Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные."
Автор книги: Константин Радов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
Я полностью вернулся к своим обыкновенным занятиям, но каждый свободный час посвящал оружейным изысканиям. Теперь у меня был замок многократного действия. Составной ствол тоже получался, только после опытов в железе мне показалось лучше перевернуть все наоборот: длинная часть была закреплена жестко, а зарядная переставлялась, будучи в пять раз легче и короче. Сопряжение их делалось конусным, с кропотливой притиркой поверхностей мельчайшим наждачным порошком, чтобы огонь не прорывался в щель. Способов скрепления частей было даже слишком много: некоторые я нашел в старинных книгах, другие придумал сам, оставалось их испытать и выбрать наилучший. Но на пути к успеху стояло непреодолимое препятствие. Каким образом устроить пороховую затравку, чтобы не подсыпать ее каждый раз при замене зарядной части? Необходимость манипулировать пороховым рожком портила все дело, желаемая частота стрельбы никак не получалась. Первый испробованный мною вариант заключался в прикреплении сверху к пистолетному замку коробочки, вроде табакерки, с затравочным порохом, в которой при взводе курка приоткрывался клапан. То же самое, что делает стрелок руками, выполнялось механически. Я долго бился над улучшением этой конструкции, коллеги по университету привыкли видеть меня с подпаленными бровями и париком, потому что надежно защитить коробочку от огня при выстреле никак не удавалось. Отчаявшись в успехе, бросил все. Несколько времени спустя был сделан второй подход, не столь примитивный.
Похоже, что ум человеческий, подобно хитрому рабу, действует иной раз тайком от хозяина. Я вовсе не собирался заниматься оружейными инвенциями, когда в голове моей родилось новое решение. В запальное отверстие зарядной камеры надо вставить короткий отрезок фитиля, содержащего в сердцевине пороховую мякоть. Выступающую наружу часть следует распушить для улавливания искр, и если волокна будут хорошо пропитаны селитрой, подсыпать порох на полку не потребуется. Перед моим мысленным взором возникли готовые, снаряженные порохом, пулями и затравочными фитильками зарядные части в кармашках на поясе стрелка, цепляемые к стволу в мгновение ока. Понятно, что потребуется долгий ряд опытов, но я был к этому готов.
Вначале запальное отверстие просто рассверливалось на половину его глубины, позже я придумал специальные оправки, по форме напоминающие перстень и прижимающие фитиль к запальнику снаружи. Состав зажигательной начинки фитильного шнура был главным предметом опытов, основой служил порох с уменьшенной долей угля, я полагал, что материал волокон может отчасти заменить уголь. Чтобы порох не осыпался, пробовались различные сорта клея, разведенные на чистом spiritus vini во избежание сырости. Два важных недостатка нового способа стрельбы обнаружились сразу: задержка выстрела после нажатия на курок и удручающе большая доля осечек. Собственно, правильнее будет сказать "малая доля выстрелов", ибо оружие срабатывало меньше чем в половине случаев. В начале опытов – значительно меньше. Возник вопрос оценки успешности рецептуры затравок: по совету профессора, я решил считать количество осечек на сотню нажатий курка, это исключало случайности, хотя увеличивало расход пороха, денег и времени. Делались попытки подойти к делу и с другой стороны, варьируя способы насечки, закалки и цементации кресала для увеличения количества искр.
Усердный труд не всегда вознаграждается. Опыты сильно затянулись, я много раз переходил от уверенности в близком успехе к полному разочарованию и обратно, приостанавливал дело и снова к нему возвращался, подобно пьянице, не способному справиться с пагубной страстью. Наконец пессимизм возобладал, но я не имел ни мужества признать неудачу после таких значительных усилий и затрат, ни надлежащего повода эти усилия прекратить.
Сейчас, с высоты нынешних знаний, легко объяснить, почему задача не решалась. К частям фитиля, находящимся в отверстии и вне его, требования прямо противоположны. Первая должна представлять, по сути, пороховой монолит для передачи огня заряду, вторая – быть как можно более рыхлой и объемной для улавливания искр от кремня. Улучшая одни свойства, я ухудшал другие, и удивляться следует не тому, что цель не была достигнута, а тому, как далеко я все-таки продвинулся. Напомню, что мне тогда еще не исполнилось и двадцати лет.
Мой наставник взирал на сии труды преимущественно с той точки зрения, насколько они будут полезны для образования юноши, не слишком рассчитывая на прямые результаты. Он, разумеется, мне помогал, но в своей манере, предпочитая подобно Сократу побуждать мыслить, а не навязывать готовые мнения. Его твердое убеждение гласило, что чрезмерная опека губительна для молодых умов, и мне предъявлялись лишь требования не пренебрегать университетской наукой и в меру сил помогать ему в занятиях по службе. Последний год эти занятия заключались в приготовлении боевых припасов для осадной артиллерии.
Весной девяносто седьмого года желанный повод для перемены занятий нашелся. Война с Великим Альянсом явно клонилась к миру, но для придания веса речам дипломатов была предпринята осада важной крепости во Фландрии. Жаль, что в то время я не знал русского языка, вышел бы прекрасный каламбур. Название по-русски звучит зловеще: город Ат. Туда мы и прибыли с осадным парком, чтобы устроить такой же ад, как в Брюсселе двумя годами раньше. Армией командовал маршал Катина, а распоряжался осадой Вобан – два полководца, коим я наиболее симпатизировал. Будучи незнатного происхождения (один – сын парижского чиновника, другой – сын провинциального дворянина, в десять лет оставшийся полным сиротой), оба добились успеха собственным трудом и талантом, и представляли в моих глазах героев, которым хотелось подражать.
Это было переходное время, когда артиллерия уже стала постоянным формированием при королевской армии, но мастера-артиллеристы еще не считались офицерами и не имели воинских рангов. Синьор Витторио исполнял должность помощника главного мастера, заведуя пороховой частью. Я был учеником помощника, то есть "мальчиком на побегушках" с широким и весьма неопределенным кругом обязанностей. Раньше, под Брюсселем, я только начинял порохом мортирные бомбы, теперь же поставил себе задачу выучиться стрелять из пушек, для чего испросил позволение во всякое время, когда не нужен наставнику, присоединяться к канонирам. Прошло уже много времени после предыдущего нашего несчастливого путешествия, ночные кошмары отступили, как и наивное желание непременно разделаться с разбойниками. Осталась мысль, что возможно посредством знания добиваться превосходства в силе, то есть в оружии, над любыми противниками, а сила всем нужна и легко обменивается на славу, власть и богатство по самому выгодному курсу.
Почти до конца семнадцатого столетия артиллерийское дело считалось скорее особым ремеслом, вроде кузнечного или мыловаренного, нежели воинской специальностью или наукой. Хотя и существовали артиллерийские таблицы Галилея, мне было неизвестно, чтобы кто-то применял их на практике. Мой учитель одним из первых начал вносить в эту сферу научные принципы, со стороны химии и пиротехники. Со стороны тактики и баллистики наибольший вклад был сделан Вобаном и его вечным оппонентом ван Кохорном. По своему положению мы с наставником почти ежедневно присутствовали на утренних совещаниях, устраиваемых великим фортификатором с армейскими командирами и артиллеристами. Благодаря этому я понимал смысл действий, мог оценить красоту замысла Вобана и наблюдать триумфальное шествие математики по полю боя. Точный расчет расположения орудий, дистанций и направлений огня, использование в полной мере преимуществ фланговой позиции для рикошетной стрельбы и средства, препятствующие противнику использовать те же преимущества – все это представлялось мне блестящим воплощением моей любимой идеи о превращении знаний в военную силу. Я лез из кожи вон, усиливаясь придумать что-то позволяющее выделиться в глазах командующего, однако добавить к продуманной системе великого мастера своим неопытным умом ничего не мог и оставался лишь одним из тысяч исполнителей, маленькой пешкой на его шахматной доске. Хотя Вобану было уже изрядно за шестьдесят, он еще сохранял силу и здоровье, целые дни проводя на позициях вместе с канонирами. Я тоже дневал и ночевал возле пушек, но как ни старался мозолить глаза начальству, его взгляд на мне не останавливался. Было даже немного жаль, что превосходно укрепленная крепость сдалась на капитуляцию всего через три недели: гарнизон вышел со знаменами, только без труб и барабанов. Потери с обеих сторон оказались нереально малыми, почти как в Брюсселе в свое время, но там собранная отовсюду могучая артиллерия тупо разрушала почти незащищенный город, покинутый жителями, здесь же сильный и умелый противник был мастерски обезоружен прицельными ударами, экономно нанесенными в уязвимые пункты. Разница в манере действий – как между дикарем с дубиной, яростно бросающимся на врага, чтобы переломать ему все кости, и опытным фехтовальщиком, несколькими неуловимо быстрыми движениями выбивающим оружие из рук соперника. Все мое восхищение было, конечно, на стороне фехтовальщика, то есть Вобана, и мысли вращались вокруг способов наведения пушек и расчета траекторий не только до конца кампании (мир был заключен в сентябре), но и по возвращении в Париж. Профессор математики Лемер, к которому я обратился по совету наставника за разъяснением некоторых сложных моментов, развел руками:
– Эти вопросы, юноша, все еще дискутабельны. Если бы пушечные ядра, подобно планетам, летали в пустом пространстве, рассчитать их движение было бы просто. Однако здесь мы имеем движение с переменной скоростью, от которой, в свою очередь, зависит дальнейшее замедление – и по какому закону зависит, пока не ясно.
Проблема была в сопротивлении воздуха движению снарядов. Рассчитанные мной по Галилею траектории не учитывали этот фактор и не совпадали с действительными. Готовых решений в книгах не было, с трудом удалось найти лишь праздные рассуждения на эту тему, не опирающиеся на опыты. Следовало обратиться к эксперименту. Но как измерить сопротивление воздуха движению снаряда? Верхом на летящее ядро не сядешь! Ньютон с его относительностью движения пришел на помощь: пусть ядро покоится, а движется воздух. Конечно, воздействие ветра на тяжелый чугунный шар было бы очень трудно измерить, однако я быстро пришел к выводу, что материал не имеет значения, это может быть круглая пуховая подушка или пузырь, надутый воздухом, лишь бы оболочка была непроницаемой и геометрия совпадала. Препятствием стало непостоянство ветра. Проклятый воздух двигался порывами, скорость и направление изменялись ежесекундно, ни о какой точности измерений нельзя было даже помыслить, а точность для траекторных расчетов весьма критична. После нескольких дней мечтаний о поездке к морю, где ветры более устойчивы, пришла идея заменить воздух водой.
Разумеется, строгое доказательство подобия плотных и разреженных текучих субстанций в отношении сопротивления движению отсутствовало, но я надеялся позже решить эту проблему. Зато в моем распоряжении была Сена, и можно было выбрать участок с равномерным течением, определить его скорость по проплывающей измеренный отрезок щепке и опустить в воду утяжеленный свинцом до равновесия деревянный шар на тонком шнурке, привязанном к пружинным весам. Вот и все! Картина опыта мгновенно возникла перед глазами. Я нанял маленькую лодку и каждый свободный час экспериментировал под ледяным осенним дождем, доколе не простудился. Пока лежал в постели и сморкался, мне показалось интересным измерить силу сопротивления в зависимости не только от скорости потока, но также от размера и формы погруженного тела. Я наделал разных объемных фигур – шаров, цилиндров, конусов, полушарий – и после выздоровления, выждав хорошую погоду и тепло одевшись, продолжил измерения. Интерпретация их оказалась непростым делом: сначала мне думалось, что сопротивление среды пропорционально площади поверхности тела, потом открылось, что два вытянутых конуса, соединенных основаниями, растягивают пружину меньше, чем равный их основанию диск, поставленный поперек потока. Консультируясь и с моим наставником, и с Лемером, я постепенно продвигался к истине. Усилие, действующее на фигуры, подобные друг другу, действительно соответствовало их поверхностям, а с убыстрением течения оно росло пропорционально квадрату скорости. Только зависимость от формы не поддавалась математическому выражению. Понятно было, что сопротивление меньше у тел гладких и вытянутых очертаний; когда я обнаружил, что форма рыбы идеальна для плавания, это даже отвело меня от крайних атеистических выводов. Не зря Иисус сделал рыбаков ловцами человеков.
Впрочем, зависимость от формы я изучал только в силу праздного любопытства: почти все артиллерийские снаряды были круглыми, и двух установленных закономерностей было достаточно для составления трактата о полете ядер и бомб. Я нашел способ точно подтвердить "закон размера", как про себя его называл, применительно к воздуху. "Закон скорости", на основании измерений силы небольшого самодельного паруса и пускания пушинок по ветру, тоже, в общем, подтверждался, хотя погрешности были велики. Надлежало применить эти правила к расчету траекторий и проверить настоящей стрельбой. Конечно, никто не дал бы мне пушек специально под студенческие опыты, но этого и не требовалось: на обширном поле у арсенала часто велись стрельбы для обучения артиллеристов или испытания пороха, и я мог легко договориться о своем участии.
Наибольшую трудность для меня составляла математическая сторона: я не любил тригонометрию и чувствовал себя не очень уверенно среди синусов и косинусов, а они непременно вылезали в расчетах, как только угол возвышения пушки делался отличным от нулевого. Хуже того, криволинейное движение ядра происходило, как заметил профессор Лемер, с переменными скоростью и замедлением, и для своего описания требовало анализа бесконечно малых величин, тогда еще бывшего достоянием очень немногих ученых. Однако дело стоило усилий: во-первых, выходила отличная работа для получения степени по окончании университетского курса, во-вторых, после защиты можно было опубликовать эту диссертацию с посвящением Вобану и преподнести ему с надлежащими церемониями, чтобы уж точно не остаться незамеченным. Главное, трактат должен получиться не просто хорошим, а блестящим, и непременно – с перспективой практического применения в артиллерии. Тогда могли бы исполниться мои самые смелые мечты о военной карьере.
Много времени я провел между пушек и математических трактатов, но с полной достоверностью подтвердить свои предположения опытом не мог, потому что точность измерения угла возвышения орудий и времени полета ядер оставляла желать лучшего. Я придумал специальные часы, в которых были бы стрелки, отмеряющие секунды и их доли, и угломерный прибор, сочетающий плотницкий уровень с поставленной вертикально астролябией, но существовали они только в моей голове – заказать не было средств. Наше денежное положение стало много хуже с тех пор, как сменился куратор королевского арсенала.
Я должен предъявить претензию своей памяти. Имена достойных людей в ней сохранились хуже, чем образы дураков и негодяев. Не могу вспомнить, как звали предыдущего начальника, зато советник Рише стоит как живой перед глазами. Маленького роста, при этом чрезвычайно и бестолково деятельный, он сразу пробудил остроумие подчиненных: "насколько надо вырасти нашему Рише, чтобы стать великим?" Ответ: "достаточно прибавить лье". Потом шутники быстро примолкли. Конечно, сокращение финансирования по окончании войны не было личной инициативой советника, но то, как он его проводил, показывало всю изнанку скаредной души. Мне просто хотелось убить эту гадину за унижения, кои претерпевал мой учитель.
В то время ученое сословие балансировало на узкой грани между благородными и простолюдинами. Когда синьор Витторио оставил кафедру в Болонье и перебрался в Венецию, рассчитывая со временем получить место в Падуанском университете, друзья и коллеги по старой памяти продолжали называть его профессором, хотя он и не дождался предполагаемой вакансии, приняв вместо этого службу в Арсенале. В Париже он, в общем, сохранял прежнее уважение в узком кругу ученых людей, но в глазах Рише оказался кем-то вроде обычного порохового мастера, которому непонятно за что платят слишком большое жалованье. Дело не сводилось к деньгам. Как в России самыми жестокими помещиками часто бывают выслужившиеся холопы, так выскочка Рише всячески старался подчеркнуть непреодолимую черту, ниже которой находились подчиненные ему мастера и работники – и мой наставник, по его мнению, в их числе. Он почти в глаза грозился "поставить на место этого вздорного старикашку", и для начала предложил выбор: уменьшение жалованья в три раза либо полное увольнение от дел. Учитель выбрал первое только затем, чтоб дать мне возможность довести до конца артиллерийские опыты и связанный с ними трактат. Но закончить их мне оказалось не суждено.
УСПЕХ И КАТАСТРОФА
Сообразно денежному положению, нам пришлось перебраться в более дешевое жилище – отныне мы с синьором Витторио снимали половину маленького одноэтажного дома на самой окраине предместья Сен-Жермен. Более всего меня удручало, что книги негде было поставить и пришлось хранить в сундуках. На них же мы и спали, но вторая комнатка, с печью и плитой, была выделена под химическую лабораторию. Приготовление фейерверков заняло гораздо важнейшее место, чем прежде, на них теперь держались и плата за университет, и артиллерийский трактат, и моя будущая карьера, и спокойная старость учителя. Главным преимуществом наших пороховых огней, по сравнению с поделками соперничающих мастеров, была их разноцветность, секреты которой профессор ревниво оберегал. Сейчас я могу открыть, что главный секрет – тщательная очистка ингредиентов, любые загрязнения порождают противный, все заглушающий желтый цвет. Хорошо приготовленный порох горит присущим ему бледно-фиолетовым огнем, прочие оттенки могут быть приданы добавлением различных земель, которые тоже нужно предварительно освободить от примесей. Растворение в кислоте, нейтрализация, последующие преципитация и кальцинирование – всего лишь общеизвестный способ подготовки чистых субстанций, и ничего особенного я не ожидал, когда промозглым зимним вечером по распоряжению наставника пытался растворить в кислоте некий минерал, применяемый в стекольном деле. Купоросное масло почти не действовало на него, и пришлось перейти к крайним мерам – залить царской водкой и подогреть. Желтовато-бурый вонючий дым, выходящий из носика глиняной реторты, свидетельствовал, что дело движется, однако нюхать эту гадость мне совсем не хотелось: прежде я имел как-то раз несчастье отравиться испарениями селитряной кислоты, и теперь приставил к реторте на горячую плиту миску с раствором поташа таким манером, чтобы дым выходил прямо в жидкость. Всем известно, что поташ охотно поглощает подобные испарения, превращаясь в обыкновенную селитру. Когда процесс закончился и дым перестал идти, я занялся обработкой полученного раствора, а вонючую миску выставил за порог. Снаружи к этому времени дождь сменился снегом. Через пару часов необходимые химические процедуры закончились, и можно было накинуть камзол и выйти под снегопад подышать. Мне всегда нравился свежий снег, наверно русская порода сказывалась. Забрал миску, выплеснул остатки раствора, – на дне уже выпали кристаллы селитры, я соскреб часть их щепкой и бросил в печку на раскаленные угли. Вернувшийся через несколько минут наставник застал меня внимательно разглядывающим оставшиеся кристаллы на бумажке перед целыми пятью свечами.
– Ты уже сделал всё, что я просил?
– Почти всё. Но это неважно. Я нашел новый способ очистки селитры!
Синьор Витторио скептически покачал головой, – он знал о селитре больше, чем любой другой человек в мире, – однако надел самые сильные свои очки и взял еще лупу, чтобы рассмотреть мою добычу. После долгого комбинирования стекол (последний год его зрение совсем упало) профессор повернулся ко мне и с легкой укоризной сказал:
– Это не селитра.
– Как же не селитра, учитель? Смотрите!
Задетый таким недоверием, я перевернул бумажку над углями. Некоторое время наставник молчал.
– У ТЕБЯ ЕСТЬ ЕЩЕ ЭТИ КРИСТАЛЛЫ?
До меня медленно стало доходить, какой я дурак. Я выбросил в огонь единственный образец субстанции, которая, чем бы она ни была, превосходила обыкновенную селитру силой, как дикий тигр – обленившегося домашнего кота.
Вспомнив в мельчайших подробностях и записав последовательность моих действий, остаток вечера и всю ночь мы с наставником пытались вновь получить замечательную субстанцию. Все было бесполезно. Я силился вспомнить, что еще мы делаем не так.
– У меня миска стояла прямо на плите и сильно нагрелась. Пришлось прихватывать тряпкой, когда выносил.
К этому времени ранее приготовленная царская водка была израсходована, и пришлось заменить ее смесью купоросного масла с селитрой и солью. Идентичность действий этим нарушилась. В душе нарастало ощущение неудачи. Бледный зимний рассвет застал нас колдующими над раствором, остывающим в снегу. Профессор был всклокочен и небрит, – я, вероятно, выглядел не лучше.
– Что-то есть.
Самым трудным оказалось набраться терпения на следующие полчаса, пока кристаллизация закончилась.
– Почему вы считаете, что это не селитра?
– Блестит по-другому. А так кристаллы очень похожи. Разница, как между стеклом и алмазом.
– А поведение в огне?
– Ну ты же видишь разницу в силе. Субстанция родственна селитре, как родственны друг другу металлы. Или земли. Если верить древним, люди когда-то знали одно золото. Только потом открыли серебро. Может быть, селитроподобных субстанций так же много, как металлов. Пять веков знали одну селитру, мы с тобой открыли ее аналог. Первый аналог, потом будут другие.
Несмотря на усталость, профессор мыслил, как всегда, ясно. Логика его была безупречна. Он выглядел совершенно счастливым человеком.
– Теперь эти невежды поймут, какие они ничтожества.
– Они к вам на коленях приползут!
На этой оптимистической ноте мы пошли завтракать и отсыпаться. Ценность открытия была слишком очевидна, его следовало не спеша, вдумчиво и в глубоком секрете довести до практического применения. Через несколько дней фейерверк на свадьбе третьей дочери герцога Валентинуа оказался, прямо скажем, невзрачным. Мы с наставником были увлечены другим делом.
Прежде всего мы занялись поиском оптимальной пропорции ингредиентов, и только после ряда опытов меня окончательно покинули сомнения, не есть ли это новая разновидность или модификация селитры. Я полагал, что образование субстанции происходит с участием испарений селитряной кислоты, но к великому удивлению обнаружил, что чем меньше селитряной кислоты в царской водке, тем больше получается кристаллов, а самые лучшие результаты вообще давала смесь купоросного масла и столовой соли (и, разумеется, пиролюзита – Бог с ним, назовем все ингредиенты своими именами; и без моих записок скоро эти секреты будут общеизвестны). Совершенно очевидно, что резко пахнущие зеленовато-желтые испарения, отличающиеся от красновато-бурых селитряных, представляли собой эманацию новой селитроподобной сущности, изначально заключенной в пиролюзите и освобождаемой действием кислоты, а содержащейся в поташе щелочью связываемой в известные нам кристаллы. Когда стало ясно, что селитра не принимает совершенно никакого участия в их рождении, я предложил называть новую субстанцию "очищенной селитрой", чтобы труднее было похитить нашу тайну. Так она и осталась без собственного названия.
Мы сделали из кристаллов порошок, смешали с серой и углем в обычной пропорции и испытали новый вид пороха. Он был превосходен. Во время этой работы обнаружилось еще одно, совершенно неожиданное свойство. При растирании новой субстанции в ступке вместе с серой происходили небольшие взрывы, не захватывающие всю смесь, но достаточные, чтобы медный пестик ощутимо бил по руке, а глиняная ступка раскололась. Пришлось кристаллы растирать отдельно, а смешивать с серой в кожаном кошельке деревянной ложечкой. Однако нам показалась примечательной и полезной способность смеси взрываться от трения, давления или удара (мы еще не знали, что взрыв иногда происходит и просто так, без причины). Профессор сразу развернул широкие перспективы возможных применений этого свойства: бомбы, взрывающиеся от удара о землю или при попадании в борт корабля; мины особого образца; и самое для меня интересное – затравки для ружейной и пистолетной стрельбы, действующие новым способом. Почти забытая, детская, наивная идея многозарядного или быстрозарядного оружия стремительно наливалась жизненной силой.
Я отставил почти все остальные свои дела, профессор вытребовал в арсенале отпуск без жалованья. Самозабвенно, с утра до вечера, нередко забывая про еду и сон, мы занимались опытами, призванными поднять искусство умерщвления людей на небывалую прежде высоту. Я сожалел лишь о том, что невозможно было испытывать наши творения в доме или возле него в саду: соседи и так считали нас колдунами-чернокнижниками, которые рано или поздно устроят пожар своими фейерверками, и поэтому сами грозились нас спалить (где тут логика, хотел бы я знать?!). Приходилось ехать в Булонский лес ради каждого взрыва или выстрела, ближе подходящего места не нашлось. Это сильно затягивало дело, и только весной профессор решил: у нас есть что показать министерству. Усилия, сделанные им для того, чтобы быть выслушанным, заслуживают целой героической поэмы. Тридцатилетний Луи Франсуа Мария Ле Телье, уже семь лет занимавший место военного министра после своего отца, знаменитого Лувуа, мало занимался делами, предпочитая развлечения в компании принцев королевского дома. Я полагаю, это предпочтение было величайшим счастьем для государства. Вздумай он управлять армиями, скорая гибель Франции была бы неизбежна, как восход солнца. Однако министр Луи (как все его называли за глаза) унаследовал от отца толковых помощников. Один из них, опытный Дюбуа (дальний родственник известного кардинала) возглавил комиссию, участвовали также Рише и секретарь де Шантильи. Я был чрезвычайно обижен на своего наставника, когда он в день испытания наших инвенций решительно, невзирая на возражения, приказал мне идти в университет и быть целый день на людях.
– Эти люди способны на любую низость. Даже похитить или убить меня, чтобы завладеть секретами. Но они не осмелятся, если ты останешься на свободе и сможешь их разоблачить.
Он разумел, конечно, не министерских чиновников, а клевретов Рише, стремившихся превзойти хозяина в подлости. Все равно его подозрения показались мне сильно преувеличенными: нелепой старческой мнительностью, которую придется, однако, терпеть. Я хорошо различал, когда с ним можно спорить, а когда не стоит.
Наука не шла в голову, знакомые спрашивали, почему меня не было так долго и не болел ли, я рассеянно кивал, соглашаясь, что да, болел, а сам уносился мыслями в арсенал и, возвращаясь домой, пытался угадать, встречу синьора Витторио или еще нет.
Я встретил там советника Рише в окружении стражи.
– Арестуйте его немедленно, он тоже в заговоре!
Без всяких объяснений и без сопротивления меня отвели в казарму при арсенале и заперли в карцере для проштрафившихся солдат. Недоумевая, неужели предположения профессора оправдались, и Рише затеял какую-то гнусную интригу с ложными обвинениями в заговоре, я вскоре узнал, что дело обстоит еще хуже. По коридору загрохотали шаги и раздались голоса:
– Ну что там в арсенале?
– От Шантильи одни подметки остались, Жерар-сапожник опознал. А от двух других и того нету.
После ночи в карцере меня вызвали для допроса, и я узнал подробности. Собственно, то, что произошел взрыв, я уже понял, а никого, способного пролить свет на его причины, в живых не осталось. Рише, задержавшийся, чтобы дать нагоняй нерадивым подчиненным, один спасся и в крайнем испуге вообразил, что взрыв – результат заговора против него. Собравшиеся на другой день высокие чины (даже министр соизволил) разобрались, что произошел несчастный случай, в котором я вовсе не замешан и, даже не пытаясь выяснить, какие же инвенции профессор хотел представить на рассмотрение высокой комиссии, отпустили меня домой.
Я плелся по версальской дороге, пошатываясь от слабости (за сутки ни тюремщики, ни я сам не вспомнили, что человека надо кормить) и сторонясь пролетающих мимо карет. В уме моем не вмещалось, что профессор умер, – может быть потому, что тел не осталось и погребения не было, как если бы они с Дюбуа подобно Еноху вознеслись живыми на небо. Непонятно, каким образом случился взрыв в самом начале испытаний – у нас не имелось заранее начиненных бомб, а без оболочки порох не взрывается, если только его количество не измеряется бочками – тогда инерция внешней части заряда может заменить сопротивление оболочки. Мы же приготовили для показа не более двадцати фунтов. Я проклинал тот день, когда обратил внимание на чертовы кристаллы. Это был неправильный порох, и он приносил одни несчастья.
В доме, как и вчера, хозяйничали незнакомые люди, но, кажется, уже другие. Какой-то выбритый до синевы, адвокатского вида, бесцеремонный субъект остановил меня на пороге:
– Куда вы?
– Я здесь живу.
– Вы родственник покойного?
– М-м-м-м… Я его ученик.
– Ваше обучение закончено. Идите отсюда.
С большим трудом удержался я, чтобы не поступить с мерзавцем, как он того заслуживал. Действовать надлежало хладнокровно: когда приставы описывают ваше имущество, не надо их бить. В правильном государстве сила всегда будет за ними. Я уже различил среди присутствующих одного из наших кредиторов.
– Ваши действия незаконны. Часть имущества принадлежит мне, и я никому его не закладывал. У вас нет моих расписок.
– Надо еще доказать, что тут есть ваши вещи. Кто это может подтвердить?
– Один момент. Позвольте мою чернильницу.
На соседей рассчитывать не приходилось. Пару секунд подумав, я написал записки нескольким знакомым студентам по факультету права и послал с ними соседского мальчишку, сам же встал посреди комнаты, заявив, что буду наблюдать, чтобы ничего не пропало. Письма несколько охладили наглость захватчиков, – Бог его знает, кто может явиться на зов, – и они не пытались меня выставить, однако дело свое продолжали. Примерно через час прибыл один из моих приятелей: