полагая, что они могут принадлежать к предательской «пятой колонне». Эмигрантская пресса, в особенности газета «Возрождение», играла подстрекательскую роль, подзадоривая «штабс-капитанскую» массу, провоцируя её на выступления против СССР, пропагандируя «активизм», который здравомыслящим людям в русском рассеянии казался неумным, неуместным и опасным.

В этих обстоятельствах требовалось чётко оценить «пределы» сближения с немцами, взаимодействия с ними, если такое было возможно, ни на минуту не забывая об интересах России, русского народа, условиях независимого, суверенного, свободного от большевиков и нацистов будущего…

Жизнь в местечке Клейн-Махнов недолго оставалась спокойной. Однажды, когда Солоневичи садились в автомашину, чтобы отправиться в Берлин, Юрий по привычке заглянул под неё (согласно инструкции по безопасности!) и увидел подозрительную коробку, прикреплённую к днищу. Пришлось вызывать сапёров, которые со всеми предосторожностями извлекли подозрительный предмет. Оказалось, что это и в самом деле бомба. Через неделю после этого происшествия Солоневичи обнаружили, что во время их отсутствия кто-то побывал в их доме и перевернул в нём всё сверху донизу. Это была акция по запугиванию: ни деньги, ни ценные вещи не пропали.

Солоневичи были уверены – это работа НКВД. Пришлось снова переезжать. Просторную квартиру в Берлине рекомендовал им куратор службы безопасности, не забыв отметить, что в этом же доме – весьма фешенебельном – живёт известная киноактриса Лиль Даговер.

Иван дал согласие на переезд, даже не посмотрев предварительно квартиру. Подыскать подходящее жильё в Берлине было нелегко…

Инга оставила описание этой квартиры:

«Когда я впервые оказалась в моём новом доме, у меня возникло такое ощущение, что обои табачно-коричневого цвета в столовой комнате словно пытаются сообщить мне о каком-то прошлом несчастии, которому они были свидетелями. Моя вера в то, что каждое жилище имеет свою ауру, всегда являлась причиной для шуток и недоверия в моей семье. Мебель, которая имелась в квартире, была чёрной, полированной и элегантной, но вызывала ощущение депрессии. Позднее мы узнали, что всё это принадлежало еврейской семье, которую изгнали из квартиры, не дав им возможности вывезти свои вещи».

Эта неприятная ситуация была впоследствии использована недругами для компрометации Солоневича: он, дескать, подыскал квартиру и «организовал» всё так, чтобы прежние жильцы больше «не появлялись».

Для Инги вживание в «русский быт» было нелёгким. Главной причиной трудностей её адаптации был Иван Лукьянович, который так «узурпировал» сына, подчинив его своей воле, планам и проектам, что молодая жена оказалась как бы «на обочине» интересов собственного мужа!

Много лет спустя Инга рассказывала:

– Я думала, что выхожу замуж за одного Солоневича, а вышла за двоих. Юра даже взял отца с нами на медовый месяц: он был вне себя после гибели Тамочки, чудовищно пил, и Юра боялся оставить его одного… Я вообще их обоих очень мало видела. Юра был очень хорошим сыном, они жили душа в душу, да и у дедушки был чрезвычайно сильный характер, он всегда являлся средоточием всех окружающих. А меня не подпускал к их политической жизни, да ещё нас разделяла и его широкая натура[150]150
  Казанцев Н. Л. Жёны Солоневичей.


[Закрыть]…

О «широкой натуре» свёкра она вспомнила не без оснований:

– Когда мы жили в Берлине, к нему валом валили русские эмигранты. И абсолютно каждого он уговаривал остаться поужинать, остаться переночевать. И это в пору продовольственных карточек! Ему было решительно невдомёк, что я простаивала по несколько часов в очереди ради пяти-шести картошек. Однажды какая-то засидевшаяся в гостях русская поэтесса обронила, что ей нечем укрываться по ночам. Так дедушка прошёл в мою комнату, взял моё красивое финское одеяло, дар моей матери, и вручил этой даме! А когда я запротестовала, рассердился![151]151
  Там же.


[Закрыть]

Было бы неправильным говорить о равнодушии и чёрством отношении Ивана к невестке. Он ценил её художественный талант, искренне восхищался её анималистскими работами, о которых, в частности, писал: «Собачьи портреты выходили у Инги замечательно: каждый пёсик имел свою собственную, неповторимую в истории мироздания индивидуальность».

Обиды Инги на Ивана Лукьяновича сохранялись долгие годы после его смерти. В какой-то мере она была права, концентрация на политической борьбе, ежедневная публицистическая страда, обдумывание и подготовка масштабных трудов о монархии и судьбах России ограничивали его контакты с близкими людьми, часто лишали их эмоциональных ноток. Он слишком поздно получил возможность обращаться к русским читателям в полный голос и потому торопился, жертвовал всем…

Переезды Солоневичей с квартиры на квартиру помогали Ивану осваивать «географию» Берлина. Он обзавёлся схемой транспортной сети города и, сверяясь с нею, выстраивал свои маршруты, не переставая удивляться пунктуальности «прибытия-отбытия» поездов городской железной дороги, линий метро, автобусов и трамваев. Автомобильные потоки захлёстывали столичные улицы, капоты новеньких «опелей» и «хорьхов» блистали лаком. Люди на улицах выглядели довольными и счастливыми. Всё свидетельствовало об экономическом подъёме рейха. Позорный Веймарский мир ушёл в прошлое благодаря решительным волевым действиям фюрера.

Иногда Солоневич углублялся под зелёный шатёр Тиргартена и, прогуливаясь по аллеям, обдумывал очередную статью для отправки в Софию или баловал орешками общительных белок. Симпатичные зверьки сопровождали его до ближайшей скамьи и с любопытством заглядывали через плечо в немецкие газеты, которые он по обыкновению просматривал. Чаще всего это были «Фёлькишер Беобахтер» и «Ангрифф». С карандашом в руках читал Солоневич еженедельник «Дас Рейх», посвящённый вопросам политики, который редактировал Геббельс. Солоневич называл «Дас Рейх» лучшим политическим изданием не только в Германии, но и в англосаксонских странах. При этом делал вывод, что после прочтения «Дас Рейха» его содержание надо воспринимать «наоборот»: исходить из того, что всё хорошее для рейха никак не подходит для России.

Берлин постоянно напоминал Ивану о погибшей жене. На Линденштрассе, 21–25, находилось здание советского торгпредства, тайны которого с чисто женской проницательностью вскрыла Тамочка. В универсальных магазинах Тица и Вертгейма она покупала одежду, чтобы «приобрести мало-мальски европейский вид». Из дверей пансионата фрау Бетц по Доротеенштрассе Тамочка выходила каждое утро, провожая Юру на уроки в Кернер-Оберреальшуле, а потом спешила в «Крафт дурх Фрейде», где преподавала служащим французский язык. Именно из этих учительских 150 марок заработка она выкраивала средства, чтобы через друзей в Москве и Ленинграде «организовать» продовольственные посылки в концлагерь, которые помогли им продержаться во время побега…

В сентябре – октябре 1938 года несколько одиноких вечеров Иван посвятил написанию статьи «Большевизм и женщина», своего рода лирико-политической эпитафии, посвящённой Тамочке. Только через восемь месяцев после её гибели Солоневич смог обратиться к болезненной для него теме: к истории их знакомства и отношений, сложным перипетиям совместной жизни на фоне драматических событий русской истории. Возможно, он никогда бы не взялся за эту статью, если бы не настойчивые просьбы эссенского издательства о подготовке послесловия к изданию незаконченной книги Тамары «Три года в Берлинском торгпредстве».

В предисловии к русскому изданию Солоневич так объяснил свои переживания: «Мне ещё и до сих пор очень трудно взяться за эту тему: с нею связано слишком много тяжёлого и трагичного. Самое трагичное – это, может быть, сомнение: а не зря ли я подставлял всю нашу семью под большевицкий террор, и не зря ли погибла Тамочка». Это сомнение навсегда поселилось в душе Солоневича, преследуя его до последнего дня жизни.

С первых же дней пребывания под крышей рейха Солоневич почувствовал, что немцы с методичной дотошностью «изучают» его возможности, чтобы наилучшим образом использовать его для борьбы против Советов. Чаще всего к нему обращались «за консультациями» эксперты из институтов и центров по изучению России. Не обходили его вниманием немецкие журналисты. Брали интервью, приходили «обменяться мнениями» перед посещением Советского Союза, просили советов. Иван помогал, чем мог, и в беседах с немцами неизменно подчёркивал, что ошибочно идентифицировать весь русский народ с коммунистическим режимом, что «большевизм» – это навязанная силой чуждая русским идеология, что в России зреют силы сопротивления, которые рано или поздно добьются успеха, несмотря на концлагеря и террор НКВД.

Было заметно, что нацистское руководство относилось к правому лагерю русской эмиграции весьма сдержанно, чтобы не сказать враждебно. Решающее слово в определении «государственной политики» в отношении этой категории русских, проявлявшей полную лояльность гитлеровскому режиму, принадлежало, конечно, самому Гитлеру. Он был прагматичен, «русским азиатам» не доверял, допускал их временное «использование» в интересах Германии, но не в качестве консолидированной, объединённой силы под русским же руководством. По мнению фюрера, эта сила могла – в перспективе – стать куда большей угрозой для рейха, чем Советский Союз.

Интерпретатором идей и установок Гитлера по стратегии освоения восточных территорий был Альфред Розенберг. Ключевой характер носили тезисы об «обезлюживании» значительной части исконно русских земель и их заселении «расой господ» – переселенцами из рейха. При таком нацистском раскладе для России доверять русским, в том числе из правого и ультраправого лагеря, было бы со всех точек зрения неразумно. Поэтому деятельность русских организаций в Германии постепенно ограничивалась, подвергалась всё более жёсткому контролю, с задачей полного сведения на нет.

В рамках этого курса все русские организации, имевшие командные центры за пределами рейха, в Германии в 1938 году были запрещены. Руководству РОВСа пришлось согласиться на преобразование 2-го отдела в самостоятельную организацию, возглавляемую генерал-майором фон Лампе. «Самостоятельность» эта была внешней, потому что фон Лампе должен был согласовывать работу вновь созданного «Объединения русских воинских союзов» с генералом Бискупским[152]152
  Василий Викторович Бискупский (1878–1945) – генерал-майор, участник Русско-японской и Первой мировой войн.


[Закрыть], который тоже не имел полномочий на принятие самостоятельных решений. По всем проблемам – большим и маленьким – он обращался в немецкие инстанции.

С Василием Викторовичем Бискупским Солоневичу пришлось часто встречаться для решения различных вопросов своего пребывания в Германии. Бискупский был одной из ключевых фигур, через которые в 1920–1930-х годах шло «общение» между русской эмиграцией и германскими властями.

Немцы приметили Бискупского, бывшего конногвардейца, «человека шляхетских кровей», как о нём нередко пишут исследователи, ещё в 1918 году, когда он командовал войсками гетмана Павла Скоропадского на Украине. В июле – сентябре 1919 года Бискупский был главой пронемецкого западно-русского правительства, созданного в Берлине. Правительство бесславно кануло в Лету, не получив реальных «властных полномочий». В 1920 году, находясь в Германии, Бискупский участвовал в Капповском путче, содействовал подготовке Пивного путча, после провала которого Гитлер прятался у него на квартире. Впоследствии фюрер скрывал этот факт: он не хотел в своей биографии эпизодов, указывавших на какие-либо прошлые связи с русскими.

Бискупский был близок к Альфреду Розенбергу, поддерживал доверительные отношения с генералом Эрихом Людендорфом. Благодаря этому Бискупский стал одним из руководителей общества «Ауфбау», которое Людендорф создал в Мюнхене для налаживания «деловых связей» между немецкими националистами и русскими правыми. Бискупский входил в окружение великого князя Кирилла Владимировича и (ссылаясь на его «личную заинтересованность») безуспешно пытался получить со счетов Николая II деньги, которые хранились в немецких банках. В 1936 году нацисты назначили Бискупского руководителем Управления делами русской эмиграции, которое сами эмигранты часто называли «консульством».

В первое посещение Иван легко отыскал пятиэтажное здание и остановился под блестящей медной табличкой Управления на русском и немецких языках. Входная дверь была заперта, но после нажатия кнопки она автоматически открылась. Солоневич вошёл внутрь и, преодолев несколько ступенек, увидел ещё одну дверь внушительных размеров, обитую чёрной кожей. В первой и второй приёмных терпеливо сидели посетители, и Солоневич, проходя мимо, в их приглушённом говоре услышал-почувствовал, как называли его имя. Из канцелярии с табличкой «Посторонним вход воспрещён» доносился стук двух или трёх пишущих машинок. По-видимому, работы в Управлении было много.

Бискупский встретил Солоневича в дверях кабинета. Крепко пожал руку. Провёл к столу, усадил напротив, благожелательно улыбнулся. Генерал – высокого роста, дородный, на вид ему – около 65 лет. Внешность представительная, полная собственного достоинства. Усы стриженые. Высокий большой лоб. Седые, причёсанные наверх волосы. Бискупский был одет в добротный костюм тёмно-синего цвета. На пальцах обеих рук поблескивали золотые массивные кольца. Надушен. Словом, буржуа.

Кабинет Бискупского – это громадное помещение с паркетным полом. Направо – около стены – стол для заседаний. У другой стены – два больших чёрных, наглухо запертых шкафа. Посредине кабинета – круглый большой стол с самоваром для чаепитий «в русском стиле». В глубине – ещё один стол, рабочий, покрытый зелёным плюшем. На нём – лампа с абажуром, расписной поднос со штампами и печатями, карандашница в форме черепа, стопки русских и немецких газет. Помещение украшено портретами русских царей, в углу – икона и рядом с нею – фотография Николая II. Над столом Бискупского – ещё один фотопортрет – Адольфа Гитлера.

Солоневич был наслышан о личной драме Бискупского. Долгое время он находился в тайной связи с певицей Анастасией Вяльцевой, «королевой граммофона», «чайкой русской эстрады», как называли её поклонники. Связь была тайной, потому что офицерам запрещалось заключать браки с артистками. Во время Русско-японской войны Вяльцева узнала, что её любимый тяжело ранен. Бросив всё, она отправилась в Маньчжурию, чтобы быть рядом с ним. Так вся Россия узнала о их отношениях. Бискупскому пришлось оставить военную службу. Они обвенчались. Но счастье длилось недолго. Вяльцева заболела белокровием. Бискупский в отчаянной попытке спасти её дал согласие на прямое переливание крови, но это только ухудшило состояние жены. Тогда учёные ещё не знали о том, что существуют разные группы крови. В феврале 1913 года Вяльцева скончалась. Эта печальная история не могла не вызывать сочувствия у Солоневича. Он пережил похожую драму, хотя причины её были совсем другие…

Бискупский познакомил Солоневича с сотрудниками. Его секретарь – Пётр Николаевич Шабельский-Борк, участник Гражданской войны, литератор, писавший под псевдонимом Старый Кирибей. Пётр Николаевич немцев похвалил, сказал, что такого отеческого отношения к русским, как в Германии – нет нигде в Европе. На работу бюро дают 10 тысяч марок в месяц. Оклады – хорошие… Заместитель Бискупского – Сергей Владимирович Таборицкий, сын статского советника, высокий, худощавый. От него попахивало вином, видимо, «образовался подходящий повод». По его отрывистой импульсивной речи и резким движениям чувствовалось, что он – человек быстрых решений, не слишком озабочивающийся последствиями. Таборицкий жил в Германии с 1919 года. В эмиграции впервые услышали о нём после его неудавшегося покушения на Гучкова на одной из берлинских улиц. В марте 1922 года Таборицкий вновь стрелял – в Милюкова. Пуля прошла мимо, был убит другой – Владимир Дмитриевич Набоков. Убийцу осудили на 12 лет каторги, но уже через пять лет он оказался на свободе. Идеи Гитлера Таборицкий безоговорочно разделял и потому вступил в НСДАП [153]153
  С 1939 года С. В. Таборицкий «курировал» вопросы, связанные с «идеологическим воспитанием» русской молодёжи в нацистском духе. Он стал начальником Национальной организации русской молодёжи (НОРМ).


[Закрыть].

Прощаясь с Солоневичем, Бискупский по собственной инициативе затронул тему получения немецких «дотаций» на ведение антисоветской работы. Генерал был категоричен:

– В этом плане шансов у вас нет никаких. Попытайтесь обратиться в «Антикоминтерн». Если нужно будет, я вас порекомендую. Но в успехе я сомневаюсь. Мы здесь столько лет живём, но ни одного пфеннига на эти цели от немцев не получили…

Следующим, кого Иван посетил в Берлине, был барон Меллер-Закомельский. Два года назад он доброжелательно отнёсся к предложению Солоневича о сотрудничестве в распространении «Голоса России» через ячейки РНСД.

Солоневич хорошо знал публицистику Мельского, считал его ведущим журналистом Русского Зарубежья, искренне озабоченным темой будущего России и её политического устройства. Ещё в 1920-е годы он зарекомендовал себя как знаток «еврейского вопроса», поэтому либеральная эмигрантская пресса неизменно клеймила его как черносотенца и погромщика. В Берлин Мельский переехал из Парижа после прихода к власти нацистов. Иван знал, что барон возглавлял также Кружок российских культурно-политических изучений, организационно связанный с РНСД, и на скудные немецкие дотации издавал «Осведомительный вестник Отдела пропаганды РНСД», в котором позитивно оценивалась «историческая миссия Гитлера по преобразованию Европы».

Несмотря на комплименты в адрес фюрера и национал-социализма, политически безобидный для нацистов «Вестник», делавший упор на антикоммунистическую и еврейскую проблематику, был закрыт в начале 1939 года, что для Солоневича стало очередным доказательством «высокомерия и неблагодарности нацистов».

Мельский, седеющий брюнет лет пятидесяти, среднего роста, встретил Ивана любезно. Он заметно прихрамывал и при ходьбе опирался на трость. Из зала партийного штаба доносились звуки рояля, невидимый исполнитель пел арию из «Демона».

– Это Смирнов, один из наших членов, – с улыбкой пояснил Мельский. – Репетировать ему негде, вот и приходит к нам – распеваться.

У Солоневича сложилось впечатление, что Мельский был откровенен, рассказывая о работе РНСД «на советском направлении». Так, он сообщил, что поддерживает связь через немецкие посольства с партийными ячейками в странах-лимитрофах, направляя им для распространения и заброски в СССР литературу, брошюры и газеты, «близкие по духу» его собственному «Вестнику». Пояснил, что старается вести пропагандистскую работу без лишнего шума. С 1935 года, рассказывал Мельский, он проводит семинары закрытого типа, на которых готовятся кадры для будущей России. В качестве преподавателей приглашаются профессора из Немецкого института политических наук Геббельса. В июле 1937 года Мельский подписал от имени штаба своей организации соглашение о «пакте» РНСД с Российским фашистским союзом (РФС) Родзаевского, сделав, таким образом, первый шаг к оформлению будущего Российского национального фронта (РНФ).

Мельский признался, что испытывает огромные трудности в своей работе, часто из-за отсутствия денежных средств («немцы – скупая нация!»), нередко по вине фанатиков-нацистов, которые в каждом русском видят врага.

– Как видишь, мы ведём упорную, конкретную работу «на перспективу», веря, что час возвращения в Россию рано или поздно настанет, – подытожил он свой рассказ.

Слухи о том, что Мельский является платным агентом гестапо, Солоневич называл «типичными побрехушками эмиграции». Он даже нашёл возможность опровергнуть их в «Нашей газете». Про «деньги гестапо» писать открытым текстом было сложно, поэтому Иван несколько смягчил тему:

«Интеллигенты пришли ко мне с сенсационной новостью: вы знаете, Мельский снова получил немецкие деньги и выпускает свой „Вестник“. Немецкие деньги Мельский действительно получил – из ломбарда. Приезжаю в Берлин и захожу в заваленную бумагами комнатушку – канцелярию РНСД, кабинет Мельского. Нужно перестукать на немецкой машинке двадцать страниц некоего документа. Машинки нет. Где она? Пошла в ломбард вместе с часами и костюмом. На полученные немецкие деньги выпущен очередной номер „Вестника“. Когда номер разойдётся, машинка и часы будут выкуплены».

Отношения с Мельским не прерывались до осени 1941 года, то есть до ссылки Солоневича в Померанию. Всё это время «доброхоты» из эмиграции, отнюдь не агентура НКВД, пытались рассорить их. В июле 1939 года Солоневич писал об этих попытках:

«Я живу в Германии полтора года. Полтора года подряд мне упорно и настойчиво, с видом самого дружеского расположения и желанием „по-дружески предупредить“, говорят самую несустветимую дрянь о моих соратниках по фронту, А. В. Туркуле и А. В. Мельском. Я это пишу, в частности, для того, чтобы под всякими дальнейшими разговорами, по крайней мере со мной, поставить, наконец, точку…»

В июне 1939 года в газете «Штюрмер»[154]154
  Иллюстрированная газета «Штюрмер» («Der Sturmer»), что в переводе означает «Штурмовик», выходила в 1923–1945 годах.


[Закрыть] появилась статья «Жидовский наймит», направленная против Солоневича. «Штюрмер» выходил тиражом в миллион экземпляров, ему покровительствовало национал-социалистическое партийное руководство. Чтение «Штюрмера» для многих нацистов, озабоченных карьерным ростом, было чем-то вроде демонстрации идеологической зрелости.

Русским эмигрантам вновь было о чём поговорить и злорадно посплетничать: самая антисемитская газета рейха обвинила крайне правого деятеля эмиграции, националиста, монархиста и вождя «штабс-капитанов», в том, что он своей подозрительной деятельностью «льёт воду» на мельницу евреев.

Кое-кто захотел воспользоваться этой статьёй, чтобы окончательно рассорить Солоневича с Мельским. Иван так рассказал об этом:

– Вот приходят ко мне трое представителей интеллигенции… по поводу статьи в «Штюрмере».