Текст книги "Солоневич"

Автор книги: Константин Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– Мой фюрер, есть два способа управлять областями, занимаемыми на Востоке, первый – при помощи немецкой администрации, гауляйтеров; второй – создать русское антибольшевистское правительство, которое было бы и центром притяжения антибольшевистских сил в России.

Ответ Гитлера был безапелляционен:

– Ни о каком русском правительстве не может быть и речи. Россия будет немецкой колонией и будет управляться немцами.

После месяца «почётного плена» в Берлине и споров с Лейббрандтом о ходе и конечных результатах войны (Бажанов предсказывал поражение Германии, несмотря на начальные успехи немцев) личному секретарю Сталина разрешили вернуться во Францию с условием, что он не будет заниматься политикой. На роль подставного руководителя Бажанов явно не годился: его позиция для нацистов была неприемлема. До конца войны Бажанов «спокойно жил в Париже, занимаясь физикой и техникой». В какой-то мере это подконтрольное «парижское сидение» Бажанова было аналогично «ссылке» Солоневича в Померании, куда он был отправлен нацистами в том же 1941 году.

Перед тем как покинуть Берлин, Бажанов встретился на квартире известного «бомбиста» Ларионова с руководителями «новопоколенцев» Поремским, Рождественским и другими, которые «просочились в Берлин, желая проникнуть в Россию вслед за немецкой армией». Бажанов пытался отговорить их от этой затеи, назвав её безнадёжной, обречённой на провал, потому что сопротивление на оккупированных территориях будет расти, возникнет партизанское движение, и в итоге советская власть вновь подчинит себе население. «Ничего сделать нельзя!» – таким был вывод Бажанова. «Новопоколенцы» к его совету не прислушались, решив идти с немецкой армией в Россию.

К тому, что «новопоколенцы» оказались в Берлине, приложил руку редактор «Нового слова» Владимир Деспотули. В мае 1941 года он (по инициативе Лейббрандта!) посетил Белград, где встретился с членами Исполнительного бюро НТСНП и передал им предложение «несогласных с Гитлером кругов в Германии» об установлении «негласного сотрудничества в деле решения русского вопроса». Деспотули заявил, что эти круги считают «новопоколенцев» единственной политической организацией русской эмиграции, с которой можно иметь дело. Ходатайство Деспотули в НТСНП обсудили и после всех «за» и «против» приняли. В июле – августе 1941 года в Берлин выехала первая группа руководства партии.

Лейббрандт встречался с ними на полуконспиративной основе, пытаясь составить исчерпывающе полную картину подходов различных политических течений русской эмиграции к будущему политическому устройству России, их отношения к «германскому фактору». «Новопоколенец» Борис Прянишников вспоминал, что после переезда в Берлин исполнительного бюро НТСНП Лейббрандт с помощью Деспотули установил личный контакт с В. М. Байдалаковым. Его прогноз в отношении войны на Востоке был также неутешительным для Германии: «Третий рейх потерпит поражение, если не использует против Сталина антикоммунистические настроения подсоветского населения».

Вслед за руководителями партии в Германию потянулись и рядовые «новопоколенцы». Лейббрандт и его сторонники, пытавшиеся нащупать более гибкий курс германской политики на Востоке, исподтишка проводили свою собственную «восточную политику» и потому «попустительствовали» «новопоколенцам» в беспрепятственной переброске кадров на оккупированную территорию Советского Союза. Всего на Восток было переправлено около 250–300 «новопоколенцев», которые получили возможность на деле проверить свои программы по внедрению партийных доктрин в «подсоветскую» среду.

С ведома Лейббрандта при редакции «Нового слова» было создано своего рода «редакционное совещание», которое выступало как негласный русский центр по координации и взаимной информации. Членами его стали В. Деспотули, его помощник И. Перов, В. Байдалаков, В. Поремский, К. Вергун, С. Рождественский, А. Казанцев и Д. Брунст. Вспоминая о тех днях, Борис Прянишников отметил, что на одном из первых заседаний «совещания» обсуждались вести, привезённые Розенбергом из ставки Гитлера. Их рассказал Деспотули «под строжайшим секретом» сам Лейббрандт, но редактор «Нового слова» не выдержал, поделился услышанным с членами «совещания»:

«Безумный фюрер требовал разгрома всего русского. Его „рихтлиниен“ предписывали такие меры, как закрытие всех высших и средних учебных заведений, уничтожение библиотек, отбор из советских пленных здоровых белокурых парней для оплодотворения немецких вдов с последующим их уничтожением после начавшейся беременности и передачей родившихся детей в государственные детские ясли».

По словам Деспотули, «Лейббрандт и многие чины Остминистериум пришли в ужас от этих диких затей Гитлера».

Не менее сильные эмоции эта информация вызвала у членов «совещания». Но решения «идти на Восток» они не изменили. Надо было «сосуществовать» с нацистами, проводить свою политическую линию среди советского населения, «доказывать» и тем и другим, что НТСНП является единственной силой, способной действовать в условиях постбольшевистской России.

В «Записках бывшего эмигранта» Дмитрий Брунст честно рассказал о результатах деятельности «новопоколенцев» в России. «Партийная работа» так и не приобрела массового характера, постепенно деградировала и утратила «идейный стержень», чем деморализовала даже проверенные кадры. Сотрудничество с немцами приобретало всё более неприглядный характер. Не напрасно одна из наиболее впечатляющих глав «Записок» Брунста названа «Обслуживание немецкой разведки». Подытоживая наблюдения о походе «новопоколенцев» в Россию, Брунст был предельно лаконичен: «Всё очевиднее становилось, что НТС в долгожданный час встречи с народом, который он мечтал „освободить“, потерпел полную неудачу».

Глава двадцать пятая
ССЫЛКА В ТЕМПЕЛЬБУРГ

Весной-летом 1941 года Иван Солоневич довольно часто посещал мрачное здание неподалеку от Александерплац, где находилась редакция «Нового слова». После закрытия нацистами русских общественно-политических организаций и печатных органов только эта газета оставалась «на плаву».

Главный редактор Владимир Деспотули своей издательской линии не проводил, послушно исполнял указания Министерства пропаганды, пел «осанну» Гитлеру и другим «выдающимся» вождям национал-социализма и очень опасался случайных опечаток, которые могли извратить смысл той или иной публикации и быть интерпретированы цензурой как «сознательный трюк», скрытая форма протеста.

Деспотули не претендовал на роль «русского оракула», отражающего позицию национальных кругов эмиграции. Однако, по наблюдениям Солоневича, контакты с представителями различных политических групп он поддерживал тесные, особенно с «новопоколенцами».

Солоневич догадывался, что немцы имели какое-то отношение к дружбе Деспотули с «новопоколенцами», но в беседах с ним этой темы не затрагивал. Визитами в редакцию Иван пользовался в основном для того, чтобы ознакомиться с последними сводками о боях на Восточном фронте. Внимательно вчитывался он и в публикации Министерства пропаганды, в которых всё откровеннее рассказывалось о грандиозных планах фюрера по установлению «нового порядка на восточных территориях». Солоневич жадно поглощал эти материалы: его мыслительная «топка» нуждалась в постоянном поступлении «горючего».

Слушая Деспотули, который говорил с ним как бы вскользь, a proposito, всегда без свидетелей, Солоневич со всё большим разочарованием убеждался в том, что германское руководство остаётся глухим к тем многочисленным проектам, с которыми выступали различные группы русской эмиграции. О содержании этих предложений много позже написал Николай Февр, тогдашний сотрудник «Нового слова»:

«Различаясь между собой в деталях, все проекты в общем сводились к одному и тому же. А именно: образование национального российского правительства в одном из крупных городов, занятых германскими войсками; признание этого правительства Германией и её союзниками и заключение с ними союза против большевиков; военная и техническая помощь Германии и её союзников национальному российскому правительству. Последнее же, согласно этим проектам, должно было: организовать Российскую национальную армию для борьбы с советской властью; взять в свои руки административное управление областями, очищенными от большевиков, и подписать с Германией экономический договор, который являлся бы для неё компенсацией за помощь в антибольшевистской борьбе»[169]169
  Февр Н. Солнце восходит на западе. Буэнос-Айрес: Новое слово, 1950. С. 22.


[Закрыть]…

Бронетанковые клинья вермахта рвались на оперативный простор вглубь советской территории. Сопротивление частей Красной армии подавлялось немцами безжалостно, с высокомерным профессионализмом, приобретённым в ходе победоносных «блицкригов» против Польши и западных стран. Военно-пропагандистские органы вермахта вели круглосуточное радиовещание на русском языке, сбрасывали тысячи листовок на отступающие подразделения Красной армии. Листовками были засыпаны прифронтовые города и посёлки. Советских солдат призывали бороться с большевистской властью, уничтожать жидов-комиссаров, сдаваться в плен. В некоторых листовках подчёркивалось, что немецкая армия воюет не против русского народа, а «против коммунизма и его бесчеловечного режима». Первоначально этому верили.

Солоневичи ходили в кинотеатр, расположенный неподалёку от их дома, чтобы посмотреть «Вохеншау» – очередные выпуски кинохроники о боевых действиях «героических солдат фюрера» на Востоке. Сюжеты неизменно повторялись: многокилометровые колонны понурых пленных, сожжённые и исковерканные танки, аэродромы с бесконечными рядами самолётов со звёздами на крыльях, которые так и не вступили в бой, сцены с крестьянскими делегациями, вручающими хлеб-соль немецким солдатам. Отец и сын анализировали содержание официозных газет, репортажи с фронта, надменные интервью немецких генералов с уничижительными оценками «неполноценного славянского противника». Как отметил Юрий, «шапкозакидательские» настроения преобладали.

При всей ненависти отца и сына к советскому режиму кажущаяся лёгкость, с которой части вермахта продвигались к Москве, радостных эмоций у них не вызывала. А ведь Иван Солоневич не раз в своих предвоенных статьях указывал на низкую боеспособность Красной армии, доказывал, что её рядовой и командный состав с готовностью повернёт штыки против «ненавистного» Сталина и его режима, «если завтра война, если завтра – в поход». Казалось бы, прогнозы Солоневича сбываются, теперь самое время искать путей в Россию, чтобы взяться за установление в ней порядка по тем организационно-политическим проектам, которые неоднократно обсуждались на заседаниях Русского национального фронта. Но нет, такого стремления у Солоневичей не было. Сопровождать крестоносцев рейха в деле «германизации и колонизации» России: что же тогда называть предательством?..

В первые недели «Дранг нах Остен» русская эмиграция в Германии окончательно убедилась в том, что нацистское руководство самым категорическим образом выступает против формирования боевых частей Русской освободительной армии. Впрочем, из «беспроволочного телеграфа» стало известно, что в некоторых звеньях немецкого командования на восточном фронте эти распоряжения зачастую игнорировались: хотя создавать боевые подразделения из советских военнопленных никто из генералов вермахта не решался, но во вспомогательные прифронтовые части пленных рекрутировали тысячами. Может быть, это был первый признак смягчения «вето» Гитлера? Или немецкие военные, демонстративно игнорируя указания фюрера, решили de facto вступить в союз с теми русскими, которые ненавидят Сталина и его режим?

Иван вновь встретился с Владимиром Деспотули. Издатель «Нового слова» ничем не порадовал. Он сообщил, что дорога на Восток для эмигрантов прочно закрыта стараниями Розенберга. Даже переводчиками в воинские части и оккупационную администрацию берут только немцев с опытом жизни в России и прибалтов, выходцев из стран-лимитрофов. Деспотули не переваривал «сибарита» Бискупского, но не без сочувствия упомянул о том, как в июле – августе генерал обивал пороги влиятельных кабинетов рейха, чтобы доказать их самодовольным хозяевам, что Германия выбрала ошибочную стратегию в отношении России и русского народа. От него отмахивались. Даже «русофил» Лейббрандт поверил в то, что Гитлер не ошибся и добьётся своего в очередной раз: ещё несколько недель, и Россия прекратит своё существование как независимое государство.

Деспотули был пессимистичен: изменения курса в отношении «недопущения» русских эмигрантов в Россию не предвидится. Антисоветские «заслуги», какими бы они ни были, немцами игнорируются.

– Значит, никаких шансов на прозрение немцев?

Деспотули доверительно придвинулся к Солоневичу:

– Никаких! Поэтому «новопоколенцы» решили пробираться в Россию поодиночке, устраиваться в органы управления и местные газеты, постепенно налаживать национальную работу. Все другие наши пытаются что-то изображать, копошатся, но не более того: и РОВС, и люди генерала Туркула, и…

Продолжать Деспотули не стал, но Солоневич понял, что он хотел сказать «и монархисты»…

В сентябре один из чиновников Министерства оккупированных восточных территорий предложил Солоневичу работу в оккупационной администрации в Белоруссии. Чем-то вроде «главного пропагандиста», «белорусского Геббельса». Иван отказался. В интерпретации Всеволода Левашова это решительное «нет» Солоневича, произнесённое в самый пик успехов вермахта на Востоке, вызвало у немцев крайнюю степень раздражения: они не могли понять, как может герр Золоневич отказываться от предложенного ему крупного поста в правительстве его родной Белоруссии. А эти его заявления, что он «предпочитает должность швейцара у министра пропаганды Всероссийского правительства – посту министра пропаганды в правительстве Белоруссии»? Немцы «не могли понять и той дерзости, с которой Иван Лукьянович, со свойственной ему прямотой, предупреждал фюрера, что война против России и против русского народа приведёт к разгрому и гибели Германии»![170]170
  Дубровский В. Народно-монархическое движение: Вчера – сегодня – завтра.


[Закрыть]

Вскоре стало известно, что предлагавшийся Солоневичу пост в Минске занял Фабиан Акинчиц[171]171
  Фабиан Иванович Акинчиц (1886–1943) не раз менял политическую «ориентацию», в разное время сотрудничал с польской разведкой и ГПУ. Увлёкся национал-социалистической идеологией, полагая, что Германия сможет гарантировать достижение Белоруссией независимости. В годы Второй мировой войны, сохраняя свою должность в отделе пропаганды Министерства оккупированных восточных территорий, работал по совместительству «начальником пропаганды» в марионеточном правительстве Родослава Островского. Помогал гестапо и пользовался этим, чтобы избавляться от соперников. Был убит группой боевиков, связанных с советским подпольем, в марте 1943 года в Минске, на квартире В. Козловского, редактора пронацистской «Белорусской газеты».


[Закрыть], один из создателей микроскопической партии белорусских национал-социалистов, сотрудник отдела пропаганды в ведомстве Розенберга. Доверие немцев Акинчиц заработал тем, что призывал к борьбе со сталинским режимом в Белоруссии и называл большевиков и евреев главными врагами белорусов. Розенберг выделял Акинчица из числа своих сотрудников-«инородцев», говорил, что готов подписаться под каждым словом его статьи «Жиды в Белоруссии».

Иван не раз сталкивался с Акинчицем в Берлине в 1938–1941 годах и при встречах, глядя в его неустойчивые глаза, удивлялся его внешней схожести с Бабенко, тем самым Бабенко, которому Солоневичи доверились при подготовке побега из СССР. Акинчиц действовал по той же схеме: задавал внешне невинные вопросы, в «доверительной» форме критиковал правящую верхушку рейха, жаловался на «нечестность» нацистов в отношении истинных патриотов Белоруссии. Он вовсю клеймил «болванов со свастикой вместо мозгов», не понимающих, что Германии, чтобы победить, «нужны надёжные союзники на Востоке». Иван в полемику не вступал, разводил руками, словно давая понять, что сочувствует переживаниям собеседника.

Именно от Акинчица Солоневич узнал, что в июне 1941 года был создан Белорусский национальный центр (БНЦ) и его руководство направило на имя Гитлера меморандум, в котором выражалась надежда на то, что Германия благожелательно отнесётся к стремлению белорусов жить в собственном независимом государстве. По словам Акинчица, с меморандумом ознакомился Розенберг, доложил о его содержании фюреру, но конкретного ответа руководители БНЦ так и не получили.

Партийная головка БНЦ, в которую помимо Акинчица входили Козловский, Степович, Альбин, Арцишевский, Юшневич, Пецукевич и другие, пыталась завоевать доверие нацистов, содействуя, в частности, абверу в подготовке диверсионных отрядов из белорусов, которые находились в лагерях военнопленных после разгрома Польши (около 70 тысяч человек).

Это была идея Акинчица. В ноябре 1940 года он направил в Восточный отдел НСДАП рапорт, в котором предложил использовать военнопленных белорусов в интересах рейха. Надо было внедрить в их головы национал-социалистические идеалы, провести их переподготовку в военных и разведывательных школах и затем наиболее подготовленные кадры перебросить на территорию Советского Союза. Немцы воспользовались предложениями Акинчица. Диверсионные отряды белорусских «наци» приступили к действиям в советской приграничной зоне за несколько дней до начала войны.

Из всех мимолётных бесед с Акинчицем Солоневич сделал ещё один неопровержимый вывод: Гитлер и его окружение намерены использовать сепаратистов для ослабления и расчленения России.

О том, что тучи над ним сгущаются, Солоневич знал ещё с апреля – мая 1941 года. Во-первых, независимый характер и демонстративно патриотические, «прорусские высказывания» писателя давно раздражали нацистов. В 1938–1939 годах он «в частном порядке» прочитал группе немецких офицеров вермахта курс лекций о положении в Советском Союзе. Некоторые из них служили в пропагандистском отделе ОКВ, неплохо говорили по-русски, бывали в России. Они были противниками войны на Востоке, считая, что агрессия приведёт к разгрому Германии. В 1940-м – начале 1941 года Солоневич читал лекции уже полуконспиративно. Аргументы, которые он использовал в своих лекциях, были теми же самыми, что в меморандуме, направленном нацистскому руководству. Но в гестапо сочли, что он ведёт среди офицеров непозволительную «разлагающую работу», подрывает моральный дух военных. Иван не преувеличивал, когда писал: «В Германии я, рискуя виселицей, не сошёл с позиций самодержавия и прочего, что с самодержавием связано».

Во-вторых, до Ивана дошла новость об аресте брата в Бельгии. За ним пришли 22 июня, в день нападения Германии на Советский Союз. Бориса посадили в лагерь «Брейндонк», режим в котором был настолько жёстким, что известия о судьбе заключённых редко просачивались на волю. Брату опять не повезло. Теперь за него взялись немцы, а у них в концентрационных лагерях обходятся без спортивной работы. Послаблений не будет. Видимо, кочующую по эмиграции клевету о тайных связях братьев с ГПУ – НКВД немцы всё-таки «заглотили». Странно, что гестапо не пришло за ним, Иваном, в тот же самый день 22 июня.

К октябрю вермахт захватил значительную часть европейской территории России, вышел на подступы к Москве. В немецком плену оказалось не менее трёх миллионов красноармейцев. Казалось, коммунистический противник был навсегда повержен. Гитлер и его окружение были настолько уверены в победе, что уже не маскировали своих истинных целей в России: уничтожение «родины большевизма» как самостоятельного государства, а русских – как нации. Всё отчетливее проявлялся принципиальный подход устроителей «нового порядка»: разделяй и властвуй! Украинцам, прибалтам, кавказским и другим «нерусским» народам предоставлялись определённые привилегии. Это была своего рода «подачка туземцам», которых планировалось использовать для «сдерживания» русских в послевоенное время.

Оккупационная администрация была в основном сформирована. Нацистская верхушка нуждалась в быстром подтверждении «рентабельности» войны на Востоке. Гиммлер и Розенберг слали своим представителям грозные циркуляры, требуя скорейшего выполнения стратегических установок фюрера по генеральному плану «Ост».

Всё чаще эмигранты в Берлине узнавали о том, что советских военнопленных помещали в загоны за колючую проволоку, не давали им ни воды, ни пищи. Смертность в таких импровизированных «полевых лагерях уничтожения» была чудовищно высокой. Среди пленных можно было найти тех, кто в той или иной форме верил в «освободительную миссию» немцев. У них были свои счёты с советской властью, и они могли стать союзниками немцев в деле ликвидации коммунизма. Однако и к ним была применена голодная удавка. Немцы явно и высокомерно «не нуждались» в русских, и те, довоенные, слухи о нацистских планах массового уничтожения «унтерменшей» не были, как оказалось, «академическим преувеличением» Розенберга и его сотрудников.

Поздней осенью 1941 года, несмотря на ежедневно звучавшие по радио победные марши, Иван Солоневич знал твёрдо: Германия обречена на поражение. Он понимал и то, что война не будет «молниеносной». Известное дело: русские долго запрягают, но быстро ездят. Но что делать ему? Что посоветовать Юре? Как всем им уцелеть в это опасное, непредсказуемое по последствиям военное время? Очевидно одно: он не может врать, кривить душой, подпевать нацистам в дни их кровавого похода против России.

Остаётся единственно возможный вариант поведения: молчание! Если хочешь сохранить свой скальп, нельзя допускать ни одного публично сказанного критического слова в адрес рейха, его лидеров и их самоубийственной политики! Сейчас, в разгар войны, самую невинную критику истолкуют в гестапо как «пораженческие настроения» с соответствующими последствиями. А выжить надо, хотя бы для того, чтобы увидеть крах этой германской авантюры с приобретением «жизненного пространства» на Востоке.

Молчанием встретила русская эмиграция в Германии заявления нацистских лидеров о целях войны против Советского Союза. Розенберг исходил из расовых установок: «Германия не может допустить того, чтобы у неё под боком неорганизованно плодился и размножался народ, стоящий на низшей степени развития и вечно угрожающий поглотить высшую германскую расу». Геббельс был более конкретен в своей передовице в еженедельнике «Дас Рейх», не без вожделения подчёркивая, что война «на тучных нивах востока ведётся германским народом за тот хорошо накрытый стол, который после окончания войны будет в каждой германской семье».

Об умонастроениях русской эмиграции в тот переломный период войны написал Николай Февр:

«Таким образом, „идеологическая борьба с советской властью“, ведомая якобы Германией, очень быстро выродилась в самый прозаический „дранг нах остен“, начатый ради того, чтобы после (разумеется, победного) окончания его каждый немец мог бы сесть у „хорошо накрытого стола“ и, наконец, как следует – нажраться. А пресловутый „крестовый поход против большевизма“, вызвавший столь естественный подъём в душе каждого антибольшевика, превратился… в какой-то своеобразный „крестовый поход за салом“. Если после этого у кого-либо из наиболее оптимистически настроенных врагов большевизма и оставались ещё какие-либо сомнения, то они были быстро рассеяны самой жизнью»[172]172
  Февр Н. Солнце восходит на западе. С. 99.


[Закрыть].

В октябре тревожные ожидания Солоневича оправдались. Его вызвали в знакомое здание на Принц-Альбрехтштрассе, 8. Гестаповский чин перелистал увесистое дело, лежавшее перед ним на столе, и голосом, не допускающим возражений, приказал ему в трёхдневный срок покинуть Берлин и поселиться в каком-нибудь городке Померании. Разъяснений о причинах «недружественной» меры Иван требовать не стал. В принципе, всё понятно. Хорошо, что не концлагерь! Хотя «для биографии», может быть, не помешало бы познакомиться с нацистскими нарами…

После консультаций у берлинских друзей и знакомых писатель остановил свой выбор на Темпельбурге[173]173
  Ныне – Чаплинек Западно-Поморского воеводства Польши, пользующийся хорошей славой у туристов и любителей-рыболовов.


[Закрыть]. Самый конкретный совет дал Владимир Деспотули. Он однажды отдыхал в Померании и с восторгом, в общем-то, несвойственным для него, отозвался о крае как о «климатическом курорте» для поправки нервов, а также месте, излюбленном рыболовами и охотниками. По всему было видно, что Деспотули с радостью бросил бы свои заботы по газете и отправился туда. Но это было невозможно. Надо было день за днём воспевать подвиги вермахта на Востоке в единственной уцелевшей на то время в Европе русскоязычной газете. Дал Деспотули ещё один совет: обращаться по житейско-бытовым вопросам к тамошнему зубному врачу Карку. Он был в городке авторитетной фигурой и любил помогать «в порядке взаимопомощи».

Во второй половине октября Иван в сопровождении агента гестапо выехал к месту ссылки[174]174
  Интересная параллель: именно в октябре 1941 года дела разработки НКВД на Ивана и Бориса Солоневичей были вывезены (в числе многих других) спецпоездом из Москвы в глубокий тыл в Свердловск на хранение в связи с «отсутствием условий для разработки фигурантов». Немецкие войска готовились к решающему штурму Москвы: существовали опасения, что архив может быть захвачен врагом.


[Закрыть]. Разговорить немца, чтобы выяснить «виды» организации Гиммлера на его, Солоневича, дальнейшую судьбу, не удалось. Гестаповец всю дорогу читал, на остановках иногда выходил на перрон, чтобы размять ноги. Во время его отлучки Солоневич утолил любопытство, посмотрел, что за книгу с таким непроницаемо-мрачным выражением лица читает «сопровождающий». Это был «фундаментальный» труд Розенберга «Миф XX века». Солоневич усмехнулся: он не смог преодолеть и двух десятков страниц этой убийственно скучной схоластики. Но немцы – народ упорный. Этот тип точно вызубрит книгу до конца…

В Темпельбурге Солоневич первым делом нанёс визит дантисту Карку. В книге «Диктатура слоя» Солоневич описал немца как бывшего социал-демократа, допустившего в прошлом «ошибочный» брак на еврейке, «страдавшего недержанием убеждений», а также как неисправимого болтуна, который осмеливался говорить плохо о национал-социалистической партии и даже Гитлере. По меркам того времени этого было вполне достаточно, чтобы упечь дантиста в тюрьму, но местная нацистская верхушка подобной глупости не совершила: Карк был единственным и очень приличным зубным врачом в городе и его окрестностях. Поэтому ему позволяли многое: он не только получал гонорар в регламентируемые пять марок, но и принимал различные «добровольные» подношения от клиентов, что нацисты категорически запрещали. Карк эти запреты игнорировал, у крестьян он брал мясо, яйца, масло и прочий натуральный продукт, а в случае необходимости требовал дрова и уголь.

Благодаря протекции Карка Иван вскоре переехал из гостиницы в прочный, построенный на века фахверковый дом, где немногословные хозяева сдали ему комнату. Находился дом в шести километрах от городка, в деревне Альт-Драгайм, к которой подступали вплотную бесконечные, унылые поля. Основательных померанских мужиков Солоневич окрестил «гренадёрами». Их предков прусские правители рекрутировали в свои боевые полки как наиболее стойких солдат. «Гренадёры» эпохи Гитлера недели две-три присматривались к «учёному» русскому, о котором было известно, что он находится под присмотром полиции. Потом стали наведываться в гости.

«Гренадёры» предпочитали для общения вечерние часы, чтобы не слишком компрометировать себя визитами к ссыльному. Как вспоминал Солоневич, «приходили мужики и сапожники, батраки и торговцы» и «после всяких вводных предложений о погоде и об урожае, о том о сём, неукоснительно заворачивали беседу к тому одному, что их интересовало: к войне». Из этих неторопливых разговоров Солоневич сделал вывод, что простые немцы войны с Россией не хотели по вполне понятной причине: они уже имели опыт Первой мировой. В книге «Диктатура слоя» писатель называл своих собеседников в Альт-Драгайме общим именем «Иоганн Мюллер». И пытался представить себе ход размышлений такого типичного Мюллера о войне в России:

«Он воевал против русского солдата, который почти без оружия бился с истинно звериным упорством. Те тысячи вёрст, которые штаб мерил циркулем, а профессора – цитатами, он, Иоганн Мюллер, месил собственными пудовыми сапогами. Скудость русской железнодорожной сети… он, Иоганн Мюллер, познал с точки зрения собственных подошв: значит, нужно будет месить собственными сапогами тысячи вёрст русского бездорожья, оставаться без хлеба и без подвоза. В годы оккупации Украины он, Иоганн Мюллер, познал первые зачатки страшной народной войны – далёкого отголоска 1812 года и слабого намёка на народную войну 1941–1944 годов. Это в него, Иоганна Мюллера, стрелял каждый куст и каждый угол. Это он, Иоганн Мюллер, сжигал по приказу начальства целые деревни, и целые деревни уходили в леса, и из лесов полыхало новое пламя партизанской войны… Потом он, Мюллер, разбитый и окровавленный, возвращался домой – в доме было разорение, инфляция и чёрт его знает что ещё».

Через доктора Карка Солоневич стал подыскивать местного учителя, чтобы договориться с ним об уроках немецкого языка. Несмотря на проведённые в Германии годы и десятки прочитанных для «местной аудитории» лекций, Иван чувствовал, что его знание немецкого оставляет желать лучшего. Карк порекомендовал в качестве учительницы Рут Беттнер, молодую вдову обер-лейтенанта, командира подразделения парашютистов, погибшего в ходе операции по захвату Кипра в мае 1941 года. В ту эпоху нравы в померанской провинции были мещанскими, Рут боялась сплетен и потому решила, что уроки лучше всего давать «на виду у всех» на открытом воздухе. Так и повелось, они прогуливались вдоль озера («в духе» философов-перипатетиков) и вели нескончаемые «учебные беседы». Как позднее вспоминала Рут, «худшего решения быть не могло: о её связи с русским писателем сплетничали все»[175]175
  Здесь и далее использованы фрагменты «Воспоминаний Рут» из архива К. Чистякова, а также материалы переписки автора с Рут Солоневич.


[Закрыть].

Первая же прогулка показала, что работа по «шлифовке» немецкого языка Солоневича предстоит немалая. Словарный запас у Ивана был богатый, но произношение сильно страдало. Поэтому возникали смешные, а нередко и пикантные ситуации. Так, в день знакомства Иван поднялся на площадку, с которого была видна панорама Темпельбурга, и произнёс весьма двусмысленные слова: «Huebsche Hoeschen» («хорошенькие панталоны»). Рут была весьма удивлена такой репликой русского и дома, вытирая тарелки после ужина, размышляла о том, почему русский проявил такую неделикатность, заговорив о нижнем белье с женщиной, с которой только что познакомился. Только тогда до неё дошло, что Солоневич хотел сказать совсем иное: «Huebsche Hauscen» («хорошенькие домики»). В другой раз в ресторане Солоневич заказал официанту «Ein Gebiss», что означало «зубные протезы». Официант улыбнулся и переспросил: не имеет ли клиент в виду «Imbiss», то есть «лёгкую закуску»?[176]176
  Эти уроки значительно улучшили немецкое произношение Солоневича. «Наверное, я хороший учитель, – вспоминала Рут. – Годами позже в Уругвае (1952) мы сидели в летнем кафе, и мужчина за соседним столиком то и дело наклонялся к нашему столику. Он явно прислушивался к разговору. Заметив, что нас это стало раздражать, он извинился и объяснил, что давно уже не слышал такого прекрасного немецкого языка. Женщина, сказал он, должно быть, из центральной области Германии, а мужчина, скорее всего, с самого востока страны. Мы рассмеялись и объяснили ему, что он прав: я из Саксонии, а мужчина – действительно с востока, – из России».


[Закрыть]

Иван «в порядке взаимности» давал Рут уроки русского языка, знание которого, по его мнению, могло пригодиться ей в будущем. Первое занятие она запомнила навсегда. Иван положил перед ней русскую газету, на полях которой написал алфавит кириллицы. Потом под каждой буквой поставил эквивалентную ей по звучанию – немецкую. Сразу же после этого он сказал: «А теперь прочти этот заголовок»…

«Мне стоило громадных усилий произнести первые в моей жизни русские слова, – вспоминала Рут. – Но я помню их до сих пор – „Рабочий труд“»…

В ходе такого «пешеходного» изучения языка Солоневич хорошо узнал город и его окрестности. Здесь было всё, в чём нуждалась стандартная, привыкшая к комфорту немецкая душа: железнодорожная станция, два газетных киоска, универсальный магазин «Густав Росенов и сын», популярное кафе «Эрих Хюбнер» неподалёку от Рыночной площади, лодочный вокзал, от которого можно было совершать поездки по местным озёрам на моторном катере «Ролхер», любуясь идиллическими пейзажами «Померанской Швейцарии».